Когнитивно-прагматические аспекты лингвистических исследований. Когнитивнопрагматические аспекты лингвистических исследований

• Название: Когнитивнопрагматические аспекты лингвистических исследований
• Анкор: Когнитивно-прагматические аспекты лингвистических исследований.doc
• Дата: 30.03.2018
• Размер: 0.75 Mb.
• Имя файла: Когнитивно-прагматические аспекты лингвистических исследований.doc
• Тип: Документы; #17422
• Категория: Языки. Языкознание
• страница: 5 из 11

ПОЛИТИЧЕСКИ КОРРЕКТНЫЙ ЯЗЫК
История развития лингвистики - это история смены парадигм - периодов специализации на объекте исследования с целью более глубокого его изучения и описания. Так, например, Ю. Степанов (1) выделяет семантическую, синтаксическую и прагматическую парадигмы, а Ю. Караулов (2) прослеживает четыре парадигмы: история, психология, системно-структурная парадигма и социальная.

Исследование коммуникативной функции языка сформировало коммуникативно-прагматическую парадигму. Последнее десятилетие отмечено активной разработкой когнитивной лингвистики, что позволяет говорить о когнитивной парадигме. Наряду с очевидными достижениями и преимуществами такой специализации это приводило к определенной ограниченности и односторонности. На современном этапе развития лингвистики наметилась и развивается тенденция к интеграции не только отдельных дисциплин в рамках одной науки, но и различных областей знаний. Такой междисциплинарный охват явлений представляется весьма плодотворным и позволяет говорить о полипарадигматизме как о ведущей тенденции в лингвистике.

В целом же смена «вех» и ценностных ориентиров свидетельствуют о гуманизации лингвистики, более полном учете проявления человеческого фактора в языке исследовании языка, а также как живой адаптивной системе, в сложной опосредованной форме отражающей вечно меняющуюся картину мира и являющейся средством формирования определенной картины мира у носителей языка данного социума.

Такой подход к явлениям языка и речи соотносится с когнитивно-социаль­ной парадигмой, где одной из ведущих можно считать социальную функцию языка, когда язык становится «главным медиатором» социальной цели. На необходимость учета социального фактора и социального контекста в языке указывал еще Э. Сапир, говоря, что лингвистика, во-первых, социологическая наука (3). Косвенно даже Н.Хомский, говоря об асоциальной лингвистике, которая предшествует любой другой лингвистике, признавал связь между языком и обществом, утверждая, что еще преждевременно делать какие-либо окончательные выводы (4). Дальнейшие исследования в этом направлении привели к полному признанию постулата о том, что между языком и речью всегда обнаруживается социальная структура. Однако не было единого мнения относительно того, социальные ли факторы определяют лингвистическое поведение (социально-культурные нормы) или лингвистические нормы / ограничения (речевые конвенции) формируют социальное поведение. В последствии в зависимости от объекта исследования сформировались социолингвистика, изучающая язык в его связи с обществом, и социология языка, изучающая общество через языковые проявления. Наряду с этим также существует подход, признающий факт взаимного воздействия речевого и социального поведения. Необходимо лишь оговориться, что в данном случае мы говорим о языке как о системе, отражающей на определенном временном отрезке культуру определенного языкового социума с присущими ей особенностями, что позволяет проследить общую природу лингвистически выраженных социальных ценностей и выделить национально-культурный компонент. Все вышесказанное весьма созвучно прагмалингвистическим постулатам о прагматической сущности коммуникативного акта, заключающегося в стремлении оказывать воздействие на систему ценностей получателя, в построении в его когнитивной системе определенной картины мира и тем самым в управлении человеческим поведением (регуляторная функция). В основе акта коммуникации лежит мотивированный выбор речевых средств («упаковки»), соответствующих цели коммуникации. В различных языковых социумах социально-культурные нормы и требования к «упаковке» высказывания различны. Это обусловлено историей, культурой, степенью демократизации общества, уровнем развития речевого этикета и другими экстралингвистическими факторами. Понятие социокультурной речевой нормы отражает общественные конвенции. Однако в целом следует согласиться с мнением Дж. Фирса (5), утверждающего, что беседа гораздо более жестко предписанный ритуал, ограниченный конвенциональными нормами, чем это принято считать. Но эти нормы не есть нечто застывшее, они могут меняться и адаптироваться в соответствии с меняющимися, в частности, социокультурными нормами данного языкового социума. Таким образом, само существование некоего «контракта» по ведению беседы и правилам речевого поведения позволяет проследить связь между социальными ограничениями и соответствующими речевыми способами их выражения.

Демократизация общества, повышение социальной ответственности и мотивированности при выборе «упаковки» высказывания способствовали развитию движения за «вербальную гигиену», к частному проявлению которой можно отнести широкий слой лексики, обобщенно называемой политически корректным языком (ПК). Появление этого концепта связано с движением за равноправие национальных меньшинств (небелого населения США) в 1960-е годы, когда прогрессивная общественность выступила против употребления слов типа nigger, coon, которые имели ярко выраженную отрицательную оценку. Затем, уже в 80-е годы в недрах американских университетов началось движение за право небелых писателей и женщин-писательниц полноценно представлять себя. Таким образом, феминистский и сексистский акценты вышли на первый план, хотя борьба феминисток против сексизма в языке имеет в американской культуре более давние и глубокие корни. Сначала географически борьба за ПК была почти чисто американским явлением. Журнал New York Magazine (21 Jan. 1991) определил ПК как «новый фундаментализм». Новые фундаменталисты были эклектичной группой, куда входили феминисты, радикальные гомосексуалисты, марксисты, сторонники этнического равенства и др. Всех их объединяло убеждение, что американское общество безнадежно расистское, общество неравенства мужчин и женщин. Это само по себе свидетельствовало о прогрессивной борьбе за плюрализм. В основе этого движения лежали идеи о том, что, если установить жесткие социальные нормы поведения и языковые ограничения, это изменит отношение к самому предмету дискуссии. Движение достигло такой силы, что Дж. Буш назвал это «новой истерией».

Сейчас этот термин приобрел иронический и негативный оттенок в связи с тем, что он аккумулирует многие проблемы и конфликты нашего политизированного мира, которые не удается решить только с помощью ограничений на словоупотребление. Следует сразу оговориться, что термин ПК страдает расплывчатостью, так как включает в себя целый ряд тематических полей, как например, расовые признаки, социальные различия, классовая принадлежность, сексуальная ориентация; сюда можно отнести ословливание некоторых профессий, язык политики и правительства и др. Правильней, на наш взгляд, рассматривать эту лексику с позиций эвфемизации, обусловленной социальным заказом. Появление эвфемизмов, как правило, отражает стремление к нейтрализации неприятных явлений через смену «упаковки». Существует множество определений эвфемизма: от эвфемизм - язык обмана и двуличия, до эвфемизм - язык дипломатии (от греческого - хорошая, приятная речь). Само это явление афористично суммировано в каноническом эссе Дж. Орвелла по вербальной гигиене «Политика и английский язык» (6), где автор выступил в защиту языка, который называет вещи своими именами, ясно, просто, лаконично, без завуалирования, жаргона и клише или эмоциональных и оценочных слов.

Процесс вытеснения слова, аккумулировавшего отрицательные ассоциации, и замена его на нейтральное не останавливается: после того, как это слово вновь приобрело отрицательные коннотации - опять происходит вытеснение и замена. Эти изменения отражают потребности общества, они позволяют проследить процессы перемен и выявить дополнительные социо-культурные прагматические факторы, лежащие в основе этих явлений. Наряду с общепринятыми табу у каждой нации есть свои, присущие только ей, эвфемизмы. Так, первоначально, наибольшее количество эвфемизмов было связано с ословливанием физиологических актов и с религиозными запретами. Сейчас наблюдается тенденция «смягчения» через нейтрализацию в таких тематических группах как болезни, политика, война и др., что соответствует потребностям более развитого и цивилизованного общества. Изменилась и сама социопрагматическая мотивация, налагающая ограничения на использование определенных слов, делающая их политически некорректными. Ведущим здесь можно считать стремление к вежливому, тактичному и деликатному ословливанию. Проблема вежливости в английском языке достаточно глубоко изучена. Само понятие вежливости исторически связывается с верхушкой общества XV века «polite society» и его речевым протоком. Принцип вежливости (ПВ) в языке в разных культурах может проявляться в различной степени. Принято считать, что английский - один из наиболее вежливых языков, так как ПВ в нем действует сильнее, чем в других языках. Д. Лиг (7) различает абсолютную и относительную, положительную и отрицательную вежливость, где отрицательная направлена на минимизацию невежливых суждений, а положительная - на максимизацию выражения вежливых суждений. Таким образом, отрицательная вежливость основана на тактике уклонения (avoidance), а положительная на достижение согласия. Это весьма созвучно взглядам Брауна и Левинсона (8), разработавших основные стратегии вежливости: как избежать нанесения ущерба достоинству (лицу) с помощью различного камуфляжа, следуя социально-предписанным нормам. В основе этих стратегий лежит принцип: «чем более непрямо, тем вежливее, т.е. все во имя сохранения «лица» и учета потребностей лица». Аналогом этого может служить одно из правил вежливости Р. Лакофа (9) - будь дружелюбен. Необходимо отметить, что при всем разнообразии терминов, объединяющих все эти подходы, для отрицательной вежливости, такта, стратегии уклонения и т.д. главным является сфокуссированность не на говорящем, а на объекте / субъекте, к которому обращено высказывание. Очевидно и то, что ПК лексика - суть тактики избежания (avoidance), нанесения ущерба «лицу», с помощью которой реализуется регуляторный принцип, точнее, одна из его функций - функция снятия социального напряжения.

Наибольшее количество ПК лексики связано с «зонами социальной напряженности», а именно: с расовыми, этническими проблемами (неравенство), классовыми, культурными, социальными, статусными различиями (ословливание традиционно малопрестижных профессий и должностей), трудовыми ресурсами и занятостью, а также с «неполитическими» сферами: семья / брак, равенство полов, возраст, внешний вид, здоровье / отклонения. При этом, наблюдения за ПК лексикой показывают, что некоторые тематические группы оказываются более многочисленными, с более развитой синонимией внутри группы. К ним, например, можно отнести ПК лексику, связанную с безработицей и находящимися за чертой бедности: self-employed, in a consultancy, developing a new project, free-lance, between jobs, resting; exceeded^ displaced, seasonal adjustment, outpaced, made redundant (because of restructuring or internal reorganization, RIF -(US) acronym reduction in force); claimants, unwaged, less fortunate, on public assistance, under low income, negatively pivileged, economically disadvantaged, under-utilized, needy и др. Характерными признаками этой группы ПК лексики является стилистическая и эмоциональная нейтральность; исключения составляют слова «бюрократического аппарата» типа on public assistance, underutilized и некоторые другие, которые можно отнести к официальной лексике, но их широкое использование в бытовых контекстах, средствах массовой информации нейтрализует оттенок официальности. Слова употребляются в прямом значении, отсутствует признак родовой принадлежности, стратегия непрямого обозначения реализуется с помощью аффиксации (dis, under), сравнительной степени (less), а возможность сохранения лица обеспечивается отсутствием упоминания о факте безработицы (unemployment), создается впечатление временности отсутствия работы (between jobs, developing a new project). Необходимо также отметить, что в русскоязычных культурах для описания этого факта мы находим только: безработный, уволенный, сокращенный в связи с... - и еще меньше лексических средств в тематической группе: социально не обеспеченные слои общества.

Еще одной острой проблемой, которая впервые была осознана на Западе, является проблема, связанная с эмигрантами и их статусом: guest workers, a foreign national, green carders, documented person, seasonal employers, economic refugees, culturally deprived и др. В этой группе социальная функция реализуется наиболее часто путем метонимизации (green carders, documented person и др.). Наметившаяся тенденция к переименованию ряда малопрестижных профессий также в своей основе обеспечивает «потребности лица», а именно: повышает социальную значимость человека: sanitation engineer, waste, reduction manager, footwear maintanance engineer, dye artist (colorist), hair stylist, hairologist, nail stylist, stylist (plastic surgon) environmental cleaners, beautician fitness coordinators intstilute, college - как учебные заведения для подготовки парикмахеров, автотехников и др. Ведущей тенденцией в этой группе является возвышение (elevation) с помощью как достижения большей степени абстракции (sanitation, waste reluction) и использования названий профессий (должностей) с закрепленными за ними положительными статусными значениями (engineer, manager, artist). Очень значительную группу составляет ПК лексика - названия профессий - имевшая сексистский признак. В этой группе родовой признак нейтрализован. Это стало результатом борьбы общества (Америка, Англия) за равенство полов. Можно сказать, что на уровне ословливания это равенство достигнуто: инструкции официально запрещают ранее принятые названия профессий, содержащие родовой признак^* (boy, man, women, суффикс -ness, -er): diningroom attendant(s) (He waiter, waitress), flight attendants, domestic helper (Am), home help (B), catering service personnee (Am), children's tutors (governess) repairers (repairman), customer service attendant и др.

Это движение в языке зашло так далеко, что те, кто возражают против нового «бесполого языка», иронично предлагают вместо слов «королева» (король) ввести словосочетание throne person.

В результате кампании за политическую корректность в языке созданы новые слова (путем суффиксации), отражающие «зоны напряжения»: bodism, hightism, ageism, disabelism, classism, heterosexism - этот список можно было бы продолжить. ПК лексика в целом свидетельствует об изменениях общества в сторону демократизации, большем уважении к личности, смягчении социальных различий. В основе ПК лексики - тенденция к возвышению, нейтрализация родового признака, описательный способ обозначения, метонимический сдвиг.
Библиографический список
1. Степанов Ю. В трехмерном пространстве языка. М., 1983.

2. Караулов Ю. Руский язык и языковая личность. М., 1987.

3. Sapir E. The Status of Linguistics as a Science. Wandelbaum, D. G., 1929.

4. Хомский Н. Язык и мышление. М., 1972.

5. Firth J.R. The Technigues of Semantics. OUR, 1957

6. Orwell G. Politics & the English Language, n.y. 1946

7. Leech J. The principles of Pragmatics, Znd, 1983

8. Brown P. & Levingston S. Politeness: Some universals in language usage. Cambridge Unv. Press, 1987 9. LakoffR. The logic of Politeness: or, minding your p's and g's in Papers from the Ninth Regional Meeting of Chicago Linguistic Society, 1973.

М.А.Болотина
К ВОПРОСУ О СКРЫТЫХ ГРАММАТИЧЕСКИХ КАТЕГОРИЯХ

(признак контролируемости в семантике предиката)
Скрытые категории можно отнести к разряду языковых универсалий, участвующих в представлении наших знаний о мире в целом и коммуникативной ситуации в частности. К скрытым категориям в лингвистике относят семантические и синтаксические признаки слов или словосочетаний, не находящих явного (эксплицитного) морфологического выражения, но существенных для построения и понимания высказывания (1). Кроме того, они оказывают влияние на сочетаемость данной лексической единицы с другими словами в предложении.

К числу вышеназванных категорий относится признак контролируемости/неконтролируемости глагольного действия, который рассматривается как неотъемлемая черта предиката (2).

К настоящему моменту известны несколько различных областей применения понятия контролируемости (контроля): 1) объяснение противопоставленности определенных групп предикатов, манифестирующих особые синтаксические свойства, например, наличие признака «К» детерминирует способность глагола подчинять придаточные цели, образовывать отрицательные конструкции с императивом и др. (3); сочетаемость данного признака со словами, выражающими идею намеренного/ненамеренного действия, типа «нарочно», «случайно» (4); 3) решение проблемы глагольной многозначности, в частности, предикатов пропозициональной установки (5) и, как следствие, решение лексикографических задач.

Признак контролируемости действия (Кд) является одним из ключевых в характеристике предикатных лексем в английском языке, в связи с чем существует задача его отражения в лексикографическом описании конкретных глаголов (6). В этом случае Кд как глагольная характеристика противопоставляется контролируемости как характеристике ситуации в целом (7). Данный признак, хотя и не имеет грамматической манифестации, обусловливает специфические синтаксические свойства предикатов, отмеченные выше.

За признаком Кд фактически стоят несколько разных, хотя и близких, но не тождественных друг другу понятий: воля, каузация, намеренность, агентивность (8).

Разнородные критерии контролируемости действия (действие в данном случае трактуется в обобщенном смысле: как прототипический референт глагольной лексемы или как родовое понятие, объединяющее процессы, свойства, состояния и т.п.), во-первых, ведут к нестрогости определения. Во-вторых, большинство авторов при анализе контролируемости обращаются не к семантике автономной глагольной лексемы (ввиду нестабильности данного признака на референтном, а отсюда и лексическом уровне), а к структуре ситуации, в связи с чем, по существу, исследуется контролируемое/неконтролируемое «положение вещей» (9).

Значение контролируемости как элемент лексической семантики глагола может быть определено через понятие выбора, предложенное И.Б.Шатуновским (10), которое, как нам представляется, в конечном счете объединяет различные интерпретации: когда действие Р или не-Р зависит от нашей воли, а значит, от нашего выбора, мы говорим, что мы можем Р. Сравним с толкованием лексемы «will» словарем Вебстера: 1a) disposition, inclination;... 3a)the act of choosing;... 4a)a mental power or disposition... manifested in such operations and functions as wishing, choosing, intending (11). Отсюда возможно определение контролируемого Р как такого, которое мы - можем выполнить - для действий, «каузировать быть» - для статических «положений вещей».

На основании признака контролируемости действия в исследованиях, посвященных данной проблеме, предлагается различать не только контролируемые и неконтролируемые, но и частично контролируемые предикаты. Также отмечается группа действий, которые в принципе являются контролируемыми, но могут совершаться и без контроля, автоматически.

При соотнесении семы контролируемости с характеристиками различных лексико-семантических групп предикатов, а именно: предикатов действия, процесса, состояния, качества, класса и связи (13) - обнаруживается, что все группы глаголов, за исключением предикатов состояния, могут манифестировать как наличие, так и отсутствие признака Кд (14). Что касается семантики предикатов состояния, выраженных чаще всего глаголом-связкой и предикативным элементом (be ill, be sick и т.п.), она характеризуется, например, такими особенностями, как неизменность в течение отрезка времени и страдательность субъекта-носителя признака, что соотносится со значением неконтролируемости. Кроме предикатов состояния, в группу неконтролируемых включаются глаголы непроизвольного действия (hiccup, sneeze и др.)

Особое место занимают глаголы восприятия, например: see, hear, для которых указанный признак нерелевантен, так как их семантика, на наш взгляд, не предполагает возможность выбора, поэтому: I can hear = I hear; I could see = I saw.

Зачастую контролируемость связывается с субкатегориальными значениями глаголов и, в первую очередь, со статичностью/динамичностью. Однако признак контролируемости/неконтролирумости действия не обнаруживает полной корреляции с его статичностью/динамичностью (15).

В то же время оба признака - статичность/динамичность и К/НК -обладают общим свойством, а именно: определенной долей неустойчивости на лексическом уровне. Признак динамичности/статичности характеризуется контекстуальной подвижностью, что может быть связано с полисемантичностью предикатных лексем, ср.: think (consider vs think over); expect (suppose vs wait), appear (seem vs come) и др. Многим глаголам присуща в этом отношении двойственная природа, они в принципе могут изменять параметр динамичности и окказионально получать значение «процесса» (16): Iunderstand (*am understanding this problem / I am understanding my problems more clearly everyday; John lives (*is livinig) in the USA / John is living with his parents until the finds a place of his own.

Возможность развития во времени, связанная с динамичностью предикативного признака, соотносится с активностью субъекта действия. Действительно, статичность/динамичность предполагают соответственно неизменность/изменяемость во времени предикативного признака: «An event exhibiting little or no change over time can be termed a state while one that does change can be termed a dynamic event or a process» (17). Изменяемость, в свою очередь, имплицирует возможность выбора для субъекта действия. При этом значение динамичности не принадлежит автономной предикатной лексеме, а сообщается ей в контексте, т.е. выходит за рамки лексического уровня.

Наличие амбивалентных в отношении признака Кд предикатов может быть обусловлено, как показывает исследование, не только приобретением указанного признака (в частности, при переходе от статичности к динамичности), но и тем, что в некоторых случаях сема Кд погашается.

Это происходит, например, когда глагол употребляется для обозначения постоянного узуального действия (в отличие от конкретного, однократного), т.е. действие, названное глаголом, получает обобщенный смысл и становится свойством субъекта. Так, предложение «The child reads» в значении «Ребенок умеет читать» отрицательно реагирует на диагностические контексты контролируемости (18), в частности, сочетание с целевой конструкцией оказывается неотмеченным: «The child reads in order to...»

Кроме того, признак Кд подавляется в случае, если в высказывании отсутствуют показатели агентивности субъекта, а именно: компоненты, указывающие на развитие ситуации, возможность выбора и как результат активность носителя предикативного признака. Действительно, поскольку внутренние свойства, а значит, и лексическая характеристика любого предиката, необходимо связаны с его валентностями - набором предметных переменных, признак Кд обусловлен не только собственно-лексическими особенностями глагольной лексемы, но и контролирующим/неконтролирующим характером аргумента в позиции синтаксического субъекта, т.е. его агентивностью. Аналогичным образом контролируемость предиката как способность определять агентивный объект действительноити трактуется в работах зарубежных лингвистов (19). Таким образом, признаком Кд обладают лишь те глаголы, потенциальный аргументный набор которых характеризуется наличием агенса, к прототипическим свойствам которого относятся, по мнению Дж.Лакоффа, «намеренность», «управление» и «основная ответственность» (20). К таким глаголам не принадлежат предикаты состояний, в чью ролевую структуру может входить только страдательный субъект.

Понимание действия как агентивного соотносится с уровнем денотатов и конкретизируется в ситуации, т.е. агентивность так же, как и другие значения, связанные с контролируемостью действия, лишь потенциально задана на лексическом уровне и обусловлена параметрам контекста.

Проблема выявления признака Кд в семантике глагольной лексемы далека от однозначного решения. Нестабильность контролируемости на лексическом уровне связана, во-первых, с гетерогенностью семантической структуры глагольной лексемы: процессуальный референт глагола - последовательность обозначаемых им изменений реального мира - складывается из совокупности, отдельных состояний, характеризующихся в некоторых случаях значительной степенью автономности, в составе сложных глагольных значений (21). Во-вторых, признак Кд охватывает две группы явлений: 1) возможность выполнения действия для субъекта и 2) активный (агентивный) характер семантического актанта в роли субъектного терма, т.е. в позиции синтаксического субъекта; обе характеристики контекстно зависимы и актуализируются положительно либо отрицательно в зависимости от модели ситуации, воплощенной в предложении-высказывании.

Рассмотрение контролируемости на коммуникативном уровне показывает, что коммуникативный контроль (Кк) связан с императивной ситуацией и обозначает внешнюю каузацию действия/состояния со стороны говорящего. В этом случае адресат-исполнитель, реализующий волю говорящего, может стать агентивным субъектом неконтролируемого действия. Тогда коммуникативный контроль подавляет признак неконтролируемости предикатной лексемы.

В дальнейшем представляется интересным исследовать сферы приложения категории контролируемости действия в языке и ее функционирование на различных уровнях.
Библиографический список
1. Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Сов. энц., 1990. С. 457.

2. Бацевич Ф.С. Референтная отнесенность имен субъектов и специфика проявления глагольного действия // Филол. науки. М.: Высш. шк., 1990. №5. С. 70-72.; Теория функциональной грамматики. Темпоральность. Модальность. Л.: Наука, 1990. С. 84.

3. Семантические типы предикатов. М.: Наука, 1982. С. 68-72.

4. Зализняк А. Функциональная семантика предикатов внутреннего состояния: Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1985. С. 11-12.

5. Шатуновский И.Б. Пропозициональные установки: воля и желание // Логический анализ языка. Проблемы интенсиональных и прагматических контекстов. 1989. С. 158-160.

6. Лингвистический энц. словарь. М.: Сов. энц., 1990. С. 458.

7. Плунгян В.А., Рахилина Е.Б. Заметки о контроле // Речь: Восприятие и семантика. М.: Ин-т языкозн. АН СССР, 1988. С. 40-42.

8. Бергельсон М.Б. Проблема контроля в побудительных высказываниях // Функционально-типологические аспекты анализа императива. Ч. 2. М.: Ин-т языкозн. АН СССР, 1990. С. 13-14; Касевич В.Б. Модальность и контролируемость // Функциональные, типологические и лингводидактические аспекты исследования модальности / Тез. докл. конф. Иркутск: ИПИИЯ. - Л.: Ленингр. отд. ин-та языкозн. 1990. С. 40-41.

11. Webster's third new international dictionary of the English language. Unabridged. - Springfield, Mass.: Merriam-Webster Inc., 1981. - C. 2617

12. Шатуновский И.Б. Пропозициональные установки: воля и желание. Там же.

13. Семантические типы предикатов. М., 1982. С. 216.

14. Красненкова Л.И. Семантический аспект модальных глаголов в современном английском языке: Дис. канд. филол. наук. Минск, 1987. С. 70.

15. Семантические типы предикатов. С. 68-69; Красненкова Л.И. Правомерность корреляции признаков «динамичность/статичность» и «контролируемость/неконтроли­руемость» в семантике глаголов // Лексические единицы в синтаксических структурах: Сб. науч. тр. / Краснодар. ун-т. Краснодар, 1990. С. 92-97.

16. Quark R., Greenbaum S., Leech G., Svartvik J. A Grammar of Contemporary English. - Lond.: Longman, 1972. C. 39.

17. Chung S., Timberlake A. Tense, aspect and mood. // Language typology and sintactic description. Vol III. Grammatical Categories and Lexicon. - Cambr. Univ. Press, 1985. C. 214.

18. Там же. С. 215; Лингвистический энц. словарь. С. 458.

19. Budwig N. The linguistic marking of agentivity and control in child language // Journal of child language. - Cambr.: Cambr. Univ. Press, 1989 - Vol. 16. - 22. C. 263-266; Givon T. Cause and control: on the semantics of interpersonal manipulation // Syntax and Semantics. Vol. 4. -N-Y., S.-Trans., Lond.: Academic Press, 1975. C. 65.

20. Лакофф Дж. Лингвистические гештальты // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 10. Лингвистическая семантика. М.: Прогресс, 1981. С. 362

21. Сильницкий Г.Г. Семантические классы глаголов в английском языке: Учебное пособие к спецкурсу. Смоленск: СГПИ, 1986. - С. 6.

И.В. Бондаренко
ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ МЕТАФОРЫ В НАУЧНОЙ РЕЧИ
В последние десятилетия в связи с возрастанием роли метафоры в научной речи, в том числе в языках разных отраслей научного знания, значительно повысился интерес к метафоре. Изучение метафоры захватило разнообразные области знания: философию, логику, психологию, психоанализ, герменевтику, литературоведение, литературную критику, семиотику, риторику, разные школы лингвистики - идейная консолидация которых способствовала формированию когнитивной науки, занятой исследованием разных сторон человеческого сознания (1). «В ее основе - предположение о том, что человеческие когнитивные структуры (восприятие, язык, мышление, память, действие) неразрывно связаны между собой в рамках одной общей задачи - осуществления условий переработки и трансформации знаний, которые, собственно, и определяют сущность человеческого разума» (2).

В связи с этим изучение метафоры не ограничивается областью филологии, а переходит в область изучения практической речи, в те сферы, которые обращены к мышлению, познанию и сознанию. В метафоре стали видеть ключ к пониманию основ мышления и процессов создания не только национально-специфического видения мира, но и его универсального образа.

Исследование метафоры в различных терминологических системах связано прежде всего с вопросом о положении метафоры в научной речи. Отношение к употреблению метафоры в научной терминологии меняется в зависимости от научной и культурной жизни общества, от философских воззрений, от характера научной области, от взглядов на язык, его сущность, от понимания природы метафоры.

Против использования метафоры в научном языке высказывались ученые и философы-рационалисты (3), которые считали метафору одним из способов выражения значения, существующим наряду с употреблением слов в их прямом и точном смысле, но гораздо менее удобных.

Философы и ученые романтического склада считали метафору единственным способом не только выражения мысли, но и самого мышления. Особенно категоричны и последовательны в этом отношении высказывания Ф.Ницше, который сводит к метафоре все способы мышления.

В те же годы Э.Кассирер (5) положил начало другому важному направлению в современных когнитивных штудиях. Он различал два вида мышления: метафорическое и дискурсивно-логическое. При дискурсивно-логическом мышлении мысль, приняв за отправную точку какое-либо эмпирическое свойство предмета, пробегает по всей области бытия, пока искомый концепт не достигнет определенности. В отличие от него метафорическое мышление сводит концепт в точку.

Из тезиса о «внедренности» метафоры в мышление была выведена новая оценка ее познавательной функции, и теперь взгляд на метафору как необходимый инструмент познания повсеместно принят. В науке метафора имеет два употребления (6). Когда ученый открывает новое явление, то есть создает новое понятие, он должен его назвать. Зачастую он пользуется существующими языковыми средствами, в которых за каждым словом уже закреплено значение.

Чтобы быть понятым, ученый выбирает такое слово, значение которого способно навести на новое понятие. Слово приобретает новое терминологическое значение через посредство и при помощи старого, которое за ним сохраняется. Это и есть метафора.

Второе употребление метафоры состоит в том, что она служит не только наименованию, но и мышлению. В этом и заключается вторая функция метафоры в познании. Метафора нужна нам не только для того, чтобы благодаря полученному наименованию сделать нашу мысль доступной для других людей; она необходима нам самим для того, чтобы объект стал доступен нашей мысли. Таким образом, ученые порождают новые метафоры в ходе процесса познания.

Проблема функционирования метафоры в научном тексте связана с вопросом о том, как соотносятся буквальное значение слова с метафорическим. Для их разграничения используются как лингвистический, так и когнитивный критерии. Дело в том, что когнитивные понятия сходства, подобия и различия принимают участие в процессе познания в качестве компонентов, которые дают возможность провести соответствующие разграничения (7).

Исследование метафоры в морских текстах осуществляется на стыке двух наук: филологии и мореходства. Метафорические наименования морской референтности должны рассматриваться прежде всего на основе их непосредственного соотношения с тем, что они обозначают.

Изучение морской терминологии в плане соотношения имени и реально существующего объекта, процесса или явления, принадлежащих мopexoдcтву, позволило выявить наименования, которые представляют собой слова или словосочетания, уже существующие в литературном языке, которые подверглись семантическому переосмыслению-метафоризации, например: «HEARTS OF OAK» - моряки Британского флота: «ALL LEGS AND WINGS» - «имеющий слишком высокие мачты» (о корабле); «TO HAVE THE LEGS» - «иметь большую скорость» (о корабле); «MONKEY FACE» - «треугольная планка»; «LAZY PAINTER» - «короткий носовой фалинь»; «dragon's tail» - «буксируемая цепь термистров»; «dog's еаr» - 1. «отверстие в тенте» (для мачты), 2. «зеркальная ячея»; «rooster tail» -»кормовые усы»; «to fly a blue pigeon» - «бросать диплот»; «to carry a bone in her mouth» - «вспенить воду» (о судне); «gypsy chain» - «кабаляр» и др.

Метафора представляет собой познавательный процесс, так как человеческий разум сопоставляет семантические концепты, в определенной степени несопоставимые. Причем метафора предполагает определенное сходство между свойствами ее семантических референтов, поскольку она должна быть понятна, а с другой стороны, несходство между ними, поскольку метафора призвана создавать некоторый новый смысл. Иными словами, в основе семантического процесса лежит процесс когнитивный.

Когда мы используем метафору, у нас присутствует две мысли о двух разных вещах, причем эти мысли взаимодействуют между собой внутри одного слова или словосочетания, чье значение и есть результат этого взаимодействия. Например, морская метафора «kula skirt» обозначает «покрытие» (трала). Буквальное значение «hula skirt» «юбка из травы», которая предназначена для исполнения национального гавайского танца. Этот вид одежды по форме и внешнему виду напоминает сетное покрытие трала, что и послужило основой метафорического переноса по сходству. В результате когнитивного процесса происходит соположение двух референтов, обычно между собой не связанных.

Или метафорическое наименование «crow's nest» - «воронье гнездо», возникшее в результате переноса значения по сходству внешнего вида и формы. Взаимодействие двух мыслей о разных предметах проявляется в следующем: в основе логического переноса лежит представление о гнезде вороны, так как морской объект, обозначаемый этой метафopoй, представляет собой бочку, укрепленную в верхней чести мачты парусного (или китобойного) судна и используемую в качестве наблюдательного поста. При метафоризации первичного денотативного словосочетания происходит перенос значения по сходству внешнего вида и по функции. В результате семантика словосочетания усложняется, при этом значение трансформируется от частного случая к обобщению: метафора создает некоторый новый смысл.

Функционирование метафоры в научной речи осуществляется через признание различий между буквальным и метафорическим значениями, объяснение их и тем самым определение тех принципов, которые позволяют говорящим производить, а слушающим понимать метафорические высказывания. Метафора существует в языке науки как вполне обычный творческий процесс человеческого познания, который объединяет понятия, в норме не связанные, для более глубокого проникновения в суть деле. Не все объекты легко доступны нaшeму мышлению, не обо всем мы можем составить ясное и четкое представление. Поэтому наше сознание обращается к легко доступным объектам, чтобы, приняв их за отправную точку, составить себе понятие об объектах сложных и трудноуловимых.

Таким образом, «метафора служит тем орудием мысли, при помощи которого нам удается достигнуть самых отдаленных участков нашего концептуального поля». Объекты, к нам близкие, легко достигаемые, открывают мысли доступ к далеким и ускользающим от нас понятиям. Метафора удлиняет руку «интеллекта» (9). Причем метафора, как правило, знаменует собой лишь начало мыслительного процесса: она как бы дает толчок развитию мысли. В речи она дает толчок семантическому процессу, затем постепенно стирается, утрачивается образ, лежащий в ее основе, на смену ему приходит понятие (значение слова).

Хотя метафора широко используется в специальных научных текстах, ее присутствие часто дисгармонирует с некоторыми параметpaми научной речи. В частности, использование метафоры в морских текстах наталкивается на существенные ограничения, налагаемые коммуникативными целями отдельных видов научной речи. Так, в текстах по мореходству, связанных с законами, запретами, всевозможными требованиями по ведению рыбного промысла и осуществлению морской деятельности, в правилах поведения и безопасности на море, в предостережениях и предупреждениях, то есть во всем, что должно неукоснительно соблюдаться и контролироваться, а следовательно, подлежит точному и однозначному пониманию, - в этих видах научной речи метафоры не встречаются. Им нет места и в языке морских радиограмм, несмотря на семантическую емкость метафоры. Неуместность и недопустимость метафор в этом случае объясняется целью получения точной и однозначной информации.

Метафоры - очень специфические наименования в морском языке. В чем же заключается специфичность этих наименований? Чем становится метафора в терминологии? Ответ на эти вопросы связан с выяснением отношения метафоры к термину и к номенклатуре.