Курс молодого бойца. Курс молодого бойца
 Скачать 48.68 Kb.
|
|
Курс молодого бойца Здесь птицы не поют, деревья не растут Глухой стеною обнесён военный институт. Этой глухой стеной в Лефортово, на улице Волочаевская были огорожены два новых корпуса, старинные царские красные казармы и конюшни – здания самого элитного (как мы считали) высшего учебного заведения Министерства обороны СССР – ВКИМО. 1981 год. Мы стояли на плацу учебного центра около посёлка Свердловка, что рядом со Звёздным городком. Форма на нас, вчерашних школьниках, пока сидела совсем неважно, явно не как влитая – не то, что на тех, кто пришёл в институт из строевых частей. Мы – это пятая группа первого курса четвёртого факультета, два десятка новоиспечённых курсантов со щитами и мечами в красных петлицах. Эх, если бы знать будущее моих одногруппников, с которым нам на пять лет фактически предстояло стать дружной семьёй. Вот рядом стоит будущий руководитель Управления Администрации Президента, а позже заместитель руководителя Роскосмоса. А справа – будущий губернатор одного из регионов, которому суждено процарствовать там полтора десятка лет, а потом попасть под каток кампании о коррупции и приземлиться в СИЗО. А вон будущий генерал – руководитель московского военного суда. И вот ещё одна шишка в будущем – мой добрый друг, крупный чиновник Администрации Президента, автор практически всех военных законов начиная с середины 90-х, самый лучший и умный юрист из всех, кого я знаю. И будущий прокурор одной из республик России. Будущие руководители подразделений военной прокуратуры и следственного комитета. И вот сопредседатель Афганского фонда, который на разборках получит пулю, выживет и умотает на многие годы в США, чтобы вернуться потом и выступать в юридических телешоу. Но пока мы никто. Так, жалкие заготовки для Советской Армии, каким-то чудом прошедшие по конкурсу в военный ВУЗ, куда, как нас убеждали, попасть вообще невозможно. Но мы попали. И впереди нас ждала вешалка - курс молодого бойца. КМБ – это зарядки, физо, тактика, уставы, окапывание, строевая подготовка – все, чтобы сделать свободного человека рабом приказов и уставов. Так началась моя армейская служба со всеми её взлётами, падениями, вершинами разума и неразумными маразмами. Кстати, насчёт маразма – его мы хватанули полной ложкой и сразу. С первых дней КМБ курсанты начали валиться от дизентерии. И военная врачиха, относившаяся к нам как к оловянным солдатикам – мол, сдохнете, и ладно, на переплавку отправим, видевшая во всех злостных симулянтов, умудрилась дизентирийникам не давать освобождения от службы, гонять в общие наряды, в том числе по столовой. В результате половина потока в первые дни очутились в чумных бараках – то есть переехали из палаток в зимние казармы, ставшие карантином. Какими же непотребными словами орал на врачиху приехавший на ЧП подполковник – начальник медслужбы института. Ох, времечко было. Болезнь какая-то странная вышла - не шибко злая, без симптомов, так что я две недели валялся на койке, изображая больного, вместе с толпой таких же тунеядцев. А мои сослуживцы рвали жилы до изнеможения на полосе препятствий. Рядом со мной скучал ставший мне другом будущий Председатель Союза нотариусов России. Мы с ним читали Достоевского и вели беседы на тему философии и литературы. Тогда это было принято – интеллектуальные беседы, даже среди зелёной молодёжи. Наконец, нас вышибли из чумного барака обратно в палатки – одна на отделение. Ещё несколько дней мы побегали вместе со всеми – после диет и лежания на кровати это было труднее вдвойне. Потом стрельбы, где я умудрился из автомата попасть туда, куда надо. Жёлтые институтские «Пазики» - это было престижно, солдат возили на грузовиках – привезли нас на родную Волочаевскую улицу. После палаток казарма на втором этаже из трёх кубриков по пятьдесят человек, без горячей воды, показалась нам хоромами. Она стала нашей на три года. А потом присяга – и на тридцать лет на моих плечах устроились погоны. Вообще первые дни службы казалось, что пережить это невозможно. Ощущение как будто свободного гражданина Афин продали в рабство на финикийскую галеру. Первый курс ты как салобон в армии – постоянно скачешь. Бегаешь, всем всё должен, и страшно хочется жрать. Поэтому почти все брали из столовки хлеб и таскали в карманах, за что подвергались публичному бичеванию и нарядам по службе. И впереди было пять лет такой жизни, которые тогда казались вечностью. Юристы и переводчики На Волочаевской перед нами открылся загадочный мир, теперь ставший нашим, во всей красоте и неприглядности. Для справки – Военный Краснознамённый институт Министерства обороны был образован на базе знаменитого Военного института иностранных языков. Он выпустил массу известных людей, его окончил и знаменитый фантаст Аркадий Стругацкий. В 1974 году к ВИИЯ присоединили военно-юридический факультет, таким образом, образовался ВКИМО. Наш институт состоял из нескольких факультетов, блатных и не очень. Первый – западных языков, самый простой для прохождения, где собрались самые отличные дети самых отличных родителей. Курсантов там было человек тридцать. Второй факультет – восточных языков. Относительно блатной. Там училось человек девяносто. Наиболее умные постигали японский язык, самый сложный в изучении – недаром у кого-то время от времени там слетала кукушка. Арабский язык считался относительно престижным. Арабов СССР тогда любил, всячески с ними по военному сотрудничал, поэтому у арабистов были хорошие шансы попасть по окончании института за границу – на какую-нибудь из многочисленных арабских войн. Самые несчастные люди и самые многочисленная категория там были китайцы. Язык сам средней тяжести, единственно, что там плохо – слово, произнесённое четырьмя разными тонами, имеет четыре разных значения. Этот язык был самым депрессивным, ведь у тех, кто его освоил, путь был один – десятилетиями сидеть на Дальнем Востоке и заниматься радиоперехватами. В Китай тогда у китаистов попасть шанса не было никакого, вся надежда была на второй язык – английский, но он в армии не особо и нужен, а если бы и понадобится специалист на бортовой перевод на международные военные рейсы, то для этого есть куча бездельников с первого факультета. Кстати, справедливость восторжествовала, и сегодня китаисты пристроились лучше всех, когда выяснилось, что Китай наш партнёр, а иероглифы у нас почти никто не знает. Третий факультет был самый замороченный. Там готовили спецпропагандистов. Они изучали и западные и восточные языки в полном объёме. Но помимо этого учились куче способов выворачивать наизнанку мозги потенциального или реального противника, работать с общественным мнением, убеждать людей, что сопротивление бесполезно и в плену им будет лучше. Кстати, одна из наиболее реальных и интересных дисциплин в институте – если бы это направление развивали правильно и применяли во внутренней жизни, может, и развала Союза не случилось бы. И наш четвёртый – самый многочисленный, по полторы сотни лиц и морд, на курсе – юрфак. Приблудыши из Военно-политической Академии, где раньше был юрфак. Переводчиков наше существования рядом с ними вгоняло в неистовство - мол, юристы проклятые испортили их рафинированную атмосферу международного сотрудничества и светских раутов запахом сапог и гуталина и тюремной романтикой. Был ещё бабский факультет – там учились исключительно дамы из высшего общества, как правило, дочки и внучки военачальников. И моя двоюродная сестра – тоже дочка и внучка, тоже там училась, постигая итальянский язык, теперь в Италии она как своя. Они носили синюю форму, получали стипендию девяносто рублей – обычные студенты в СССР получали, кажется, рублей тридцать. И девахи не переносили, что их считают не совсем военными. Как-то у нас с концертом выступал Владимир Винокур. Посмотрел на зал и сказал: - Ой, что-то тут много девочек в синеньких костюмах. Это пэтеушницы? Действительно, тогда в ПТУ такую форму таскали. Я думал, Винокуру там лицо намаринюкренными ногтями располосуют. Такой гул возмущения пошёл. Форма – это была болезненная тема для курсисток. Они все требовали на всяких собраниях институтских обрядить их в зелёную форму. - Тогда же вас в казарму сажать надо! – возражали руководители. - А мы согласны! - с вызовом кричали курсистки. На строевом институтском смотре на плацу обычно на трибуне торчал замначальника института генерал-лейтенант Д. Поговаривали, среди курсисток учится его внучка. Поэтому на курсантов он обычно орал благим матом: - Переводчики, тяните ногу! Тяните ногу. Чётче шаг. Плохо! Это по мегафону на весь район, хотя институт считался секретным, и какие там факультеты, знать не было положено никому постороннему, хотя знали все. На девчонок Д. умилялся: - Хорошо, девочки! Хорошо! Пусть ходили мы и неважно. Но курсисток вообще нужно было видеть. Толпа девок на шпильках цокают по асфальту нестройно, как стадо лошадей копытами, и ещё пытаются изображать из себя нечто военно-строевое. Контактировали мы с ними не так, чтобы много. Почему-то сторонились. Правда, ближе к распределению начинались женитьбы, шуры-муры. Особенно липли к ним курсанты, сами выгрызающие себе путь в жизни – это был реальный шанс через тестя или тёщу получить хорошее распределение. Имелись ещё ускоры – курсы ускоренного изучения иностранного языка. Туда брали только из армии. Год ударными темпами забивали в голову какой-нибудь язык – в основном пушту – афганский. За этот год утрамбовывали более-менее разговорную и речь и письмо. Давали младших лейтенантов – и на два года практика. Точнее – служба в какой-нибудь горячей точке. Оттуда возвращались уже старшими лейтенантами. Мы им завидовали страшно, поскольку нам до звёздочек было пилить аж пять лет. Для того чтобы понять, что такое специальность «Иностранные языки» была в то время, нужно осознать, что такое были загранработники. Большинство населения СССР вообще не имело шансов выбраться куда-то за рубеж – железный занавес. Болгария за счастье, а капстраны – ну это вообще фантастика. Съездить в занюханный Амстердам порой становилось главным событием жизни. Жили мы за занавесом, по фильмам, рассказам и доходящим до нас западным шмоткам и технике представляли, что есть где-то там такая сказка, где люди ездят на собственных машинах и имеют магнитолы «Шарп», приобретённые без угрозы помереть от голода, копя на них. Забугорье – это было параллельная реальность. Та, куда добираются с загранпаспортами через спецтерминал Шереметьева и проходят таможню. Откуда возвращаются с чеками Внешпосылторга, покупают машины, затовариваются в «Берёзках» импортными шмотками и даже продуктами, которых мы не пробовали и почему-по дури то считали, что они очень классные. В общем, иной мир. И загранработники были как бы иномирянами. Поехать за границу означало довести уровень благосостояния до такого, который для обычных, и даже не совсем обычных, людей был недостижим. В условиях товарного аскетизма импортные блестяшки значили очень много. И был такой пунктик у советского человека, вполне понятный – обладателей всего этого считали людьми особенными. Загранработники же по скромности своей считали себя небожителями. А остальных – ну кто-то там внизу копошится. Вот так и с переводчиками. Нельзя сказать, что между нами была какая-то вражда, выяснение отношений. Но мы презирали друг друга искренне. Они нас считали быдлом, чернорабочими и вообще людьми бесполезными и непонятно как затесавшимися в эти святые стены. Теми, кто будет всю жизнь возиться с дезертирами и ворюгам в дальних гарнизонах и света белого не видеть. А себя видели респектабельными загранработниками, жрущими виски на светских раутах и зашибающими чеки. Мы их воспринимали мажорами, стяжателями и фарцой, которых интересуют только чеки Внешпосылторга, на которые обменивали заработанную за границей валюту. Эти чеки вообще для переводчиков были фетишем. Больше всего общались мы, когда лежали в санчасти. ИР это было испытание лежать с «переводами» в палате. Через час башка начинает идти кругом - а сколько чеков платят в Анголе, а сколько в Египте, а сколько в Афгане в аппарате советника. А где дают дипломатические чеки, а где простые. Вторая их больная тема была аппаратура. Где и сколько стоит магнитофон «Шарп», как его приволочь в СССР и где лучше продать за две тысячи рублей. И главная мечта – машина, на которую, если правильно распорядиться заработком, можно заработать за одну командировку. Создавалось ощущение, что им от жизни вообще больше ничего не нужно. Разбаливалась голова от них очень быстро. И от их самомнения. Казалось – вся эта бодяга с международным военным сотрудничеством придумана лишь для того, чтобы «переводы» ездили по миру и зашибали чеки. И покупали машины. И прифарцовывали аппаратурой. На самом деле, конечно, всё было далеко не так. Переводчики ждали с замиранием сердца загранкомандировки в такие страны, в которые сегодня по приговору суда не сошлёшь – упрекнут в издевательствах над осуждёнными. Наши курсанты были на практике и в воюющей Эфиопии, и в истекающей кровью Анголе, и черте ещё где. Там где воевало наше оружие – а тогда это было половина стран третьего мира. И Афганистан – тогда он только начался. И наши переводчики ездили туда в аппарат военных советников, где платили очень много чеков. И в обычную армию, где платили мало чеков. Вот только бывало, что советников и переводчиков грохали афганские войска, при которых они были, и переходили на сторону душманов. Всяко бывало. Некоторым везло больше. Знал одного «ускора» - тот два года проторчал на курорте на Островах Зелёного Мыса, приехал толстый и довольный до безобразия. Но в основном – война. И с этих бесчисленных войн постоянно шли гробы. Кто-то рухнул на самолёте, подстреленным ПЗРК. Кого-то настигла душманская пуля. Кто-то подхватил в Африке неизвестную болезнь и скончался в карантинной зоне эпидемиологической больницы на Соколиной горе, где было отделение по тропическим болезням. Всякое бывало. И, несмотря на склонность "переводов" к побрякушкам и всяческим ништякам, нужно отметить, что тащили они на себе огромную ношу войн на территории третьего мира между СССР и Западом. В главном корпусе на первом этаже все стены были исписаны перепиской между «юрлой» и «переводами». «От вашего ВИИЯ не осталось ни х…я». «Засуньте два ваших языка себе в ж…у» - на переводческих факультетах учили два языка. Мечтой переводчиков было попасть в АСА - академию, готовившую военных дипломатов и Джеймс Бондов. Кстати шансов было не слишком много, потому что в Академию охотнее брали строевых офицеров, понимавших что-то в военном деле. Но вообще в военной разведке оказалось немало наших выпускников. Некоторые сделали карьеру. Вообще ВИИЯ был подчинён в старые времена военной разведке. И традиции остались ещё с тех времён. У нас был спецфонд, куда доставлялись иностранные журналы, военные справочники, всё то, что остальным людям не то, чтобы не дозволялось, но было недоступно. И с гордостью «переводы» нам показывали журнал «Штерн», кажется, где на обложке была фотография нашего института с подписью «Осиное гнездо советской разведки». Это приподнимало в своих глазах даже нас, юристов, которые к разведке вообще никаким боком. Но мы же тоже здесь, в гнезде - значит, причастны! А переводчики напускали на себя при этом такой задумчиво всезнающий вид – мол, наша призвание тайная война. Кстати, у нас действительно было полно преподавателей оттуда, с тех самых гнёзд. Немецкий преподавал легендарный человек полковник Б. - всю войну пробывший нелегалом в Германии, его даже в Гестапо пытали. После войны был барменом около американской военной базы и собирал информацию у пьяных америкосов. Жил на нелегальном положении в США. Рассказывал, что его приключения в Гестапо фигня по сравнению с тем, как он однажды проспал остановку в Нью-Йоркском метро и заехал в Гарлем, вышел из вагона и на него уставилось несколько негров-людоедов. Спасибо, что очень хорошо бегал. И таких монстров разведки и тайных дел всяких в числе преподавателей было много. Правда, на разведывательную работу некоторые наши выпускники забредали с другой стороны. На общем собрании принародно бичевали выпускника позапрошлого года, который не только удачно продался ЦРУ в арабской стране, очумев от цацек и денег, но тут же попался, получил пятнадцать лет. Хорошо не расстреляли – тогда могли запросто к вышке приговорить. Надо сказать, «переводов» натаскивали на профессию очень хорошо – гораздо лучше, чем на гражданке. Школа ВИИЯ – она эталонная в какой-то мере. Напротив нашей казармы был лингафонный кабинет – так они часами слушали иностранную речь, перемежаемую звуками выстрелов т разрывами гранат - для натуральности. Отдельная тема овладение военным переводом – курсант должен был знать тысячи военных терминов, при этом для начала разобраться в военной технике, тактике. Одно слово неправильно сказанное может привести к тяжелейшим последствиям и на войне, и на учениях. Один двоечник на учениях, где присутствовало одно дружественной командование арабской армии, так хорошо перевёл артиллеристам на арабский координаты, что те шарахнули снарядами прямо по штабу – хорошо никого не убили. Так что ошибки чреваты. Интересно, что после выпуска юристы и переводы время от времени натыкались друг на друга. Вон, в Баку нашёлся мой товарищ со спецфака - арабист, которого занесла туда нелёгкая после Ливии. В Арабской Республике он ещё курсантом проторчал два года, и нравы описывал странные. Будучи правдолюбом, так достал руководителя военных советников в какой-то пустыне, так что тот ему объявил: - Тут тебе Ливия. А не СССР. С шибко умными разговор короткий – за ноги, головой об камни, и в Средиземное море. На Дальнем Востоке по доброте душевной наши ребята выдёргивали из частей китаистов, которые одуревали в своей тайге, слушая по радио китайскую речь. Устраивали их на постоянку дознавателями в прокуратуру, и те были довольные. Многие переводчики разъезжались по разным странам, как моя сестра с мужем, почти на тридцать лет прописавшаяся в Африке. |