Образ поздневикторианского Лондона в повести Р.Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (проблема добра. Бекшаева 201 курсовая (Стивенсон). Курсовая работа образ поздневикторианского Лондона в повести Р. Л. Стивенсона Странная история доктора Джекила и мистера Хайда (проблема добра и зла)
 Скачать 0.89 Mb.
|
|
Министерство образования и науки ДНР ГОУ ВПО «Донецкий национальный университет» Кафедра зарубежной литературы КУРСОВАЯ РАБОТА Образ поздневикторианского Лондона в повести Р.Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (проблема добра и зла) Выполнила: Студентка 2 курса очной формы обучения Факультет иностранных языков Группа 201 Бекшаева Мария Валерьевна Научный руководитель: доц. Теличко Татьяна Георгиевна Донецк, 2022 СОДЕРЖАНИЕ ВВЕДЕНИЕ 3 Глава 2. Образ поздневикторианского Лондона в повести Р.Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (проблема добра и зла) 5 2.1. Феномен двойничества как следствие эпохи в творчестве Р.Л. Стивенсона 5 2.2 Выражение двойничества в образах героев 9 2.3 Роль локации в составлении образа амбивалентного Лондона 13 2.4 Туман, мгла и свет как составляющие образа Лондона 17 2.5 Изолированность викторианского социума, её отражение в образе города 21 БИБЛИОГРАФИЯ 28 ВВЕДЕНИЕ Актуальность данной работы обусловлена повышенным вниманием современного человека, живущего преимущественно в урбанизированной среде, к теме города, его желанием подробнее изучить историческое развитие этой среды, а также возможностью для новой интерпретации материала о Лондоне второй половины XIX века в прочтении XXI века. Несмотря на то, что данный вопрос достаточно изучен, исследовательский и читательский интерес к творчеству Роберта Стивенсона, в частности, его повести «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», не угасает ввиду универсальности её конфликта. Это позволяет новому поколению самостоятельно поразмышлять о проблеме добра и зла и о том, как человеческие качества раскрываются в городской среде в разные периоды истории. Тема работы – «Образ поздневикторианского Лондона в повести Р.Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (проблема добра и зла)». Цель исследования – выявить особенности изображения двойственности человека и среды, в которой он находится – города поздней викторианской эпохи – в повести «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» Р.Л. Стивенсона. Для достижения заданной цели были поставлены следующие задачи: - изучить влияние социально-философского и культурологического аспектов теории города на образы Лондона в произведении; - проанализировать художественные особенности решения проблемы добра и зла в повести; - проанализировать художественные средства изображения города Стивенсоном; - проследить влияние исторического контекста на содержание повести; - выявить значение образа Лондона в соотнесённости с образами главных героев повести. Объект исследования – повесть Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Предметом исследования является выявление связи между образом жизни города и дуальностью человеческой природы в контексте повести Р.Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». В исследовании используются следующие методы: герменевтический, культурно-исторический, биографический, социологический. Ключевые слова: Лондон, город, Викторианская эпоха, двойничество, творчество Р. Л. Стивенсона. Глава 2. Образ поздневикторианского Лондона в повести Р.Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (проблема добра и зла) 2.1. Феномен двойничества как следствие эпохи в творчестве Р.Л. Стивенсона Повесть шотландского писателя Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекила и Мистера Хайда», написанная в 1886 году, является произведением-рассуждением на темы добра и зла, широко использующим образы Лондонских улиц и домов в целях раскрытия этих тем и отражения реалий Лондона конца XIX века. Михаил Урнов в статье «Роберт Луис Стивенсон (Жизнь и Творчество)» пишет: «Вдумчивый читатель угадывал трезво реальную сторону этой мрачной притчи. Прозревать ее живой смысл побуждали его и точно воспроизведенные в повести черты лондонского быта восьмидесятых годов. Для самого Стивенсона повесть "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда" явилась почти непроизвольным иносказанием давно переполнявших его чувств, сюжет и образы возникли у него во сне, картина сложилась в столь отчетливых и детализованных формах, что ему оставалось перенести ее на бумагу» [15]. Чтобы более полно проанализировать данное произведение, необходимо обратить внимание на исторический контекст, в котором повесть была написана, и который значительно повлиял не только на её темы, но и некоторые детали сюжета. Лидия Лутон в своей статье «Navigating Dr Jekyll and Mr Hyde’s London» предоставляет этот контекст: «К 1880-м годам Лондон был огромным мировым городом (world-city), культурно и экономически важным, но социально и географически разделенным и политически несвязным. Лондон был самым большим городом в мире, насчитывавшим 4 миллиона жителей. Во многих отношениях шумный, растущий и многослойный Лондон дает Хайду анонимную свободу, поскольку он может скрывать свое презренное поведение и оставаться незамеченным множеством незнакомцев, бродящих по улицам. Кроме того, во второй половине века в Вест-Энде Мейфэра был проведен значительный ремонт; из богатого жилого района он превратился в бюрократический центр империи, средоточие транспорта, связи и развлечений. Тем не менее, этот мировой город казался хрупким и уязвимым, поскольку Долгая депрессия (1873-1896 гг.), упадок традиционной лондонской промышленности и отсутствие единой и систематической системы водоснабжения и здравоохранения вызывали частые вспышки болезней. Этим беспокойствам сопутствовало значительное социальное расслоение» [18]. Л. Лутон также упоминает, что в середине 1880-х годов Лондон был охвачен угрозой террористической деятельности ирландских фений (мелкобуржуазных революционеров-республиканцев, основной целью которых было создание независимой Ирландской республики путём тайно подготовленного вооружённого восстания [16]), и что эта угроза усугублялась отсутствием политической организации [18]. Исследовательница отмечает: ««Тяжелая трость», которой Хайд бьет сэра Дэнверса Кэрью, напоминает shillelagh, деревянную дубину, ассоциированную с террором» [18]. Говоря о религиозной составляющей исторического контекста поздневикторианской эпохи, можно привести цитату из статьи Л.Г. Дорофеевой: «Эта эпоха, как известно, характеризуется кризисными явлениями во всех областях общественной жизни и мысли, в том числе и в религиозной сфере, и в области морали, но главенствующим при этом остается христианское мировоззрение, а именно протестантское. <…> Повесть отражает кризисное состояние общества именно в духовном отношении, о чем говорит помимо прочего внутренний конфликт образа доктора Джекила: он мечтает избавиться от вечной борьбы в человеке двух начал – темной и светлой – порожденной, по его мысли, именно религией: «тем суровым законом жизни, который лежит в основе религии и является самым обильным источником человеческого горя» (Цит. по:[4]). При этом, как отмечает И. Попова, «Джекил и Хайд» – «попытка проанализировать проблему зла в полностью атеистическом контексте – без Бога и дьявола» [11], что может объясняться стремлением писателя отразить, как выразился А. Лавров, именно «верную жизни психологическую драму, происходящую в одном и том же человеке» [9], а не преподать религиозный урок. Именно конфликты, возникающие в поздневикторианском социуме, порождают и «особое явление в литературе, выражающееся через категории двойственности, дуализма – феномен двойничества (ambivalence, ambiguity, duality, dichotomy, bifurcation)» [1]. Как пишет Е.Е. Амелина, «поскольку бинарность является исходным эстетическим принципом данного явления, именно она определяет и сущность, и форму художественного произведения» [1]. То, что феномен двойничества наиболее ярко начинает заявлять о себе в эпоху романтизма, Амелина связывает с усилением концепции двоемирия, трагического мироощущения: «Данное явление чаще всего обостряется в сложные, кризисные моменты культурно-исторического развития, новый виток которого приходится на рубеж XIX–XX вв. Исследователи, рассматривая истоки феномена, отмечают, что двойничество становится духом времени именно в XIX в. Вторая половина XIX в. представляет собой особый интерес как значительный переломный этап и в социально-историческом, и историко-литературном аспектах. Происходят изменения и во многих литературных явлениях. В частности, это касается и рассматриваемого феномена двойничества. Если в литературе романтизма проблема часто решается на фантастическом уровне, притом что и эта фантастика служит средством познания жизни, расколотого, двоящегося мира, то в литературе конца XIX – начала XX в. данный феномен становится элементом психологической характеристики раздвоенного сознания героя» [1]. В работе соавторства Н. Гончар-Ханджян и А. Акопян «Психологическая проблематика повести Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда»» приводится точка зрения С. Грофа: «Материалистические теории, процветающие во II половине XIX века, приводят к утрате веры, духовных связей, к утрате знакомой почвы под ногами, и, как следствие, «отсутствие замены привычному приводит к некому неопределенному пороговому состоянию, которое антропологи называют промежуточным» (Цит. по:[2]). Далее исследователи утверждают: «Изучение порогового состояния – между сознанием и бессознательным, между жизнью и смертью – станет предметом и психологии, и модернистской литературы XX века. Уже в XIX веке к теме душевного «подполья» обратился Р. Л. Стивенсон» [2]. Гончар-Ханджян и Акопян сосредотачивают внимание и на том, что Стивенсон ещё в детстве обнаружил, и, можно сказать, стал одержим этой темой, пытаясь найти ей разрешение в своих ранних произведениях, но развил и довел до совершенства под влиянием Ф. Достоевского: «Известно, что в 1885 году Стивенсон во французском переводе читал «Преступление и наказание», роман произвел на него сильное, можно сказать, шоковое впечатление» [2]. Авторы развивают эту мысль: «Тема душевного подполья и двойников возникла у Стивенсона в результате его последовательных размышлений над проблемой цельности сознания, развития содержательной и гармоничной личности, волевого, стойкого, решительного характера, проблемой, которая будет – с подачи Стивенсона – активно обсуждаться у неоромантиков, и именно у Стивенсона эта тема будет почерпнута многими английскими литераторами той эпохи, а также последующих поколений. Коварная и одновременно завораживающая притягательность порока, сметающая показательную «викторианскую добродетель» – леймотивная тема всего творчества Стивенсона-писателя» [2]. В «Джекиле и Хайде» Стивенсон составляет своеобразный портрет эпохи, воплощая своё размышление о противоречиях, царящих в обществе, в оболочке из фантастического триллера и детектива. По мнению исследователя И.В. Кашкина, его фантастика остаётся «реалистичной»: «Самый факт перевоплощения восходит, с одной стороны, к гипотезам Гексли о том, что в человеческой психике существует ряд напластований (числом до семи), которые разновременно входят в сферу сознания человека и определяют его характер; с другой стороны, к протестантским воззрениям о двойственной природе человека» [7]. Михаил Урнов в статье «Роберт Луис Стивенсон (Жизнь и Творчество)» предоставляет цитату Дэвида Бэлфура, одного из героев Стивенсона, в которой, по его мнению, выразилось убеждение самого писателя: «Нет людей совершенно дурных: у каждого есть свои достоинства и недостатки» [15]. Именно на этом принципе строится его «Странная история», целью которой становится разоблачение двойственной человеческой натуры. Л.Г. Дорофеева утверждает, что Стивенсона обычно причисляют к неоромантикам, но также отмечает специфичность его неоромантизма, связывая её с «викторианской эпохой, поздним ее периодом и внутренним конфликтом с ней» [7]. М. Урнов в противопоставляет стивенсоновский неоромантизм «своекорыстию буржуазного бытия <...>. В то же время ему чужд декадентский скепсис, снобизм, упадочные настроения эстетов. Не мирится он и с установками натуралистов, с их практикой поверхностного бытописательства, и с демоническими воспарениями и эгоцентризмом романтиков» [15]. Исследователь считает, что «в краткой исповеди, завершающей повесть "Странная история", её герой <...> Генри Джекил, рассказывая о трагических последствиях фантастического опыта по расщеплению собственной личности, поясняет за автора суть волновавшей его проблемы» [15]. 2.2 Выражение двойничества в образах героев Читателю из повести становится известным, что «тяготясь повседневной рутиной» [15] и желая разделить в себе все злые намерения от благодетелей, доктор Джекил решается на эксперимент по обособлению хороших и плохих качеств своей личности в отдельные ипостаси, в результате чего появляется Эдвард Хайд – уродливый карлик, движимый лишь тягой к злодеянию: «Я был моложе, все мое тело пронизывала приятная и счастливая легкость, я ощущал бесшабашную беззаботность, в моем воображении мчался вихрь беспорядочных чувственных образов, узы долга распались и более не стесняли меня, душа обрела неведомую прежде свободу, но далекую от безмятежной невинности. С первым же дыханием этой новой жизни я понял, что стал более порочным, несравненно более порочным – рабом таившегося во мне зла, и в ту минуту эта мысль подкрепила и опьянила меня, как вино» [14]. Становясь на время Хайдом с помощью составленного им магического напитка, Джекил наслаждается обретённой им возможностью творить зло абсолютно безнаказанно, но понимает, что «перемена во всех отношениях оказалась к худшему», ведь он не достиг своей изначальной цели – хоть зло и выделилось из него, абсолютное добро облика не получило. Сам Джекил объяснил это тем, что опыт он провёл не из высоких побуждений, а как раз-таки из преступных склонностей. На «роковом распутье» [14] доктор сворачивает на дорогу зла, и именно поэтому в конце концов теряет себя. Вследствие этого эксперимента на страницах повести «убожество внутреннее переходит во внешнее» [1], что служит для визуального отображения раздвоенности сознания главного героя, то есть двойственность духовная становится двойственностью материальной. На первом уровне она выражена в образах самих Джекила и Хайда. Доктор Джекил – «крупный, хорошо сложенный, моложавый мужчина лет пятидесяти, с лицом, быть может, не совсем открытым, но, бесспорно, умным и добрым» [14]. Такое лицо – идеальный фасад, скрывающий душу, терзаемую пороками. Мистер Хайд же в повести описан как уродливый карлик, хотя никто из окружающих его героев не может точно сказать, в чём состоит его уродство: «Его наружность трудно описать. Что-то в ней есть странное… что-то неприятное… попросту отвратительное. Ни один человек еще не вызывал у меня подобной гадливости, хотя я сам не понимаю, чем она объясняется. Наверное, в нем есть какое-то уродство, такое впечатление создается с первого же взгляда, хотя я не могу определить отчего. У него необычная внешность, но необычность эта какая-то неуловимая. Нет, сэр, у меня ничего не получается: я не могу описать, как он выглядит. И не потому, что забыл: он так и стоит у меня перед глазами» [14]. Образы Джекила и Хайда ярко контрастируют друг с другом. Но Джекил – не прямо противоположное Хайду воплощение добра. Как герой сам поясняет в конце истории: «Обычные люди представляют собой смесь добра и зла, а Эдвард Хайд был единственным среди всего человечества чистым воплощением зла» [14]. Именно этим фактом объясняется и чувство «физической гадливости» [14], испытываемое всеми, кто приближался к Хайду. Доктор, в свою очередь, считает его лицо и фигуру «более четким отражением духа, более выразительным и гармоничным, чем та несовершенная и двойственная внешность», которую Джекил до тех пор называл своей [14]. В статье «Визуальность в повести Р.Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда»» Л.Г. Дорофеева рассуждает на тему внешности Хайда: «На протяжении всего повествования герои пытаются его увидеть, и увидеть именно лицо. Так, Аттерсон испытывает «почти непреодолимое желание увидеть лицо настоящего мистера Хайда», он «не сомневался, что стоит ему только взглянуть на это лицо – и тайна рассеется, утратит свою загадочность…» (на протяжении двух абзацев слово «лицо» повторяется шесть раз); слуги в доме доктора Джекила «почти не видят» [14] мистера Хайда, а Пул, увидевший своего хозяина в образе Хайда, называет это лицо маской» [4]. Хайда знали в лицо совсем немногие, но и они не помнили этого лица. Те же, кто его видит, безуспешно пытаются его описать, и это повторяется многократно: и Энфилд, и сам Аттерсон, и Пул, и видевшие его другие герои – никто не может описать его портрет, назвать его какие-то приметы: «Описать приметы мистера Хайда оказалось не так‑то просто: у него почти не было знакомых – даже хозяин служанки видел его всего два раза, не удалось разыскать никаких его родных, он никогда не фотографировался, а те немногие, кто знал его в лицо, описывали его по‑разному, как обычно бывает в подобных случаях. Они сходились только в одном: у всех, кто его видел, оставалось ощущение какого‑ то уродства, хотя никто не мог сказать, какого именно» [14]. Л.Г. Дорофеева описывает это впечатление «отсутствия лица, некой личины, маски, за которой кроется пустота, но не безразличная к миру, а злобно-адская, что передается через восприятие героями образа Хайда: «в самой сущности стоявшего передо мной незнакомца чувствовалось что-то ненормальное и уродливое – что-то завораживающее, жуткое и гнусное» [14]. «Описано более конкретно только тело Хайда, и многократно: невысокий, «совсем карлик» (к этому служанка добавляет «и необыкновенно злобный» [14]), Аттерсон слышит «лёгкие шаги», «сиплый, тихий и прерывистый» голос, видит бледность и приземистость, «крайне неприятную» улыбку; Лэньон отмечает в нем также низкий рост и «сочетание большой мышечной активности с видимой слабостью телосложения» [14]. Более того, Лэньон отмечает даже физическое воздействие на себя при его приближении «… Ощущение это напоминало легкий ступор и сопровождалось заметным замедлением пульса» [14]» (Цит. по:[4]). Один лишь Джекил, своеобразный «отец» Хайда, мог (если верить его собственным словам) описать его своим слугам («я описал его внешность» [14]), ведь он – единственный, кто расценивал облик мистера Хайда как нечто естественное, принимая его как часть себя: «И все же, увидев в зеркале этого безобразного истукана, я почувствовал не отвращение, а внезапную радость. Ведь это тоже был я. Образ в зеркале казался мне естественным и человеческим» [14]. Иметь чёткое представление об образах героев важно для проведения параллелей между ними и обликом города, в котором разворачивается история, что выражают слова Л. Лутон: «В этой истории <...> чувство внутренней раздвоенности Джекила рассматривается как аналогичное разделениям, существовавшим в британском обществе, или поощряемое ими. Лондон 1880-х годов был городом резких контрастов: географическая сегрегация, экономические разногласия и политическая напряженность» [18]. Схожую идею выражает Липчанская, приводя мысль Л. Мамфорда в своей работе: «…личность горожанина становится многогранной: личность больше не может представить реальности более или менее цельный портрет. Здесь заключена вероятность разложения личности» (Цит. по:[10]). 2.3 Роль локации в составлении образа амбивалентного Лондона На втором, менее очевидном, уровне материальной раздвоенности, наблюдаемой в «Джекиле и Хайде», находится место действия. О том же говорит Л.Г. Дорофеева, при этом отмечая значимость восприятия и внутреннего взора героев: «Важную характерологическую роль играют визуальные образы Лондона, напоминающие изображение Петербурга в романах Ф.М. Достоевского. Они по форме близки видениям Аттерсона и даны через его восприятие, но все же это не видения, они остаются в рамках метафорического символизма. Благодаря им рождается образ города-призрака, инфернального пространства, которое всегда окружает образ Хайда» [4]. Соразмерным будет обратить внимание на непосредственно географическую составляющую произведения. Составить чёткий маршрут, проходимый героями повести, не представляется возможным, но мы знаем, что Лэньон живёт на Кавендиш Сквер, у Хайда – квартира в Сохо, а дом Джекила – на «какой-то» площади в деловом квартале. В своей работе «In Darkest London: the Gothic Cityscape in the Victorian Era» Д.М. Риденаур составляет карту, включающую примерное местонахождение дома Джекила. Он располагает его в Блумсбери на Ред-Лайон-сквер [22]. Это существующая по сей день площадь, подобно той, что представлена в повести, бывшая когда-то (правда, задолго до времени событий произведения) пристанищем дельцов и «людей достойных» («menofquality»), а после растерявшая былой статус и престиж [21].  |