курсовая готова. Курсовая работа по курсу Актерское мастерство
 Скачать 89.73 Kb.
|
1.2 Чехов и Станиславский.Ко времени отъезда из России у Чехова сложилась довольно стройная система “новой актерской игры”. За границей Чехов называл своими учителями Станиславского, Сулержицкого и Вахтангова. Тема «Чехов - ученик и оппонент Станиславского» интересовала и современников Чехова и позднейших исследователей его творчества. Современники называли Чехова самым блестящим из учеников Станиславского. В 1915г. Чехов говорил о молодежи Первой студии: «Мы представляем собой собрание верующих в религию Станиславского...». Интерес к вопросам актерской техники возник у Чехова еще со времени его знакомства с системой Станиславского. Чехов отличался особенно увлеченным интересом к экспериментам Первой студии, возможно, потому, что его актерская природа была созвучна «системе». Станиславский говорил молодым актерам МХТ: «Изучайте систему по Мише Чехову, все, чему я учу вас, заключено в его творческой индивидуальности. Он - могучий талант, и нет такой задачи, которую он не сумел бы на сцене выполнить».[40,c.77] Станиславского и Чехова объединял их актерский опыт и неудовлетворенность актерским искусством. Эта неудовлетворенность выражалась в «отвращении к дилетантизму» у учителя и в отказе от «мертвого», неодушевленного театра у его ученика. Как Станиславский, так и Чехов интересовались глубинными вопросами своей профессии. Это был тот редкий случай, когда «актер сам мучительно докапывался до тайн творчества»; тот случай, когда актер являлся очень крупной творческой личностью. Чехов был одним из первых толкователей системы Станиславского. Начиная с 1918 г. Чехов проводил в студиях собственные изыскания в области театральной педагогики. Система Станиславского взволновала его как своей высокой целью (поисками путей к истинной духовности творчества), так и подробнейшей разработкой технологии, конкретностью работы с учениками. В системе Станиславского Чехов усмотрел способ совершенствования человека. «Система,— писал он в 1919 г.,— учит актера узнавать недостатки свои и общечеловеческие и бороться с ними». Чехов сформировался под влиянием театральной этики МХТ. В молодости он любил «игру в жизни», но Станиславский объяснил ему, как скверно для актера непрерывно играть, «представлять» в течение почти целого дня. Чехов сделал вывод: «Как вредно быть на сцене „как в жизни", так же вредно быть в жизни „как на сцене"». Он писал: «Строгая дисциплина, серьезность подхода к работе и постоянный наблюдающий „глаз" Станиславского приучили меня относиться к театру по-иному». В Германии в первый год эмиграции Чехов сравнивал «атмосферу цирка» и суеты в театре Рейнхардта с атмосферой серьезного искусства в МХТ, вспоминал «трепет и волнение актеров и особую, незабываемую тишину этого единственного в мире театра». Для Чехова характерно было восприятие искусства как могучего средства нравственного воздействия на людей. Такой этический пафос был унаследован Чеховым и от русской культуры, и от своих учителей.[5,c.23] В системе Станиславского для Чехова было важно стремление найти пути управления работой подсознания: «Конечная цель всякого учения (как и всего предлагаемого метода) есть пробуждение творческого состояния, умение вызывать его произвольно»,— писал Чехов в книге «О технике актера». В русской системе актерского искусства наиболее трудной чертой для применения в западном театре было перевоплощение, являвшееся неотъемлемой частью искусства Чехова - актера и педагога. «Ни один из его образов не походил на другой, всякий раз это был новый человек и всегда субъективно - через перевоплощение — самовыражающийся, более того, самоутверждающийся, Чехов»,— вспоминал Марков в 1976 г. В книгах и статьях Чехова выражена его убежденность в том, что искусство актера определяется глубиной внутреннего перевоплощения. Добавлю: оно определялось и богатством внешнего перевоплощения. Много написано о разнообразных ролях Чехова. «Чехов был и художником, во всяком случае, в гриме своих ролей,— отмечает Бирман.— Знал душу своего героя и в гриме искал и находил ее выявление». В Америке его называли «человеком с тысячью лиц». За рубежом он стал применять в педагогике идеи итальянской комедии масок, а в Голливуде темой его занятий стали характерность и образ. В книге «О технике актера» одной из важных тем была «правда внутреннего и внешнего перевоплощения»21.[8,c.56] В период существования Первой студии Станиславский особенно много почерпнул из учения йогов. Неудивительно поэтому, что в 1913 г. Александр Блок, слушая рассказ Станиславского о начале курсов в Студии, вспоминал теософские упражнения - они тоже были основаны на йоге. В Первой студии он и Сулержицкий проводили упражнения на внимание, сосредоточенность и общение, и также на дыхание и равновесие, на основе учения йогов. Разделение бессознательного на две области — подсознание и сверхсознание — происходит именно из этого учения. Станиславский рекомендовал воспользоваться практическим советом индийских йогов от области сверхсознательного: «возьми некий пучок мыслей, и брось их в свой подсознательный мешок, и жди готового результата от подсознания». Это разделение на «подсознание» актера, связанное с жизненными явлениями, и на «сверхсознание», возвышающее человека и выражающее «жизнь человеческого духа», использовал в своем методе Чехов. Хотя он отрекался от «йогизма» как мировоззрения во имя антропософии, несомненно, что его практика во многом была основана на том же варианте учения йогов, который практиковался в Первой студии.[13,c.59] В первоначальном варианте системы, на котором строились учебные занятия Первой студии, Станиславский исходил из мысли о правде чувств в качестве материала для сценического образа. Акцент делался на творческом процессе переживания, т. е. на первой ступени актерской работы. Проблемами воплощения, создания образа, образной формы спектакля студийцы, по существу, не занимались. Важно, что для ученика система раскрывалась в практической работе, и тогда обнаруживалось, что далеко не всегда терминология Станиславского соответствовала тому, что он реально делал в качестве воспитателя актеров, отмечал Марков. В ту пору «система» еще не была сформулирована в теоретических трудах. Исходные идеи многих чеховских принципов возникали из учений Станиславского. Некоторые спорные моменты, полемика и расхождения родились позже.[14,c.55] В систему Станиславского входила и идея внутреннего зрения актера. Мысль Чехова о воображении сходно с тем, что Станиславский называл «кинолентой видений». Кнебель указывает на сходство: «Мысль Станиславского, что „видения" обладают удивительной силой (они не только штампуются, но и становятся богаче и многообразнее от каждого возврата к ним мысли художника),— эта мысль будто бы очень близка утверждению Чехова, что нужно активно ждать созревания воображаемого образа». В работе над «видениями» Станиславский нашел один из многочисленных путей к созданию образа. Ждать активно означает задавать ему, образу, вопросы; об этом говорит и Станиславский. Он нашел способы «подталкивания воображения», особый психотехнический прием - задавать вопросы. Этим приемом — среди многих других — Чехов пользовался и в последние годы своей жизни в Америке.[5,c.20] Станиславским был испробован новый метод создания драматургического материала. Согласно его идее текст создавался коллективом: поэтом и актерами. Станиславского никогда не покидала мечта о возможности создать пьесу внутри театра. Этот коллективный способ создания драматургического материала был впоследствии использован Чеховым в его английской Студии. Чехов указывал на многообразные возбудители творческой природы актера. В своей студии Чехов уделял огромное внимание проблеме атмосферы. Мысли и практическая деятельность Чехова по развитию понятия «атмосфера» представляют большой и оригинальный вклад в педагогику, считает Ю. Вертман. Чехов рассматривает атмосферу как средство, способствующее созданию целостного образа спектакля, и как технологию создания роли. Студийцы выполняли множество упражнений и этюдов, чтобы понять, что такое атмосфера. Слову «атмосфера» Михаил Чехов придал более точный терминологический смысл. Теория атмосферы Чехова-актера возникает, прежде всего, как результат осмысления художественных принципов Чехова-драматурга. «Атмосфера для М. Чехова оказывается мостиком из жизни в искусство (и обратно),— пишет Сухих.— Главное свойство атмосферы — способность разнообразных трансформаций внешнего сюжета, создание необходимого подтекста».[20,c.99] Для понимания дальнейшего развития метода Чехова важно осознать, что Станиславский пытался создать актерскую «таблицу умножения», профессиональную азбуку, без которой никогда не обходились ни живописцы, ни певцы, ни музыканты. Душу и тело артиста он попытался представить в основных «элементах», вроде «периодической таблицы» Менделеева. «Целый ряд „клеток" остался незаполненным, открыт для будущих практиков сцены»,— отмечает Смелянский. В переломные для Чехова годы (1920—1922) его собственные поиски и влияние принципов условности и театральности режиссуры Вахтангова привели его к новым ориентирам в творчестве. Именно в этот период у Чехова сформировались те мысли об искусстве, которые сыграли решающую роль в его отходе от идей Станиславского, считает Кнебель и заявляет: «От Станиславского он „отворачивался"». Разногласия между Станиславским и Чеховым в сфере теории актерского творчества носили весьма принципиальный характер; о них написал и сам Чехов и его ученики. Очень хорошо эти разногласия проанализированы в книге Марии Кнебель. «Одним из наиболее непоследовательных учеников Станиславского» называл Чехова Марков, указывая на то, что методы работы с актером у Чехова и Станиславского во многом непохожи. Чехов выдвинул свое понимание сценического образа, во многом отличное от учения Станиславского. Одним из существенных положений новой техники репетиций Чехова была «теория имитации». Она заключалась в том, что актер сначала строил свой образ исключительно в воображении, а затем старался имитировать его внутренние и внешние качества. В своем «Ответе на анкету по психологии актерского творчества» (1923 г.) на вопрос: «Служат ли жизненное событие или собственные переживания материалом для актерской работы?» Чехов писал: «Если это событие не слишком свежо. Если оно выступает в сознании как воспоминание, а не как непосредственно переживаемое в данную минуту. Если оно может быть оценено мной объективно. Все, что еще находится в сфере эгоизма, непригодно для работы». Именно в индивидуальном переживании артиста Чехов видел коренное противоречие актерской профессии.[25,c.458] Модификация системы Станиславского, предпринятая Чеховым, была чрезвычайно важна. Он спорил одновременно и со Станиславским, и с Мейерхольдом, и с Вахтанговым, и с «отношением к образу», и с полным перевоплощением. В подтексте положения Чехова об объективном отношении к образу содержится полемика с тенденциозностью современного ему театра. Эта дискуссия была очень важна для автора «системы», суть которой заключалась в предложении артисту «идти от себя». Актер не может стать ни Гамлетом, ни Отелло, но может вообразить себя в обстоятельствах Гамлета и Отелло,— утверждал Станиславский. Он предлагал актеру «идти от себя», то есть от своей жизни, своего духовного и душевного опыта, эмоциональной памяти, сопоставимых с опытом чужой души и чужой жизни, которую артист призван воплотить. Именно эту установку системы активно критиковали многие, и, пожалуй, наиболее острой и основательной была критика Чехова. Он считал, что предложение «идти от себя» может привести к «омещаниванию актерского образа, к натурализму, к забвению величайшей основы вдохновения — воображения артиста».[16,c.19] Отношения Станиславского с Чеховым были похожи на отношения отца с сыном: можно сказать, что Станиславский дал жизнь Чехову. Здесь важна историческая последовательность: метод Чехова мог появиться только на основе системы Станиславского. И Чехов понимал ее в совершенстве. Система росла как могучее дерево, техника же Чехова появилась как его ветвь. Чехов строил философскую систему — Станиславский же интересовался более узкими профессиональными вопросами. Станиславскому была присуща традиционная религиозность; он не одобрял ни атеизма, ни философских занятий молодого Чехова. Оба они - учитель и ученик - искали опоры для системы в науке и природе: Станиславский в научных трудах по психологии творчества, а Чехов — в философии и «науке о духе» — антропософии. |