Главная страница

курсовая готова. Курсовая работа по курсу Актерское мастерство


Скачать 89.73 Kb.
НазваниеКурсовая работа по курсу Актерское мастерство
Дата16.05.2023
Размер89.73 Kb.
Формат файлаdocx
Имя файлакурсовая готова.docx
ТипКурсовая
#1134375
страница4 из 7
1   2   3   4   5   6   7

1.3 Чехов и Вахтангов.



Во второй период своей московской деятельности, после душевного перелома, Чехов играл в Первой студии короля «Эрик XIV» и мастера Пьера «Архангел Михаил». Как уже было сказано, в МХАТ он играл Хлестакова. В 1924—1928 гг. в МХАТ-2 Чехов исполнял роли Гамлета, сенатора Аблеухова «Петербург» и Муромского «Дело».

Важное значение имели отношения Чехова и Евгения Вахтангова (1883—1922), старшего товарища и преподавателя системы Станиславского в Первой студии. «На его занятиях система оживала, и мы начинали понимать ее действенную силу,— писал Чехов.— Педагогический гений Вахтангова творил в этом смысле чудеса». Роль Вахтангова в преодолении ряда противоречий системы, с которыми сталкивался в процессе ее практического освоения и сам Станиславский, и его последователи, была огромна. [48,c.55]

В режиссуре Вахтангова Чехова интересовали возможности актерского искусства, о постановочных же решениях он не пишет. Чехов так подвел итоги работы Вахтангова: «Я ценил его, как актера и педагога, но всегда считал, что его настоящее дарование и сила проявлялись в его режиссерских работах и идеях». Чехов многому научился у Вахтангова в режиссуре — и богатству выразительных средств, и работе с актерами в процессе репетиций. «Он всем существом чувствовал разницу между психологией режиссера (показывающего) и актера (делающего)». Идея индивидуальности актера как основы его творчества занимала Чехова всю жизнь.

Чехов был продолжателем Вахтангова в деле применения системы Станиславского в новом искусстве. Многие идеи Чехова, а также способы репетиций по его методу перекликаются с положениями Вахтангова. Назову некоторые из них. Например, идея «раздвоенного сознания» актера сродни принципу остранения у Вахтангова. «Раздвоенное сознание» является важнейшим понятием метода Чехова. (Станиславский в данном случае говорит о самоконтроле). В области самоконтроля актера Вахтангов приводил в пример Чехова-исполнителя и сам следовал ему в собственной игре.

Важными элементами мастерства актера Вахтангов считал чувство ритма и выразительную пластику Он требовал, чтобы актер умел подчинять данному ритму все свое существо, весь свой человеческий организм: и движения тела, и движения мысли, и движения чувств. Он говорил: данный ритм надо принять внутрь, тогда все физические движения тела сами собой, непроизвольно подчинятся этому ритму. Эту задачу воспитания в учениках ритмической выразительности и пластичности тела Чехов перенял для своего метода. В МХАТ-2 Чехов вел занятия по ритмике движения, о чем свидетельствуют многочисленные записи Вахтангова. «Тело в пространстве и ритмы во времени — вот средства актерской выразительности»,— заявлял Чехов. Актер МХАТ-2 А. И. Чебан рассказывал о занятиях Чехова по ритмике движения и по имитации в борьбе с натуралистическим переживанием.[25,c.89]

Интерес Вахтангова к искусству слова разделял и Чехов. Но если Вахтангов интересовался разными манерами речи, артикуляцией и вопросами зависимости речи от дыхания, фразировки и мысли, то Чехов шел дальше, к теории звукожеста, заимствованной у Штейнера. Подобно Вахтангову, Чехов не отделял пластики от речи, и это являлось одной из причин его увлечения эвритмией, искусством «видимого слова».

«Психологический жест» как способ репетиций был, развернут Чеховым и широко применялся им в дальнейшем. О возникновении «психологического жеста» в показах Вахтангова Чехов рассказывает так: «он обладал еще одним незаменимым для режиссера качеством: он умел показывать актеру то, что составляет основной рисунок его роли. Он не показывал образа в целом, он не играл роли вместо самого актера, он показывал, играл схему, канву, рисунок роли». На репетиции «Эрика XIV» он показал Чехову рисунок роли на протяжении целого акта пьесы, затратив на это не более двух минут. «Он дал мне основной, волевой каркас, на котором я мог распределить потом детали и частности роли».

1.4 Студийные эксперименты: от «системы» Станиславского к методу Чехова.



К самостоятельным опытам по технике актера Чехов пришел в период кризиса, когда он открыл студию у себя дома в Москве. Чеховская студия просуществовала с 1918 по 1922гг. Это была первая из многих студий актера. За границей Чехов организовывал студии в Берлине и Париже, в Риге и Каунасе, в Англии и США. Идея студийности в разных обликах проходит через всю жизнь Чехова параллельно с актерской практикой и сочинением книг.

Подобно Станиславскому Чехов изучал и познавал искусство театра с позиции актера, а не с позиции режиссера, как это делал Мейерхольд, и своей лаборатории Чехов окунулся в сложность творческого процесса актера. «Я никогда не позволю себе сказать, что я преподавал систему Станиславского. Это было бы слишком смелым утверждением», —определяет свое направление Чехов. «Я преподавал то, что сам пережил от общения со Станиславским, что передал мне Сулержицкий и Вахтангов. Все переломлялось через мое индивидуальное восприятие, и все окрашивалось моим личным отношением к воспринятому. Многое из того, что давал нам Станиславский, навсегда усвоено мной и положено в основу моих дальнейших, до известной степени самостоятельных опытов в театральном искусстве». Чехов, будучи очень своеобразной творческой личностью, пытался найти самостоятельные ответы на беспрерывно возникавшие в актерской практике вопросы.[17,c.56]

В студии Чехов интересовался проблемой психотехники, а не строительством театра и созданием репертуара. Актер искал первооснову театра, изучал возможности его составных элементов — звука, жеста, движения. Четыре года существования Чеховской студии сыграли в жизни ее ру­ководителя важную роль: начало восстанавливаться его здоровье и сфор­мировались важнейшие элементы его метода. Занятия в Чеховской студии прекратились через год после того, как ее Руководитель снова стал играть в спектаклях Станиславского и Вахтангова. После смерти Вахтангова Чехов стал руководителем Первой студии (1922 г.). Первая студия отказалась от слияния с МХАТ. У Чехова единственного была ясная художественная «программа», видение цели театра. Свою новую систему эстетического мышления Чехов реализовал в Первой студии, которая была переименована в 1924 г. в МХАТ-2. Эксперименты первой половины 1920-х гг. в области театральных форм и новых принципов актерской игры были связаны, прежде всего, с его именем. Чехов одновременно проводил регулярные занятия и в театре и у себя дома. На Арбатской площади находилась его квартира с круглой комнатой, служившая для занятий с актерами. Участники были из актерской молодежи разных театров. Там же происходили и некоторые антропософские встречи.

Как было указано выше, пытаясь разрешить вопрос о слове и жесте, Чехов применял метод Штейнера — так называемую эвритмию — к речи и движению. Это новое искусство движения предполагает, что каждый звук заключает в себе определенный жест, который может быть воспро­изведен движением человеческого тела. В звуковой эвритмии («видимая речь») речь истолкована не как система коммуникации, а как звуковой и ритмический материал, который может быть выражен языком тела.[26,c.44]

Чехов узнал об эвритмии от Белого (который потом со свойственной ему одержимостью стал вовлекать в эти поиски актеров) и от его жены К. Н. Васильевой. С эвритмией Чехов мог познакомиться в Москве, где он видел показы упражнений русских антропософок. Начало поисков Чехова и Андрея Белого можно отнести ко времени работы над «Гамлетом», когда они впервые объединились для экспериментирования.

Одно из новых упражнений, которое Чехов перенес из домашней студии в театр, называлось—«мячи». Репетиции с мячами помогали перейти «от движения к чувству и слову». По мнению Чехова, актеры вкладывали в свои движения «художественное содержание наших ролей»; «мы учились практически постигать глубокую связь движения со словами, с одной стороны, и с эмоциями,— с другой». Упражнение служило одним из выражений требования Станиславского: не произносить авторских слов до тех пор, пока не возникнет внутреннее к ним побуждение. Принципы работы Чехова предвосхищали «метод физических действий» Станиславского.

Результаты экспериментов Чехова проявились в спектакле «Гамлет»: в некоторых сценах задачи развития пластики и музыкальности актеров выходили на первый план. Постепенно начал возникать синтез из «системы» Станиславского, эвритмии и собственного метода Чехова.[19,c.31]

Рассмотрим ситуацию, сложившуюся в МХАТ-2 перед отъездом Чехова из России. Важнейшие постановки «Смерть Иоанна Грозного» и «Дон Кихот» были разрешены Чехову с условием, что он сам не будет играть главную роль в трагедии А. К. Толстого, а «Дон Кихот» должен был быть поставлен так, «чтобы тем уже и забить в кол в гроб идеализму окончательно»,— писал Чехов. Трагедия была поставлена, а «Дон Кихот» не был разрешен цензурой. Обе эти постановки потребовали своего воплощения в дальнейшей работе Чехова. В то время внутри театра возникли конфликты; усилилась деятельность ГПУ. Конфликт в МХАТ-2 возник из-за несогласия группы актеров (во главе с режиссером А. Диким) с той линией, которую проводил Чехов. В 1926 г. эта группа начала борьбу за влияние, за лидерство. Чехов объяснял ситуацию, приведшую к своему уходу из театра, так: «Их соблазняла не только личная выгода в этой беспроигрышной борьбе (где они становились под защиту партийной идеологии), но и мысль, что, избавив театр от моего влияния, они тем самым предотвратят и все опасности и невзгоды, могущие обрушится на него». В этой борьбе на стороне Чехова участвовал нарком А. В. Луначарский, всегда доверявший артисту.[29,c.28]

Весной 1927 г. оказалось, что конфликт в МХАТ-2 все еще не был разрешен, и Чехов попросил освободить его от обязанностей директора театра. Луначарский не принял отставки Чехова. В январе 1928 г. отмечали пятнадцатилетний юбилей МХАТ-2. В феврале во время спектакля «Эрик XIV» у Чехова случился сердечный приступ. В марте 1928 г. после собрания коллектива возник новый конфликт. Чехов подал заявление об уходе из театра. По поводу заявления Чехова 73 актера написали, что они считали Чехова единственным руководителем МХАТ-2. В прессе началась травля, против Чехова как «итальянского фашиста» (он дважды ездил в Италию на летний отдых). После этого Чехов еще продолжал свою работу, играл на сцене, спешно ставил актуальную для того времени пьесу и обсуждал новый вариант пьесы «Дон Кихот». В мае он попросил разрешение на выезд за границу с женой Ксенией Карловной на два месяца для лечения. Последний раз он выступал на русской сцене в Москве 20 мая 1928 г. (в роли Муромского) и в Ленинграде 25 июня 1928 г. (в роли Калеба). В начале июля Чехов с женой уехал в Германию. Чехов писал в книге «Жизни и встречи», что не был уверен, что останется за границей насовсем.

Основные причины отъезда Чехова были связаны с его театральными и религиозными убеждениями: после начатой против него травли он был вынужден уйти из МХАТ-2, в просьбе о предоставлении ему театра классического репертуара ему отказали; как член антропософского общества он находился под угрозой ареста.

Проследим события второй половины 1928 г., приведшие к разрыву (пока не окончательному) с Россией. Летом 1928 г. и Мейерхольд и Чехов находились на отдыхе за границей. По этому поводу в прессе развернулась ожесточенная кампания. Их обвиняли в дезертирстве, отступничестве и т. д. (Мейерхольд возвратился на родину в декабре 1928 г.). В августе Чехов обдумывал свое будущее, что нашло отражение в целом ряде писем из Берлина в Москву. Он остался в Берлине на год с тем, чтобы изучить актерскую технику, которая давно его интересовала - так актер мотивировал свою просьбу об отпуске А. И. Свидерскому в сентябре 1928 г. Че­хов обратился с ходатайством о предоставлении ему годичного отпуска в Главискусство и к А. В. Луначарскому. В первом письме к режиссеру и актеру МХАТ-2 И. А. Берсеневу он сообщал: «Я остаюсь за границей на год минимум. Из МХАТ-2 — ухожу. Я уже написал об этом в Москву длинное и всестороннее письмо. Я пишу, что могу работать на театральном поприще только в том единственном случае, если мне будет дан свой собственный театр для классических постановок». Письмо Чехова к коллективу МХАТ-2 было опубликовано в «Известиях» (8 сентября 1928 г.). В нем он писал о том, что воля большинства членов коллектива не соответствует его, как руководителя театра, идеалу и художественным целям. 21 сентября в «Известиях» было опубликовано письмо Чехова в редакцию. В нем Чехов объяснял «советской общественности» причины своего ухода из театра и пребывания за границей. Чехов также предъявлял требования о том, что по возвращении в Москву он должен быть «совершенно свободным в своих исканиях». Его планы были следующими: «Я предполагаю создать свой собственный театр, в котором пойдут исключительно классические вещи, переработанные при помощи новой актерской техники». [19,c.165]

Через год стало ясно, что возвращение невозможно. Начался «год великого перелома», по словам И. Сталина, а за ним годы первой пятилетки, генеральная чистка, время процессов и коллективизации. Личной трагедией Чехова стало то, что вскоре были репрессированы антропософы, в том числе и режиссер МХАТ-2 В. Н.Татаринов и другие его друзья. В Берлине в 1930 г. Чехов понял, что становится «немецким актером». Он еще долго не порывал с Союзом: советским подданным он оставался до 1946 г.

Чехов уехал из России замученный театральными интригами и политической травлей; он увозил с собой огромный опыт театральной работы и мечту о работе над новой актерской техникой, мечту о самосовершенствовании и театре классического репертуара.

После переезда в Европу Чехов хотел за рубежом осуществить свои творческие планы, связанные с идеей устройства нового театра. Он собирался заниматься педагогической работой («нужна студия»), режиссурой («Дон Кихот») и новым театральным делом (театр классического репертуара). Знакомство берлинцев с Чеховым - актером произошло еще во время гастролей Первой студии в 1922 г. Михаил и Ксения Чеховы приехали в Германию в июле 1928 г. на летний отпуск. К моменту, когда артист получил отпуск, он уже вступил в контакт с Максом Рейнхардтом, известным режиссером и директором Немецкого театра в Берлине.

Сразу появилось несколько предложений насчет работы: в кино, в театре, в студии. Чехов вспоминает, что Рейнхардту сообщили о его приезде. «Рейнхардт „радовался моему приезду" и приглашал в Зальцбург погостить и переговорить о предстоящей работе».[28,c.156]

О немецком театре в конце 1920-х гг. писали, что театральная жизнь в столице и за ее пределами била ключом. С поразительной быстротой в Берлине открывались театры легкого жанра - фарса, комедии, оперет­ты, мюзик-холла, «обозрений», бесчисленное количество варьете и мелких кабаре. К 1927 году в столице на пятьдесят один театр (всего десять из которых были драматическими) приходилось девяносто семь варьете. С экспрессионизмом в основном было покончено. Большой дом для представлений был превращен в шикарный мюзик-холл. Уступал позиции и театр Макса Рейнхардта. На вопрос Чехова, почему Рейнхардт не ставит больше классических вещей, тот ответил, что “не время; публика не хочет этого сейчас. Но театр еще увидит классиков”

В театрах Рейнхардта Чехов сыграл три роли: в переводной пьесе Уоттерса и Хопкинса «Артисты», в пьесе О. Дымова «Юзик» и в новой пьесе Фрица фон Унру «Фея». Роли не могли удовлетворить Чехова ни по содер­жанию, ни по творческим возможностям. «Артистов» Уоттерса и Хопкинса Рейнхардт поставил в Немецком театре весной 1928 г. Эта пьеса, привезенная режиссером из США, была ответом духу времени и требованию массовых увлечений.[31,c.124]

Чехов пишет, что вся система репетиций у Рейнхардта коренным образом отличалась от привычной в МХТ. Когда приехал Рейнхардт и начались «настоящие репетиции», до премьеры в Венском театре оставалось несколько дней. Репетиции проходили по ночам на квартире. По его убеждению, эти репетиции вызывали под утро нервное возбуждение, которого он добивался, и именно оно делало репетицию «отличной». Его не интересовал анализ текста: «Актеры на репетициях скороговоркой болтали надоевшие им роли, и я с трудом улавливал реплики». На генеральной репетиции попробовали в первый раз костюмы, гримы, свет и полные декорации. В общей сутолоке появились новые исполнители — настоящие клоуны и артисты кабаре. «Рейнхардт пригласил их для того, чтобы создать атмосферу цирка и позабавить публику», - писал Чехов в мемуарах. Первый и единственный раз он с ностальгией добавлял такие строки: «С тоской и нежностью вспомнил я далекий, любимый МХАТ с его атмосферой. Станиславского, на цыпочках ходящего за кулисами, Немировича-Данченко, всегда строгого, но такого доброго и ласкового в дни генеральных репетиций, трепет и волнение актеров и особую, незабываемую тишину этого единственного в мире театра». На этой бестолковой нервной репетиции на игру никто не обращал внимания: «Свет, декорации, костюмы, вставные номера клоунов и акробатов заняли все время».

После венской премьеры в ноябре 1928 г. сообщали об успехе Михаила Чехова; в нем видели будущего актера немецкого театра. В Вене в торжественной обстановке, при необычайном стечении публики прошла премьера «Артистов». Рецензенты отмечали, что, хотя Чехову пришлось бороться с чужим для него языком, он показал совершенно исключительную игру и вызвал бурные восторги публики. В Вене Гуго фон Гофмансталь поздравил Чехова телеграммой: «Вы - прекрасный немецкий актер и обещаете очень многое, поздравляю Вас и нас».[36,c.56]

Общение Рейнхардта и Чехова длилось недолго, но было интенсивным, они сотрудничали только в двух постановках. Работу Рейнхардта Чехов наблюдал в течение двух лет Манера работы Рейнхардта была чужда Чехову. “Готовя постановку, он продумывал ее в одиночестве у себя в кабинете. Он записывал мизансцены, общий план постановки и детали игры, создавая „Regiebuch" [режиссерский экземпляр]». По этим указаниям ассистенты вели подготовительную работу на сцене с актерами, и Рейнхардт являлся только к концу репетиций. Такой способ репетиций был полной противоположностью принятому в МХТ. Но присутствие Рейнхардта изменяло все: «общая атмосфера репетиции поднималась». О манере Рейнхардта управлять репетициями, молча и внутренне играя за актеров Чехов писал так: «Он говорил мало, но актеры сами вычитывали в его выразительном (и всегда чуть смеющемся) взгляде либо похвалу, л ибо осуждение себе. Наблюдая за ним, я заметил: он не только смотрел на актеров и слушал их. Он непрестанно играл и говорил за них внутренне. Актеры чувствовали это и старались угадать, что хочет профессор от них. Это возбуждало их актерское честолюбие, их чувство соревнования и желание достигнуть того, что могло бы удовлетворить их Профессора. Они делали внутреннее усилие, и роли их быстро росли. Так молча режиссировал Рейнхардт одним своим присутствием, одним взглядом и достигал больших результатов». Вероятно, Чехов усвоил что-то из такой манеры репетировать в своих последующих постановках.

Рейнхардт был для Чехова и артистом-мастером выразительного слова, интуитивно угадавшим то, что Чехов нашел на уровне теории у Штейнера и над чем он сам работал долгие годы. Вот что Чехов писал в то время, когда создавалась его книга о технике актера: «Поражала меня в Рейнхардте его способность произносить для актера слова его роли так, что, казалось: укажи он пути к развитию этого искусства выразительного слова - и начнется новая эра в театре. Но он не указы вал этих путей. Больше того: он просмотрел, что пути к новому, выразительному слову уже указаны. Его же родной язык был первым, на котором Рудольф Штейнер продемонстрировал новые методы художественной речи».[27,c.88]

Неудовлетворенность Чехова своей работой в немецком театре навела его на мысль оставить театр и посвятить себя изучению “духовной науки”. Весной 1929 г. Чехов даже хотел стать священником в «Христианской общине», организации протестантских священников, близко связанных антропософией. 2 марта он писал своим немецким друзьям - антропософам Бауэру и Моргенштерн, что хочет «отдать театральные силы на службу священника». От этой мысли Чехов отказался по многим причинах появились новые театральные планы, друзья-антропософы отсоветовали, против была Ксения, глубоко веровавшая в православную доктрину Однако христианские идеи в духе антропософии руководили артистом до конца его жизни. По словам Г. Жданова, который учился у Чехова в Берлине и впоследствии стал его ассистентом, антропософия была “якорем в жизни Чехова”.

Самой счастливой порой в творчестве Чехова немецкого периода было время его работы в театре “Габима”.

"Чехов появился в театре «Габима», когда тот переживал кризис и когда велись дискуссии о путях еврейского театра. Одна из важнейших дискуссий состоялась в доме Маргот Клаузнер в Берлине; обсуждались варианты еврейской и европейской культуры. Философ Мартин Бубер высказался за театр «Габима», где ставились лучшие произведения мировой литературы и где осуществилась возможность создания универсального театра. Эту задачу взял на себя Чехов, первый из приглашенных в Берлин русских режиссеров. Вторым был Алексей Грановский. (Перед этим в Палестине Алексей Дикий, недавний лидер чеховской оппозиции в Москве, в театре «Габима» поставил два спектакля.) Важно и то, чтогабимовцы — старые друзья Чехова — были учениками школы Станиславского и Вахтангова.[39,c.69]

Причины отъезда из Берлина были и личные, и политические - неудовлетворенность немецким театром и усиливающееся влияние фашистской партии на Германию. Париж показался Чехову театральной Меккой, которая откроет простор исканиям. В Берлине Чехов скучал не столько по русским зрителям, которых там было много, сколько по широкому культурному контексту и поддержке художественной интеллигенции. Париж был центром русской эмигрантской культуры. Чехов рассказывал, что в Берлине ему все чаще вспоминался русский актер и русский зритель и зарождалась настоящая глубокая любовь к родному театру.[12,c.56]

Ни о каком другом театральном предприятии Чехов не вспоминает с такой горечью, как об экспериментальном периоде в Париже. Он описывает его как серию анекдотических случаев, период горького разочарования идеалиста. Он был во власти русского утопизма и преисполнен актерским самомнением. “Я не люблю вспоминать парижский период моей жизни. Весь он представляется мне теперь беспорядочным, торопливым, анекдотическим. Увлеченный ролью „идеалиста”, я с первого же дня хотел видеть последние достижения и несся вперед, спотыкаясь о препятствия конкретной действительности”. Самокритика Чехова имеет основания - он пытался осуществить свою театральную утопию в условиях экономического кризиса, в условиях противоречий между ожиданиями русской публики и собственными стремлениями.

Париж был пиком “предпринимательской энергии”, который больше не повторялся у Чехова. Большие надежды не оправдались; высота взлета оказалась равной глубине падения. Это был пик его поисков в живомтеатральном процессе. Затем последовали другие поиски — но уже в студийной тишине, со своими учениками, над новой теорией актерского искусства.

После парижской катастрофы в жизни Чехова начался “период удач”, как он сам охарактеризовал эти два года работы в Риге и Каунасе. В истории латышского театра Чехов назван исключительным представителем русской культуры. Он пользовался очень большой поддержкой не только в театре, но и в литературных кругах, так как многие писатели выступали и как театральные критики. К концу своего пребывания в Риге Чехов приобрел много друзей и последователей в театральном мире.[25,c.77]

За первые годы работы в Латвии Чехов испытал невероятную нагрузку. В течении 1932 года он поставил в Риге целых пять спектаклей, сам участвуя в них как актер. В Латвийском национальном театре совместно с В. Громовым и актером Я. Заринем им было поставлено три спектакля, а в Театре русской драмы – два спектакля. Директор национального театра Артур Берзинь верил в Чехова и не хотел, чтобы Чехов играл в русском театре. О том, какие конфликты возникли на этой почве, можно узнать из писем Чехова к Яну Карклиню. Хотя Чехов соблюдал условия контракта и много выступал в Театре русской драмы, главные его актерские выступления состоялись с латышскими актерами.

Молодая культура Латвии открывала Чехову возможность осуществить новый, идеальный театр. Слова Чехова приводит его латышский друг, критик Ян Карклинь в своих воспоминаниях. “Большие народы рухнут под итогом материализма и жажды власти,- заявил Чехов в латышской прессе. – Возрождение искусства придет через малые народы. Латыши стоят на перекрестках Европы. Если только большие народы не поглотят или не растворят в себе этот древний, столетиями к земле пригнетенный народ, пробужденные в нем искусство и духовная культура засияют повсюду”. Чехов снова оказался на перепутье: перед ним были, с одной стороны – высокий идеал будущего театра, а с другой – реальность театральной жизни.

Чехов приехал в Ригу с намерением открыть театральную школу. Чехов положил начало профессиональному обучению актеров в Латвии. Несмотря на наличие курсов у нескольких педагогов и существование студий, которые дали латышскому театру целое поколение актеров, квалифицированных педагогов в целом было недостаточно, отмечал Карклинь. Многим не хватало кругозора, основ теории. Тогда появился Чехов, “не пожелавший вернуться в страну большевиков, не стерпевший травли со стороны тамошних интриганов”. Была организована большая актерская кампания для того, чтобы материально обеспечить существование школы, их объединяло желание работать под руководством Чехова.[34,c.89]

Помимо профессиональных навыков актерской техники Чехов открывал студийцам целую философию театра. О своей философии театра Чехов говорил как об идеологии “идеального человека”, который воплощается в будущем актере. На занятиях Чехов развивал свои мысли об идеальном театре, который связан с пониманием истоков театра в мистерии - не в религиозном смысле, а как выражение лучшего и даже божественного в человеке. По мнению Чехова, человек является частью космоса; его ритм создан и ритмом природы,и индивидуальными ритмами и чувствами. Улавливание этого ритма - творчество.

На втором месяце курса Чехов представлял общую схему своего метода и спрашивал: «Что влечет нас в театр? Почему я в театре, несмотря на разные неприятности в закулисной жизни, несмотря на тяжелые условия работы? Это какая-то тайна, тайна театра, тайна создания образов». Чехов иллюстрировал свою мысль в творчестве актера схемой. В нее входили такие элементы: мир образов; наше высшее сознание; специальная актерская техника; актерские привычки; общая актерская техника; тело человека.

В третьем периоде начинается воплощение образа, когда актер «беседует» с образом и задает ему такие вопросы: “Что я должен изменит себе, чтобы приблизиться к тебе и внешне, и внутреннее, и чем ты со своей стороны поможешь мне воплотить тебя? Мы не должны забыть, что я могу сыграть данный образ только по-своему, в силу своих данных”.

В четвертом периоде происходит взаимное приспособление, и актер старается максимально изменить себя, чтобы приблизиться к образу, на который он смотрит только внутренне, без попыток внешнего воплощения. В пятом периоде наступает момент потребности воплощения, жажды игры. Образ говорит: «Пора!». [34,c.89]

В шестом периоде начинается имитация образа, внешнее его выявление (так Чехов называл “воплощение”) на сцене. “Но он у нас еще не совсем определенный, в нем есть еще неясности, уродливости, возможности и невозможности, а кое-что выступает совсем ясно, например, руки. И вот - надо смотреть только на то, делать только то, что ясно в образе. Я начинаю имитировать его по частям, в данном случае начинаю только с одной руки. Но мы встречаем сопротивление со стороны еще не подготовленного нашего тела и поэтому должны дать возможность образу воспитать наше тело по его усмотрению. Это и будет специальная техника актера для данного образа. И надо запомнить, что мы находим свою роль только через смотрение образа и она готова только тогда, когда образ диктует себя”.

В последнем, седьмом периоде имитация образа заканчивается, образ из мира фантазии переходит в актера. Обращаясь к схеме, где чашей обозначен актер, воспринимающий образ, Чехов говорил: “Слияние актера с образом прошло само собой, и это признак, что актер воспринял образ - чаша наполнена. Процесс воплощения очень сложный и длительный, и нет средств поторопить рождение образа - от этого получается только искажение его”.

Итак, под «теорией имитации» Чехов (в Риге он уже не употреблял это название) подразумевал сложный физико-психологический процесс, в котором поэтапно и нераздельно взаимодействовали душа и тело актера. Впервые Чехов так четко проследил и описал роль внимания и процесс воплощения образа в игре актера. Впоследствии этот опыт вошел в книгу «О технике актера». [34,c.89]
1   2   3   4   5   6   7


написать администратору сайта