1. Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомко. Лекция 5 Власть в Древней Руси Истоки государственности у восточных славян
 Скачать 137.89 Kb.
|
|
Зри, брат, отца наю: что взяста, или чим има порты? Не токмо оже еста створила души своей”. Зато материальные ценности могли рассматриваться как средство социального общения. И это также вполне адекватно воспринималось и теми, кто дарил, и теми, кто принимал дары и становился лично зависимым от дарителя” “Да не будет, княже мои, господине, рука твоа согбена на подание убогих: ни чашею бо моря расчерпати, ни нашим иманием твоего дому истоцити. Яко же бо невод не удержит воды, точно едины рыбы, тако и ты, княже, не въздержи злата, ни сребра, но раздаваи людем. Паволока боо испествена многими шокы и красно лице являеть: тако и ты, княже, многими людми честен и славен по всем странам. Зане князь щедр отець есть слугам многиим: мнозии бо оставляють отца и матерь, к нему прибегают... Зане князь щедр, аки река, текуща без брегов сквози дубравы, напающе не токмо человеки, но и звери; а князь скуп, аки река в березех, а брези камены: нелзи пити, ни коня напоити”. Итак, связь князя и его дружины базировалась прежде всего на особых отношениях собственности. Говоря о собственности в Древней Руси следует обратить внимание на принципиальное отличие понимания этой категории от того, что мы понимаем под ней сегодня. Для древнерусского жителя в том, что принадлежит человеку, непосредственно содержалась какая-то часть самого владельца. Так проявлялось общее для средневековья сознание нерасчлененности мира людей и мира природы. В отличие от наших дней, в тот период владение каким бы то ни было имуществом неизбежно предполагало обязанности пользоваться им. Неупотребление же рассматривалось как нарушение права владения. Собственность нельзя было накапливать. Лучшим способом пользования имуществом считалась передача его другому человеку. Все, принадлежавшее человеку, за исключением жизненно необходимого минимума, должно было постоянно переходить из рук в руки. Тот, кто хранил или скрывал свое имущество, по представлениям того времени, во-первых, дискредитировал себя, как владельца, а во-вторых, впадал в грех корыстолюбия. Такой человек не мог считаться богатым (т.е. причастным Богу, хранимым Богом” в отличие от убогого). Интересно, что родственное по происхождению древнеиндийское слово bhagas означало “достояние”, “счастье”, “доля” и одновременно “наделяющий”(!) и “господин”, что, видимо, полностью соответствует комплексу первоначальных значений слова богатый. Можно с уверенностью говорить о том, что в древнерусском обществе богатство выполняло специфическую социальную функцию. Она состояла в приобретении и повышении личного престижа путем передачи своего имущества другим людям. В этом и состоял доминирующий принцип богатства. Сохранение и накопление богатств оценивалось общественным мнением негативно и подрывало авторитет владельца. Особенно отрицательно современники оценивали стремление князей к накопительству. В качестве примера можно привести резкую реакцию князя Владимира на отказ Ярослава Мудрого в 1014 г. выплатить новгородскую дань Киеву. Киевский князь в ответ на это даже начал собирать войска, чтобы наказать сына. “В лето 6522 [1014 г.]. Ярославу же сущю Новегороде, и уроком дающю Кыеву две тысяче гривен от года до года, а тысячю Новегороде гридем раздаваху. И тако даяху вси посадници новъгородьстии, а Ярослав сего не даяше к Кыеву отцю своему. И рече Володимер: “Требите путь и мостите мост” - хотяше бо на Ярослава ити, на сына своего, но разболеся”. Обычно побудительным мотивом действия Владимира Святославича исследователи называют борьбу против сепаратистских тенденций Новгорода. Однако автор “Повести временных лет” вложил при описании этого события в уста киевского князя слова, позволяющие понять истинную причину, породившую конфликт. Выступая против Ярослава, Владимир якобы произнес фразу: “Требите путь и мостите мост” (“Прокладывайте путь и равняйте дорогу”). Обычно ее вспоминают, когда речь заходит о путях сообщения в Древнерусском государстве. Однако летописец вряд ли просто хотел посетовать на отсутствие постоянных дорог между Киевом и Новгородом. Информировать же об этом читателей летописи просто не имело смысла: они неоднократно имели возможность убедиться в этом на собственном опыте. Смысл данного текста станет ясен, если учесть, что автор летописи устами Владимира косвенно процитировал пророка Исайю: “И сказал: поднимайте, поднимайте, равняйте путь, убирайте преграду с пути...” Эта “цитата” выводила читателя на мотивацию поступка Владимира и объясняла, что именно в поведении Ярослава не устроило отца. Дело в том, что далее у Исайи идет текст: “За грех корыстолюбия его Я гневался и поражал его...”. Сокровенная форма “подачи” такой мотивации свидетельствовала о ее существенности, поскольку для летописца “невидимое” по своей значимости превосходило “видимое”. Так что главным для летописца в данном случае были не “сепаратистские” замашки Ярослава, а его жадность. Особо следует подчеркнуть, что передача имущества из рук в руки не имела собственно экономического смысла. Мышление средневекового человека вообще, если так можно сказать, аэкономично. В форме передачи и обмена вещами и продуктами в те времена устанавливались, фиксировались и развивались определенные общественные отношения. Поэтому подобный обмен сплошь и рядом был нерациональным с точки зрения стоимости обмениваемых предметов. Это объясняется тем, что тогда для человека ценность имела не сама вещь, а тот человек, который ею владел, и акт передачи ее новому хозяину, как таковой. Вместе с даримой вещью к нему переходила часть удачи, богатства дарителя (с-частье!). Одновременно устанавливались отношения личной зависимости того, кто получал подарок, от того, кто его делал. Поэтому подарки, если человек не желал попадать в подобную зависимость, требовалось компенсировать соответствующими подношениями. Дар, не возмещенный “равноценным” даром, ставил получившего его в унизительную и опасную для его чести, свободы, а иногда и жизни зависимость от дарителя. В результате между дарителем и одариваемым устанавливалась тесная связь: на последнего возлагались личные обязательства по отношению к первому. Эта идея представляется современному человеку несколько противоречащей здравому смыслу. Однако она в гораздо меньшей степени будет казаться странной и нелогичной, если мы вспомним, что в нашем обществе не принято (без всяких рациональных объяснений!) принимать подарки - особенно дорогие - от незнакомых людей. С этим же представлением в современном обществе связано и такое явление, как взятка. Получивший “подарок” берет на себя определенные обязательства по отношению к “дарителю”. Не вступая в собственно экономические отношения, он становится лично зависимым от воли взяткодателя и обязуется “отплатить” ему нарушением закона. Во всяком случае именно так расценивает действия и намерения обеих участвующих в этой процедуре сторон Уголовный кодекс РФ. В определенном смысле можно сказать, что сам акт дарения или обмена дарами имел для древнерусского человека (как и для людей практически всех традиционных обществ) магическое значение. Передача какой-то собственности в руки другого человека предоставляла дающему личную власть и влияние на него. Поэтому в ряде случаев люди остерегались принимать безвозмездно чужое имущество, боясь оказаться в личной зависимости от дарителя. Гораздо “безопаснее” было захватить чужое силой. Поэтому-то слова дружинников Игоря: “Что хочем более того: не бившеся, имати злато, и сребро, и паволоки?” в ответ на предложение греков: “Не ходи, но возьми дань”, в глазах летописца и его читателей, как уже отмечалось, вряд ли могло иметь положительное значение. Не исключено, что представление о личной зависимости того, кто получал от другого какие-то материальные блага в виде даров, угощения (само слово происходит от слова гость) и т.п., были основой обычая гостеприимства. Получивший кров и пищу не мог сделать чего-либо дурного хозяину, предоставившему их. Типичным примером является традиционный ответ героя русских сказок, попавшего к Бабе-Яге, на ее вопрос, кто он такой и куда путь держит. Сначала было необходимо “накормить, напоить и спать уложить” незваного гостя, а потом уже задавать подобные вопросы: теперь он был обязан ответить на них. С точки зрения таких обычаев вполне логичным выглядит и поведение печенегов в легенде о белгородском киселе, записанной в “Повести временных лет” под 6505 (997) г.: “Володимеру же шедшю Новугороду по верховьине вое на Печенегу, бе бо рать велика бес перестани. В се же время уведеша печенези, яко князя нету, и придооша и сташа около Белагорода. И не дадаху вылести из города, и бысть глад велик в городе, и не бе лзе Володимеру помочи, не бе бо вой у него, печенег же множьство много. И удолжися остоя в городе, и бе глад велик. И створиша вече в городе и реша: “Се уже хочем померети от глада, а от князя помочи нету. Да луче ли ны померети? Въдадимся печенегом, да кого живять, кого ли умертвять; уже помираем от глада”. И тако совет створиша. Бе же един старец не был на вечи томь, и въпрашаше: “Что ради вече было?” . И людье поведаша ему, яко утро хотят ся людье передати печенегом. Се слышав, посла по старейшины градьскыя, и рече им: “Послушаейте мене не передайтеся за 3 дни, и я вы что велю, створите”. Они же ради обищашася послушати. И рече им: “Сберете аче по горсти овса, или пшенице, ли отруб”. Они же шедше ради снискаша. И повеле женам створити цежь, в нем же варять кисель, и повеле ископати колодезь, и вставити тамо кадь, и нальяти цежа кадь. И повеле другый колодязь ископати, и вставити тамо кадь, и повеле искати меду. Они же, шедше, взяша меду лукно, бе бо погребено в княжи медуши. И повеле росытити велми и въльяти в кадь в дроуземь колодязи. Утро же повеле послати по печенегы. И горожане ж е реша, шедше к печенегом: “Поимете к собе маль нашь, а вы поидете до 10 муж в град, да видите, что ся дееть в граде нашем”. Печенези же ради бывше, мняще, яко предатися хотять, пояша у нах тали, а сами избраша лучьшие мужи в родех и послаша в град, да разглядають в городе, что ся дееть. И придоша в город, и рекоша им людье: “Почто губите себе? Коли можете пестояти нас? Аще стоите за 10 лет, что можете створити нам? Имеем бо кормлю от земле. Аще ли не верует, да узрите своима очима”. И приведоша я къ кладязю, идеже цеж, и почерпоша ведромь и льяша в латки. И яко свариша кисель, и поимше придоша с ними к другому кладязю, и почерпоша сыти, и почаша ясти сами первое, потомь же печенези. И удивишася, и рекоша: “Не имуть веры наши князи, аще не ядять сами”. Людье же нальяша корчагу цежа и сыты от колодязя, и вдаша печенегом. Они же пришедше поведаша все бывшая. И, варивше, яша князи печенезьстии, и подивишася. И поише тали своя и онех пустивше, въсташа от града, въсвояси идоша”. Уход печенежских мужей от стен Белгорода, видимо, объясняется не только наивностью печенежских князей, “проведенных” белгородцами, но и тем, что, отведав угощения, они не могли продолжать осаду города, который их накормил и напоил. То же относится и к княжеским пирам. Угощение князем дружинников закрепляло личные связи, существовавшие между ними с детства: “Се же пакы творяше [Владимир Святославич] людем своим по вся неделя устави на дворе въ гридьнице пир творити и проходити боляром, и гридем, и същскым, и десяцскым, и нарочитым мужем, при князи и без князя. Бываше множество от мяс, от скота и от зверины, бяще по изобилью всего”. Не исключено, что со средневековыми представлениями о богатстве связаны и многочисленные клады, зарывавшиеся владельцами в землю. Традиционно считается, что это делалось в момент опасности, скажем, при нападении врагов. В источниках, однако, нет указаний на то, что клады прятались на время, чтобы после того, как лихолетье пройдет, выкопать их. Зато известно, что у многих народов существовало поверье, будто серебро и золото, спрятанные в землю, навсегда оставались в обладании их владельца и его рода и воплощали в себе их удачу и счастье, личное и семейное благополучие. Видимо, именно с подобными представлениями о сокровищах связана уже приводившаяся фраза из поучения Владимира Мономаха: “Все, что ни еси вдал, не наше, но Твое, поручил ны еси на мало дний. И в земли не хороните, то ны есть велик грех”. Деньги представляли для людей того времени ценность не как источник богатства, материального благосостояния, а как своего рода “трансцендентные ценности”, нематериальные блага. Само по себе показательно, что в качестве символа таких ценностей были избраны прежде всего золото и серебро - “реальные” материальные ценности тех народов, у которых их позаимствовали. Языческие представления, которые оказывались у “варваров” связаны с благородными металлами, послужили определенным шагом в освоении ими новой идеи богатства, в приобщении к цивилизации хорошо знавшей “земную” цену денег. Со временем, однако, отношения князя и дружины начали изменяться. А.Е. Пресняков пишет: “Близкая бытовая солидарность князя и дружины, как можно проследить отчасти и по приведенным выпискам [XII в.], постепенно слабеет. Дружинники, мужи княжие довольно рано (в ходе истории древней Руси) отделяются “хлебом и именьемъ” от своего князя, обзаводятся собственным хозяйством. Уже в рассказах о Владимире слышим, что он “созывает бояр своих” и велит собираться “по вся неделя на дворе въ гридьнице” на пир и “приходити боляромъ и гридемъ ... при князи и безъ князя”. Старше времен Ярославлих должно быть гнездо княжих мужей, ставших боярством новгородским, с которым уже Ярославу пришлось считаться как с местной силой, преследующей свои цели, особые от княжих. При Ярославичах видим дом боярина Иоанна, “иже бе первый въ болярех” у князя Изяслава. Слишком мало у нас данных, чтобы поближе присмотреться к этим бытовым отношениям. Но и того немногого, что имеется, достаточно, чтобы признать хозяйственную самостоятельность членов дружины явлением не первоначальным”. Имущественное расслоение дружины привело к формированию в XII в. нового социального слоя - боярства. Оно “выросло” из дружины и, видимо, частично слилось с наиболее зажиточной частью городского населения. По словам А.Е. Преснякова, “боярство, выросшее из дружины, не разрывая личных связей своих с князем, становится во главе общества как руководящая сила. Перейдет ли этим путем правительственная организация в состав вечевого строя, как в Новгороде, удержит ли ее в своих руках княжья власть, через нее подчиняя себе и общество, как в Руси северо-восточной, или боярство, как в Галичине, сделает попытку, опираясь на власть свою над населением, иметь князей по своей воле, - это уже вопросы дальнейшего развития, на которые киевская история не успела ответить”. Итак, отношения князя и дружины строились на личных связях, закреплявшихся развитой системой “даров” в различных формах. При этом князь выступал как “первый среди равных”. Он зависел от своих дружинников не меньше, чем они от него. Все собственно государственные вопросы (об устройстве “земли”, о войне и мире, о принимаемых законах) князь решал не самостоятельно, а с дружиной, прислушиваясь к мнению своих воинов. Вместе с тем ясно, что содержание такого вооруженного отряда требовало от князя определенных средств, с помощью которых он мог одеть, накормить и вооружить своих дружинников, а также определенного штата слуг, без которых все это просто невозможно. Откуда же брались такие средства, и что представлял собой институт, обслуживающий князя и дружину? Дань и полюдье Основным источником средств к существованию профессиональных воинов, естественно, была война. Следует заметить, что в ранних обществах основной целью ведения военных действий был, как правило, захват добычи, в том числе рабов. Гораздо реже речь шла о притязаниях на чужую территорию. Причиной этого, по наблюдению Л. Леви-Брюля, было особое отношение к земле, на которой проживал другой этнос. “В этом замкнутом мире, который имеет свою причинность, свое время, несколько отличные от наших, - писал Лю Леви-Брюль, - члены общества чувствуют себя связанными с другими существами или совокупностью существ, видимых и невидимых, которые живут с ними. Каждая общественная группа, в зависимости от того, является ли она кочевой или оседлой, занимает более или менее пространную территорию, границы которой обычно четко определены. Эта общественная группа не только хозяин данной территории, имеющий исключительное право охотиться на ней или собирать плоды. Территория принадлежит данной группе в мистическом значении слова: мистическое отношение связывает живых и мертвых членов группы с тайными силами всякого рода, населяющими территорию, с силами, которые, несомненно, не стерпели бы присутствия на ней другой группы. Точно так же, как в силу интимной сопричастности всякий предмет, бывший в непосредственном и постоянном соприкосновении с человеком, - одежда, украшения, оружие и скот - есть человек, отчего предметы часто после смерти человека не могут принадлежать никому другому, сопутствуют человеку в его новой жизни, точно так и часть земли, на которой живет человеческая группа, есть сама эта группа: она не могла бы жить нигде больше, и всякая другая группа, если бы она захотела завладеть этой территорией и утвердиться на ней, подвергла бы себя самым худшим опасностям. Вот почему мы видим между соседними племенами конфликты и войны по поводу набегов, нападений, нарушения границ, но не встречаем завоеваний в собственном смысле слова. Разрушают, истребляют враждебную группу, но не захватывают ее земли. Да и зачем завоевывать землю, ежели там неминуемо предстоит столкнуться с внушающей страх враждебностью духов всякого рода, животных и растительных видов, являющихся хозяевами этой территории, которые несомненно стали бы мстить за побежденных”. По Л. Леви-Брюлю, чьи слова мы только что цитировали, мистическая связь “между общественной группой и почвой столь тесна и близка, что не возникает даже и мысли об изъятии земли из собственности определенного племени. При таких условиях собственность группы “священна”, она неприкосновенна, и на деле ее не нарушают, поскольку коллективные представления сохраняют свою силу и власть”. Однако было бы неверно считать причиной военных действий только стремление к личному обогащению. Не будем забывать, что войны в ранних обществах были одной из важнейших форм культурных контактов и обменов. Именно благодаря военным столкновениям народы зачастую знакомились с важнейшими культурными и научными достижениями соседей. Но присутствовал и еще один немаловажный момент - сакральный. Как пишет И. Я. Фроянов, “органическое вплетение ритуалов и обрядов в подготовку и осуществление военных дел указывает на сакральную во многом суть войн, наблюдаемых в древности. Под ее знаком проходили все войны первобытности, в том числе и те, что уподобляются “регулярному промыслу” по добыче материальных ценностей: захвату скота, рабов и сокровищ. Нельзя, конечно, вовсе отрицать материальных мотивов военных предприятий, затевавшихся первобытными людьми, особенно в эпоху варварства. Но если вспомнить, что богатство и тогда имело не столько утилитарное, сколько “трансцендентное” значение, в котором преобладали магико-религиозные и этические моменты, то идеи сакральности, чести и славы зазвучат в войнах с еще большей силой. Вместе с тем богатства, добываемые в войнах, способствовали имущественному расслоению, нарушавшему традиционные устои равенства. И все же имущественные различия распределяли людей не по социальным или классовым группам, а по престижным нишам и позициям, создавая лишь предпосылки деления общества на классы. Следовательно, войн времен первобытнообщинного строя нет основания рассматривать как стимулятор классового переустройства архаичных обществ. Во всяком случае их воздействие на общественное развитие было двойственным и по-своему диалектичным: консолидирующим, а в отдаленной перспективе разлагающим. Столь же неоднозначной была роль в общественной жизни рабства и данничества - прямых порождений войны”. В целом же на первых порах дружина представляла собой нечто вроде разбойничьей шайки, несшей в себе, по словам Н.И. Костомарова, зародыш государственности. В последнее время такой взгляд на дружину периода зарождения Древнерусского государства разделяется очень многими отечественными и зарубежными исследователями. Так, в программной статье, посвященной зарождению деспотизма на Руси, В.Б. Корбин и А.Л. Юрганов писали: “Русскую дружину, как ее рисует “Повесть временных лет”, можно представить себе и своеобразной военной общиной, и своеобразным казачьим войском, возглавляемым атаманом. От общины идут отношения равенства, находящие внешнее выражение в дружинных пирах (ср. “братчины” в крестьянских общинах), от “казачества” - роль военной добычи как главного источника существования, который функционировал как в прямом, так и в превращенном виде, ибо дань - это и выкуп за несостоявшийся поход”. К такой точке зрения, видимо, близок и А.П. Новосельцев, который считает, что по крайней мере в IX в. “полюдье носило... стихийный характер, мало отличный порой от набегов с целью взимания добычи. Истоки полюдья, очевидно, и восходят к таким набегам, элементы которых сохранились и в полюдье середины X в.” Действия князя, возглавлявшего вооруженный отряд, приезжавшего в чужую землю, и правда, весьма напоминают хорошо знакомое нам явление: “В лето 6392. Иде Олег на северяне, и победи северяны, и възложи на нь дань легьку, и не даст им козаром дани платити, рек: “Аз им противвен, а вам не чему”. |