Литература XVII века Особенности исторического и литературного развития стран Западной Европы в XVII веке. Основные литературные направления
 Скачать 0.91 Mb.
|
|
http://5fan.ru/wievjob.php?id=20307 22. ПЛУТОВСКОЙ РОМАН К середине XVI века относится формирование одного из основных жанров испанской литературы Возрождения — плутовского романа. Этот жанр был порожден особыми условиями испанской жизни того времени. Распад старых патриархальных связей, разложение сословных отношений, возрастание роли золота и связанных с этим обмана и плутней — вот что вызвало к жизни этот жанр. Предшественником плутовского (или пикарескного) романа была «Селестина» Рохаса, где ярко изображены развитие денежных отношений и рост плутовства и продажности. Но в «Селестине» основные черты нового жанра еще не сложились. Происхождение слова «пикаро» до сих пор точно не выяснено. По некоторым данным, слово это возникло из названия французской провинции Пикардия, откуда в Испанию проникали бродяги; по другим, оно связано со словом picar — «щипать, отщипывать, питаться отбросами». Плутовской роман — роман о похождениях пикаро — обычно написан в форме его автобиографии. Первым настоящим плутовским романом был роман «Жизнь Ласарильо с Тормеса, его невзгоды и злоключения» (La vida del Lazarrillo de Tonnes у de sus fortunas у adversidades). В нем уже окончательно оформились черты плутовского романа. Книга эта вышла одновременно в трех городах — Бургосе, .Антверпене и Алькала-де-Энарес в 1554 году. Существуют предположения, что было издание, вышедшее в том же Антверпене в 1553 году, но оно до нас не дошло. Роман сразу же получил широкую известность. Уже в 1559 году инквизиция внесла его в индекс запрещенных книг из-за антиклерикального содержания. Но инквизиции не удалось помешать популярности книги. Высказывались разные предположения о том, кто был автором романа. В частности, одно время считали, что книга принадлежит перу известного гуманиста Диэго Уртадо де Мендоса, Однако вскоре было доказано, что и по идейной направленности и по стилю «Ласарильо с Тормеса» далек от других сочинений, этого писателя. Авторов книги искали среди вольнодумцев и единомышленников Эразма Роттердамского. В частности, без особых оснований ее приписывали братьям Вальдес. Была попытка представить «Ласарильо с Тормеса» как подлинную автобиографию действительно существовавшего человека, некоего глашатая из Толедо, именуемого Ласаро. Аргументом против этого служит начитанность автора в античных классиках и элемент художественного вымысла, который, бесспорно, чувствуется в книге. Книга построена в форме рассказа героя о своей жизни. В прологе указывается, что герой романа — лицо незнатного происхождения и ему пришлось приложить много усилий для того, чтобы чего-то добиться. Жизнь Ласаро полна удивительных невзгод, злоключений и превратностей. О них и рассказывается в книге. Ласаро родился на мельнице, которая стояла на реке Тормес. Образ реки имеет в романе не только прямое, но :и метафорическое значение — он воплощает реку жизни, по .«которой плывет герой. С детских лет Ласаро видел, как все кругом плутовали. Плутовал его отец мельник, воровавший зерно из мешков, которые привозили на мельницу. Плутовал его отчим-мавр, тащивший и продававший все, что попадалось под руку, чтобы прокормить, свою семью. В романе дана яркая галерея портретов различных лиц, у которых служил Ласаро. Мать отда/ia его .в поводыри к слепому, и Ласаро начал проходить школу плутовства. Слепой был себялюбцем, обманщиком и жестоким человеком. Для того чтобы прокормить себя, Ласаро должен был постоянно хитрить и изворачиваться. Но отношение к плутням у автора книги не просто отрицательное. В них он видит проявление ума, сметки и инициативы. Изображение состязания двух плутов — слепого и Ласаро — перекликается с подобными же мотивами в народном творчестве. Еще более трудной была жизнь Ласаро у второго хозяина — прижимистого и скупого попа. Ласаро чуть не умер у него с голоду. Третьим хозяином Ласаро оказался нищий дворянин из старой Кастилии, выше всего ставивший свою дворянскую честь. Положение Ласаро еще больше ухудшилось. Хозяин не только не кормил его, но просто жил на подаяния, которые собирал его слуга. После этого Ласаро служил у монаха ордена Милости, который занимался весьма небогоугодными делишками, у продавца папских грамот — величайшего плута и обманщика, у капеллана, который дал ему осла, четыре кувшина и кнут и поручил продавать воду. В финале книги Ласаро нашел себе место городского глашатая, женился на бывшей любовнице настоятеля храма и, пользуясь его покровительством, по собственному замечанию, «благоденствовал и находился на вершине общественного благополучия». Роман имеет ярко выраженную антиклерикальную направленность. Рассказчик говорит о попах и монахах, «грабящих бедняков и свои собственные дома ради духовных дочерей и всяких иных нужд», он изображает хитрого пройдоху-нищего, ловко паразитирующего при церкви, скупого и жадного попа, обманщика — продавца индульгенций, который бесцеремонно дурачит всех, развратника-монаха и хитрого настоятеля. Все служители церкви нарисованы автором в самом непривлекательном свете. Представитель дворянского сословия — чванливый, тщеславный, хвастающийся своими дворянскими доблестями, угодничающий перед знатным лицом — также несимпатичен автору. Образ самого героя книги Ласаро носит двойственный характер. В первых эпизодах романа Ласаро просто страдающая личность, подросток, который должен вести борьбу за свое существование, борьбу за то, чтобы выжить. Ласаро добр, он кормит своего хозяина-дворянина и заботится о нем. Но в процессе всех приключений и злоключений Ласаро из него вырабатывается плут. Как отмечал Горький, плут является главным героем буржуазной литературы, любимым героем буржуазного общества '. Один из ранних его представителей изображен неизвестным автором в лице Ласаро. На этого плута автор смотрит глазами представителя народа. Конечно, плутни как проявление ума и инициативы вызывают его симпатии и восхищение. Но в Испании денежные отношения рано обернулись своей отрицательной стороной, и в образе плута выступили отрицательные черты. В конце жизни Ласаро стал если не богатым, то во всяком случае преуспевающим человеком. Он превратился в ловкого посредника, продавал вино и занимался перепродажей разных вещей, закрывал глаза на шашни своей жены с настоятелем храма. В этом смысле «Ласарильо с Тормеса» представляет собой произведение, иронически изображающее плута и в известном смысле антибуржуазное. Вместе с тем в «Ласарильо с Тормеса» еще нет того пессимизма, который составляет характерную особенность всех последующих плутовских романов. Это произведение раннего Возрождения, написанное в период, когда были ясные перспективы общественного развития. Безвестный автор «Ласарильо с Тормеса» заложил и сформировал основы плутовского романа как жанра. Это один из ранних романов, произведение, основанное на изображении индивидуума и его судьбы, а также показывающее обыденную, прозаическую действительность. «Ласарильо с Тормеса» уже содержит такие характерные черты плутовского романа, как автобиографическая форма, рассказ героя о своей жизни с детских лет, служба его у разных господ, что позволяет ему подметить недостатки представителей различных сословий и профессий. Композиционно роман строится как авантюрный, он представляет собой цепь самостоятельных эпизодов, объединенных личностью главного героя. Роман отчетливо распадается на эти эпизоды, новеллы, или, как называет их автор, трактаты. Вместе с тем в «Ласарильо с Тормеса», словно в зародыше, намечены многие мотивы, которые потом получили развитие в последующем плутовском романе (например, насмешка над дворянской спесью и нищетой, дворянским принципом чести). Но все же «Ласарильо с Тормеса» как первый плутовской роман отличается от последующих образцов этого жанра. В центре романа очень яркий образ Ласаро, по своей рельефности и выразительности не уступающий образам фольклора. Но этот плутоватый мальчишка еще далек от тех пикаро, которые представлены в позднейших романах. Ласаро ворует, чтобы прокормить себя, герои последующих романов — плуты не только по склонности и необходимости, но и по профессии, они представляют определенную социальную категорию испанского общества. Книга написана, как указывает сам автор, для развлечения, грубым и простым языком, но сочинена она просвещенным гуманистом, знатоком античности, ссылающимся на Цицерона и Плиния, знающим историю Пенелопы и т. д. Рассказчик ведет повествование в простодушной манере, ему свойствен наивный и грубоватый юмор. Часто он прерывает свой рассказ глубокомысленным или острым замечанием, ссылкой на классика. В этих отступлениях чувствуется знание людей и жизни, умение метко судить о них. Сила романа — в реалистическом описании жизни. 2 СХЕМА РОМАНА Роман этот имеет определенную схему, которая слегка варьируется у разных авторов. Это автобиография «плута», который ребенком бежал из родительского дома или был выброшен на улицу вследствие полной нищеты родителей оказался вынужденным сам заботиться о своем пропитании, переменил множество хозяев, перепробовал массу профессий. Наконец, он сделался взрослым человеком, побывал в самых невероятных положениях, изучил все уловки и хитрости, пройдя до конца «школу жизни», и теперь, умудренный опытом, пишет свои воспоминания. Такая форма дает автору возможность создать широкую галерею общественных типов, показать лиц разнообразных профессий и состояний, с которыми герою приходится сталкиваться,— купцов, горожан, сановников, судей, священников и монахов, солдат, актеров, женщин легкого поведения трактирщиков, лекарей, лакеев, нищих и т. п.; причем показ этот носит по преимуществу сатирический характер. К этим двум элементам — биографии героя обрисовке общественной среды — присоединяется обычно третий, не обязанный, но присутствующий в той или иной степени в большинстве этих романов — морально-философские размышления героя по поводу его собственной судьбы и того, что ему приходится наблюдать. Эти размышления, так же как и конечный вывод самих авторов романов, крайне пессимистичны. В плутовских романах обнажаются все язвы тогдашнего панского общества и с ясностью раскрывается порочность общественной системы, приводящей к торжеству лицемерия, плутней и корысти. В них предстает картина страшной нищеты и разорения, в которые ввергнута основная масса селения, и то больное состояние общества, в которое его привела великодержавная политика испанского абсолютизма. Читателя и автора не радуют относительные удачи героя, так как они сопровождаются нравственным его развращением, если только он уже не развращен к моменту первого своего явления в романе. По силе реализма и своему познавательному значению плутовские романы представляют собой одно из высших достижений испанской литературы «золотого века». Роман этот имеет определенную схему, которая слегка варьируется у разных авторов. Это автобиография «плута», который ребенком бежал из родительского дома или был выброшен на улицу вследствие полной нищеты родителей оказался вынужденным сам заботиться о своем пропитании, переменил множество хозяев, перепробовал массу профессий. Наконец, он сделался взрослым человеком, побывал в самых невероятных положениях, изучил все уловки и хитрости, пройдя до конца «школу жизни», и теперь, умудренный опытом, пишет свои воспоминания. Такая форма дает автору возможность создать широкую галерею общественных типов, показать лиц разнообразных профессий и состояний, с которыми герою приходится сталкиваться,— купцов, горожан, сановников, судей, священников и монахов, солдат, актеров, женщин легкого поведения трактирщиков, лекарей, лакеев, нищих и т. п.; причем показ этот носит по преимуществу сатирический характер. К этим двум элементам — биографии героя обрисовке общественной среды — присоединяется обычно третий, не обязанный, но присутствующий в той или иной степени в большинстве этих романов — морально-философские размышления героя по поводу его собственной судьбы и того, что ему приходится наблюдать. Эти размышления, так же как и конечный вывод самих авторов романов, крайне пессимистичны. В плутовских романах обнажаются все язвы тогдашнего панского общества и с ясностью раскрывается порочность общественной системы, приводящей к торжеству лицемерия, плутней и корысти. В них предстает картина страшной нищеты и разорения, в которые ввергнута основная масса селения, и то больное состояние общества, в которое его привела великодержавная политика испанского абсолютизма. Читателя и автора не радуют относительные удачи героя, так как они сопровождаются нравственным его развращением, если только он уже не развращен к моменту первого своего явления в романе. По силе реализма и своему познавательному значению плутовские романы представляют собой одно из высших достижений испанской литературы «золотого века». «История жизни пройдохи» относится к самому первому периоду творчества Кеведо, занимая в нем промежуточное место между юношескими сатирическими памфлетами и циклом «Сновидения», начатым в 1606 году. Работая над «Историей жизни пройдохи», Кеведо, несомненно, имел в виду опыт своих предшественников в области плутовского романа — безымянного автора «Ласарильо» и Матео Алемана, издавшего в 1599 и в 1604 годах две части «Гусмана де Альфараче». Существует мнение, что Кеведо, используя отдельные сюжетные положения и образы «Гусмана де Альфараче», в целом ориентировал свое произведение против романа Алемана, стремясь уйти от перегруженности повествования морально-дидактическими рассуждениями, что является характерной особенностью стиля Алемана, и вернуться к опыту автора «Ласарильо». Однако автобиографическая форма повествования используется Кеведо как в достаточной степени формальный прием: Паблос-повествователь, Паблос — герой повествования и автор практически никак не отделены один от другого. Обращение «я, сеньор», открывающее роман, звучит как дань традиции, поскольку неизвестно, к кому и почему обращается Паблос. Ничего здесь не объясняет и «Посвятительное письмо» («Carta dedicativa»), имеющееся в двух рукописях романа — кордовской и сантандерской, которое современная критика склонна приписывать самому Кеведо. «Письмо» это гласит: «Проведав о желании Вашей милости узнать о многочисленных превратностях моей жизни, чтобы не дать другому солгать (как это нередко случается), я решил послать Вам это сообщение, могущее помочь несколько рассеяться в печали. И поскольку я думаю рассказать все в подробности, сколь бы краткими ни были случившиеся со мной приключения, засим расстаюсь с Вами». Из «Письма» следует, что Кеведо, создавая вторую редакцию романа, пытался как-то мотивировать избранную им форму, но мотивировка прозвучала достаточно не убедительно. В «Ласарильо» обращение к «вашей милости» связывало начало романа с его заключительной ситуацией: Ласаро — в «тихой пристани». В романе Кеведо действительность предстает не через призму мировосприятия пикаро, завершившего свой путь, а с точки зрения героя, несомого по жизни и слившегося с ней до неразличимости. «История жизни пройдохи» — первый испанский плутовской роман с «открытой» композицией, обрывающийся на подчеркнутом многоточии… Заключительная фраза романа: «…ибо никогда не исправит своей участи тот, кто меняет место и не меняет своего образа жизни и своих привычек» — лишь подчеркивает отсутствие у автора книги общей дидактической установки, поскольку речь в ней идет не об обретении героем нового мировоззрения — о его «обращении», как это, например, имеет место у Алемана, а о перемене стиля поведения в рамках «практического» миропонимания, сложившегося у пикаро в результате горького житейского опыта. В романе Кеведо намного выразительнее, нежели у Алемана, и отчетливее, чем в «Ласарильо», выступает связь плутовского видения мира с традициями народно-смеховой культуры: художественный язык Кеведо, логика созидаемых им образов прямо соотнесены со специфической символикой карнавального действа (о «языке карнавала» см.: М. Бахтин. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессапса. М., «Художественная литература», 1965). Уже во второй главе «Истории жизни пройдохи» повествуется об участии Паблоса в карнавальном обряде в роли «петушиного короля» («el геу del gallo»). Выборы «петушиного короля» — традиционное развлечение школяров и студентов — являются частью святочного пли маслеиичпого праздничного обряда: «петушиный король» — «король на час», избираемый среди участников празднества, возглавляет шутовскую процессию ряженых. Кульминацией праздника является обряд «убиения петуха»: всадник с завязанными глазами на всем скаку должен срубить голову петуху, подвешенному на веревке или наполовину закопанному в землю, — отсюда и название обряда. В романе Кеведо описана только та часть празднества, которая связана с обычаем символического увенчания и развенчания шутовского короля. Самый презираемый — за свое «новохристианское» происхождение — из школяров, Паблос получает временную возможность возвыситься над своим состоянием — «прыгнуть выше лба», но кончается это его торжество побоями и падением в навозную кучу. Эта же логика — но не натуральных, а метафорических «возвышений» и «падений» героя — определяет и все развитие сюжета в романе, весь жизненный путь пикаро, а тема «избиения» проходит через весь роман, связуя воедино его отдельные эпизоды. Знаменательно, однако, что окончательное падение Паблоса, предопределенное его неудачным дебютом в Мадриде в роли знатного жениха, предваряется вполне реальным падением гарцующего перед окнами невесты мошенника с лошади (гл. XX): Кеведо дублирует сюжетную ситуацию, подчеркивая безнадежность попыток героя выйти из круга своей судьбы. В эпизоде выборов «петушиного короля» Паблос — объект побоев, насмешек и издевательства, нечто вроде раздираемого на части масленичного чучела, и не случайно он сам сравнивает себя с чучелом «фарисея во время процессии» — этим сравнением Паблос апеллирует к приуроченному к иному времени карнавальному действу — к шествиям на страстной и пасхальной неделях, в которых фигурировали огромные чучела, изображавшие фарисеев — членов одной из иудейских религиозных сект, принимавших участие в осуждении Иисуса Христа. Так Паблос оказывается как бы в роли героя сразу двух празднеств, но ни в одной из этих ролей он не раскрывается со своей личностной стороны. Паблос для Кеведо — прежде всего pelele, марионетка, «повод» для нанизывания фарсовых сцен и гротескных описаний. По всему тексту «Истории жизни пройдохи» разбросаны отдельные образы, метафоры, сравнения, генетически связанные с карнавальной символикой и пародирующие различные моменты религиозного католического культа. Пародии эти иногда вырастают и до целых эпизодов. Среди пародийных аллюзий такого рода следует особо выделить включенные в комический контекст упоминания самого торжественного католического праздника — дня тела господня (Corpus Cristi). Праздник этот был связан с установлением таинства причастия — евхаристии (о евхаристии см. во вступ. заметке к повести «Жизнь Ласарильо с Тормеса») и отмечался в первый четверг после троицы. Первое упоминание дня тела господня возникает в беседе Паблоса с церковным причетником — сакристаном (гл. IX), сочинителем бездарных песнопений к этому празднеству, в которых он воспевает «Корпус Кристи» как канонизированного святого. Невежество сакристана вызывает у Паблоса взрывы хохота, причем несомненно, что объектом смеха оказывается и сама тема сакристановых виршей. Другой раз о дне тела господня говорится в связи с тем, что Паблос, становящийся на время комедиантом, на представлении действа в этот день играет роль евангелиста Иоанна, в которой он покоряет сердце одной монашки (гл. XXII). Предваряя же свой рассказ об ухаживании за монашкой, Паблос сообщает о себе, что он стал «покушаться на роль папаши антихриста», поскольку, согласно поверью, антихрист должен был родиться от союза священника и монахини. Сближение двух ролей, в которых выступает Паблос, роли антихриста и роли евангелиста, является несомненно профанацией и образа Иоанна Крестителя, и самого праздника. Однако следует отметить, что подобная откровенная травестия церковного обряда не отражает собственно кеведовское восприятие религиозного таинства. У праздника тела господня на протяжении веков существовала народно-площадная сторона, и «традиционная процессия в праздник тола господня носила… отчетливо выраженный карнавальный характер с резким преобладанием телесного момента» (М. Б а х т и и. Там же, с. 249). В праздничной процессии в этот день обязательно участвовали чудовища, великаны, мавры, в конце процессии ехали повозки с ряжеными актерами — почти все персонажи, мелькающие на страницах кеведовского романа. Действо же, в котором принимает участие Паблос-комедиант, — «ауто сакраменталь» — было неотъемлемой частью этого праздника (об «ауто» см. прим. к с. 100), ие лишенной, как и празднество в целом, гротескно-комической окраски. В романе Кеведо, как и в «Ласарильо», есть эпизоды, профанирующие самое таинство причастия: это рассказ Паблоса о двух трапезах — об обеде в доме дяди-палача в Сеговии (гл. XI) и об ужине в обществе убийцы Маты и его друзей (гл. последняя). На обеде у дядюшки Паблос, студент Алькала, играет роль мнимого священника (студенты, как и священники, носили сутаны) н чуть было не оказывается вынужденным есть пирог с начинкой из мяса собственного отца — во время причастия верующий, съедая священный хлебец, символически вкушает плоть своего создателя — бога. Дядюшка же Паблоса, поглощая сосиски, произносит звучащую в такой момент богохульно клятву: «Клянусь этим хлебом, который господь создал по своему образу и подобию». И на обеде у дяди-палача, и во время ужина в Севилье пьется вино — также один из обрядовых мотивов — за упокой душ усопших, а Мата, как и дядюшка, клянется хлебом, именуя его «ликом господним» (см. об этом сравнении во вступ. заметке к «Ласарильо»). Эти и многие другие случаи профанации католического культа прекрасно воспринимали современники Кеведо: инквизиционная цензура отметила в романе шестнадцать случаев вольного обращения автора с религиозной символикой. В самом стиле романа Кеведо есть многое, связанное с поэтикой карнавального обряда. В частности, большинство имен персонажей, фигурирующих в романе, — это имена-прозвшца, так или иначе соотнесенные с ролыо герои в сюжете. Например, имя лисенсиата Брандалагаса, вызволяющего Паблоса из гостиницы под видом посланца инквизиции, можно расшифровать как «выжигающий язвы» (родом Брандалагас из Орпильос, что по-испански означает «печь», «горн»); имя тюремщика Бландонеса де Сан Пабло можно поревести как «Свечи святого Павла» — намек на то, что этого стража закона можно купить так же, как благосклонность небес с помощью свечки, поставленной в честь святого; имя сводни Марии Наставницы является откровенно травестирующей параллелью к традиционному прозванию Марии Богородицы — «наставляющая» (верующих на путь истинный); лисенсиат Флечилья назван так с намеком на быстроту его ума, вор Мерло Диас — с намеком на его хитрость, подруга Паблоса Грахаль — не что иное, как «сойка», то есть «болтушка», и т. д. Таким образом, мир, возникающий со страниц романа Кеведо, — это мир, построенный по карнавальной «логике обратности», «мир изнутри», как назвал Кеведо одно из своих «Сновидений», и в этом отношении «Пройдоха» во многом предвосхищает и «Сновидения», и «Час воздаяния», и другие творения писателя более позднего времени. Ужо в «Пройдохе» встречается образ преисподней — по определению М. Бахтина, центральный образ карнавального действа, — так или иначе проступающий во многих эпизодах романа и превратившийся чуть ли не в основную арену действия «Сновидений». Всякое «избиение» героя — его развенчание, увлекает его вниз, приводит его в «преисподнюю». «Сеньор, а уверены ли вы, что мы живы? — спрашивает Паблос дона Дьего в первую же ночь их пребывания в доме лисенсиата Кабры. — Мне вот сдается, что в побоище с зеленщицами нас прикончили и теперь мы души, пребывающие в чистилище». Но чаще образ «преисподней» заменяется у Кеведо другим, более «прозаическим» и бытовым образом «грязи», «навоза» и т. п. И в целом многие карнавальные символы теряют у Кеведо свой ритуальный смысл, и в роман проникают элементы натуралистического видения мира. Смех Кеведо уже не столько смех «амбивалентный» — и развенчивающий и утверждающий одновременно, — сколько смех отрицательный, имеющий явно сатирическую направленность. Резко сатирический пафос романа Кеведо во многом предопределил его дальнейшую судьбу: сразу после выхода «Пройдохи» в свет появились доносы инквизиции на содержащиеся в романе насмешки над церковью и на аморальность его содержания. В 1646 году «Пройдоха» был внесен в список книг, подлежащих серьезной «чистке». Однако у читателей роман пользовался несомненным успехом: кроме переиздания его на испанском языке, последовавшим почти вслед за сара- госским изданием, появились переводы романа на другие европейские языки— на итальянский (1634), французский (перевод, сделанный знаменитым создателем «Комического романа» Скарроном и вышедший в 1633 г., выдержал более 20 изданий!), голландский (1642, 1699), английский (1657, 1670) и другие языки. Русский перевод романа, принадлежащий К. Н. Державину и снабженный обстоятельным комментарием, увидел свет в 1950 году — Франсиско де Кеведо-и-Вильегас. История жизни пройдохи по имени дон Паблос, пример бродяг и зерцало мошенников. М. — JI., Гослитиздат, 1950. Этот перевод, с незначительными изменениями, внесенными в текст в соответствии с последним испанским изданием, публикуется в настоящем томе. При составлении комментария использованы как материалы комментария К. Н. Державина, так и аппарат к изданию «Пройдохи», осуществленному в 1927 году А. Кастро. 23. |