Практика маркетинг. Луис Сепульведа Старик, который читал любовные романы
 Скачать 391.09 Kb.
|
|
– Зачем вы это сделали? Зачем стреляли? Незнакомец навел на него ружье и, дрожа от страха, спросил: – Где они? Где эти хибаро? – На том берегу. Они не будут тебя преследовать. Вздохнув с облегчением, золотоискатель опустил оружие, и Антонио Хосе Боливар воспользовался моментом, чтобы выстрелить из духового ружья. Он промахнулся. Золотоискатель сумел увернуться от отравленного дротика, и Антонио Хосе Боливару не оставалось другого выхода, как сойтись с ним врукопашную. Незнакомец был человеком сильным и опытным в драках, но в ходе борьбы Антонио Хосе Боливару удалось вырвать ружье у него из рук. Никогда раньше ему еще не доводилось держать в руках огнестрельное оружие, но, увидев, как золотоискатель потянулся рукой за мачете, он интуитивно нашел на ружье то место, на которое нужно было нажимать пальцем, чтобы выстрелить. В следующую секунду испуганные резким громоподобным звуком птицы заметались над кронами деревьев. Сам удивившись грохоту и мощи выстрела, Антонио Хосе Боливар подошел к незнакомцу. Двойной, из обоих стволов заряд картечи разворотил тому весь живот. Человек корчился на земле от дикой боли. Не обращая внимания на его стоны, Антонио Хосе Боливар перехватил его ремнем под мышки и потащил за собой к реке. Примерно на середине переправы он понял, что тащит труп. На противоположном берегу его ждали индейцы шуар. Они поспешили к нему, помогли выйти из воды, но, увидев изуродованное картечью тело золотоискателя, зашлись в рыданиях, причину которых Антонио Хосе Боливар сумел понять не сразу. Они оплакивали не незнакомца, поднявшего руку на их соплеменника. Нет, они скорбели по Нушиньо и по нему самому – по Антонио Хосе Боливару Проаньо. Он не был одним из них – он был как бы одним из них. Это значило, что он должен был убить противника не чем иным, как только отравленным дротиком, дав тому перед этим продемонстрировать свою доблесть в честном поединке. Тогда в его теле, парализованном ядом кураре, сохранились бы смелость и мужество, которыми он обладал при жизни. Погибший с достоинством противник сохранял достойное выражение на уже мертвом лице. Отсеченную голову неприятеля с зашитыми веками, носом и ртом – чтобы мужество не покинуло ее через эти не охраняемые теперь душой отверстия, – полагалось выставлять в центре стойбища на шесте и лишь через несколько дней предавать своего рода погребению в муравейнике. В дальнейшем поклоняться следовало уже одному только черепу, храня в памяти образ достойно ушедшего из этого мира противника. Какой же был смысл отрезать и сохранять вот эту голову – голову человека, лицо которого исказила перед смертью гримаса страха и невыносимой боли? От такого трофея победитель и сам мог стать лишь слабее духом и телом. Нушиньо по вине Антонио Хосе Боливара остался не отомщенным. Душе его друга было суждено долго метаться в темном лесу, словно ослепшему и обезумевшему попугаю, натыкаться на деревья и души других усопших, которые, потревоженные, будут обрушивать на нее свой гнев и проклятия. Душа Нушиньо будет долго беспокоить сон отдыхающих удавов, превращая их из безобидных, почти неподвижных созданий в озлобленных, жаждущих отомстить людям тварей. Его душа будет неожиданным вскриком пугать уже выслеженных и, казалось бы, обреченных животных, оставляя самых искусных охотников племени без добычи. Много бед принесет народу шуар неуспокоенная душа неправильно ушедшего из жизни соплеменника. Антонио Хосе Боливар Проаньо опозорил себя как воин и обрек таким образом на вечные страдания душу своего единственного друга. Не переставая лить слезы, индейцы отдали ему лучшее каноэ. Продолжая плакать, они обняли его, дали в дорогу еды и все так же со слезами на глазах сказали, что с этого дня не считают его как бы одним из них. Он мог по-прежнему жить и охотиться на землях племени шуар, мог даже приходить к их стойбищам, но права оставаться с ними у него больше не было. Все так же обливаясь слезами, шуар оттолкнули каноэ от берега и тотчас же стерли с прибрежного песка следы того, кто был как бы одним из них. Глава четвертая Путь по реке до Эль-Идилио занял у него пять дней. За то время, что он не был в поселке, тот сильно изменился. Два десятка домов выстроились в ряд вдоль реки, образуя своего рода улицу. Главным на этой улице-набережной был дом, превосходивший остальные по размеру, над входом в который была прибита выкрашенная желтой краской доска с надписью «Администрация». Появилась в поселке и дощатая пристань, которую Антонио Хосе Боливар обогнул на своем каноэ и проплыл чуть дальше вниз по течению. Выбрав место почти наугад, он направил каноэ к берегу и, поднявшись по склону холма на безопасное расстояние от воды, стал расчищать участок под дом. Поначалу жители поселка сторонились его. Для них он был дикарем, пришедшим из джунглей, но, в отличие от индейцев, вооруженным ружьем – «ремингтоном» четырнадцатого калибра. Это было оружие, которое досталось ему в качестве трофея от того единственного убитого им за всю жизнь человека, с которым он расправился так неправильно и неудачно. Впрочем, весьма скоро односельчане поняли, какую пользу можно извлечь из такого соседства. И поселенцы, и не признававшие никаких правил и законов золотоискатели совершали в джунглях дорого обходившиеся им ошибки. Делали они это не задумываясь, скорее по привычке относиться к дикой природе как к тому, чем цивилизованному человеку надлежит повелевать. Сельва таких ошибок не прощала. В результате она мстила своим обидчикам, то обрушивая на них полчища насекомых, то превращая обычно безобидных зверей в опаснейших кровожадных тварей. Так, например, отчаянно стремясь отвоевать у леса хотя бы несколько квадратных метров земли для посевов, поселенцы могли обойти какой-нибудь особо трудный для раскорчевывания участок, на котором мирно спал, переваривая добычу, гигантский удав. Проснувшись и проголодавшись, змея стремилась снова вернуться в бескрайнюю чашу, а попутно, пробираясь через расчищенное поле, обнаруживала легкую добычу – беспечного осла или мула, который, в отличие от коренных обитателей сельвы, не привык ждать нападения в любую минуту. Другой распространенной ошибкой поселенцев была охота на мелких кабанов, в изобилии водившихся в этих местах, в их брачный период. В эту пору некрупные и обычно абсолютно безобидные животные, если их потревожить, превращаются в свирепых чудовищ. Помимо местных жителей, постепенно привыкавших все же не воевать, а сосуществовать с сельвой, в Эль-Идилио стали время от времени появляться приезжавшие с нефтяных разработок гринго. Они прибывали на берега Нангаритцы шумными компаниями с таким количеством оружия, что хватило бы на целый армейский батальон. В джунгли эти люди уходили с твердым намерением стрелять по всему, что движется. Особым «почетом» пользовались у них несчастные ягуары. Гринго истребляли этих представителей семейства кошачьих, не щадя ни беременных самок, ни котят. По окончании охоты, прежде чем уехать, они с довольными улыбками фотографировались на фоне экзотического пейзажа с десятками продырявленных пятнистых шкур. Гринго уезжали, а шкуры оставались гнить на берегу до тех пор, пока кто-нибудь, не выдержав распространяемой ими вони, не сбрасывал их, как какой-то мусор, в реку. Остававшиеся в живых ягуары старались расквитаться с людьми, потроша домашнюю скотину в таких количествах, что поселенцам становилось ясно: делается это вовсе не от голода. Антонио Хосе Боливар как мог пытался удержать односельчан от самых безумных поступков. Тем не менее поселенцы все с большим рвением вели наступление на сельву, создавая вокруг себя высшее творение цивилизованного человека: безжизненную пустыню. Животные не смогли оказать человеку серьезного сопротивления. Те, кто выжил, стали гораздо осторожнее. Следом за народом шуар и другими амазонскими племенами начался невиданный исход животных и птиц на восток, в пока еще глухие дебри амазонской сельвы. Антонио Хосе Боливар Проаньо обнаружил, что у него вдруг появилось огромное количество свободного времени. О том, что он умеет читать, он вспомнил – или даже лучшиe сказать, заново узнал, – когда у него стали сильно болеть зубы. Ими он занялся, когда постоянная боль вконец замучила его, а дыхание сравнялось по зловонию с помойной ямой. Не раз и не два он наблюдал за работой доктора Рубикундо Лоачамина. Глядя на то, как мучаются его пациенты, старик и представить себе не мог, что когда-нибудь сам по доброй воле сядет в это пыточное кресло. Впрочем, когда боль стала просто невыносимой, ему не осталось ничего другого, как обратиться за помощью в «консультацию». – Доктор, – обратился он к Рубикундо Лоачамину, – если говорить коротко, то осталось их у меня совсем немного. Те, которые уж слишком сильно меня доставали и к тому же шатались, я вырвал сам. С остальными – не получается. Давайте поступим так: вы выдерете то, что осталось, а потом мы с вами обсудим цену одной пары из тех штуковин, которые так ловко заменяют людям их собственные зубы. В тот самый раз вместе с зубным врачом с борта «Сукре» на пристань Эль-Идилио сошли двое каких-то чиновников. Они стали устраиваться за столом под навесом у входа в дом алькальда, и все жители поселка поначалу приняли их за сборщиков какого-то очередного налога. Алькальду пришлось приложить все свои не слишком выдающиеся способности к убеждению, чтобы чуть ли не силком притащить недоверчивых обитателей поселка к представителям власти. Как выяснилось, эти унылого вида чиновники прибыли в Эль-Идилио для того, чтобы выяснить, чего не хватает уважаемым жителям селения и каковы их самые сокровенные чаяния. Поводом для такой заботы об обитателях затерянного в сельве поселка, разумеется, были какие-то не то очередные, не то внеочередные президентские выборы, которые должны были состояться примерно месяц спустя. Среди прочих к чиновникам подошел и Антонио Хосе Боливар Проаньо. – Читать умеешь? – спросили его. – Я-то?… Наверное… да не помню уже. – Сейчас выясним. Вот, смотри: что здесь написано? Антонио Хосе Боливар, не доверяя ни представителям власти, ни самому себе, осторожно поднес к глазам протянутый ему лист бумаги. К его собственному изумлению, он оказался в состоянии разобрать и воспроизвести вслух напечатанные на листе загадочные знаки. – Гос-по-дин канди… канди-дат… – Вот видишь! Оказывается, ты грамотный. Можешь сам прочитать. Не хочешь – мы тебе объясним. У тебя есть право голоса. – Право чего? – Голоса. Право участвовать в прямом, всеобщем и тайном голосовании. Соображаешь? Ты можешь демократическим путем выбрать одного из трех кандидатов, которые претендуют на высший государственный пост в стране. Уразумел? – Ни черта не понял. Ни единого слова. А во сколько мне, кстати, обойдется это право? – В смысле? Ты о деньгах? Ну ты, старик, даешь! Это бесплатно. На то оно и право. – И за кого я должен голосовать? – Да за кого хочешь. Но если ты человек ответственный, то лучше голосовать за того, за кого нужно – за его превосходительство сеньора кандидата от народа. Антонио Хосе Боливар принял участие в демократическом волеизъявлении, поставив галочку напротив фамилии указанного ему кандидата. За то, что он согласился воспользоваться своим неотъемлемым правом, ему вручили бутылку фронтеры. Но даже это приятное событие не слишком взволновало его. Его мысли были заняты другим. Он умеет читать! Это открытие было, пожалуй, самым важным и значимым за всю его жизнь. Оказывается, он умеет читать! Оказывается, у него есть отличное противоядие против все ближе подкатывающейся волны страшной отравы – старческого безделья. Итак, он умеет читать. Вопрос только в том, что читать-то ему, оказывается, нечего. Скрепя сердце, алькальд согласился выдать ему на время несколько старых газет, которые хранились у него в кабинете в качестве неоспоримого доказательства его самой что ни на есть прямой связи с центральной властью. Впрочем, Антонио Хосе Боливар не был потрясен периодическими изданиями. По правде говоря, они показались ему абсолютно неинтересными. Публикация выдержек из речей, произнесенных в Конгрессе, в которых почтенный депутат Букарам заверял присутствующих в зале заседаний в том, что другой почтенный депутат является козлом, каких свет не видывал; статья, посвященная описанию того, как некий Артемио Мателуна двадцатью ударами ножа зарезал своего ближайшего друга, не испытав при этом ни малейших угрызений совести; или заметка о том, как группа особо активных болельщиков команды «Манта» едва не кастрировала чем-то не угодившего им судью прямо на стадионе, – эти факты и события не показались ему достаточно значимыми, чтобы растрачивать на них столь драгоценный, нежданно-негаданно обретенный дар – умение читать. Все это происходило где-то далеко, в другом мире и предназначалось для обитателей того мира. Никаких ссылок и объяснений к статьям, которые могли бы сделать их более понятными и потому интересными обитателю заброшенного в сельве поселка, разумеется, в газетах не было. Как-то раз вместе с газовыми баллонами и коробками с пивом «Сукре» доставил в поселок унылого священника, направленного в этот медвежий угол для того, чтобы окрестить родившихся у переселенцев детей и покончить с грехом не освященного Церковью сожительства, именовавшегося светскими властями гражданским браком. Святой отец провел в Эль-Идилио три дня, и за это время ни одна живая душа не озаботилась тем, чтобы проводить его в дома поселенцев даже в самом поселке, не говоря уже об отдаленных фермах. В конце концов, осознав, что ему вряд ли удастся преодолеть столь безразличное отношение паствы к церковным обрядам, священник окончательно впал в грех уныния и, устроившись поудобнее на пристани, стал ждать, когда же корабль заберет его из этого забытого Богом места. Чтобы как-то убить долгие часы вынужденного безделья, он достал из дорожного чемодана какую-то старую книгу и добросовестно пытался читать ее до тех пор, пока сонливость не взяла верх над духовно-интеллектуальным порывом. Книга в руках священника дразнила Антонио Хосе Боливара, как красная тряпка быка. Впрочем, в отличие от тупого животного, он терпеливо ждал того момента, когда пальцы задремавшего служителя разожмутся и книга упадет на мешок с кофе. Книга оказалась жизнеописанием святого Франциска. Антонио Хосе Боливар стал судорожно, поторапливая сам себя, просматривать ее. При этом его не покидало ощущение, что он у кого-то что-то ворует. Изрядно напрягаясь, он складывал слог к слогу, и по мере того, как слогов и слов скапливалось все больше, ему для облегчения понимания текста приходилось все чаще прибегать к повторению прочитанного вслух, хотя бы вполголоса. Через некоторое время священник проснулся и, увидев Антонио Хосе Боливара, уткнувшегося в книгу, улыбнулся, как если бы ему самому рассказали веселую историю или показали смешную картинку. – Интересно? – спросил он. – Я прошу прощения, святой отец. Я не стал бы брать книгу без вашего разрешения, но поскольку вы задремали, я решил, что будет лучше не будить вас, а просто почитать ее, сидя здесь, рядом с вами. – Я спрашиваю: тебе интересно? – повторил свой вопрос священник. – Тут, похоже, много написано про животных, – робко ответил Антонио Хосе Боливар. – Франциск Ассизский любил животных. Любил, как и должно любить всех тварей Божьих. – Я тоже их люблю – по-своему. А вы знакомы с этим святым Франциском? – Нет. Бог не даровал мне этой радости. Святой Франциск умер очень много лет назад. То есть я хотел сказать: закончил свою земную жизнь и обрел жизнь вечную – там, гораздо ближе к Создателю, чем мы. – А вы откуда знаете? – Я же читал эту книгу. Она одна из моих любимых. Священник произнес эти слова с какой-то особой интонацией, явно смакуя их и давая собеседнику понять свое превосходство. Антонио Хосе Боливар впервые за много лет почувствовал, как в глубине души его начинает грызть зависть к другому человеку. – А вы много книг прочитали? – Да уж немало! Раньше, когда я был помоложе и глаза мои не так уставали от чтения, я проглатывал всякую книгу, попадавшую мне в руки. – А что, во всех книгах рассказывают про святых? – Нет. Книг на самом деле миллионы и миллионы. Они написаны на самых разных языках, и говорится в них ну просто обо всем, даже о том, о чем, по моему глубокому разумению, человеку ни знать, ни задумываться не следует. Антонио Хосе Боливар мысленно не одобрил такой избирательный подход, грозящий, того и гляди, самой настоящей цензурой. Впрочем, противоречить священнику он не решился и так и остался стоять перед ним, глядя на ухоженные белые руки святого отца, лежавшие на темной обложке жизнеописания святого Франциска Ассизского. – А о чем они – эти другие книги? – Я же тебе сказал – обо всем. Есть книги, в которых описываются приключения, есть научные, есть биографии выдающихся людей и описания их подвигов, есть много книг по технике. А есть книги про любовь… Последнее замечание священника показалось Антонио Хосе Боливару интересным. Источником его теоретических познаний о любви были по большей части песни. В особенности запомнились ему куплеты Хулито Харамильо, чей голос частенько доносился сквозь треск помех из старенького транзисторного радиоприемника, имевшегося в поселке. Судя по этим куплетам, любовь больше всего походила на неожиданный и весьма болезненный укус слепня, но при этом оставалась такой привлекательной штукой, что, охотясь за ней, люди забывали обо всем на свете. – А какие они – книги про любовь? – Боюсь, в этом я буду тебе не лучшим советчиком. Книг о любви я почти не читал. Ну, так, может быть, одну или две. – Да это неважно. Все равно, расскажите мне, какие они, что в них написано? – Ну, обычно это история двух людей, которые встречаются, знакомятся, влюбляются друг в друга, а затем борются с теми трудностями и препятствиями, которые мешают им обрести свое счастье. Сигнал с борта «Сукре» возвестил о скором отплытии. Антонио Хосе Боливар не осмелился попросить у священника оставить ему книгу до следующего приезда. Зато от этой встречи у него осталось еще более окрепшее и оформившееся желание что-то читать. Весь тот сезон дождей он провел в терзаниях и мучительных сожалениях по поводу совершенно бездарным образом не используемого умения читать. Впервые в жизни он попал в когтистые лапы страшного безжалостного зверя – одиночества. Эта тварь была хитрее, чем любая другая. Вцепившись в жертву, она никак не желала ослабить своей мертвой хватки. Дело дошло даже до того, что Антонио Хосе Боливар стал подолгу говорить сам с собой, чтобы хотя бы представить себе, будто он не один и кто-то слушает его речи. Ему срочно нужно было что-то читать – это он понял абсолютно точно. Не менее очевидным было и то, что для этого ему придется выбираться за пределы Эль-Идилио. Ехать, может быть, далеко и не пришлось бы. Вполне возможно, что в том же самом Эль-Дорадо найдется кто-нибудь, у кого есть книги. Антонио Хосе Боливар Проаньо ломал себе голову над тем, как добраться до этих книг, как получить разрешение на то, чтобы читать их в свое удовольствие. Когда дожди наконец прекратились, а сельву заполнили молодые, родившиеся за время сезона дождей звери, Антонио Хосе Боливар вышел из дома и, вооруженный ружьем, крепкой веревкой и должным образом наточенным мачете, скрылся в зеленой чаще. Две недели он пропадал в джунглях, как раз в тех местах, где селятся столь ценимые белыми людьми животные. Добравшись туда, где в изобилии водятся обезьяны, он, не тратя лишних усилий, приготовил дюжину простых ловушек, которыми в свое время его научили пользоваться индейцы шуар. Каждая ловушка представляла собой небольшую выдолбленную тыкву с отверстием, в которое с трудом пролезала обезьянья лапа, с одной стороны, и с крохотной дырочкой с другой. Через дырочку была пропущена веревка. Выскользнуть из тыквы ей не давал большой плотный узел. Другой конец веревки привязывался к стволу какого-нибудь дерева. Довершала столь простую, но эффективную конструкцию горсть речных камешков, засыпанная внутрь тыквы. За всеми приготовлениями Антонио Хосе Боливара с деревьев внимательно наблюдала целая стая обезьян. Будучи животными любопытными, они едва дождались, пока он отошел на безопасное расстояние, и спустились посмотреть, что же за такие интересные штуковины он им оставил. Звук перекатывавшихся в тыквах камешков привел обезьян в восторг. Многие из них тотчас же сунули лапы в отверстия и попытались вытащить камни наружу. Понять, что сжатая в кулак лапа не пролезет там, где с трудом проходит раскрытая ладонь, у обезьян ума не хватало. Они отчаянно кричали и трясли тыквами, пытаясь сбросить их с лап, но жадность не позволяла им разжать кулак и обрести таким образом свободу. Расставив ловушки на обезьян, охотник поискал в окрестностях самую высокую папайю. Этот подвид известного фруктового дерева даже назывался по-особому – «обезьяньей папайей». Таким названием он был обязан своей высоте. Пожалуй, только обезьяны и могли свободно лакомиться плодами этой папайи, известными своей особой сладостью и сочностью. Антонио Хосе Боливар долго тряс ствол одного из таких высоких деревьев и наконец получил в свое распоряжение две упавшие с ветвей папайи. С этими источающими сладостный аромат плодами он и направился туда, где, как он помнил, в изобилии водились самые разные попугаи и туканы. Положив обе папайи в рюкзак, он двинулся в путь, выбирая места, где заросли были не слишком густыми и где меньше была вероятность встретиться с животными, не требующимися на этой охоте. Так, пробираясь от поляны к поляне и от прогалины к прогалине, он добрался до памятного ему места, где в воздухе стоял чуть пьянящий медовый запах – так много здесь было гнезд диких пчел. Вся трава и кусты тут были забрызганы пометом попугаев. Не успел человек шагнуть под кроны деревьев, как в радиусе многих сотен метров наступила почти полная тишина. Прошло несколько часов, прежде чем птицы попривыкли к присутствию незнакомца в этой части леса, куда не ступала нога человека. Из прутьев и лиан Антонио Хосе Боливар соорудил две клетки с плотной непромокаемой крышей. Когда они были готовы, он принялся за поиски побегов яуаски. Раздобыв все необходимое, он раздавил обе папайи, немного растер сочную мякоть и смешал ее с соком корней яуаски, которые выкопал из-под земли, орудуя мачете. Затем Антонио Хосе Боливар присел покурить, давая возможность благоухающей смеси хорошенько перемешаться и забродить. Попробовав получившееся зелье на вкус, он остался доволен. Вязкая жижа была сладкой, ароматной и обладала каким-то особым пьянящим и манящим привкусом. Антонио Хосе Боливар Проаньо был удовлетворен сделанным и позволил себе удалиться к ближайшему ручью, на берегу которого и остался ночевать, наловив себе на ужин рыбы. На следующий день он направился обратно к своим ловушкам, чтобы выяснить, была ли охота удачной. В обезьяньей роще он обнаружил дюжину попавшихся на своей жадности обезьян. Животные были измучены попытками освободиться, и ему не составило особого труда посадить в одну из клеток три пары обезьянок – из тех, что выглядели помоложе и пободрее. Остальных животных он отпустил на волю. Затем он направился к столь любимой попугаями пчелиной поляне. Там его глазам предстало весьма необычное зрелище: множество попугаев, туканов и других птиц, отведав коварной пьянящей приманки, заснули прямо на траве или попадали на землю после того, как погрузились в сон на ближайших деревьях. Некоторые птицы бродили между кустами, то и дело натыкаясь на ветки или на таких же, как они, ничего не понимающих собратьев, некоторые пытались взлететь, медленно и неуклюже взмахивая крыльями. В клетку были отправлены пара гуакамайо золотистого и синего цвета и два попугайчика шапуль, причем совсем молодые, почти птенцы. Эти попугаи очень ценились у покупателей, потому что считалось, будто они учатся говорить быстрее и лучше других птиц. С остальными пернатыми Антонио Хосе Боливар попрощался, пожелав им скорейшего пробуждения. Многолетний опыт охоты подсказывал ему, что это пьяное сонное царство просуществует на поляне дня Два, а затем птицы протрезвеют и вернутся к нормальной жизни без каких-либо тяжелых последствий. Загрузив живые трофеи в рюкзак, Антонио Хосе Боливар Проаньо вернулся в Эль-Идилио и, дождавшись, пока экипаж «Сукре» закончит погрузку, подошел к хозяину корабля. – Тут такое дело, – сказал он капитану. – Мне нужно съездить в Эль-Дорадо. Денег у меня нет, но вы меня давно знаете. Возьмете меня на судно – и я заплачу вам по прибытии, как только продам зверушек. Хозяин «Сукре» заглянул в клетки и, почесав изрядно отросшую щетину на подбородке, ответил: – Если выделите мне одного из попугайчиков, то считайте, что билету вас в кармане. Я давненько обещал сыну такую птичку. – Тогда я предлагаю вам взять сразу пару. Если вы, конечно, согласитесь, я бы с удовольствием рассчитался и за обратную дорогу. По правде говоря, эти попугайчики – очень общительные птицы, и брать их лучше парами. Оставшись в одиночестве, они могут заскучать и даже умереть от тоски. Во время плаванья старик с удовольствием болтал с доктором Рубикундо Лоачамином. По ходу дела он сообщил дантисту о цели своей поездки. Тот слушал с чуть снисходительной улыбкой, но при этом с неподдельным интересом. – Ну, старик, ты даешь! – разведя руками, усмехнулся Рубикундо Лоачамин. – Что ж ты мне сразу не сказал, что тебе нужны книжки? Уж как-нибудь в Гуаякиле я бы тебе раздобыл пару-тройку книжечек. – Очень вам признателен, сеньор доктор. Вот пойму, какие книги мне по душе, – и непременно воспользуюсь вашим предложением. Эль-Дорадо вряд ли можно было назвать большим городом даже при всем желании. В нем было от силы чуть больше сотни домов, в основном выстроившихся вдоль реки, а значимость этого центра цивилизации определялась наличием полицейского участка, пары административных учреждений, церкви и государственной школы, не слишком переполненной учениками. Впрочем, для Антонио Хосе Боливара, который чуть не сорок лет прожил в сельве, не выбираясь из нее дальше поселка Эль-Идилио, эта поездка была как бы возвращением в когда-то знакомый ему большой мир. Зубной врач представил Антонио Хосе Боливара Проаньо единственному человеку, который мог бы помочь ему в столь необычном деле, а именно – школьной учительнице. Более того: он договорился, чтобы старику разрешили пожить при школе в обмен на кое-какую хозяйственную и методическую (составление гербария) помощь. Как только старик закончил свои дела, то есть продал привезенных из сельвы обезьянок и попугаев, учительница показала ему свою библиотеку. Увидев столько книг, собранных в одном месте, старик чуть не задохнулся. В распоряжении учительницы было, наверное, с полсотни томов, аккуратно расставленных на полках дощатого шкафа. Антонио Хосе Боливар Проаньо с замиранием сердца погрузился в приятнейшее дело – освоение этого богатства. Для ускорения и облегчения процесса им была приобретена новенькая лупа. На формирование и оттачивание читательского вкуса у него ушло пять месяцев. За это время в его душу не раз закрадывались сомнения, но после долгих размышлений он находил ответы на все свои вопросы и вновь обретал твердость духа. Хорошенько проштудировав тексты по геометрии, он вдруг испытал сильнейшие сомнения в том, стоило ли вообще когда-то учиться читать и затем, уже на старости лет, вновь обретать этот мистический дар. Из всех освоенных текстов на эту тему в его памяти случайно отложилась одна-единственная фраза, которую он впоследствии неоднократно повторял в минуты уныния и самого плохого настроения. Звучало это потрясающее в своей бессмысленности умозаключение примерно так: «Гипотенуза является стороной прямоугольного треугольника, противоположной его прямому углу». Впоследствии эта фраза не раз ставила в тупик обитателей Эль-Идилио. Они воспринимали ее либо как бессмысленную скороговорку, либо – в глубине души – как своего рода заклинание, взывающее к неким потусторонним и скорее всего очень темным силам. Исторические книги показались ему не чем иным, как собранием не имеющих никакого отношения к реальности сказок, целью которых является откровенное введение читателей в заблуждение. Ну как, спрашивается, как такое возможно, чтобы вот эти болезненно-бледные не то мужчины, не то мальчики в перчатках по локоть и клоунских балаганных штанах в обтяжку могли участвовать в войнах и сражениях? Да что там участвовать! Судя по книгам, эти доходяги еще и одерживали победы над своими противниками. Антонио Хосе Боливару Проаньо было достаточно один раз взглянуть на их портреты, на которых те были запечатлены на ветру, с картинно развевающимися уложенными и ухоженными кудрями, чтобы понять, что эти ребята и мухи не обидят – если не по доброте душевной, то уж точно по причине физической немощи. В общем, эпизоды из отечественной и мировой истории были довольно быстро исключены из круга его читательских предпочтений. Эдмондо де Амичис со своим «Сердцем»[3] отнял у старика немалую часть времени, проведенного в Эль-Дорадо. Вот это была книга так книга! Она просто сама шла в руки, прилипала к ним и заставляла штудировать себя до покраснения глаз, до слез, делавших дальнейшее чтение невозможным. Впрочем, в своих живописаниях автор несколько переусердствовал, за что и навлек на себя праведный гнев Антонио Хосе Боливара Проаньо. Перевернув очередную страницу, тот отложил книгу и мысленно решил про себя, что таких страданий человеческая душа и тело вынести не могут. Надо было быть настоящей скотиной, чтобы наслаждаться, заставляя жестоко страдать несчастного парнишку. В общем, так и не узнав, чем закончились злоключения маленького Ломбардо, он продолжил систематическое изучение оказавшегося в его распоряжении хранилища человеческой мысли и вскоре нашел именно то, что ему было нужно. Романы Флоренс Баркли[4] были насыщены, нашпигованы, пропитаны любовью. Герои ее книг страдали и любили друг друга, причем намешивали этот коктейль из страданий и возвышенных чувств в такой изящной пропорции, что не раз и не два зависавшая над страницей лупа окроплялась слезами растроганного до глубины души старика. Учительница, хотя и не одобрившая его выбор, все же пошла навстречу старику и позволила ему забрать эти книги с собой в Эль-Идилио, чтобы дома, в спокойной обстановке, перечитать их от корки до корки чуть ли не сто раз. Так начался новый период в жизни старика. Теперь он долгие часы проводил стоя за высоким столом и поглощая страницу за страницей привозимые ему дважды в год Рубикундо Лоачамином романы. Книги торжественно, как священные тексты, возлежали на столе у самого окна, дожидаясь, пока Антонио Хосе Боливар Проаньо покончит с мелкими повседневными делами и в очередной раз приступит к столь любимому им чтению. Это занятие отвлекало ум старика от копания в обрывках воспоминаний о собственном прошлом, которые с возрастом становились все более беспорядочными и болезненными. Память Антонио Хосе Боливара Проаньо оставалась открытой для свежих впечатлений, и он с удовольствием заполнял ее черпаемыми из книг образами и историями о чувствах, вечных, как само время. Глава пятая Как только начало смеркаться, над Эль-Идилио разверзлись хляби небесные. Дождь полил с такой силой, что сквозь стену воды не видно было ладони вытянутой руки. Старик забрался в гамак, рассчитывая, что монотонный гул падающей, всепроникающей воды убаюкает его и в этот вечер он уснет скорее, чем обычно. Антонио Хосе Боливар Проаньо спал мало – не больше пяти часов ночью и еще часа полтора-два днем, во время сиесты. Ему этого вполне хватало. Остальное время он с удовольствием уделял чтению привезенных романов. При этом не меньше времени, чем самое чтение, занимали у него размышления над переживаниями героев и превратностями их судеб, а также попытки представить себе те места, где происходили описываемые в романах события. Читая о таких городах, как Париж, Лондон или Женева, он был вынужден собирать в кулак все свое воображение, чтобы хоть как-то представить их себе. В большом городе ему за всю жизнь довелось побывать всего один раз. Об этом центре цивилизации – Ибарре – у него сохранились весьма смутные воспоминания: мощеные улицы, ровные квадраты из почти одинаковых, выкрашенных в белый цвет домов, да еще разве что центральная площадь, по которой в тени высокого собора прогуливаются взад-вперед какие-то люди. Эти неясные воспоминания были, пожалуй, единственным связующим звеном между ним и большим миром, где в основном происходило действие романов. Читая о неожиданных поворотах в судьбах героев, то и дело оказывавшихся в далеких городах с красивыми, торжественно звучащими названиями, таких как Прага или Барселона, он был вынужден признаться самому себе в том, что Ибарра, судя по всему, не принадлежала к числу тех населенных пунктов, в которых есть место большой и красивой любви. В юности, на пути из горного поселка в амазонские дебри они с Долорес Энкарнасьон дель Сантисимо Сакраменто Эступиньян Отавало проехали два других города – Лоху и Самору. Впрочем, в обоих этих городах они задержались очень ненадолго, и теперь Антонио Хосе Боливар вряд ли смог бы сказать со всей определенностью, возможно ли горение настоящей любви на их территории. Но больше всего ему нравилось представлять себе снег – думать о том, какой он, да и вообще что это такое. Еще ребенком он видел снег издалека: белое покрывало, неровное, словно сшитое из множества ягнячьих шкур, опоясывало склоны вулкана Имбабура. Познакомиться с этим природным явлением ближе старику не довелось, и порой он воспринимал поведение героев книг как немыслимую дерзость: ведь если верить тому, что написано, то они запросто могли ходить по редчайшей красоты ковру, явно нарушая его целостность и даже не задумываясь, что он просто-напросто может испачкаться. В те дни, когда дождя не было, старик вылезал из гамака еще затемно и спускался к реке, чтобы помыться. Затем он готовил себе еду – сразу на несколько дней: немалое количество риса, большую миску нарезанных ломтями и обжаренных зеленых бананов и куски обезьяньего мяса, если, конечно, этот деликатес оказывался в его распоряжении. Переселенцы не слишком высоко ценили обезьянье мясо. Они никак не могли взять в толк, что это жесткое и непривычно пахнущее мясо всеядного и самого высокоразвитого из животных куда богаче протеинами, чем плоть выкормленных одной растительной пищей и совершенно бестолковых свиней и коров. Было у обезьяньего мяса и другое достоинство: для того чтобы прожевать плотный, порой похожий на подметку кусок, человеку – особенно тому, кто не располагал полным набором здоровых, годных к службе зубов, – приходилось подолгу жевать его. Это быстрее давало ощущение утоления голода, а организм получал ровно столько пищи, сколько ему было необходимо, не перегружая при этом попусту желудок и всю пищеварительную систему. Запивалась еда чашкой крепкого кофе. Зерна Антонио Хосе Боливар обжаривал сам на большой чугунной сковороде. Сам же он их и молол при помощи двух подходящих по форме камней. Сладость кофе придавали несколько осколков большой сахарной головы, а крепость его повышалась за счет некоторого количества добавляемой в чашку фронтеры. В сезон дождей ночи тянулись дольше, и старик валялся в гамаке до тех пор, пока голод или желание облегчить мочевой пузырь не заставляли его вылезти из постели. Одним из немногих преимуществ сезона дождей являлось то, что в это время года можно было не заботиться о завтраке. Достаточно было спуститься к реке, нырнуть, перевернуть на дне несколько камней, покопаться в иле – и в распоряжение Антонио Хосе Боливара поступала дюжина вкуснейших раков. В то утро все шло как обычно. Старик разделся, обвязал себя вокруг пояса веревкой, конец которой крепко привязал к одной из опор пристани. Это делалось на тот случай, если внезапно ускорившееся течение станет сносить его от берега. Не меньшую опасность могло представлять и столкновение с каким-нибудь тяжелым бревном, из тех, что река в это время года в изобилии несет в своих мутных водах. Наконец, зайдя в воду по грудь, старик глубоко вдохнул и нырнул. Вода была совершенно непрозрачной, но это не помешало опытному ныряльщику сдвинуть с места несколько камней и ловко взрыть руками ил под ними. Потревоженные раки сами вцеплялись ему в пальцы клешнями. Антонио Хосе Боливару оставалось только потерпеть, пока их соберется достаточное количество. На берег он выбрался с целой грудой отчаянно извивающихся раков. Отцепляя их одного за другим от своих пальцев и перебрасывая пленников в припасенный мешок, Антонио Хосе Боливар вдруг услышал какие-то крики. – Каноэ! Там каноэ! – доносилось со стороны поселка. Старик напряг зрение, пытаясь разглядеть сквозь пелену дождя приближающуюся лодку. Это оказалось абсолютно безнадежным делом. Капли падали на речную гладь с такой частотой, что даже крути от них не успевали разбегаться по поверхности воды. Кто бы это мог быть? В такой ливень, в самый разгар сезона дождей отправиться в путешествие по реке мог только безумец. Крики по-прежнему не стихали, и вскоре старик смог разглядеть сквозь завесу дождя силуэты нескольких человек, сбегавших по берегу к пристани. Антонио Хосе Боливар оделся, оставил мешок с раками у входа в дом, накрыв пленников в целях лучшей сохранности тяжелой глиняной миской, и, набросив на плечи полиэтиленовый дождевик, пошел в ту сторону, откуда доносились голоса. На место происшествия он прибыл одновременно с алькальдом. Толстяк явился на берег голый по пояс, укрываясь от ливня под огромным черным зонтом. Несмотря на такую защиту, все его тело сочилось собственной влагой. – Какого черта? Что здесь происходит? – прокричал алькальд, обращаясь к тем, кто уже собрался на берегу. Вместо ответа ему показали на лодку, уткнувшуюся в берег чуть выше пристани по течению. Такие подобия индейских каноэ делали на скорую руку золотоискатели. Изготовленные без должного умения и усердия, эти суденышки с трудом держались на плаву. Вот и это было наполовину заполнено водой. Не затонуло оно только потому, что было сделано из не успевшего промокнуть насквозь дерева. В лодке лежал покойник. У него было разорвано горло, а руки сплошь покрыты глубокими царапинами. На одной кисти – той, что свешивалась за борт, – пальцы уже были объедены рыбами. Кроме того, у трупа не было глаз. Скальные чайки, небольшие, но невероятно сильные, красного цвета птицы – единственные из пернатых обитателей сельвы, способные летать в разгар сезона дождей, – позаботились о том, чтобы навсегда лишить лицо покойника какого бы то ни было выражения. Алькальд распорядился, чтобы труп вытащили на пристань. Опознали покойного довольно быстро – по зубам. Это был Наполеон Салинас – золотоискатель, побывавший накануне на приеме у доктора Рубикундо Лоачамина. Салинас был одним из тех немногих, кто настаивал не на удалении сгнивших зубов, а на заделывании зиявших в них дыр золотыми самородками. За последнее время его рот превратился в настоящую золотую россыпь. И вот теперь на лице покойника в буквальном смысле слова сверкала улыбка. Впрочем, на собравшихся эта ухмылка судьбы не произвела особо сильного впечатления. Алькальд покрутил головой и, найдя взглядом старика, спросил: |