Война 1812 года глазами русских и французских участников. ВКР. Война 1812 года глазами русских и французских участников. Минобрнауки россии фгаоу впо южный федеральный университет педагогический институт факультет социальноисторического образования Кафедра отечественной истории
 Скачать 217.5 Kb.
|
|
Глава 2. Бородинское сражение 22 августа (по ст. стилю) русская армия, отступавшая от Смоленска, расположилась у села Бородино, в 124 км от Москвы, где Кутузов решил дать генеральное сражение; откладывать его дальше было невозможно, так как император Александр требовал от Кутузова остановить продвижение Наполеона к Москве. Когда Наполеону доложили, что русская армия больше не отступает и готовиться к сражению, он очень обрадовался. Наконец-то у него появилась возможность показать русским свою силу. В ночь перед решающим столкновением. Противники по-разному готовились к бою. Французский лагерь шумел и ликовал. Еще бы, наконец-то, после стольких дней изнурительного похода, плохой пищи, когда вместо хлеба ели распаренные зерна ржи и конину без соли, постоянных стычек с русскими арьергардами и партизанами, завтра - генеральное сражение, новый Аустерлиц, а за ним - долгожданный мир и возвращение домой. Иная обстановка была у русских. Войскам было запрещено разводить костры на открытых местах. Было отдано распоряжение запастись «сухим провиантом на шесть дней» и быть готовым к ночным атакам неприятеля. «Никогда еще не было так спокойно, как в день, предшествовавший этой великой битве! Все было решено, зачем же было тревожить себя понапрасну? Разве завтрашний день не должен все решить? Притом каждому надо было приготовиться».26 «К вечеру пробили сбор и войску прочитано было следующее воззвание: "Солдаты, близко сражение, которого вы так желали. Победа зависит от вас... Она даст вам полное довольство, хорошие зимние квартиры, а потом вы возвратитесь на родину... Отличитесь и тут, как отличились под Аустерлицем, Фридландом и Смоленском"! Эта прокламация не произвела обычного восторга: люди слишком много выстрадали нравственно, начиная от Смоленска. Поход сопровождаемый нескончаемыми пожарами, производил тяжелое впечатление даже на бывалых служак, потому что они еще не видывали со стороны неприятеля такого образа ведения войны».27 «Ожидание событий сегодняшнего дня мало кому из нас давало уснуть в эту ночь. На нашей стороне была твердая уверенность, что мы численно превосходим противников, и если таково же было мнение и относительно большей у нас ловкости в применении военного искусства, то все-таки мы знали, что русские сражаются с твердостью и упорно стоят даже под картечью… И относительно наших физических сил не было полной уверенности: из-за многочисленных лишений и крупных напряжений, пережитых нами, мы считали себя слабее, чем были на самом деле.»28 «Сколько различных волнений было в эту ночь! Солдаты и офицеры заботились о том, чтобы приготовить оружие, одежду и боролись с холодом и голодом, так как жизнь их представляла теперь непрерывную борьбу с лишениями всякого рода. Генералы же и сам император испытывали беспокойство при мысли, что русские, обескураженные своим поражением накануне, опять скроется, пользуясь ночной темнотой. Несколько раз казалось, что неприятельские огни начинают бледнеть и что слышится как будто шум выступающих войск. Однако утром 6 сентября солнце осветило обе армии и показало их друг другу на том же самом месте, где они находились накануне. Радость была всеобщей. Наконец-то прекратится эта неопределенная, вялая, подвижная война, притуплявшая наши усилия, во время которой мы забирались все дальше и дальше. Теперь мы приблизились к концу, и скоро все должно было решиться».29 Этого решающего боя ждали и русские солдаты. Они устали отступать. «Никогда, думаю, не молились русские с таким усердием, как сегодня! Поутру полки расположились около Колоцкого монастыря. Там еще остались два или три поседелых монаха. Целый день церковь была отперта и полна. Я был у вечерни. Унылый стон колокола, тихое пение, синеватый сумрак, слегка просветляемый томною лампадою и несколькими свечами, которые чуть теплились пред древними иконами: все это вместе чудесным образом располагало душу к молитве. Глубокое молчание почивало в храме. Никто не смел нарушить его. В сии мгновения души и сердца русских были в тайной беседе с Богом. У некоторых только из молящихся избыток грусти вырывался в тихих рыданиях, мешаясь с дрожащим голосом убеленного сединами старца. Вид пылающего Отечества, бегущего народа и неизвестность о собственной судьбе сильно стеснили сердце. «Тут остановимся мы и будем сражаться!» — думал каждый, завидя высоты Бородинские, на которых устроили батареи. Наступает вечер. Наши окапываются неутомимо. Засеками городят леса. Пальбы нигде не слыхать. Там, вдали, неприятель разводит огни, ветер раздувает пожары, и зарево выше и выше восходит на небеса!»30 «Русских сил, точно, было недостаточно… Впрочем, наше неравенство сил заменялось любовью к отечеству и жаждой мщения. Вспоминая славу русского победоносного оружия, каждый солдат горел нетерпением сойтись с неприятелем, чтобы в его крови омыть нанесенное все оскорбление. Французы также готовились к решительному бою, только не с чувством любви к отечеству, а с жадностью к добыче и славе завоевания. Они зашли слишком далеко и для спасения себя желали восторжествовать победою, желали сохранить честь своего оружия. Два с половиною месяца они ожидали решительного боя, который довел бы их до цели предприятия. Москва лежала перед ними – за полем битвы. Им надлежало только пройти по трупам сынов ее, чтобы достигнуть добычу, чувственных наслаждений, славного мира и возвращения в отечество. Так на полях бородинских долженствовала решиться участь великой армии наполеоновой, совокупных сил почти целой Европы».31 И вот, наступил тот миг, которого все ждали с таким нетерпением и трепетом, сражение, которого все жаждали, та развязка, которая была так необходима обоим войскам. «Прежде, чем начать ужасную борьбу, два противника – колосса внимательно наблюдали друг друга, как будто взглядом хотели измерить свои силы и в тишине готовились к страшному столкновению. …Заблестела заря. Император, указывая на нее офицерам, воскликнул: «Вот оно, солнце Аустерлица!»32 «С рассветом дня открылся как бы самый ад с его ужасами. С самого начала его и до конца ни на секунду не умолкали и беспрестанно усиливались громы… Дрались все на смерть, как разъяренные львы».33 «Стреляли мы, стреляли батареи левее нас, стреляли из люнета и из-за люнета. Ружейных выстрелов не было уже слышно, их заглушала канонада».34 «Русские гибли, но не сдавались; на пространстве одного квадратного лье не было местечка, которое не было бы покрыто мертвыми или ранеными».35 «Целые батареи переходили по несколько раз из одних рук в другие. Земля исчезла: она вся была покрыта окровавленными трупами. Чрезмерный жар отнимал последние силы. Казалось, что сия полоса России превращена волшебным каким-то действием в адскую обитель. Пальба, звуки, радостные восклицания победителей, часто повторяемые «ура», вопли умирающих, ржание коней, крики командования и отчаяния, на девяти разных европейских языках произносимые, - все сие смешивалось, придавало ужасной сей картине действие, которого никакое перо изобразить не в силах. Дым огнестрельных орудий, смешиваясь с парами крови человеческой, составил вместе облако, помраченевшее самое солнце, и благодатная токмо ночь, ускорив в сей день свою темноту, положила ужасной сей сече конец».36 «Сердца русские внимали священному воплю сему, и мужество наших войск было неописанно. Они, казалось, дорожили каждым вершком земли и бились до смерти за каждый шаг. Многие батареи до десяти раз переходили из рук в руки. Сражение горело в глубокой долине и в разных местах с огнем и громом на высоты всходило. Густой дым заступил место тумана. Седые облака клубились над левым крылом нашим и заслоняли средину, между тем как на правом сияло полное солнце. И самое светило немало видало таких браней на земле с тех пор, как освещает ее. Сколько потоков крови! сколько тысяч тел».37 Вот и произошло, то, чего все ждали. Итогом явилось поле усеянное телами обоих армий. Здесь многие солдаты нашли свое последнее пристанище. «Ужасная ночь… Колоча, куда многие кидались, чтобы избегнуть резни, запружена трупами, вода окрашена кровью. Нам пришлось расположиться среди мертвецов, раненых и умирающих. Усталые и изнуренные, мы ничем не можем помочь им… Какое грустное зрелище представляло поле битвы! Никакое бедствие, никакое проигранное сражение не сравняется по ужасам с Бородинским полем… Все потрясены и подавлены. Армия неподвижна; она теперь больше походит на авангард. Решительно, ни на одном поле сражения я не видел до сих пор такого ужасного зрелища. Куда ни посмотришь, везде трупы людей и лошадей, умирающие, стонущие и плачущие раненые, лужи крови, кучи покинутого оружия; то здесь, то там сгоревшие или разрушенные дома».38 «Никогда дух армии не был так сражен, как после этой битвы… Мертвое молчание заменило песни и шутки».39 Закончилось Бородинское сражение, но то, чего все так ждали – окончания войны так и не произошло. Итогом были колоссальные потери с обоих сторон и ужас на лицах выживших участников от осознания произошедшего. Несмотря на то, что русская армия отступила, а остатки французских войск докатились до стен Москвы, победителей в этом сражении не было. Французы показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми. Глава 3. Французы в Москве «Как прежде, так и теперь мы жили, еле перебиваясь, но слышали, что большая часть армии и императорская гвардия живет еще хуже и вынуждена питаться кониной. Не удивительно, что все стремились добраться поскорее до давно желанной богатой Москвы, где каждый рассчитывал прежде всего на сытную пищу и затем на заключение мира; надежда на этот мир была очень велика, она переходила почти в уверенность – настолько все желали мира, который ведь был обещан императором».40 1 сентября в деревне Фили, в трёх верстах от Москвы, был собран военный совет. Кутузов поставил на обсуждение вопрос: «Ожидать ли нападения на невыгодной позиции или уступить неприятелю Москву? » Мнения разделились. Кутузов отдал приказ оставить Москву, чтобы сохранить армию. Армия и жители покидают Москву в полном молчании. «…но то не было молчание трусости, а молчание глубокого горя. Ни на одном лице я не заметил следов отчаяния, считающего все потерянным, но я наблюдал мрачное и сосредоточенное выражение чувства мести».41 «… общий дух армии не пал; всякий постигал, что защищать Москву на Воробьевых горах – это было подвергнуть полному поражению армию, что великая жертва, приносимая благу отечества, необходима».42 «Тщательно наблюдал я действие, которое произвело над войсками оставление Москвы, и, сверх чаяния, заметил, что солдат не падал духом и далек был от ропота».43 «…прикрывая жителей столицы, бежавших от французов. Сердца самых нечувствительных солдат разрывались при виде ужасного зрелища тысяч этих несчастных, которые толкали друг друга, чтобы выйти скорее из города».44 2 сентября французская армия вступила в опустевший город. Офицеров и солдат встретили враждебно настроенные жители, преимущественно простые и неимущие, которым некуда было выехать. В этот же вечер в разных частях города вспыхнули пожары, бушевавшие целую неделю. Сначала они носили локальный характер, но потом получили широкое распространение. Жертвами огня стали многие оставшиеся жители, а также раненые в госпиталях. «Уже враг в Москве! Уже французы в священных стенах древнего Кремля... А мы, вслед за русскими войсками, пробираемся на Рязанскую дорогу. Древняя столица севера после двухсотлетней свободы должна опять почувствовать тяготу оков иноплеменных! Я видел сгорающую Москву. Она, казалось, погружена была вся в огненное море. Огромная черно-багровая туча дыма висела над нею. Картина ужасная!.. Войска наши предпринимают какое-то очень искусное движение влево. Потеря Москвы не есть еще потеря Отечества. Так скажет История, и так говорит главнокомандующий: таков есть голос всего войска, готового сражаться до последней капли крови.»45 «…дома были пусты и заперты; обширные площади уподоблялись степям, и на некоторых улицах не встречалось ни одного человека».46 Уныние читается на русских лицах, уныние из-за того, что они покидают свою столицу, оставляя ее на милость наполеоновской армии. Но нет и теперь упадка духа в русской армии. Они осознают всю глубину события и понимают с чем оно связано. И в их сердцах теплится надежда на скорое возвращение и возможность поквитаться за этот позор. «Мои мрачные предчувствия сбылись, и я теперь думаю, что французский генерал, рассказавший о вступлении Наполеона в Москву при ликовании жителей, сам был введен в заблуждение. Огромный город, имевший до 300.000 жителей, горит и подвергается разграблению. Уверяют, что сами русские собрали в городе горючий материал, что побудило рассерженного этим императора отдать приказание о разграблении города; но все это, по всей вероятности только сказки. Так как все предаются грабежу, то и мы выслали несколько офицеров и 12 чел. от каждой роты, которые вытаскивают всевозможные вещи из покинутого жителями города, так что мы внезапно очутились среди невиданной роскоши. Солдаты пьют самые дорогие вина и много шампанского. Но, к чести их, я должен заметить, что, хотя многие из них были навеселе, но я не видел ни одного пьяного. Грабеж в несчастном городе продолжается, как и вчера. В нем участвует вся армия. Говорят, что был отдан императорский приказ арестовать всякого солдата, встреченного во время грабежа, но это дело приняло такие масштабы, что было бы невозможно выполнить этоприказание, ибо не только одиночные люди — целые сомкнутые войсковые части, во главе со штаб и обер-офицерами всех национальностей, из коих состоит Великая армия, ходят от одного дома к другому, а если те уже сгорели, то от одного погреба к другому, убирая мусор и разыскивая входы. Таким образом находят даже и подземелья, в которых купцы и фабриканты, по здешнему обычаю, хранили свои товары.»47 «Говорят, что дети запрягали себя в кресла, в которые садились их старики деды, и вывозили их вон. За недостатком лошадей, разобранных в этом громадном бегстве, больных, параличных тащили на досках. …С тех пор, что люди себя помнят, еще не случалось, чтобы население из 500 тысяч жителей целиком бежало из своей столицы. Все до единого, от старика до младенца, бежали на чем попало, не запасшись ничем».48 «Ничего, казалось, не давало нам следа обитаемости. Дорога, по которой мы шли, была так пустынна, что мы ни одного москвича не встретили. В этой торжественной тишине и полном одиночестве не слышно было ни звука, ни возгласа».49 «Всякий более или мене был охвачен гордостью победителя… Медленно с постоянными поворотами продвигались мы по улицам, в которых наше внимание привлекало множество церквей с их столь для нас чуждой архитектурой, особенно многочисленностью башен и внешнем их убранством, а также прекрасные дворцы и окружавшие их сады. Мы проехали через рынок; его деревянные лавки были открыты, товары разбросанные в беспорядке, валялись на улице».50 «Молча, в порядке, проходим мы по длинным пустынным улицам; глухим эхом отдается барабанный бой от стен пустых домов. Мы тщетно стараемся казаться спокойными, но на душе у нас неспокойно: нам кажется, что должно случиться что-то необыкновенное. Москва представляется нам огромным трупом; - это царство молчания: сказочный город, где все здания, дома воздвигнуты как бы чарами для нас одних. Я думаю о впечатлении, производимом развалинами Помпеи и Геркуланума на задумавшегося путешественника; но здесь впечатление еще более гробовое».51 «…путь наш шел мимо богатых дач, окруженных тенистыми садами. Тысячи куполов и колоколен отражали лучи ярко блиставшего солнца. Зрелище это было так ново, что можно было вообразить себя в Азии. Как ни радовала нас мысль, что, наконец-то, прекратятся наши бедствия вступлением в Москву, а какое-то тревожное чувство отравляло эту радость».52 В французской армии были противоречивые чувства. С одной стороны, они считали себя победителями, с другой стороны эту победу омрачал пустой город, покинутый своими жителями. Как и раньше русские исчезли, оставив город в запустении. Так же их победа была омрачена пожаром разразившемся в городе. «После столь долгого и утомительного похода можно, казалось бы, рассчитывать хотя бы на одну ночь отдыха. Но едва лишь солдаты и их начальники стали располагаться на ночлег, как вдруг раздался зловещий крик: «Пожар» и в разных частях города показался огонь».53 «Мы с изумлением глядели друг на друга; казалось, мы читали на всех лицах, что каждый считает это за дурное предзнаменование. Тогда штаб-ротмистр фон-Рейнгард сказал: «Это – скверное событие, оно сулит много зла, оно разом уничтожает надежду на мир и разрушает то, что нам так необходимо. Это не злая воля наших, это – признак большого озлобления наших противников, - это – жертва, которую они приносят, чтобы погубить нас». Наступила полночь. Широко раскинувшееся пламя, подобно морю, бушевало над огромным городом. Шум все усиливался, и вместе с тем увеличивалось количество отсталых и бегущих из города…».54 «Поднялся со страшной силой северный ураган; вот когда начался большой пожар. Огонь разнесся в девять различных мест, так что все огромное пространство по ту сторону реки, застроенное домами, превратилось в море пламени, волны которого бушевали в воздухе, разнося повсюду опустошение и ужас».55 «…Все мы молчали, все мы обвиняли себя. Всем казалось, что пьянство и отсутствие дисциплины французских солдат начали беду, а буря раздула ее… Нам просто противно было смотреть друг на друга. Что скажет о нас Европа?! Заговаривали нерешительно, потупив взоры, в отчаянии от такого страшного бедствия, омрачившего нашу славу, вырывавшего у нас плоды ее, угрожавшего, наконец, нашей жизни – мы были армией преступников, которых проведение должно было покарать, так же, как и цивилизованный мир».56 «Стали подозревать, что причина стольких несчастий – дело злоумышленников. Как только внимание было обращено на это – ужасная истина не замедлила обнаружиться. Поджигателей хватали на месте преступления. Многие были тут же убиты, другие предавались военному суду».57 «Двадцать два поджигателя были пойманы на деле; их судили военным судом, по кодексу Наполеона, и в двадцать четыре часа расстреляны. Судебное над ними производство было напечатано на русском и французском языках и прибито на всех московских улицах».58 «В продолжении четырех дней, которые мы проживали возле Петровского дворца, Москва не переставала гореть. Дождь лил потоками, а небольшое количество, расположенных около дворца, не могло приютить громадного количества народа, стоявшего в этой местности; люди, лошади, экипажи помещались под открытым небом среди поля».59 «Я не могу здесь удержаться, чтобы не изобразить странный вид нашего лагеря в данный момент. Среди обработанных, размокших от дождя полей виднеются не скромные бивачные огни, а настоящие праздничные костры, на которых горят картины и роскошная мебель. Кругом, на изящных стульях, на обитых шелком диванах, сидят покрытые грязью и черные от дыма офицеры и солдаты. По земле, в грязи, разбросаны там и сям кашемировые шали, дорогие сибирские меха, персидская порча; дальше вокруг кастрюлек стоят серебряные блюда и чашки»60 «В нашем лагере можно было увидеть людей, одетых татарами, казаками, китайцами, - одни носили польские плащи, другие высокие шапки персов, баскаков или калмыков. Таким образом, наша армия в это время представляла картину карнавала, и можно было бы сказать, что наше отступление, начавшееся маскарадом, кончилось похоронным шествием… Армия страшно радовалась награбленным вещам, и ей это помогало даже забывать свою усталость… Разрывая возле Кремля развалины, груды пепла, они находили совершенно нетронутые склады, из которых они в изобилии уносили всякие предметы. Таким образом, наш лагерь совершенно не походил на армию, а скорее имел вид громадной ярмарки, где военные, преобразовавшись в купцов, продавали за бесценок драгоценные вещи… …Улицы в это время представляли отталкивающее зрелище; на каждом шагу валялись мертвые лошади, разложившиеся трупы, а на многих полусгоревших деревьях висели бездыханные тела поджигателей… Все были смертельно бледны, исхудалы, почти раздеты, а медленная походка говорила об их чрезмерных страданиях».61 «Целы улицы, по обе стороны, представляли развалины выгоревших домов, в которых укрывались несчастные, воротившиеся в город и не нашедшие своих домов. Приладив кое-как к стене навес из досок эти люди со своей семьей скучивались около разведенного огня, на котором варили отысканную в погребах пищу. Богатый, изобиловавший всяким добром, город в короткое время сделался пребыванием тысячи бедствий. Магазины, содержавшие в себе все богатства Европы и Азии, обратились в груды пепла».62 Наполеон не мог понять, как можно было поджечь город, в котором находились десятки тысяч раненых, больных и мирных жителей. Глядя на пылающий город, он воскликнул: «Какое ужасное зрелище! Они сами жгут. Сколько дворцов! Какое невообразимое решение. Что за люди! Это скифы!». В его армии начался опасный процесс морального разложения, грабежи и мародёрство не прекращались. Остановить это были не в силах ни император, ни назначенные им генерал-губернатор и комендант города. Вставала проблема с продовольствием. Правда, в городе ещё оставались запасы, но они подходили к концу и не пополнялись. Крестьяне окрестных деревень прятали продукты от неприятеля. «Перешед Москву, мы остановились в верстах двух или трех от нее; армия пошла дальше. Через несколько времени древняя столица наша запылала во многих местах. Мы все с сожалением смотрели, как пожар усиливался и как почти половина неба покрылась ярким заревом. Взятие Москвы привело нас в какое-то недоумение; солдаты как будто испуганы: иногда вырываются у них слова: лучше уж бы всем лечь мертвыми, чем отдать Москву».63 «Во время этого перехода мы видели, как Москва непрерывно: горела, и хотя мы находились от неё в 7 милях, всё же по временам ветер доносил до нас пепел. Хотя русские уже были приучены к жертвам пожаром Смоленска и многих других городов, всё же пожар Москвы поверг их в глубокую печаль и ещё более усилил в них чувство негодования против врага, которому приписывали этот пожар, как акт подлинного зверства, как следствие его ненависти, высокомерия и жестокости».64 «На третий день, когда зарево пылающей Москвы озарило нас своим светом, слёзы градом потекли из глаз моих. Но скоро сердце моё оживилось. Я почувствовал внутреннюю отраду при мысли, что вместо ожидаемых наслаждений и покоя враг найдёт в Москве угощение достойное...»65 «...маршал Сен-Сир не надеется уже на баварцев: немногие, сколько их у него осталось, поражены болезнью или упадком духа или охвачены манией дезертирства. Мы в полном бездействии. Говорят, что ждут результатов миссии генерала Лористона, но будет ли мир? Мир — наше самое заветное желание».66 Войска наполеона вступив в Москву, тешили себя надеждой о близости окончания войны, о заключении долгожданного мира. После стольких тяжелых дней и ночей, перенесенных ими тягот и невзгод они были уже уставшими и истощенными. Но их мечтам и надеждам не дано было сбыться. Русские войска оставили Москву, но не с тем, чтобы заключить мир, а с тем, чтобы продолжить войну и довести ее до победного конца. Москва была той необходимой жертвой, положенной на алтарь победы, во имя спасения Отечества. |