Буслаев Ф. О литературе. О литературе
 Скачать 2.38 Mb.
|
|
кормщиком корабля. Самый фантастический образ символического корабля предлагает известная скопческая песня о какой-то Сладим-реке, текущей из рая. Песня так оригинальна, что почитаю не лишним привести ее всю сполна: Взбранный воевода наш, сударь батюшка, Взбранный воевода наш, Царь Небесный! Радуйся, Сладим-река — из рая течет, Радуйся, Сладим-река с Искупителем, Радуйся, Сладим-река со Спасителем, Радуйся, со Святым Духом Утешителем, Радуйся, Сладим-река, глас вещания, Радуйся, Сладим-река, глас учения, Во все концы земли подвселенныя! Долина Сладим-реки — Саваоф Господь, Ширина Сладим-реки — сударь Сын Божий, Глубина Сладим-реки — сударь Дух Святый1. Плывет по Сладим-реке да царский корабль; Вокруг царского корабля легкия лодочки; Плывут легкия лодочки все фрегатушки; Возлюбленныя верныя царския детушки, Матросы — бельцы, стрельцы, донские казаки, Воины заграничные, слуги верные. Восплывает бытюшка сударь Сын Божий, Поправляет батюшка сударь Дух Святый. По синему морю поплавывают, И белыми парусы размахивают, И в гусли Давыдова выигрывают, Глаголы Господни вычитывают, Жениться они батюшке советывают. Сосватался батюшка на Сион-горе, Женился наш батюшка на Голгоф-горе, Венчался наш батюшка на Святом Кресте. Радуйся, Сион-гора превысокая, Радуйся, Голгоф-гора, место лобное! Жених к тебе идет, жениться грядет. Невесту взял батюшка, Саваофа дочь, Саваофа дочь, дочку ближнюю, Дочку ближнюю, Небо высшее, А землю наш батюшка во приданстве взял: За то Саваоф отдал, что кровью страдал, За то Саваоф уступил, что кровью купил. 1 Этот мотив взят из следующего места известной апокрифической «Беседы св. отцов»: «Вопрос: Что есть высота небесная, широта земная, глубина морская? Ответ: высота небесная — Отец, широта земная — Сын, глубина морская — Дух Святой». 339 Эту и многие другие песни, входящие в состав еретической службы, надобно рассматривать в двояком отношении: с точки зрения христианской цивилизации вообще и с точки зрения поэтической, художественной. До сих пор всю эту поэзию рассматривали обыкновенно только в первом отношении и совершенно справедливо видели в ней нелепую чепуху, служащую препятствием к распространению здравых понятий. Но в отношении литературном можно быть несколько снисходительнее к этой наивной поэзии потому, что заблужденья творческой фантазии, воспитанной суеверьями и ученьями разных сект, были во всем христианском мире естественным путем, по которому развивались народные массы. Песнями мистиков, бичующихся и других фанатиков, имеющими замечательное сходство с русскою еретическою поэзиею, очень дорожат историки западных литератур, открывая в них следы умственного и поэтического развития. Чтоб в отношении поэтическом примириться с песнями наших сектантов и найти в них литературное значение, надобно только в своей оценке спустить их из современности, примерно к XIV в. европейской поэзии, и, не обманывая себя внешним уровнем новейшего русского просвещенья с западным, надобно в невежестве простонародья и в этой еретической поэзии признать вопиющую улику нашему европейскому просвещенью в том, что оно само не было настолько просвещеньем европейским, чтоб озарить светом человеколюбивого учения эту заматерелую, вековую тьму. Нельзя в таком живом организме, как народ, довольствоваться одними крайними оконечностями и только по ним судить о здоровье всего жизненного состава. Невежество и суеверье толпы свидетельствует о том, что еще не успела русская цивилизованная современность воспитать хороших учителей. Потому-то в этих поэтических воплях русского доморощенного фанатизма слышится горький упрек просвещенью петровской Руси, которая только с презреньем отвращала взоры от своей отсталой, заблудшейся братии, с средневековою уверенностью, что темные заблуждения и суеверья можно истребить какими-нибудь крутыми мерами, а не перевоспитать путем последовательного, осмотрительного и гуманного образования. Обратимся же к указанью тех успехов, какие сделала простонародная фантазия в поэзии сектантов. Мы видели, как ограничен книжным преданьем стиль общенародных духовных стихов. Фантазии недоставало той 340 игривости, которую она приобретает свободным обращеньем с предметами своего творчества. Правда, что и византийская литература в своих апокрифических баснях давала некоторый выход свободному творчеству из того сомкнутого круга, который определялся строгим наблюдением догматов теологического учения. Но это были не более как полумеры, с которыми трудно было вполне примириться, потому что самое разделенье поэтического материала на дозволенный и недозволенный было стеснительно для фантазии. Поэзия сектантов, черпая свои силы из народных источников, умела усвоить себе ту наивную свободу в обращении с религиозными сюжетами, какою отличается католическая поэзия средневекового Запада. Известны, например, страстные обращения, какие позволяли себе в поэтических молитвах Франциск Ассизский и другие фанатические поэты. Соответственные этому католическому обычаю страстные, наивные выраженья религиозного восторга можно найти на Руси только в песнях сектантов. Такова, например, следующая богослужебная песнь Людей Божиих в сборнике г. Варенцева, с. 199: Тошным было мне тошнехонько, Грустным мне было грустнехонько, Мое сердце растоскуется, Мне к Батюшке в гости хочется: Я пойду, млада, ко Батюшке... Мое сердце растоскуется, Сердечный ключ подымается, Мне к Матушке в гости хочется: С любезною повидатися, С любезною побеседовать. И мне к верным в гости хочется, С верными повидатися, С любезными побеседовать. В дополненье к этому укажу на одну скопческую песню, переходящую пределы наивности, как случается и с поэзиею католическою. Вот выдержка из этой песни, менее оскорбляющая приличие: Утенушка по речушке плывет, Выше бережку головушку несет, Про меня, младу, худу славу кладет... Я спать лягу, мне не хочется: Живот скорбью осыпается, Уста кровью запекаются. Мне к Батюшке в гости хочется, У родимого побывать, побеседовать... 341 Изящество раскольничьих песен определяется двумя господствующими в них художественными формами. Это — или обычные мотивы народного творчества, основанные на живописных уподоблениях, или же символика мистической поэзии, ведущая свое начало от древнехристианского и византийского стиля. То и другое предлагается в виде аллегории, которую, как загадку, следует разгадать, с тою только разницею, что уподобление уже само по себе удовлетворяет художественное чувство, как цельная, самостоятельная картина, подробности которой освещены одною общею им всем идеею, тогда как символические образы в своей фантастической необычайности остались бы недосказанными, если бы не был дан объяснительный ключ к их уразумению. Вот, например, грациозная песенка совсем во вкусе народной лирики. Ой во саду, саду, во саду зеленом Стояло тут древо от земли до неба. На это на древо птица солетала, Птица голубица древо любовала, Древо любовала, гнездышко свивала, Гнездышко свивала, детей выводила, Детей выводила, деткам говорила: «Уж вы, мои детки, детки голубятки! Клюйте вы пшеничку, клюйте — не роняйте, В поле не летайте, в пыли не пылитесь, В пыли не пылитесь, росой не роситесь!» Детки не стерпели, в поле полетели, В пыли запылились, росой заросились. Уж как-то нам быть, к Батюшке придтить! К Батюшке придтить, слезами залиться! Авось наш Батюшка до нас умилится! Типический образец стиля символического в выспреннем строе мистического воодушевленья предлагает следующий торжественный гимн так называемых Людей Божиих. У нас было, други, на тихом Дону, На тихом Дону, во царском дому, Стояла там церковь соборная, Соборная церковь, богомольная. Во той во церкви Люди Божий: Они сходятся, Богу молятся. Во той во церкви пробил быстрый ключ; Растворились двери — река протекла. По той по реке суденца плывут, 342 Суденца плывут, все судом судят: Рассудили суд, кораблем пошли. Ходит-гуляет добрый молодец, Добрый молодец, сын царский, гребец. На главе его смарагдовый венец, Во руке держит лазоревый цвет: С руки на руку перекидывает, Верных, праведных поманивает, Дорогой товар показывает. Этому товару цены, други, нет: Денег не берут, даром не дают; Раненько встают, трудом достают. Сказать ли вам, братцы, про тот быстрый ключ? Этот быстрый ключ — Благодать с неба; Растворились двери — дана вам Вера; Река протекла — речи Божий, Речи Божий, суды грозные! Аминь! Само собою разумеется, что религиозный стиль, низведенный сектантами до простонародной грубости, должен был иногда нарушать свое величие тривиальностью выражений, которою не умеет оскорбляться наивное простонародье. Другой признак развития народной поэзии в песнях сектантов — это более или менее сознательное преследованье известного направленья. Уже самое сложение обрядных и догматических песен какого-нибудь еретического толка свидетельствует о намерении и цели слагателей. Потому почти за каждою такою песнею скрывается задняя мысль. Так, например, песня странников, бежащих из пагубного Вавилона, состоит в связи с протестом беглецов против паспортов. Это дикое возмущение против гражданственности прикрывает себя внешним выраженьем фанатического благочестья: Ни что не может воспретити, От странства мя отлучити. Пищи тако не алкаю, Странствоваться понуждаюсь. Всему миру в смех явлюся, Токмо странства не лишуся. Бежи, душа, Вавилона, Постигай спешно Сиона, и проч. (Варенцев, с. 188) В параллель с этою песнею привожу еретический паспорт, замечательный столько же по нелепой тенденции, сколько и по необузданности сильных выражений: 343 «Объявитель сего, Иерусалима града вышняго, аз раб Христов, уволен в разные города и селения, для ради себя прокормления, всякими трудами и работами, еже работати с прилежанием, а есть с воздержанием; против всех чтоб не прекословить, но токмо Бога словословить; убивающих тело не бояться, но Бога бояться и терпением укрепляться. Утверди мя, Господи, во святых твоих заповедях стояти, и от Востока, тебе, Христе, к Западу не отступати. Господь просвещение мое и спаситель мой: кого ся убою. Господь защититель животу моему: кого ся устрашу. И где я буду пребывать, всех я буду подражать. А кто держать меня будет бояться, тот не хощет с царем моим знаться. Ты мне покой, Бог, и прибежище мне, Христос; покровитель и просветитель мне Дух Святый. А как я сего не буду наблюдать, то после много буду плакать и рыдать. Егда день Христов явится, тогда дело наше объявится. Дано сие от нижеписанного числа впредь на один век, а по прошествии оного числа явиться мне в место нарочито. Сей пашпорт явлен в части святых, и в книгу животну под номером будущаго века записан». Но вот попали наконец в тюремную облаву разные бегуны, скопцы и Люди Божий, паспортные и беспаспортные, и, изнывая в своем заточении, оглашают крепкие стены темницы бряцаньем кандалов и умильными песно-пеньями, в которых услаждают себя мистическим общением с самим Господом Богом. Благослови, вышний Творец, Нас «Христос воскрес» воспеть, Искупителя востреть. Полно, пташечки, сидеть, Приходит время лететь Из затворов, из острогов, Из темничных запоров. Караулят, стерегут — Христа Бога берегут; Крепки двери затворили, Христа Бога заключили, Будто радость получили. То не знают Иудеи И все злые фарисеи, Како чудо претворится. Крепкая дверь отворится, Тяжел камень отвалится, А наш Батюшка родной Воскресеньем явится, Чудеса будет творить. 344 В злату трубушку вострубит, Ото сна верных разбудит. Погонят его гонцы Во все стороны-концы; Будут верныих вестить, Что наш Батюшка родной Много с нами погостит. Так нам надобно, любезны, К той поре себя исправить: Всем наряд Божий достать, Как пред Батюшкой бы стать. Пора, други, украситься, Чтоб не стыдно нам явиться, Друг на друга не вредиться, Добрым делом не хвалиться, А богатством не гордиться. Все к Батюшке припадите И сердцами воздохните, Спешит Батюшка, катит, Он со Страшныим Судом, Со решеньем и прощеньем, Со небесными дарами, Со разными со венцами, С знаменами и крестами, Со златыми со трубами, С богатырскими конями. Будет Батюшка дарить, По плечам ризы кроить: К верным, праведным — с наградой, Со небесныим покровом. Существенным дополнением к господствующей здесь мистической идее служит следующий эпизод: Сокатала наша Матушка, Наша Матушка, помощница, Пресвятая Богородица, Сокатала с неба на землю, К Государю Искупителю, К нему свету — во неволюшку. Со слезами наша Матушка Его света уговаривала. «Государь, родимый Батюшка! Полно тебе во неволюшке сидеть, Пора тебе с земли на небо катить. Пожалуй, свет, сударь Батюшка родной, Ко мне в гости, в седьмое небо, Во седьмое небо, в блаженный рай. Я там тебя утешать буду, 345 Утешать буду, ублажать стану, Со ангелами, архангелами, С херувимами, серафимами». Глаголует Государь Батюшка родной: «Сударыня моя Матушка, Родная Матушка, помощница, Пресвятая Богородица! Мне не время катить на небо, Мне нельзя оставить детушек, Своих верныих, избранныих сирот, Избранныих, Богом званныих, На земле их без защитушки, Без защитушки, без оградушки. На них нападут звери лютые, Разгонят их по темным лесам — По темным лесам, по крутым горам. Сударыня моя Матушка, Родная Матушка, помощница, Пресвятая Богородица! Дай мне сроку хошь на шесть лет: Соберу я своих детушек, Своих верныих, избранныих, Избранныих, Богом званныих. Соберу их в одно мёстышко, Совью им теплое гнездышко; Совершу на земле Божий Суд, Тогда кончу превеликой свой труд». Свет аминь Царю Небесному И Святому Духу блаженному! Грубая смесь невежественного фанатизма с бессознательным недовольством действительностью придает еретической поэзии какой-то двуличневый колорит, переходящий от религиозного восторга к раздражительной сатире и насмешке. Потому эта поэзия очень богата сатирическими произведениями, которые возникают в ней и до наших времен. В руках грамотных сектантов сохраняются вообще простонародные сатиры, хотя бы они и не имели прямого отношения к раскольничьим догматам. Такова, например, «Просьба на исправника», состоящая в обличении взяточничества. Вот несколько из нее выдержек:1 Всепресветлейший и Милостивый Творец, Создатель небесных и словесных овец! Просим мы слезно, нижайшие твари, 1 Как это сочинение, так и другие, приведенные мною, взяты из позднейших списков, переписанных с раскольничьих рукописей. 346 Однодворцы и экономические крестьяне, О чем тому следуют пункты: 1) Не было в сердцах наших болести, Когда не разделены были мы на волости, И всякому крестьянину была свобода; Когда управлял нами воевода, Тогда с каждого жила По копейке с души выходило. 2) А как известно всему свету, Что от исправника и секретаря житья нету. По науке их головы и сотские воры Поминутно делают поборы Поступают с нами бесчеловечно, Чего не слыхать было вечно... Прежде тиранили, ненавидя Христовой веры, А сии мучат, как не дашь денег или овса меры. Все наши прибытки и доходы Потребляем земскому суду на расходы. 3) Суди нас, Владыко, по человечеству: Какие же слуги будем мы отечеству? До крайности дошли, что нечем и одеться, В большие праздники нечем разговеться. Работаем, трудимся до поту лица, А не съедим в Христов день куриного яйца, Едим мякину, обще с лошадьми: Какими же можем назваться мы людьми?.. А как придет весна, То жены наши начнут ткать кросна Исправнику, секретарю и приказным, Чтоб не быть бабам нашим праздным. С каждого домишку Берут по полупуду льнишку, И сверх того для своей чести Сбирают по полфунту овечьей шерсти, Даже со двора по мотку и ниток, Каков бы ни был наш пожиток. И как они взъезжают, То плут десятский с сотским из дому всех выгоняют, А тех только оставляют, которые помоложе — Да уж и говорить о том непригоже! Приезды их весьма для нас обидны — Тебе, Владыко наш, самому очень видны. Просим мы тебя слезно, простирая руки — Как ныне страждут Адамовы внуки — От властителей таких велика нам беда: Избавь нас. Господи, от земского суда! Наконец, как бы ни была груба среда, из которой выходит разбираемая мною поэзия, как бы ни был безысхо- 347 ден тот узкий горизонт, под которым эта поэзия вращается, все же в самом разветвлении ее на секты и толки видно некоторое движенье, если уж нельзя по качеству самых идей назвать этого явления развитием. В самой грубости надобно видеть не одно только неподвижно коснеющее варварство, но и некоторое брожение жизненных соков. Поэзия сектантов, разветвившаяся на множество толков, явственно содержит в себе это брожение, и даже не столько варварское, судя по многим идеям сектантов, встречающимся то с ученьем протестантским, то с различными утопиями даже современных западных энтузиастов и мечтателей. Иные из этих идей могут быть ложны, нелепы, даже вредны, но не варварский застой составляет их существенное качество. ОБЩИЕ ПОНЯТИЯ О РУССКОЙ ИКОНОПИСИ Статья, предлагаемая читателю под этим заглавием, имеет двоякую цель: во-первых, объяснить главнейшие особенности русской иконописи, которые одинаково стали непонятны в наше время и для тех, кто привык смотреть на этот предмет с точки зрения позднего западного искусства, и для тех, кто, ограничивая смысл иконы ее церковным назначением, находит неуместным подвергать ее историческому и эстетическому разбору; и во-вторых — обратить внимание интересующихся русскою иконописью на те данные в обширном кругу христианского искусства вообще, которые состоят с нею в связи и знакомство с которыми необходимо для составления о ней ясного и отчетливого понятия. Для того принят путь сравнительного исследования, в котором наша иконопись должна занять свое место между соответствующими ей явлениями в истории христианского искусства, как восточного, так и западного, и определить свое отношение к последнему. К памятникам древнехристианским она отнесется как к своим источникам, а к искусству западному, 349 позднейшему, как явление столько же, как и оно, самостоятельное и заслуживающее такого же уважения по отношению к выражаемым ею потребностям исторической жизни. Отдавая справедливость достоинствам и западного и русского искусства и находя недостатки в том и другом, беспристрастная критика должна будет прийти к тому результату, что обе эти половины в художественном развитии христианских народов восполняют одна другую, составляя гармоническое целое только в общей картине истории искусства. Если такой взгляд будет достаточно выяснен в этой статье, то он в одинаковой мере может принести пользу и в теоретическом, и в практическом отношении, которое еще не утратило в нашем отечестве своей силы, потому что иконопись принадлежит не к прошедшим только, но и к современным интересам русской народности. В отношении теоретическом изучение русского искусства, по преимуществу сосредоточившегося в иконописи, будет введено в общую систему истории христианского искусства, в которой оно получит себе ясное определение; в отношении практическом производство иконописи расширит свои средства пособиями, предлагаемыми сравнительно-историческим изучением этого предмета. /. |