к уроку русского языка. Гончаров И. А. - Обыкновенная история. Обыкновенная

• Название: Обыкновенная
• Анкор: к уроку русского языка
• Дата: 11.03.2023
• Размер: 1.26 Mb.
• Имя файла: Гончаров И. А. - Обыкновенная история.pdf
• Тип: Статья; #980255
• страница: 12 из 14

V
Мало-помалу Александр успел забытьи Лизу, и неприятную сцену с ее отцом. Он опять стал покоен,
даже весел, часто хохотал плоским шуткам Костяко- ва. Его смешил взгляд этого человека на жизнь. Они строили даже планы уехать куда-нибудь подальше,
выстроить на берегу реки, где много рыбы, хижину и прожить там остаток дней. Душа Александра опять стала утопать в тине скудных понятий и материального быта. Но судьба не дремала, и ему не удавалось утонуть совсем в этой тине.
Осенью он получил от тетки записку с убедительнейшею просьбою проводить ее в концерт, потому что дядя был не совсем здоров. Приехал какой-то артист,
европейская знаменитость Как, в концерт – говорил Александр в сильной тревоге, – в концерт, опять в эту толпу, в самый блеск мишуры, лжи, притворства нет, не поеду Поди, чай, еще пять рублев стоит, – заметил бывший тут Костяков Билет стоит пятнадцать рублей, – сказал Александр ноя охотно бы дал пятьдесят, чтоб не ехать Пятнадцать – закричал Костяков, всплеснув руками вот мошенники анафемы ездят сюда надувать насобирать деньги. Дармоеды проклятые Не ездите, Александр Федорыч, плюньте Добро бы вещь какая-нибудь: взял бы домой, на стол поставил или съела то послушал только, да и на плати пятнадцать рублев! За пятнадцать рублев можно жеребенка купить Иногда зато, чтобы провести с удовольствием вечер, платят и дороже, – заметил Александр Провести вечер с удовольствием Да знаете что:
пойдемте в баню, славно проведем Я всякий раз, как соскучусь, иду туда – и любо пойдешь часов в шесть,
а выйдешь в двенадцать, и погреешься, и тело почешешь, а иногда и знакомство приятное сведешь придет духовное лицо, либо купец, либо офицер заведут речь о торговле, что ли, или о преставлении света…
и не вышел бы а всего по шести гривен с человека!
Не знают, где вечер провести!
Но Александр поехал. Он со вздохом вытащил давно ненадеванный, прошлогодний фрак, натянул белые перчатки Перчатки пять рублев, итого двадцать – считал
Костяков, присутствовавший при туалете Адуева. Двадцать рублев так вот, в один вечер кинули Послушать эко диво!
Александр отвык одеваться порядочно. Утром он ходил на службу в покойном вицмундире, вечером в

старом сюртуке или в пальто. Ему было неловко во фраке. Там теснило, тут чего-то недоставало шее было слишком жарко в атласном платке.
Тетка встретила его приветливо, с чувством благодарности зато, что он решился для нее покинуть свое затворничество, но ни слова о его образе жизни и за- нятиях.
Отыскав в зале место для Лизаветы Александровны, Адуев прислонился к колонне, под сенью како- го-то плечистого меломана, и начал скучать. Он тихонько зевнул в руку, ноне успел закрыть рта, как раздались оглушительные рукоплескания, приветствовавшие артиста. Александр и не взглянул на него.
Заиграли интродукцию. Через несколько минут оркестр стал стихать. К последним его звукам прицепились чуть-чуть слышно другие, сначала резвые, игривые, как будто напоминавшие игры детства слышались точно детские голоса, шумные, веселые потом звуки стали плавнее и мужественнее они, казалось,
выражали юношескую беспечность, отвагу, избыток жизни и сил. Потом полились медленнее, тише, как будто передавали нежное излияние любви, задушевный разговори, ослабевая, мало-помалу, слились в страстный шепот и незаметно смолкли…
Никто несмел пошевелиться. Масса людей замерла в безмолвии. Наконец вырвалось у всех единодушное ахи шепотом пронеслось по зале. Толпа было зашевелилась, но вдруг звуки снова проснулись, полились потоком, потом раздробились на тысячу каскадов и запрыгали, тесня и подавляя друг друга. Они гремели, будто упреками ревности, кипели бешенством страсти ухо не успевало ловить их и вдруг прервались, как точно у инструмента не стало более ни сил, ни голоса. Из-под смычка стал вырываться то глухой, отрывистый стон, то слышались плачущие, умоляющие звуки, и все окончилось болезненным, продолжительным вздохом. Сердце надрывалось звуки как будто пели об обманутой любви и безнадежной тоске. Все страдания, вся скорбь души человеческой слышались в них.
Александр трепетал. Он поднял голову и поглядел сквозь слезы через плечо соседа. Худощавый немец,
согнувшись над своим инструментом, стоял перед толпой и могущественно повелевал ею. Он кончили равнодушно отер платком руки и лоб. В зале раздался реви страшные рукоплескания. И вдруг этот артист согнулся в свой черед перед толпой и начал униженно кланяться и благодарить.
«И он поклоняется ей, – думал Александр, глядя с робостью на эту тысячеглавую гидру, – он, стоящий так высоко передней усиливаясь (итал

Артист поднял смычок и – все мгновенно смолкло.
Заколебавшаяся толпа слилась опять водно неподвижное тело. Потекли другие звуки, величавые, торжественные от этих звуков спина слушателя выпрямлялась, голова поднималась, нос вздергивался выше:
они пробуждали в сердце гордость, рождали мечты о славе. Оркестр начал глухо вторить, как будто отдаленный гул толпы, как народная молва…
Александр побледнели поник головой. Эти звуки,
как нарочно, внятно рассказывали ему прошедшее,
всю жизнь его, горькую и обманутую Посмотри, какая мина у этого – сказал кто-то, указывая на Александра, – я не понимаю, как можно так обнаружиться я Паганини слыхал, да у меня и бровь не шевельнулась.
Александр проклинали приглашение тетки, и артиста, а более всего судьбу, что она не дает ему забыть- ся.
«И к чему с какой целью – думал он, – чего она добивается от меня к чему напоминать мне мое бессилие, бесполезность прошедшего, которого не воротишь Проводив тетку до дому, он хотел было ехать к себе,
но она удержала егоза руку Неужели вы не зайдете – спросила она с упреком Нет Отчего же Теперь уже поздно когда-нибудь в другой раз И это вы мне отказываете Вам более, нежели кому-нибудь.
– Почему же Долго говорить. Прощайте Полчаса, Александр, слышите не более. Если откажете, значит вы никогда ни на волос не имели ко мне дружбы.
Она просила с таким чувством, так убедительно,
что у Александра не стало духу отказаться, ион пошел за ней, склонив голову. Петр Иваныч был у себя в кабинете Неужели я заслужила от вас одно пренебрежение, Александр – спросила Лизавета Александровна, усадив его у камина Вы ошибаетесь это не пренебрежение, – отвечал он Что же это значит как это назвать сколько разя писала к вам, звала к себе, вы не шли, наконец перестали отвечать на записки Это не пренебрежение Что же Так – сказал Александр и вздохнул. – Прощайте tante.

– Постойте что я вам сделала что с вами, Александр Отчего вы такие отчего равнодушны ко всему, никуда не ходите, живете в обществе не по вас Да так, ma tante; этот образ жизни мне нравится:
так покойно жить, хорошо это по мне По вас вы находите пищу для ума и сердца в такой жизни, с такими людьми?
Александр кивнул головой Вы притворяетесь, Александр вы чем-нибудь сильно огорчены и молчите. Прежде, бывало, вы находили, кому поверить ваше горе вызнали, что всегда найдете утешение или, по крайней мере, сочувствие а теперь разве у вас никого уж нет Никого Вы никому не верите Никому Разве вы не вспоминаете иногда о вашей матушке о ее любви к вам ласках. Неужели вам не приходило в голову, что, может быть, кто-нибудь и здесь любит вас, если не так, как она, то, по крайней мере, как сестра или, еще больше, как друг Прощайте, ma tante! – сказал он Прощайте, Александр я вас не удерживаю более отвечала тетка. У ней навернулись слезы.
Александр взял было шляпу, но потом положили поглядел на Лизавету Александровну

– Нет, не могу бежать от вас недостает сил – сказал он, – что выделаете со мной Будьте опять прежним Александром, хоть на одну минуту. Расскажите, поверьте мне все Да, я не могу молчать перед вами вам выскажу все, что у меня на душе, – сказал он. – Выспрашиваете, отчего я прячусь от людей, отчего яко всему равнодушен, отчего не вижусь даже с вами. отчего?
Знайте же, что жизнь давно опротивела мне, и я избрал себе такой быт, где она меньше заметна. Я ничего не хочу, не ищу, кроме покоя, сна души. Я изведал всю пустоту и всю ничтожность жизни – и глубоко презираю ее. Кто жили мыслил, тот не может
в душе не презирать людей Деятельность, хлопоты, заботы, развлечение – все надоело мне. Я ничего не хочу добиваться и искать у меня нет цели, потому что к чему повлечешься, достигнешь – и увидишь,
что все призрак. Радости для меня миновали як ним охладел. В образованном мире, с людьми, я сильнее чувствую невыгоды жизни, ау себя, один, вдалеке от толпы, я одеревенел случись что хочет в этом сне я не замечаю ни людей, ни себя. Я ничего не делаю и не вижу ни чужих, ни своих поступков – и покоен…
мне все равно счастья не может быть, а несчастье не Кто жили мыслил, тот не может в душе не презирать людей – из
«Евгения Онегина» АС. Пушкина (гл. 1, строфа XLVI)

проймет меня Это ужасно Александр, – сказала тетка, – в эти лета такое охлаждение ко всему Чему вы удивляетесь, ma tante? Отделитесь на минуту от тесного горизонта, в котором вы заключены, посмотрите на жизнь, на мир что это такое. Что вчера велико, сегодня ничтожно чего хотел вчера, не хочешь сегодня вчерашний друг – сегодня враг. Стоит ли хлопотать из чего-нибудь, любить, привязываться, ссориться, мириться – словом, жить не лучше ли спать и умом и сердцем Я и сплю, оттого и не хожу никуда, и к вам особенно Я уснул было совсем, а вы будите и ум и сердце и толкаете их опять в омут. Если хотите видеть меня веселым, здоровым, может быть живым, даже, пожалуй, по понятиям дядюшки, счастливым оставьте меня там, где я теперь. Дайте успокоиться этим волнениям пусть мечты улягутся, пусть ум оцепенеет совсем, сердце окаменеет, глаза отвыкнут от слез, губы от улыбки – и тогда, через год, через два, я приду к вам совсем готовый на всякое испытание тогда не пробудите, как ни старайтесь, а теперь…
Он сделал отчаянный жест Смотрите, Александр, – живо перебила тетка, вы в одну минуту изменились у вас слезы на глазах;
вы еще все те жене притворяйтесь жене удерживайте чувства, дайте ему волю

– Зачем я не буду лучше от этого я буду только сильнее мучиться. Нынешний вечер уничтожил меня в собственных глазах. Я ясно понял, что не имею права никого винить в своей тоске. Я сам погубил свою жизнь. Я мечтало славе, бог знает с чего, и пренебрег своим делом я испортил свое скромное назначение и теперь не поправлю прошлого поздно Я бежал толпы, презирал ее, – а этот немец, с своей глубокой,
сильной душой, с поэтической натурой, не отрекается от мира и не бежит от толпы он гордится ее рукоплесканиями. Он понимает, что он едва заметное кольцо в бесконечной цепи человечества он тоже все знает,
что я ему знакомы страдания. Слышали, как он рассказал в звуках всю жизнь и радости, и горечь ее, и счастье, и скорбь души она понятна ему. Как стал я сегодня вдруг мелок, ничтожен в собственных глазах,
с своей тоской, страданиями. Он пробудил во мне горькое сознание, что я горд – и бессилен Ах, зачем вы вызвали меня Прощайте, пустите меня Чем же я виновата, Александр неужели я могла пробудить в вас горькое чувство – я Вот то-то и беда ваше ангельское, доброе лицо tante, кроткие речи, дружеское пожатие руки – все это смущает и трогает меня мне хочется плакать, хочется опять жить, томиться а зачем Как зачем Останьтесь всегда снами и если высчитаете меня хоть немного достойною вашей дружбы, стало быть, вы найдете утешение ив другой не одна я такая вас оценят Да выдумаете, это всегда будет утешать меня?
вы думаете, я поверю этому минутному умилению?
Вы, точно, женщина в благороднейшем смысле слова вы созданы на радость, на счастье мужчины да можно ли надеяться на это счастье можно ли поручиться, что оно прочно, что сегодня, завтра судьба не обернет вверх дном этой счастливой жизни, – вот вопрос Можно ли верить чему-нибудь и кому-нибудь,
даже себе Не лучше ли жить без всяких надежд и волнений, не ожидать ничего, не искать радостей и,
стало быть, не оплакивать потерь От судьбы вы нигде не уйдете, Александр и там,
где вы теперь, она все будет преследовать вас Да, правда только там судьбе не над чем забавляться, больше забавляюсь я над нею смотришь, то рыба сорвется судочки, когда уж протянул к ней руку,
то дождь пойдет, когда собрался загородили погода хороша, да самому не хочется ну и смешно…
У Лизаветы Александровны недоставало более возражений Вы женитесь будете любить – сказала она нерешительно Женюсь вот еще Неужели выдумаете, что я вверю свое счастье женщине, если б даже и полюбил ее,
чего тоже быть не может или неужели вы думаете,
что я взялся бы сделать женщину счастливой Нет, я знаю, что мы обманем друг друга и оба обманемся.
Дядюшка Петр Иваныч и опыт научили меня Петр Иваныч! да, он много виноват – сказала Ли- завета Александровна со вздохом, – новы имели право не слушать его и были бы счастливы в супружестве Дав деревне, конечно а теперь Нет, ma супружество не для меня. Я теперь не могу притвориться, когда разлюблю и перестану быть счастлив;
не могу также не увидеть, когда жена притворится будем оба хитрить, как хитрите например, вы идя- дюшка…
– Мыс изумлением и с испугом спросила Лиза- вета Александровна Да, вы Скажите-ка, так ли вы счастливы, как мечтали некогда Не так, как мечтала но счастлива иначе, нежели мечтала, разумнее, может быть, больше – не всели это равно. – с замешательством отвечала Лизавета
Александровна, – ивы тоже Разумнее Ах, ma tante, не вы бы говорили так дядюшкой и отзывается Знаю я это счастье по его методе разумнее – так, но больше ли ведь у него все

счастье, несчастья нет. Бог с ним Нет моя жизнь исчерпана я устал, утомился жить…
Оба замолчали. Александр поглядывал на шляпу;
тетка придумывала, чем бы еще остановить его А талант – вдруг сказала она с живостью Э ma tante! охота вам смеяться надомной Вы забыли русскую пословицу лежачего не бьют Уме- ня таланта нет, решительно нет. У меня есть чувство,
была горячая голова мечты я принял за творчество и творил. Недавно еще я нашел кое-что из старых грехов, прочел – и самому смешно стало. Дядюшка прав,
что принудил меня сжечь все, что было. Ах, если б я мог воротить прошедшее Не так я распорядился им Не разочаровывайтесь до конца – сказала она, всякому из нас послан тяжкий крест Кому это крест – спросил Петр Иваныч, входя в комнату. – Здравствуй, Александр тебе, что ли?
Петр Иваныч сгорбился и шел, едва передвигая ноги Только не такой, как ты думаешь, – сказала Лиза- вета Александровна, – я говорю о тяжком кресте, который несет Александр Что он там еще несет – спросил Петр Иваныч,
опускаясь с величайшею осторожностью в кресла. Ох какая боль что это за наказание!
Лизавета Александровна помогла ему сесть, подложила под спину подушку, под ноги подвинула скамеечку Что с вами, дядюшка – спросил Александр Видишь тяжкий крест несу Ох, поясница Вот крест так крест дослужился-таки до него Ох, боже мой Вольно же тебе так много сидеть ты знаешь здешний климат, – сказала Лизавета Александровна доктор велел больше ходить, так нет утро пишет,
а вечером в карты играет Что ж, я стану разиня рот по улицам ходить да время терять Вот и наказан Этого здесь не минуешь, если хочешь заниматься делом. У кого не болит поясница Это почти вроде знака отличия у всякого делового человека ох не разогнешь спины. Ну, а что ты, Александр, делаешь Все тоже, что прежде А ну так у тебя поясница не заболит. Это удивительно, право Что ж ты удивляешься не ты лисам отчасти виноват, что он стал такой – сказала Лизавета Александровна Я вот это мне нравится я приучил его ничего не делать Точно, дядюшка, вам нечему удивляться, – сказал Александр, – вы много помогли обстоятельствам сделать из меня то, что я теперь ноя вас не виню. Я
сам виноват, что неумел или, лучше сказать, не мог воспользоваться вашими уроками как следует, потому что не был приготовлен к ним. Вы, может быть, отчасти виноваты тем, что поняли мою натуру с первого раза и, несмотря на то, хотели переработать ее вы,
как человек опытный, должны были видеть, что это невозможно вы возбудили во мне борьбу двух различных взглядов на жизнь и не могли примирить их:
что ж вышло Все превратилось во мне в сомнение,
в какой-то хаос Ох, поясница – стонал Петр Иваныч. – Хаос ну,
вот из хаоса я и хотел сделать что-нибудь.
– Да а что сделали представили мне жизнь в самой безобразной наготе, ив какие лета когда я должен был понимать ее только с светлой стороны То есть я старался представить тебе жизнь, как она есть, чтоб тыне забирал себе в голову, чего нет. Я
помню, каким ты молодцом приехал из деревни надо ж было предостеречь тебя, что здесь таким быть нельзя. Я предостерег тебя, может быть, от многих ошибок и глупостей если б не я, ты бы их еще не столько наделал Может быть. Новы только выпустили одно из виду, дядюшка счастье. Вы забыли, что человек счастлив заблуждениями, мечтами и надеждами действительность не счастливит…
– Какую ты дичь несешь Это мнение привез ты прямо с азиатской границы в Европе давно перестали верить этому. Мечты, игрушки, обман – все это годится для женщин и детей, а мужчине надо знать дело, как оно есть. По-твоему, это хуже, нежели обманываться Да, дядюшка, что ни говорите, а счастье соткано из иллюзий, надежд, доверчивости к людям, уверенности в самом себе, потом из любви, дружбы А
вы твердили мне, что любовь – вздор, пустое чувство,
что легко, и даже лучше, прожить без него, что любить страстно – невеликое достоинство, что этим не перещеголяешь животное Даты вспомни, как ты хотел любить сочинял плохие стихи, говорил диким языком, так что до смерти надоел этой твоей Груне, что ли Этим ли привязывают женщину Чем же – сухо спросила Лизавета Александровна мужа Ох, как колет поясницу – простонал Петр Иваныч.
– Потом вытвердили продолжал Александр, что привязанности глубокой, симпатической нет, а есть одна привычка…
Лизавета Александровна молча и глубоко посмотрела на мужа

– То есть я, вот видишь ли, я говорил тебе для того чтоб ты того ой, ой, поясница Ивы говорили это, – продолжал Александр, – двадцатилетнему мальчику, для которого любовь – все,
которого деятельность, цель – все вертится около этого чувства им он может спастись или погибнуть Точно двести лет назад родился – бормотал Петр
Иваныч, – жить бы тебе при царе Горохе Вы растолковали мне, – говорил Александр, теорию любви, обманов, измен, охлаждений… зачем я знал все это прежде, нежели начал любить;
а любя, я уж анализировал любовь, как ученик анатомирует тело под руководством профессора и вместо красоты форм видит только мускулы, нервы Однако, я помню, это не помешало тебе сходить сума по этой как ее. Дашеньке, что ли Дано вы не дали мне обмануться я бы видел в измене Наденьки несчастную случайность и ожидал бы до тех пор, когда уж ненужно было бы любви, а вы сейчас подоспели с теорией и показали мне, что это общий порядок, – и я, в двадцать пять лет, потерял доверенность к счастью и к жизни и состарелся душой.
Дружбу вы отвергали, называли и ее привычкой называли себя, и то, вероятно, шутя, лучшим моим другом, потому разве, что успели доказать, что дружбы нет

Петр Иваныч слушали поглаживал одной рукой спину. Он возражал небрежно, как человек, который,
казалось, одним словом мог уничтожить все взводимые на него обвинения И дружбу хорошо ты понимал, – сказал он, – тебе хотелось от друга такой же комедии, какую разыграли,
говорят, в древности вон эти два дурака каких что один еще остался в залоге, пока друг его съездил повидаться Что, если б все-то так делали, ведь просто весь мир был бы дом сумасшедших Я любил людей, – продолжал Александр, – верил в их достоинства, видел в них братьев, простер было к ним горячие объятия Да, очень нужно Помню твои объятия, – перебил
Петр Иваныч, – ты мне ими тогда порядочно надоел А вы показали мне, чего они стоят. Вместо того чтоб руководствовать мое сердце в привязанностях,
вы научили меня не чувствовать, а разбирать, рассматривать и остерегаться людей я рассмотрел их и разлюбил Кто ж тебя знал Видишь, ведь ты какой прыткий:
я думал, что ты от этого будешь только снисходительнее к ним. Я вот знаю их, да не возненавидел Что ж, ты любишь людей – спросила Лизавета
Александровна.
– Привык к ним

– Привык – повторила она монотонно Ион бы привык, – сказал Петр Иваныч, – да он уж прежде был сильно испорчен в деревне теткой да желтыми цветами, оттого так туго и развивается Потом я верил в самого себя, – начал опять Александр вы показали мне, что я хуже других, – я возненавидели себя Если б ты рассматривал дело похладнокровнее,
так увидел бы, что тыне хуже других и не лучше, чего я и хотел от тебя тогда не возненавидел бы ни других, ни себя, а только равнодушнее сносил бы людские глупости и был бы повнимательнее к своим. Я
вот знаю цену себе, вижу, что нехороша признаюсь,
очень люблю себя А тут любишь а не привык – холодно заметила
Лизавета Александровна Ох, поясница – заохал Петр Иваныч.
– Наконец вы, одним ударом, без предостережения, без жалости, разрушили лучшую мечту мою я думал, что во мне есть искра поэтического дарования вы жестоко доказали мне, что я не создан жрецом изящного вы с болью вырвали у меня эту занозу из сердца и предложили мне труд, который был мне противен. Без вас я писал бы И был бы известен публике как бездарный писатель перебил Петр Иваныч.

– Что мне до публики Я хлопотало себе, я приписывал бы свои неудачи злости, зависти, недоброжелательству и мало-помалу свыкся бы с мыслью, что писать ненужно, и самбы принялся за другое. Чему же вы удивляетесь, что я, узнавши все, упал духом Ну, что скажешь – спросила Лизавета Александровна Не хочется и говорить-то: как отвечать на такой вздор Я виноват, что ты, едучи сюда, воображал, что здесь все цветы желтые, любовь да дружба что люди только и делают, что одни пишут стихи, другие слушают да изредка, так, для разнообразия, примутся за прозу. Я доказывал тебе, что человеку вообще везде, а здесь в особенности, надо работать, и много работать, даже до боли в пояснице цветов желтых нет,
есть чины, деньги это гораздо лучше Вот что я хотел доказать тебе я не отчаивался, что ты поймешь наконец, что такое жизнь, особенно как ее теперь понимают. Ты и понял, да как увидел, что в ней мало цветов и стихов, и вообразил, что жизнь – большая ошибка, что ты видишь это и оттого имеешь право скучать другие не замечают и оттого живут припеваючи. Ну чем ты недоволен чего тебе недостает Другой на твоем месте благословил бы судьбу. Ни нужда, ни болезнь, никакое реальное горе не дотрогивалось до тебя. Чего у тебя нет Любви, что ли Мало еще тебе любил ты

два раза и был любим. Тебе изменили, ты поквитался. Мы решили, что друзья у тебя есть, какие у другого редко бывают не фальшивые вводу за тебя, правда,
не бросятся и на костер не полезут, обниматься тоже не охотники да ведь это до крайности глупо пойми,
наконец! но зато совет, помощь, даже деньги – всегда найдешь Это ли еще не друзья Со временем ты женишься карьера перед тобой займись только;
а вместе с ней и фортуна. Делай все, как другие, судьба не обойдет тебя найдешь свое. Смешно воображать себя особенным, великим человеком, когда тыне создан таким Ну о чем же ты горюешь Я вас не виню, дядюшка, напротив, я умею ценить ваши намерения и от души благодарю за них. Что делать, что они не удались Не вините же и меня. Мы не поняли друг друга – вот в чем наша беда Что может нравиться и годиться вам, другому, третьему – не нравится мне Нравится мне, другому, третьему. не то говоришь, милый разве я один так думаю и действую, как учил думать и действовать тебя. Посмотри кругом:
рассмотри массу – толпу как ты называешь ее, – нету, что в деревне живет туда это долго не дойдет, а современную, образованную, мыслящую и действующую чего она хочет и к чему стремится как мыслит?
и увидишь, что именно так, как я учил тебя. Чего я требовал от тебя – не я все это выдумал Кто же – спросила Лизавета Александровна Век Так непременно и надо следовать всему, что выдумает твой век – спросила она, – так все и свято,
все и правда Все и свято – сказал Петр Иваныч.
– Как правда, что надо больше рассуждать, нежели чувствовать Не давать воли сердцу, удерживаться от порывов чувства не предаваться и не верить искреннему излиянию Да, – сказал Петр Иваныч.
– Действовать везде по методе, меньше доверять людям, считать все ненадежными жить одному про себя Да И это свято, что любовь не главное в жизни, что надо больше любить свое дело, нежели любимого человека, не надеяться ни на чью преданность, верить,
что любовь должна кончаться охлаждением, изменой или привычкой что дружба привычка Это все правда Это была всегда правда, – отвечал Петр Ива- ныч, – только прежде не хотели верить ей, а нынче это сделалось общеизвестной истиной Свято и это, что все надо рассматривать, все рассчитывать и обдумывать, не позволять себе забыться,
помечтать, увлечься хоть и обманом, лишь бы быть оттого счастливым Свято, потому что разумно, – сказал Петр Иваныч.
– Правда и это, что умом надобно действовать и с близкими сердцу например, с женой У меня еще никогда так не болела поясница…
ох! – сказал Петр Иваныч, корчась на стуле А поясница Хорош век нечего сказать Очень хорош, милая так, из капризов, ничего не делается везде разум, причина, опыт, постепенность и, следовательно, успех все стремится к совершенствованию и добру В ваших словах, дядюшка, может быть, есть и правда, – сказал Александр, – но она не утешает меня. Я по вашей теории знаю все, смотрю на вещи вашими глазами я воспитанник вашей школы, а между тем мне скучно жить, тяжело, невыносимо Отчего же это А от непривычки к новому порядку. Не один ты такой еще есть отсталые это всё страдальцы Они точно жалки но что ж делать Нельзя же для горсти людей оставаться назади целой массе. На все, в чем ты меня сейчас обвинил, – сказал Петр Иваныч, подумав у меня есть одно и главное оправдание помнишь ли, когда ты явился сюда, я, после пятиминутного разговора с тобой, советовал тебе ехать назад?
Ты не послушал. За что ж теперь нападаешь на меня Я предсказал тебе, что тыне привыкнешь к настоящему порядку вещей, а ты понадеялся на мое руководство, просил советов говорил высоким слогом о современных успехах ума, о стремлениях человечества о практическом направлении века – ну вот тебе Нельзя же мне было нянчиться с тобой сутра до вечера что мне за надобность Яне мог ни закрывать тебе рта платком на ночь от мух, ни крестить тебя. Я говорил тебе дело, потому что ты просил меня об этом а что из этого вышло, то уж до меня не касается. Тыне ребенок и неглуп можешь рассудить и сам Тут чем бы свое дело делать, ты – то стонешь от измены девчонки, то плачешь в разлуке с другом, то страдаешь от душевной пустоты, то от полноты ощущений ну что это за жизнь Ведь это пытка Посмот- ри-ка на нынешнюю молодежь что за молодцы Как все кипит умственною деятельностью, энергией, как ловко и легко управляются они совсем этим вздором,
что на вашем старом языке называется треволнениями, страданиями и черт знает что еще Как ты легко рассуждаешь – сказала Лизавета
Александровна, – и тебе не жаль Александра Нет. Вот если б у него болела поясница, так я бы пожалел это не вымысел, не мечта, не поэзия, ареальное горе Ох Научите же меня, дядюшка, по крайней мере, что мне делать теперь Как вы вашим умом разрешите эту задачу Что делать Да ехать в деревню В деревню – повторила Лизавета Александровна в умели ты, Петр Иваныч? Что он там станет делать В деревню – повторил Александр, и оба глядели на Петра Иваныча.
– Дав деревню там ты увидишься с матерью, утешишь ее. Ты же ищешь покойной жизни здесь вон тебя все волнует а где покойнее, как не там, на озере,
с теткой Право, поезжай А кто знает может быть,
ты итого Ох!
Он схватился за спину.
Недели через две Александр вышел в отставку и пришел проститься с дядей и теткой. Тетка и Александр были грустны и молчаливы. У Лизаветы Александровны висели слезы на глазах. Петр Иваныч говорил один Ни карьеры, ни фортуны – говорил он, качая головою стоило приезжать осрамил род Адуевых!
– Да полно, Петр Иваныч, – сказала Лизавета Александровна ты надоел с своей карьерой Как же, милая, в восемь лет ничего не сделать

– Прощайте, дядюшка, – сказал Александр. – Благодарю вас за все, за все Не за что Прощай, Александр Не надо ли денег на дорогу Нет, благодарю мне станет Что это, никогда не возьмет это, наконец, бесит меня. Ну, с богом, с богом И тебе не жаль расстаться с ним – промолвила
Лизавета Александровнам промычал Петр Иваныч, – я привык к нему. Помни же, Александр, что у тебя есть дядя и друг – слышишь и если понадобятся служба, занятия и презренный металл, смело обратись ко мне всегда найдешь и то, и другое, и третье А если понадобится участие, – сказала Лизавета
Александровна, – утешение в горе, теплая, надежная дружба И искренние излияния, – прибавил Петр Иваныч.
– так вспомните, – продолжала Лизавета Александровна что у вас есть тетка и друг Ну, этого, милая, ив деревне не занимать стать:
все есть и цветы, и любовь, и излияния, и даже тетка.
Александр был растроган он не мог сказать ни слова. Прощаясь с дядей, он простер было к нему объятия, хоть и не так живо, как восемь лет назад. Петр
Иваныч не обнял его, а взял только егоза обе руки и

пожал их крепче, нежели восемь лет назад. Лизавета
Александровна залилась слезами Ух гора с плеч, слава богу – сказал Петр Иваныч,
когда Александр уехал, – как будто и пояснице легче стало Что он тебе сделал – промолвила сквозь слезы жена Что просто мученье хуже, чем с фабричными:
тех, если задурят, так посечешь ас ним что станешь делать?
Тетка проплакала целый день, и когда Петр Иваныч спросил обедать, ему сказали, что стола не готовили,
что барыня заперлась у себя в кабинете и не приняла повара А все Александр – сказал Петр Иваныч. – Что это за мука с ним!
Он поворчал, поворчали поехал обедать в английский клуб.
Дилижанс рано утром медленно тащился из города и увозил Александра Федорыча и Евсея.
Александр, высунув голову из окна кареты, всячески старался настроить себя на грустный тони наконец мысленно разрешился монологом.
Проезжали мимо куаферов, дантистов, модисток,
барских палат. Прощай, – говорил он, покачивая головой и хватаясь за свои жиденькие волосы, – прощай, город поддельных волос, вставных зубов, ваточных подражаний природе, круглых шляп, город учтивой спеси, искусственных чувств, безжизненной суматохи Прощай, великолепная гробница глубоких, сильных, нежных и теплых движений души. Я здесь восемь лет стоял лицом к лицу с современною жизнью, но спиною к природе, иона отвернулась отменяя утратил жизненные силы и состарился в двадцать девять лета было время…
Прощай, прощай, город,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
54
К вам простираю объятия, широкие поляк вам,
благодатные веси и пажити моей родины примите меня в свое лоно, да оживу и воскресну душой!»
Тут он прочел стихотворение Пушкина Художник варвар кистью сонной и т. дотер влажные глаза и спрятался в глубину кареты Где я страдал, где я любил – из Евгения Онегина» АС. Пушкина
(гл. 1, строфа L)

Утро было прекрасное. Знакомое читателю озеро в селе Грачах чуть-чуть рябело от легкой зыби. Глаза невольно зажимались от слепительного блеска солнечных лучей, сверкавших то алмазными, то изумрудными искрами вводе. Плакучие березы купали возе- ре свои ветви, и кое-где берега поросли осокой, в которой прятались большие желтые цветы, покоившиеся на широких плавучих листьях. На солнце набегали иногда легкие облака вдруг оно как будто отвернется от Грачей тогда и озеро, и роща, и село – все мгновенно потемнеет одна даль ярко сияет. Облако пройдет озеро опять заблестит, нивы обольются точно золотом.
Анна Павловна с пяти часов сидит на балконе. Что ее вызвало восход солнца, свежий воздух или пение жаворонка Нет она не сводит глаз с дороги, что идет через рощу. Пришла Аграфена просить ключей. Анна
Павловна не поглядела на нее и, не спуская глаз с дороги, отдала ключи и не спросила даже зачем. Явился повар она, тоже не глядя на него, отдала ему множество приказаний. Другой день стол заказывался на десять человек.
Анна Павловна осталась опять одна. Вдруг глаза

ее заблистали все силы ее души и тела перешли в зрение на дороге что-то зачернело. Кто-то едет, но тихо, медленно. Ах это воз спускается с горы. Анна
Павловна нахмурилась Вот кого-то понесла нелегкая – проворчала она, нет, чтоб объехать кругом все лезут сюда.
Она с неудовольствием опустилась опять в кресло и опять с трепетным ожиданием устремила взгляд на рощу, не замечая ничего вокруг. А вокруг было что заметить декорация начала значительно изменяться. Полуденный воздух, накаленный знойными лучами солнца, становился душен и тяжел Вот и солнце спряталось. Стало темно. И лес, и дальние деревни, и трава – все облеклось в безразличный, какой-то зловещий цвет.
Анна Павловна очнулась и взглянула вверх. Боже мой С запада тянулось, точно живое чудовище, черное, безобразное пятно с медным отливом по краями быстро надвигалось насело и на рощу, простирая будто огромные крылья по сторонам. Все затосковало в природе. Коровы понурили головы лошади обмахивались хвостами, раздували ноздри и фыркали,
встряхивая гривой. Пыль под их копытами не поднималась вверх, но тяжело, как песок, рассыпалась под колесами. Туча надвигалась грозно. Вскоре медленно прокатился отдаленный гул

Все притихло, как будто ожидало чего-то небывалого. Куда девались эти птицы, которые так резво порхали и пели при солнышке Где насекомые, что так разнообразно жужжали в траве Все спряталось и безмолвствовало, и бездушные предметы, казалось, разделяли зловещее предчувствие. Деревья перестали покачиваться и задевать друг друга сучьями они выпрямились только изредка наклонялись верхушками между собою, как будто взаимно предупреждая себя шепотом о близкой опасности. Туча уже обложила горизонт и образовала какой-то свинцовый, непроницаемый свод. В деревне все старались убраться вовремя по домам. Наступила минута всеобщего, торжественного молчания. Вот от лесу как передовой вестник пронесся свежий ветерок, повеял прохладой в лицо путнику, прошумел по листьям, захлопнул мимоходом ворота в избе и, вскрутя пыльна улице, затих в кустах. Следом за ним мчится бурный вихрь, медленно двигая по дороге столб пыли вот ворвался в деревню, сбросил несколько гнилых досок с забора, снес соломенную кровлю, взвил юбку у несущей воду крестьянки и погнал вдоль улицы петухов и кур, раздувая им хвосты.
Пронесся. Опять безмолвие. Все суетится и прячется только глупый баран не предчувствует ничего он равнодушно жует свою жвачку, стоя посреди улицы

и глядит в одну сторону, не понимая общей тревоги;
да перышко с соломинкой, кружась по дороге, силятся поспеть за вихрем.
Упали две, три крупные капли дождя – и вдруг блеснула молния. Старик встал с завалинки и поспешно повел маленьких внучат в избу старуха, крестясь, торопливо закрыла окно.
Грянул громи, заглушая людской шум, торжественно, царственно прокатился в воздухе. Испуганный конь оторвался от коновязи и мчится с веревкой в поле тщетно преследует его крестьянин. А дождь таки сыплет, таки сечет, все чаще и чаще, и дробит в кровли и окна сильнее и сильнее. Беленькая ручка боязливо высовывает на балкон предмет нежных забот –
цветы.
При первом ударе грома Анна Павловна перекрестилась и ушла с балкона Нет, уж сегодня нечего, видно, ждать, – сказала она со вздохом, – от грозы где-нибудь остановился,
разве к ночи.
Вдруг послышался стук колес, только не от рощи, ас другой стороны. Кто-то въехал на двор. У Адуевой замерло сердце.
«Как же оттуда – думала она, – разве не хотел ли он тайком приехать Да нет, тут недорога Она не знала, что подумать но вскоре все объяснилось. Через минуту вошел Антон Иваныч. Волосы его серебрились проседью сам он растолстел щеки отекли от бездействия и объедения. На нем был тот же сюртук, те же широкие панталоны Уж я вас ждала, ждала, Антон Иваныч, – начала
Анна Павловна, – думала, что не будете, – отчаялась было Грех это думать к кому другому, матушка, – так!
меня не ко всякому залучишь только не к вам. Замешкался не по своей вине ведь я нынче на одной лошадке разъезжаю Что так – спросила рассеянно Анна Павловна,
подвигаясь кокну Чего, матушка, с крестин у Павла Савича пегашка захромала угораздила нелегкая кучера положить через канавку старую дверь от амбара бедные люди,
видите! Не стало новой дощечки А на двери-то был гвоздь или крючок, что ли, – лукавый их знает Лошадь как ступила, так в сторону и шарахнулась и мне чуть было шеи не сломала пострелы этакие Вот с тех пори хромает Ведь есть же скареды такие Вы не поверите, матушка, что это у них в доме виной богадельне лучше содержат народ. А в Москве, на Кузнецком мосту, что год, то тысяч десять и просадят!
Анна Павловна слушала его рассеянно и слегка покачала головой, когда он кончил

– А ведь я от Сашеньки письмо получила, Антон
Иваныч! – перебила она, – пишет, что около двадцатого будет так я и не вспомнилась от радости Слышал, матушка Прошка сказывал, да я снача- ла-то не разобрал, что он говорит подумал, что ужи приехал с радости меня индо в пот бросило Дай бог вам здоровья, Антон Иваныч, что любите нас Еще бы не любить Да ведь я Александра Федо- рыча на руках носил все равно, что родной Спасибо вам, Антон Иваныч: бог вас наградит А
я другую ночь почти не сплю и людям не даю спать:
неравно приедет, а мы все дрыхнем – хорошо будет!
Вчера и третьего дня до рощи пешком ходила, и нынче бы пошла, да старость проклятая одолевает. Ночью бессонница истомила. Садитесь-ка, Антон Ива- ныч. Да вы все перемокли: не хотите ли выпить и позавтракать Обедать-то, может быть, поздно придется станем поджидать дорогого гостя Так разве, закусить. А то я уж, признаться, завтра- кать-то завтракал Где это вы успели А на перепутье у Марьи Карповны остановился. Ведь мимо их приходилось больше для лошади,
нежели для себя ей дал отдохнуть. Шутка ли по нынешней жаре двенадцать верст махнуть Там кстати и

закусил. Хорошо, что не послушался не остался, как ни удерживали, а то бы гроза захватила там на целый день Что, каково поживает Марья Карповна Слава богу кланяется вам Покорно благодарю а дочка-то, Софья Михайловна, с муженьком-то, что Ничего, матушка уж шестой ребеночек в походе.
Недели через две ожидают. Просили меня побывать около того времени. Ау самих в доме бедность такая,
что и не глядел бы. Кажись, до детей ли бы так нет:
туда же Что вы Ей-богу! в покоях косяки все покривились пол таки ходит под ногами через крышу течет. И попра- вить-то не на что, а на стол подадут супу, ватрушек да баранины – вот вами все А ведь как усердно зовут Туда же, за моего Сашеньку норовила, ворона этакая Куда ей, матушка, за этакого сокола Жду не дождусь, как бы взглянуть чай, красавец какой Я что- то смекаю, Анна Павловна не высватал ли он там себе какую-нибудь княжну или графиню, да не едет ли просить вашего благословения да звать на свадьбу Что вы, Антон Иваныч! – сказала Анна Павловна,
млея от радости

– Право Ах вы, голубчик мой, дай бог вам здоровья. Да!
вот было из ума вон хотела вам рассказать, да и забыла думаю, думаю, что такое, так на языке и вертится вот ведь, чего доброго, так бы и прошло. Да не позавтракать ли вам прежде, или теперь рассказать Все равно, матушка, хоть вовремя завтракая не пророню ни кусочка ни словечка, бишь Ну вот, – начала Анна Павловна, когда принесли завтраки Антон Иваныч уселся за стол, – и вижу я А что ж, вы сами-то разве не станете кушать спросил Антон Иваныч.
– И до еды ли мне теперь Мне и кусок в горло не пойдет давеча и чашки чаю не допила. Вот я вижу во сне, что я будто сижу этак-то, атак, напротив меня, Аграфена стоит с подносом. Я и говорю будто ей:
«Что же, мол, говорю, у тебя, Аграфена, поднос-то пустой а она молчит, а сама смотрит все на дверь.
«Ах, матушки мои – думаю во сне-то сама про себя, что же это она уставила туда глаза Вот и я стала смотреть смотрю вдруг Сашенька и входит, такой печальный, подошел ко мне и говорит, да так, словно наяву говорит Прощайте, говорит, маменька, я еду далеко, вон туда, – и указал на озеро, – и большего- ворит, не приеду. – Куда же это, мой дружочек спрашиваю я, а сердце таки ноет у меня. Он будто

молчит, асам смотрит на меня так странно да жалостно. Да откуда ты взялся, голубчик – будто спрашиваю я опять. А он, сердечный, вздохнули опять указал на озеро. Из омута, – молвил чуть слышно, – отводя- ных». Я так вся и затряслась – и проснулась. Подушка у меня вся в слезах и наяву-то не могу опомниться сижу на постели, а сама плачу, таки заливаюсь,
плачу. Как встала, сейчас затеплила лампадку перед
Казанской божией матерью авось она, милосердная заступница наша, сохранит его от всяких бед и напастей. Такое сомнение навело, ей-богу! не могу понять,
что бы это значило Не случилось бы с ним чего-ни- будь Гроза же этакая Это хорошо, матушка, плакать во сне к добру сказал Антон Иваныч, разбивая яйцо о тарелку, – завтра непременно будет А я было думала, не пойти ли нам после завтрака до рощи, навстречу ему как-нибудь бы дотащились;
да вон ведь грязь какая вдруг сделалась Нет, сегодня не будет у меня есть примета!
В эту минуту по ветру донеслись отдаленные звуки колокольчика и вдруг смолкли. Анна Павловна прита- ила дыхание Ах – сказала она, облегчая грудь вздохом, – а я было думала…
Вдруг опять

– Господи, боже мой никак колокольчик – сказала она и бросилась к балкону Нет, – отвечал Антон Иваныч, – это жеребенок тут близко пасется с колокольчиком на шее я видел дорогой. Еще я пугнул его, а тов рожь бы забрел. Что вы не велите стреножить?
Вдруг колокольчик зазвенел как будто под самым балконом и заливался все громче и громче Ах, батюшки таки есть сюда, сюда едет Это он,
он! – кричала Анна Павловна. – Ахах Бегите, Антон
Иваныч! Где люди Где Аграфена Никого нет. точно в чужой дом едет, боже мой!
Она совсем растерялась. А колокольчик звенел уже как будто в комнате.
Антон Иваныч выскочил из-за стола Он он – кричал Антон Иваныч, – вони Евсей на козлах Где же у вас образ, хлеб-соль? Дайте скорее!
Что же я вынесу к нему на крыльцо Как можно без хлеба и соли примета есть Что это у вас за беспорядок никто не подумал Да что ж вы сами-то, Анна Павловна, стоите, нейдете навстречу Бегите скорее Не могу – проговорила она с трудом, – ноги от- нялись.
И с этими словами опустилась в кресла. Антон Ива- ныч схватил со стола ломоть хлеба, положил на тарелку, поставил солонку и бросился было в дверь Ничего не приготовлено – ворчал он.
Но в те же двери навстречу ему ворвались три лакея и две девки Едет едет приехал – кричали они, бледные, испуганные, как будто приехали разбойники.
Вслед за ними явился и Александр Сашенька друг ты мой. – воскликнула Анна Павловна и вдруг остановилась и глядела в недоумении на Александра Где же Сашенька – спросила она Да это я, маменька – отвечал он, целуя у ней руку Ты?
Она поглядела на него пристально Ты, точно ты, мой друг – сказала она и крепко обняла его. Потом вдруг опять посмотрела на него Да что с тобой Ты нездоров – спросила она с беспокойством, не выпуская его из объятий Здоров, маменька Здоров Что ж с тобой сталось, голубчик ты мой?
Таким ли я отпустила тебя?
Она прижала его к сердцу и горько заплакала. Она целовала его в голову, в щеки, в глаза Где же твои волоски как шелк были – приговаривала она сквозь слезы, – глаза светились, словно две звездочки щеки – кровь с молоком весь ты был, как

наливное яблочко Знать, извели лихие люди, позавидовали твоей красоте да моему счастью А дядя-то чего смотрел А еще отдала с рук на руки, как путному человеку Неумел сберечь сокровища Голубчик ты мой!..
Старушка плакала и осыпа́ла ласками Александра.
«Видно, слезы-то во сне не к добру – подумал Антон Иваныч.
– Что это вы, матушка, над ним, словно над мертвым, вопите – шепнул он, – нехорошо, примета есть Здравствуйте, Александр Федорыч! – сказал он, привел бог еще и на этом свете увидеться.
Александр молча подал ему руку. Антон Иваныч пошел посмотреть, всели вытащили из кибитки, потом стал сзывать дворню здороваться с барином. Но все уже толпились в передней ив сенях. Он всех расставил в порядке и учил, кому как здороваться кому поцеловать у барина руку, кому плечо, кому только полу платья, и что говорить при этом. Одного парня совсем прогнал, сказав ему Ты поди прежде рожу вымой да нос утри».
Евсей, подпоясанный ремнем, весь в пыли, здоровался с дворней она кругом обступила его. Он дарил петербургские гостинцы кому серебряное кольцо, кому березовую табакерку. Увидя Аграфену, он остановился как окаменелый, и смотрел на нее молча, с глупым восторгом. Она поглядела на него сбоку, исподлобья, но тотчас же невольно изменила себе засмеялась от радости, потом заплакала было, но вдруг отвернулась в сторону и нахмурилась Что молчишь – сказала она, – экой болван и не здоровается!
Но он не мог ничего говорить. Он стой же глупой улыбкой подошел к ней. Она едва дала ему обнять себя Принесла нелегкая, – говорила она сердито, глядя на него по временам украдкой нов глазах ив улыбке ее выражалась величайшая радость. – Чай, петер- бургские-то… свертели там вас с барином Вишь, усищи какие отрастил!
Он вынул из кармана маленькую бумажную коробочку и подал ей. Там были бронзовые серьги. Потом он достал из мешка пакет, в котором завернут был большой платок.
Она схватила и проворно сунула, не поглядев, и то и другое в шкаф Покажите гостинцы, Аграфена Ивановна, – сказали некоторые из дворни Ну что тут смотреть Чего невидали Подите отсюда Что вы тут набились – кричала она на них А вот еще – выговорил Евсей, подавая ей другой пакет

– Покажите, покажите – пристали некоторые.
Аграфена рванула бумажку, и оттуда посыпалось несколько колод игранных, но еще почти новых карт Вот нашел что привезти – сказала Аграфена, ты думаешь, мне только и дела, что играть как же!
Выдумал что стану я с тобой играть!
Она спрятала и карты. Через час Евсей опять сидел уже на старом месте, между столом и печкой Господи какой покой – говорил он, то поджимая,
то протягивая ноги, – то ли дело здесь Ау нас, в
Петербурге, просто каторжное житье Нет ли чего перекусить, Аграфена Ивановна С последней станции ничего не ели Ты еще не отстал от своей привычки На Видишь,
как принялся видно, вас там не кормили совсем.
Александр прошел по всем комнатам, потом посаду, останавливаясь у каждого куста, у каждой скамьи. Ему сопутствовала мать. Она, вглядываясь в его бледное лицо, вздыхала, но плакать боялась ее напугал Антон Иваныч. Она расспрашивала сына о жи- тье-бытье, но никак не могла добиться причины, отчего он стал худ, бледен и куда девались волосы.
Она предлагала ему и покушать и выпить, но он, отказавшись от всего, сказал, что устал с дороги и хочет уснуть.
Анна Павловна посмотрела, хорошо ли постлана

постель, побранила девку, что жестко, заставила пе- рестлать при себе и до тех пор не ушла, пока Александр улегся. Она вышла на цыпочках, погрозила людям, чтоб не смели говорить и дышать вслух и ходили бы без сапог. Потом велела послать к себе Евсея. С
ним пришла и Аграфена. Евсей поклонился барыне в ноги и поцеловал у ней руку Что это с Сашенькою сделалось – спросила она грозно, – на кого он стал похожа Евсей молчал Что ж ты молчишь – сказала Аграфена, – слышишь, барыня тебя спрашивает Отчего он так похудел – сказала Анна Павловна куда волоски-то у него девались Не могу знать, сударыня – сказал Евсей, – барское дело Не можешь знать А чего ж ты смотрел?
Евсей не знал, что сказать, и все молчал Нашли кому поверить, сударыня – промолвила
Аграфена, глядя с любовью на Евсея, – добро бы человеку Что ты там делал Говори-ка барыне Вот ужо будет тебе Я ли, сударыня, не усердствовал – боязливо сказал Евсей, глядя тона барыню, тона Аграфену, – служил верой и правдой, хоть извольте у Архипыча спросить У какого Архипыча?
– У тамошнего дворника Вишь ведь, что городит – заметила Аграфена. Что вы его, сударыня, слушаете Запереть бы его в хлев – вот и стал бы знать Готов не токмя что своим господам исполнять их барскую волю, – продолжал Евсей, – хоть умереть сейчас Я образ сниму со стены Все вы хороши на словах – сказала Анна Павловна А как дело делать, так вас тут нет Видно, хорошо смотрел за барином допустил до того, что он,
голубчик мой, здоровье потерял Смотрел ты Вот ты увидишь у меня…
Она погрозила ему Я лине смотрел, сударыня В восемь-то лет из барского белья только одна рубашка пропала, а то у меня и изношенные-то целы А куда она пропала – гневно спросила Анна Павловна У прачки пропала. Я тогда докладывал Александру Федорычу, чтоб вычесть у ней, да они ничего не сказали Видишь, мерзавка, – заметила Анна Павловна, польстилась на хорошее-то белье Как не смотреть – продолжал Евсей. – Дай бог всякому так свою должность справить. Они, бывало

еще почивать изволят, а я ив булочную сбегаю Какие он булки кушал Белые-с, хорошие Знаю, что белые да сдобные Этакой ведь столб – сказала Аграфена, – и сло- ва-то путем не умеет молвить, а еще петербургский Никак нет-с! – отвечал Евсей, – постные Постные ах ты, злодей этакой душегубец разбойник сказала Анна Павловна, покраснев от гнева Ты это не догадался сдобных-то булок покупать ему а смотрел Да они, сударыня, не приказывали Не приказывали Ему, голубчику моему, все равно,
что ни подложи – все скушает. А тебе и этого в голову не пришло Ты разве забыл, что он здесь кушал всё
сдобные булки Покупать постные булки Верно, ты деньги-то в другое место относил Вот я тебя Ну, что еще говори После, как откушают чай, – продолжал Евсей,
оробев, – в должность пойдут, а я за сапоги целое утро чищу, всё перечищу, иные раза потри вечером снимут – опять вычищу. Как, сударыня, не смотрел да я ни у одного из господ таких сапог не видывал. У Петра Иваныча хуже вычищены, даром что трое лакеев Отчего же он такой – сказала, несколько смягчившись, Анна Павловна

– Должно быть, от писанья, сударыня Много писал Много-с; каждый день Что ж он писал бумаги, что ли, какие Должно быть, бумаги-с.
– А ты что не унимал Я унимал, сударыня Не сидите, мол, говорю,
Александр Федорыч, извольте идти гулять погода хорошая, много господ гуляет. Что за писанье? грудку надсадите: маменька, мол, гневаться станут А он что Пошел, говорят, вон ты дурак И подлинно дурак – промолвила Аграфена.
Евсей взглянул при этом на нее, потом опять продолжал глядеть на барыню Ну, а дядя-то разве не унимал – спросила Анна
Павловна.
– Куда, сударыня придут, да коли застанут без дела, таки накинутся. Что, говорят, ничего не делаешь?
Здесь, говорят, не деревня, надо работать, говорят, а не на боку лежать Все, говорят, мечтаешь А то еще и выбранят Как выбранят Провинция говорят и пойдут, и пойдут так бранятся, что иной раз не слушал бы Чтоб ему пусто было – сказала, плюнув, Анна

Павловна. – Своих бы пострелят народил, да и ругал бы Чем бы унять, а он Господи, боже мой, царь ми- лосердый! – воскликнула она, – на кого нынче надеяться, коли и родные свои хуже дикого зверя Собака и та бережет своих щенята тут дядя извел родного племянника А ты, дурачина этакой, не мог дядюш- ке-то сказать, чтоб он не изволил так лаяться на барина, а отваливал бы прочь. Кричал бы на жену свою,
мерзавку этакую Видишь, нашел кого ругать Работай, работай Самбы околевал над работой Собака, право, собака, прости господи! Холопа нашел ра- ботать!
За этим последовало молчание Давно ли Сашенька стал так худ – спросила она потом Вот уж года три, – отвечал Евсей, – Александр Фе- дорыч стали больно скучать и пищи мало принимали;
вдруг стали худеть, худеть, таяли словно свечка Отчего же скучал-то?
– Бог их ведает, сударыня. Петр Иваныч изволили говорить им что-то об этом я было послушал, да мудрено не разобрал А что он говорил?
Евсей подумал с минуту, стараясь, по-видимому,
что-то припомнить, и шевелил губами Называли как-то они их, да забыл

Анна Павловна и Аграфена смотрели на него и дожидались с нетерпением ответа Ну. – сказала Анна Павловна.
Евсей молчал Ну же, разиня, молви что-нибудь, – прибавила
Аграфена, – барыня дожидается Ра… кажись, разочарованный выговорил наконец Евсей.
Анна Павловна посмотрела с недоумением на
Аграфену, Аграфена на Евсея, Евсей на них обеих, и все молчали Как – спросила Анна Павловна Разо… разочарованный, точно такс, вспомнил решительным голосом отвечал Евсей Что это еще за напасть такая Господи болезнь,
что ли – спросила Анна Павловна с тоской Ах, да не испорчен ли это значит, сударыня – торопливо промолвила Аграфена.
Анна Павловна побледнела и плюнула Чтоб тебе типун на язык – сказала она. – Ходил ли он в церковь?
Евсей несколько замялся Нельзя сказать, сударыня, чтоб больно ходили нерешительно отвечал он, – почти можно сказать, что и не ходили там господа, почесть, мало ходят в церковь

– Вот оно отчего – сказала Анна Павловна со вздохом и перекрестилась. – Видно, богу неугодны были одни мои молитвы. Сон-то и не лжив точно из омута вырвался, голубчик мой!
Тут пришел Антон Иваныч.
– Обед простынет, Анна Павловна, – сказал он, – не пора ли будить Александра Федорыча?
– Нет, нет, боже сохрани – отвечала она, – он не велел себя будить. Кушайте, говорит, одни у меня аппетиту нет я лучше усну, говорит сон подкрепит меня;
разве вечером захочу. Так вы вот что сделайте, Антон Иваныч: уж не прогневайтесь на меня, старуху я пойду затеплю лампадку да помолюсь, пока Сашенька почивает мне не до еды а вы откушайте одни Хорошо, матушка, хорошо, исполню положитесь на меня Да уж окажите благодеяние, – продолжала она, вы наш друг, так любите нас, позовите Евсея и расспросите путем, отчего это Сашенька стал задумчивый и худой и куда делись его волоски Вы мужчина:
вам оно ловчее не огорчили ли его там ведь есть этакие злодеи на свете все узнайте Хорошо, матушка, хорошо я допытаюсь, всю подноготную выведаю. Пошлите-ка ко мне Евсея, пока я буду обедать, – все исполню Здорово, Евсей – сказал он, садясь за стол и затыкая салфетку за галстук, – как поживаешь Здравствуйте, сударь. Что наше за житье пло- хое-с. Вот вы так подобрели здесь.
Антон Иваныч плюнул Не сглазь, брат долго ли до греха – прибавил они начал есть щи Ну что вы там, как – спросил он Да такс не больно хорошо Чай, провизия-то хорошая Ты что ел Что-с? возьмешь в лавочке студени да холодного пирога – вот и обед Как, в лавочке а своя-то печь Дома не готовили. Там холостые господа стола не держут.
– Что ты – сказал Антон Иваныч, положив ложку Право-с: и барину-то из трактира носили Экое цыганское житье а не похудеть На-ка, выпей Покорнейше вас благодарю, сударь за ваше здо- ровье!
Затем последовало молчание. Антон Иваныч ел Почем там огурцы – спросил он, положив себе на тарелку огурец Сорок копеек десяток Полно Ей-богу-с; да чего, сударь, срам сказать иной раз

из Москвы соленые-то огурцы возят Ах ты, господину не похудеть Где там этакого огурца увидишь – продолжал Евсей, указывая на один огурец, – и во сне не увидишь!
мелочь, дрянь здесь и глядеть бы не стали, а там господа кушают В редком доме, сударь, хлеб пекут. А
этого там, чтобы капусту запасать, солонину солить,
грибы мочить – ничего в заводе нет.
Антон Иваныч покачал головой, но ничего не сказал, потому что роту него был битком набит Как же – спросил он, прожевав Все в лавочке есть а чего нет в лавочке, так тут же где-нибудь в колбасной есть а там нет, так в кондитерской а уж чего в кондитерской нет, так иди в аглицкий магазину французов все есть!
Молчание.
– Ну, а почем поросята – спросил Антон Иваныч,
взявши на тарелку почти полпоросенка.
– Не знаю-с; не покупывали: что-то дорого, рубля два, кажись Ай, ай, ай не похудеть этакая дороговизна Их хорошие-то господа мало и кушают все больше чиновники.
Опять молчание Ну, так как же вы там плохо – спросил Антон
Иваныч.

– И не дай бог, как плохо Вот здесь квас-то какой,
а там и пиво-то жиже а от квасу так целый день в животе словно что кипит Только хороша одна вакса уж вакса, таки не наглядишься и запах какой так бы и съел Что ты Ей-богу-с.
Молчание.
– Ну так как же – спросил Антон Иваныч, прожевав Да такс Плохо ели Плохо. Александр Федорыч кушали так, самую малость совсем отвыкли от еды за обедом и фунта хлеба не скушают Не похудеть – сказал Антон Иваныч. – Все оттого,
что дорого, что ли И дорого-с, да и обычая нет наедаться каждый день досыта. Господа кушают словно украдкой, по одному разув день, и то коли успеют, часу в пятом, иной разв шестом а то так чего-нибудь перехватят, да теми кончат. Это у них последнее дело сначала все дела переделают, а потоми кушать Вот житье-то! – говорил Антон Иваныч. – Не похудеть диво, как вы там не умерли И весь век так Нет-с: по праздникам господа, как соберутся иногда, так, не дай бог как едят Поедут в какой-нибудь немецкий трактир, да рублей сто, слышь, и проедят.
А пьют что – боже упаси хуже нашего брата Вот, бывало, у Петра Иваныча соберутся гости сядут за стол часу в шестом, а встанут утром в четвертом часу.
Антон Иваныч вытаращил глаза Что ты – сказал они всё едят Все едят Хоть бы посмотреть не по-нашему! Что же они едят Да что, сударь, не на что смотреть Не узнаешь,
что и ешь немцы накладут в кушанье бог знает чего:
и в рот-то взять не захочется. И перец-то у них не такой подливают в соус чего-то из заморских склянок…
Раз угостил меня повар Петра Иваныча барским кушаньем, так три дня тошнило. Смотрю, оливка в кушанье думал, как и здесь оливка раскусил – глядь:
а там рыбка маленькая противно стало, выплюнул;
взял другую – и там тоже да во всех ах вы, чтоб вас, проклятые Как же это они, нарочно кладут туда Бог их ведает Я спрашивал ребята смеются, говорят так, слышь, родятся. И что за кушанья Сначала горячее подадут, как следует, с пирогами, да только уж пироги с наперсток возьмешь в рот вдруг штук шесть, хочешь пожевать, смотришь – уж там их и нет

и растаяли После горячего вдруг чего-то сладкого дадут, там говядины, а там мороженого, а там травы какой-то, а там жаркое и не ел бы Так печь-то у вас и не топилась Ну как не похудеть промолвил Антон Иваныч, вставая из-за стола.
«Благодарю тебя, боже мой, – начал он вслух, с глубоким вздохом, – яко насытил мя еси небесных благ…
что я замололся язык-то: земных благ, – и не лиши меня небесного твоего царствия Убирайте со стола господа не будут кушать. К вечеру приготовьте другого поросенка или нет ли индейки Александр Федорыч любит индейку он, чай,
проголодается. А теперь принесите-ка мне посвежее сенца в светелку я вздохну часок-другой; там к чаю разбудите. Коли чуть там Александр Федорыч зашевелится, так того растолкайте меня.
Восстав от сна, он пришел к Анне Павловне Ну что, Антон Иваныч? – спросила она Ничего, матушка, покорно благодарю за хлеб за соль и уснул так сладко сено такое свежее, душистое На здоровье, Антон Иваныч. Ну, а что говорит Евсей Выспрашивали Как не спрашивать Все выведал пустое все поправится. Дело-то все, выходит, оттого, что пища там была, слышь, плоха

– Пища Да судите сами огурцы сорок копеек десяток, поросенок два рубля, а кушанье все кондитерское – и не наешься досыта. Как не похудеть Не беспокойтесь,
матушка, мы его поставим здесь на ноги, вылечим. Вы велите-ка заготовить побольше настойки березовой;
я дам рецепт мне от Прокофья Астафьича достался;
да утром и вечером и давайте по рюмке или по две,
и перед обедом хорошо можно со святой водой у вас есть Есть, есть вы же привезли Да, ведь в самом деле я. Кушанья выбирайте пожирнее. Я уж к ужину велел поросенка или индейку зажарить Благодарствуйте, Антон Иваныч.
– Не на чем, матушка Не велеть ли еще цыплят с белым соусом Я велю Зачем вам самим а я-то на что похлопочу…
дайте мне Похлопочите, помогите, отец родной.
Он ушел, а она задумалась.
Женский инстинкт и сердце матери говорили ей, что не пища главная причина задумчивости Александра.
Она стала искусно выведывать намеками, стороной,
но Александр не понимал этих намеков и молчал. Так

прошли недели две-три. Поросят, цыплят и индеек пошло на Антона Иваныча множество, а Александр все был задумчив, худ, и волосы не росли.
Тогда Анна Павловна решилась поговорить с ним напрямки.
– Послушай, друг мой, Сашенька, – сказала она однажды вот уж с месяц, как ты живешь здесь, а я еще не видала, чтоб ты улыбнулся хоть раз ходишь словно туча, смотришь в землю. Или тебе ничто немило народной стороне Видно, на чужой милее тоскуешь по ней, что ли Сердце мое надрывается, глядя нате- бя. Что с тобой сталось Расскажи ты мне чего тебе недостает я ничего не пожалею. Обидел ли кто тебя:
я доберусь и до того Не беспокойтесь, маменька, – сказал Александр это так, ничего я вошел влета, стал рассудительнее, оттого и задумчив А худ-то отчего а волосы-то где Яне могу рассказать отчего всего не перескажешь, что было в восемь лет может быть, и здоровье немного, расстроилось Что ж у тебя болит Болит и тут, и здесь. – Он указал наголову и сердце. Анна Павловна дотронулась рукой до его лба Жару нет, – сказала она. – Что ж бы это такое было стреляет, что ли, в голову

– Нет так Сашенька пошлем за Иваном Андреичем.
– Кто это Иван Андреич?
– Новый лекарь года два как приехал. Дока такой,
что чудо Лекарств почти никаких не прописывает сам делает какие-то крохотные зернышки – и помогают.
Вон у нас Фома животом страдал трои сутки ревмя ревел он дал ему три зернышка, как рукой сняло Полечись, голубчик Нет, маменька, он не поможет мне это так пройдет Да отчего же ты скучаешь Что это за напасть такая Так Чего тебе хочется И сам не знаю так скучаю Экое диво, господи! – сказала Анна Павловна. Пища, ты говоришь, тебе нравится, удобства все есть,
и чин хороший чего бы, кажется а скучаешь Сашенька сказала она, помолчав, тихоне пора ли тебе жениться Что вынет, я не женюсь Ау меня есть на примете девушка – точно куколка розовенькая, нежненькая; так, кажется, из косточки в косточку мозжечок и переливается. Талия такая тоненькая, стройная училась в городе, в пансионе. За

ней семьдесят пять душ да двадцать пять тысяч деньгами, и приданое славное в Москве делали и родня хорошая А Сашенька Я уж с матерью раз за ко- феем разговорилась, да шутя и забросила словечко:
у ней, кажется, и ушки на макушке от радости Яне женюсь, – повторил Александр Как, никогда Никогда Господи помилуй что ж из этого будет Вселю- ди как люди, только ты один бог знает на кого похож!
А мне-то бы радость какая привел бы бог понянчить внучат. Право, женись на ней ты ее полюбишь Яне полюблю, маменька я уж отлюбил.
– Как отлюбил, не женясь Кого ж ты любил там Девушку Что ж не женился Она изменила мне Как изменила Ведь ты еще не был женат на ней?
Александр молчал Хороши же там у вас девушки до свадьбы любят!
Изменила! мерзавка этакая Счастье-то само просилось к ней в руки, да неумела ценить, негодница Увидала бы я ее, я бы ей в рожу наплевала. Чего дядя-то смотрел Кого это она нашла лучше, посмотрела бы я. Что ж, разве одна она полюбишь в другой раз Я ив другой разлюбил Кого же Вдову Ну, что ж не женился Той я сам изменил.
Анна Павловна глядела на Александра и не знала,
что сказать Изменил. – повторила она. – Видно, беспутная какая-нибудь! – прибавила потом. – Подлинно омут,
прости господи: любят до свадьбы, без обряда церковного изменяют Что это делается на белом свете,
как поглядишь Знать, скоро света преставление. Ну,
скажи, не хочется ли тебе чего-нибудь? Может быть,
пища тебе не по вкусу Я из города повара выпишу Нет, благодарю все хорошо Может быть, тебе скучно одному я за соседями пошлю Нет, нет. Не тревожьтесь, маменька мне здесь покойно, хорошо все пройдет я еще не осмотрелся.
Вот и все, чего могла добиться Анна Павловна.
«Нет, – думала она, – без бога, видно, ни на шаг».
Она предложила Александру поехать с ней к обеднев ближайшее село, но он проспал два раза, а будить она его не решалась. Наконец она позвала его вечером ко всенощной. Пожалуй, – сказал Александр, и они поехали. Мать вошла в церковь и стала у самого клироса, Александр остался у дверей

Солнце уж садилось и бросало косвенные лучи, которые то играли по золотым окладам икон, то освещали темные и суровые лики святых и уничтожали своим блеском слабое и робкое мерцание свеч. Церковь была почти пуста крестьяне былина работе в поле только в углу у выхода теснилось несколько старух, повязанных белыми платками. Иные, пригорюнившись и опершись щекой на руку, сидели на каменной ступеньке придела и по временам испускали громкие и тяжкие вздохи, бог знает, огрехах ли своих,
или о домашних делах. Другие, припав к земле, долго лежали ниц, молясь.
Свежий ветерок врывался сквозь чугунную решетку в окно и то приподнимал ткань на престоле, то играл сединами священника, или перевертывал лист книги и тушил свечу. Шаги священника и дьячка громко раздавались по каменному полу в пустой церкви голоса их уныло разносились по сводам. Вверху, в куполе,
звучно кричали галки и чирикали воробьи, перелетавшие от одного окна к другому, и шум крыльев их и звон колоколов заглушали иногда службу…
«Пока в человеке кипят жизненные силы, – думал
Александр, – пока играют желания и страсти, он занят чувственно, он бежит того успокоительного, важного и торжественного созерцания, к которому ведет религия он приходит искать утешения в ней с угасшими

растраченными силами, с сокрушенными надеждами,
с бременем лет…»
Мало-помалу при виде знакомых предметов в душе
Александра пробуждались воспоминания. Он мысленно пробежал свое детство и юношество до поездки в Петербург вспомнил, как, будучи ребенком, он повторял за матерью молитвы, как она твердила ему об ангеле-хранителе, который стоит на страже души человеческой и вечно враждует с нечистым как она,
указывая ему на звезды, говорила, что это очи божи- их ангелов, которые смотрят на мири считают добрые и злые дела людей как небожители плачут, когда в итоге окажется больше злых, нежели добрых дели как радуются, когда добрые дела превышают злые.
Показывая на синеву дальнего горизонта, она говорила, что это Сион… Александр вздохнул, очнувшись от этих воспоминаний.
«Ах! если б я мог еще верить в это – думал он. Младенческие верования утрачены, а что я узнал нового, верного. ничего я нашел сомнения, толки, теории и от истины еще дальше прежнего К чему этот раскол, это умничанье. Боже. когда теплота веры не греет сердца, разве можно быть счастливым?
Счастливее ли я?»
Всенощная кончилась. Александр приехал домой еще скучнее, нежели поехал. Анна Павловна не знала, что и делать. Однажды он проснулся ранее обыкновенного и услыхал шорох за своим изголовьем. Он оглянулся какая-то старуха стоит над ними шепчет.
Она тотчас исчезла, как скоро увидела, что ее заметили. Под подушкой у себя Александр нашел какую-то траву на шее у него висела ладанка Что это значит – спросил Александру матери, что за старуха была у меня в комнате?
Анна Павловна смутилась Это Никитишна, – сказала она Какая Никитишна?
– Она, вот видишь, мой друг тыне рассердишься Да что такое скажите Она говорят, многим помогает Она только пошепчет на воду да подышит на спящего человека все и пройдет В третьем году, ко вдове Сидорихе, – примолвила
Аграфена, – летал по ночам огненный змей в трубу…
Тут Анна Павловна плюнула Никитишна, – продолжала Аграфена, – заговорила змея перестал летать Ну, а Сидориха что – спросил Александр Родила ребенок был такой худой да черный на третий день умер.
Александр засмеялся, может быть в первый раз после приезда в деревню Откуда вы ее взяли – спросил он Антон Иваныч привез, – отвечала Анна Павловна Охота вам слушать этого дурака Дурака Ах, Сашенька, что ты это не грех ли Антон Иваныч дурак Как это у тебя язык-то поворотился Антон Иваныч – благодетель, друг наш Вот возьмите, маменька, ладанку и отдайте ее нашему другу и благодетелю пусть он повесит ее себе на шею.
С тех пор он стал запираться на ночь.
Прошло два-три месяца. Мало-помалу уединение,
тишина, домашняя жизнь и все сопряженные с нею материальные блага помогли Александру войти в тело. А лень, беззаботность и отсутствие всякого нравственного потрясения водворили в душе его мир, которого Александр напрасно искал в Петербурге. Там,
бежавши от мира идей, искусств, заключенный в каменных стенах, он хотел заснуть сном крота, но его беспрестанно пробуждали волнения зависти и бессильные желания. Всякое явление в мире науки и искусства, всякая новая знаменитость будили в нем вопрос Почему это не я, зачем не я Там на каждом шагу он встречал в людях невыгодные для себя сравнения там он так часто падал, там увидал как в зеркале свои слабости там был неумолимый дядя, преследовавший его образ мыслей, лень и ни на чем не основанное славолюбие там изящный мири куча дарований, между которыми он не играл никакой роли.
Наконец, там жизнь стараются подвести под известные условия, прояснить ее темные и загадочные места, не давая разгула чувствам, страстями мечтами тем лишая ее поэтической заманчивости, хотят издать для нее какую-то скучную, сухую, однообразную и тяжелую форму…
А здесь какое приволье Он лучше, умнее всех!
Здесь он всеобщий идол на несколько верст кругом.
Притом здесь на каждом шагу, перед лицом природы,
душа его отверзалась мирным, успокоительным впечатлениям. Говор струй, шепот листьев, прохлада и подчас самое молчание природы – все рождало думу, будило чувство. В саду, в поле, дома его посещали воспоминания детства и юности. Анна Павловна,
сидя иногда подле него, как будто угадывала его мысли. Она помогала ему возобновлять в памяти дорогие сердцу мелочи из жизни или рассказывала то, чего он вовсе не помнил Вот эти липы, – говорила она, указывая на сад, сажал твой отец. Я была беременна тобой. Сижу, бывало, здесь на балконе да смотрю на него. Он поработает, поработает да взглянет на меня, а пот так градом и льет с него. А ты тут – молвит, – то-то мне

так весело работать – и опять примется. А вон лужок, где ты играл, бывало, с ребятишками такой сердитый был чуть что не по тебе – и закричишь благим матом. Однажды Агашка – вот что теперь за Кузьмой,
его третья изба от околицы – толкнула как-то тебя, да нос до крови и расшиби: отец порол, порол ее, я насилу умолила.
Александр мысленно дополнял эти воспоминания другими Вон на этой скамье, поддеревом думал он, – я сиживал с Софьей и был счастлив тогда. А вон там, между двух кустов сирени, получил от нее первый поцелуй И все это было перед глазами. Он улыбался этим воспоминаниями просиживал по целым часам на балконе, встречая или провожая солнце, прислушиваясь к пению птиц, к плеску озера и к жужжанью невидимых насекомых.
«Боже мой как здесь хорошо – говорил он под влиянием этих кротких впечатлений, – вдали от суеты, от этой мелочной жизни, оттого муравейника, где люди
…в кучах, за оградой,
Не дышат утренней прохладой,
Ни вешним запахом лугов
55
Как устаешь там жить и как отдыхаешь душой в кучах, за оградой – из поэмы АС. Пушкина Цыгане

здесь, в этой простой, несложной, немудреной жизни Сердце обновляется, грудь дышит свободнее, а ум не терзается мучительными думами и нескончаемым разбором тяжебных дел с сердцем и то, и другое в ладу. Не над чем задумываться. Беззаботно, без тягостной мысли, с дремлющим сердцем и умом и слег- ким трепетом скользишь взглядом от рощи к пашне,
от пашни к холму, и потом погружаешь его в бездонную синеву неба».
Иногда он переходил кокну, выходившему на двор и на улицу в село. Там другая картина, картина тенье- ровская,
56
полная хлопотливой, семейной жизни. Барбос от зноя растянется у конуры, положив морду на лапы. Десятки кур встречают утро, кудахтая взапуски;
петухи дерутся. По улице гонят стадо в поле. Иногда одна отставшая от стада корова тоскливо мычит, стоя среди улицы и оглядываясь вовсе стороны. Мужики и бабы, с граблями и косами на плечах, идут на работу. Ветер по временам выхватит из их говора два- три слова и донесет до окна. Там крестьянская телега с громом проедет по мостику, за ней лениво проползет воз с сеном. Белокурые и жестковолосые ребятишки, подняв рубашонки, бродят по лужам. Глядя на эту картину, Александр начал постигать поэзию се картина теньеровская. – Теньер Давид (1610–1690) – фламандский художник, мастер бытовой живописи