к уроку русского языка. Гончаров И. А. - Обыкновенная история. Обыкновенная
 Скачать 1.26 Mb.
|
|
Иван ГОНЧАРОВ ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ Роман в двух частях Как жить? (вступительная статья) Писатели двумя способами исследуют жизнь – умственным, начинающимся с размышлений о явлениях жизни, и художническим, суть которого – постижение тех же явлений не умом (или, вернее, не только умом, а всей своей человеческой сущностью, или как принято говорить, интуитивно. Интеллектуальное познание жизни приводит автора к логическому изложению изученного им материала, художническое – к выражению сущности тех же явлений через систему художественных образов. Пи- сатель-беллетрист как бы дает картину жизни, ноне просто копию с нее, а преображенную в новую художественную реальность, отчего явления, заинтересовавшие автора и освещенные ярким светом его гения или таланта, предстают перед нами особо зримыми, а иногда и зримыми насквозь. Предполагается, что истинный писатель дает нам жизнь только в виде художественного ее изображения. Нона деле таких чистых авторов не так много, а может быть, и не бывает совсем. Чаще всего писатель является и художником и мыслителем. Иван Александрович Гончаров издавна считается одним из самых объективных русских писателей, то есть писателем, в произведениях которого личные симпатии или антипатии не выставляются в качестве мерила тех или иных жизненных ценностей. Он дает художественные картины жизни объективно, как бы добру и злу внимая равнодушно, предоставляя читателю самому, своим собственным умом вершить суди выносить приговор. Именно в романе Обыкновенная история Гончаров устами сотрудника журнала излагает эту мысль в самом ее чистом виде писатель тогда только, во-первых, напишет дельно, когда не будет находиться под влиянием личного увлечения и пристрастия. Он должен обозревать покойными светлым взглядом жизнь и людей вообще, – иначе выразит только свое я, до которого никому нет дела. А в статье Лучше поздно, чем никогда Гончаров замечает я о себе прежде скажу, что принадлежу к последней категории то есть увлекаюсь больше всего (как это заметил обо мне Белинский) своею способностью рисовать“. И в своем первом романе Гончаров нарисовал картину русской жизни в небольшой деревенской усадьбе ив Петербурге х годов XIX века. Разумеется, Гончаров не мог дать полной картины жизни и деревни и Петербурга, как вообще ни один автор не может этого сделать, потому что жизнь всегда многообразнее любого ее изображения. Посмотрим, получилась ли изображаемая картина объективной, как этого желал автор, или какие-то побочные соображения сделали эту картину субъективной. Драматическим содержанием романа является та своеобразная дуэль, которую ведут два главных ее персонажа молодой человек Александр Адуев и его дядя Петр Иваныч. Дуэль увлекательная, динамичная, в которой успех выпадает на долю то одной, то другой стороны. Поединок за право прожить жизнь согласно своим идеалам. А идеалы у дяди и племянника прямо противоположные. Юный Александр является в Петербург прямо из теплых материнских объятий, с ног до головы одетый в доспехи высоких и благородных душевных порывов, является в столицу не из праздного любопытства, ас тем, чтобы вступить в решительный бой совсем бездушным, расчетливым, гнусным. Меня влекло ка кое-то неодолимое стремление, жажда благородной деятельности, – восклицает этот наивный идеалист. И на бой он вызвал не кого-нибудь, а весь мир зла. Этакий маленький доморощенный донкихотик! И ведь тоже начитавшийся и наслушавшийся всяческих благородных бредней. Тонкая ирония Гончарова, с какой он описывает вначале романа своего юного героя – его отъезд из дома, клятвы в вечной любви Сонечке и другу своему Поспелову, первые его робкие шаги в Петербурге, именно этот весьма насмешливый взгляд Гончарова на своего юного героя делает образ Адуева-младше- го милым нашему сердцу, но уже заранее предопределяет исход борьбы племянника и дяди. К истинным героям, способным на великие подвиги, авторы не относятся с иронией. А вот и противная сторона столичный житель, владелец стекольного и фарфорового завода, чиновкник особых поручений, человек трезвого ума и практического смысла, тридцатидевятилетний Петр Иваныч Адуев – второй герой романа. Гончаров наделяет его и юмором, и даже сарказмом, носам не относится к этому своему детищу с иронией, что заставляет нас предполагать вот он, истинный герой романа, вот тот, на кого автор предлагает нам взять равнение. Два этих характера, заинтересовавшие Гончаров были ярчайшими типа своего времени. Родоначальником первого явился Владимир Ленский, второго сам Евгений Онегин, хотя ив сильно преображенном виде. Замечу здесь в скобках, что и холодность Оне- гина, его опытность терпят точно такой же крах, как и опытность и значение жизни Петра Иваныча Адуева. Еще смутно ощущая цельность своего романа, Гончаров пишет в встрече мягкого, избалованного ленью и барством, мечтателя-племянника с практическим дядей – выразился намек на мотив, который едва только начал разыгрываться в самом бойком центре в Петербурге. Мотив этот – слабое мерцание сознания необходимости труда, настоящего, не рутинного, а живого дела в борьбе со всероссийским застоем .Гончарову очень хочется взять себе в образец именно этого человека живого дела, и не только себе, но и предложить его вниманию читателя именно в качестве образца. С каким блеском написаны диалоги дядюшки и племянника Как спокойно, уверенно, безапеляцион- но разбивает дядя своего горячего, ноне вооруженного страшным оружием логики и опыта племянника! И каждая критическая фраза убийственна, неотразима. Неотразима оттого, что он говорит правду. Тяжелую, иногда даже обидную и беспощадную, но именно правду. Вот он высмеивает вещественные знаки невещественных отношений – колечко и локон, подаренные Сонечкой при прощании уезжающему в столицу любимому Сашеньке. И это ты вез за тысячу пятьсот верст. Лучше бы ты привез еще мешок сушеной малины советует дядя и швыряет в окно бесценные для Александра символы вечной любви. Александру кажутся дикими и холодными слова дяди и его поступки. Может ли он забыть свою Сонечку? Никогда!.. Увы, прав оказался дядя. Прошло совсем немного времени, и Александр влюбляется в Наденьку Лю- бецкую, влюбляется совсем пылом молодости, со свойственной его натуре страстностью, безотчетно, бездумно!.. Сонечка забыта совершенно. Он даже не только ни разу не вспомнит ее, но и забудет ее имя. Любовь к Наденьке заполнит Александра целиком!.. Конца не будет его лучезарному счастью. Какое тут может быть дело, о котором твердит дядя, какая работа, когда он, можно сказать, денно и нощно пропадает за городом у Любецких! Ах, уж этот дядя, у него на уме только дело. Бесчувственный. Как у него язык поворачивается говорить, что Наденька, его Наденька, это божество, это совершенство, может его надуть. «Она обманет Этот ангел, эта олицетворенная искренность восклицает юный Александр. А все таки женщина, и, вероятно, обманет, – отвечает дядя. Ох, эти трезвые, беспощадные ум и опыт. Тяжело. Но правда Наденька обманула. Она влюбилась в графа, и Александр получает отставку. Вся жизнь сразу же окрасилась в черный цвет. А дядя твердит я же предупреждал тебя!.. Александр терпит крах решительно по всем статьям в любви, в дружбе, в порывах к творчеству, в работе. Всё, решительно всё, чему учили его учителя и книги, все оказалось вздором и с легким хрустом разлеталось под железной поступью трезвого рассудка и практического дела. В самой напряженной сцене романа, когда Александр доведен до отчаяния, запил, опустился, воля его атрофирована, интерес к жизни исчез полностью, дядя последний лепет оправдания племянника парирует Чего я требовал от тебя – не я все это выдумал. Кто же – спросила Лизавета Александровна (жена Петра Иваныча – В.Р.). – Век». Вот где открылась главная мотивировка поведения Петра Иваныча Адуева. Веление века Век требовал! «Посмотри-ка, – взывает он, – на нынешнюю молодежь что за молодцы Как все кипит умственною деятельностью, энергией, как ловко и легко расправляются они совсем этим вздором, что на вашем старом языке называется треволнениями, страданиями и черт знает что еще Вот она, кульминационная точка романа Вот он, решающий удар противника Таков век Так непременно и надо следовать всему, что выдумает твой век. Так все и свято, все и правда – Все и свято категорически отрезает Петр Иваныч. Проблема, как надо жить – чувством или разумом, можно сказать, вечная проблема. Как это ни удивительно, но, встречаясь со студентами Московского полиграфического института, я получил записку такого содержания Скажите, пожалуйста, как лучше жить сердцем или умом И это в 1971 году Через сто двадцать пять лет после того, как написан роман Обыкновенная история». Есть в романе одно чрезвычайно примечательное место. «По-вашему, и чувством надо управлять, как паром, – заметил Александр, – то выпустить немного, то вдруг остановить, открыть клапан или закрыть Да, этот клапан недаром природа дала человеку это рассудок…» На протяжении всего романа читатель следит за этими двумя способами проживания жизни – чувством и рассудком. Порою кажется, что Гончаров в самой категорической форме советует нам жить разумно и только разумно, во всяком случае, поверять разумом чувство, как Сальери алгеброй гармонию. Но это Гон- чаров-мыслитель, человек размышляющий. И будь автор романа только таковым, он непременно и доказал бы нам, что жить необходимо разумно. Однако Гончаров прежде всего художник, да еще реалистический художник. Он изображает явление таким, каково оно есть, а не таким, каким ему бы хотелось его видеть. Как сын своего века Гончаров целиком за Аду- ева-старшего, он сам в этом признается В борьбе дяди с племянником отразилась и тогдашняя, только что начавшаяся ломка старых понятий и нравов сентиментальности, карикатурного преувеличения чувства дружбы и любви, поэзия праздности, семейная и домашняя ложь напускных, в сущности небывалых чувств Все это – отживало, уходило являлись слабые проблески новой зари, чего-то трезвого, делового, нужного». В фигуре Адуева-старшего Гончаров чувствовал нового человека. И чувствовал верно – это шел именно новый человек. На него возлагал надежды Иван Александрович. Кто же такой Петр Иваныч Адуев, этот образец для подражания, этот человек дела и трезвого ума Исторически всем нам он давно ясен. Этот новый тип, идущий на смену людям обветшавшего феодального уклада, – капиталист. А капиталист вовсе времена, с самого своего рождения, и во всех странах един – это человек дела и расчета Сколько разв романе Адуев-старший произносит слова о деле и о расчете. Расчет в деле. Расчет в дружбе. Расчет в любви. Расчет в женитьбе И это слово никогда не звучит в его устах осуждающе. Даже в вопросах творчества расчет. Уверен литы, что у тебя есть талант Без этого ведь ты будешь чернорабочий в искусстве – что ж хорошего Талант – другое дело можно работать много хорошего сделаешь, и притом это капитал – стоит твоих ста душ. – Вы и это измеряете деньгами – А чем же прикажешь? чем больше тебя читают, тем больше платят денег». Вот он, расчет, выраженный в самой реальной своей реальности – в деньгах. Все меряется деньгами Вы никак не можете представить себе безденежного горя – Что ж за горе, если оно медного гроша не стоит…» Капиталист… Мера ценности – деньги. Гончаров – мыслитель, социолог – хочет увидеть идеал в новом типе человека, в Петре Иваныче Аду- еве. Хочет Но Гончаров-художник не дает возможности затуманиться глазам Гончарова – человека размышляющего. В познании истины художник в известном смысле более точен, нежели мыслитель, ибо художественная литература, – по меткому выражению А.П. Чехова, – потому и называется художественной, что рисует жизнь такою, какова она есть на самом деле. Ее назначение – правда безусловная и честная». С чувством бесспорного превосходства, с высоты своего возраста и опыта, с вершины своего знания жизни сокрушает дядя наивную и чистую веру племянника в мира совершенство, и сокрушает с большим успехом. Вот что творится в душе когда-то пылкого, юного Александра: «Вглядываясь в жизнь, вопрошая сердце, голову, он с ужасом видел, что нитам ни сям не осталось ни одной мечты, ни одной розовой надежды все уже было назади; туман рассеялся передним разостла- лась, как степь, голая действительность. Боже какое необозримое пространство какой скучный безотрадный вид Прошлое погибло, будущее уничтожено, счастья нет все химера – а живи!» Адуев-младший опускается до самого жалкого состояния и доходит до попытки самоубийства. Гончаров не щадит своего героя – развенчивает полностью. Нет сомнений да, именно таки бывает с разочаровавшимися в жизни людьми. «Научите же меня, дядюшка, по крайней мере, что мне делать теперь Как вы вашим умом разрешите эту задачу – восклицает в полном бессилии Александр. И получает ответ Что делать Да ехать в деревню». И, проклиная город, где он похоронил свои лучшие чувства и утратил жизненные силы, Александр возвращается к весями пажитям едет назад в деревню. Александр не одержал победы. Ее одержал дядя. Одержал полностью. Напрасно Александр едет в деревню, надеясь там на чудо воскрешения. Воскрешение невозможно, возможно только преображение. И оно происходит. Как это ни странно, но именно в деревне Александр начал тосковать по Петербургу, тому самому злому, мрачному, бездушному Петербургу, который он так недавно предавал анафеме. В мозгу преображенного Александра зашевелились новые мысли Чем дядюшка лучше меня Разве я не могу отыскать себе дороги?.. нельзя же погибнуть здесь. А моя карьера, а фортуна. я только очень отстал да за что же И Александр Федорыв Адуев мчится обратно в Петербург делать свою карьеру и фортуну! «…к вам приедет не сумасброд, не мечтатель, не разочарованный, не провинциала просто человек, каких в Петербурге много и каким бы давно мне пора быть, – пишет он тетушке. Я давно заметил такое явление жизни некоторые молодые люди, склонные к идеализации действительности, мечущие громы и молнии против любых проявлений человеческих слабостей, требующие от других идеального поведения, – повзрослев и увидав своих сверстников, людей, может быть, и не таких уж идеальных, ушедших далеко вперед по пути обыкновенного жизненного продвижения, вдруг как бы спохватываются и начинаются их догонять. Догонять во чтобы тони стало И тут эти самые милые требовательные идеалисты превращаются в людей чрезвычайно практических, не брезгающих никакими средствами в достижении их запоздалых целей, и куда более скверных, нежели те, кого они так недавно упрекали во всех смертных грехах. То же произошло и с Александром. Наивный, чистый провинциал-идеалист становится, попросту говоря, чудовищем. Гончаров развенчал своего героя до конца. Вот, как бы говорит автор, таков конец человека, входящего в жизнь с надуманными представлениями о ней. Сначала он разбивает свой идеальный лоб о реальные острые углы жизни, потом этот лоб твердеет и на нем, этом лбу, вырастает твердый нарост, человек становится носорогом. Но каковы же плоды победы Петра Иваныча, любимого героя автора Героя, в котором Гончаров видел человека дела, человека труда, способного на борьбу со всероссийским застоем Как это ни странно и даже ни алогично, плоды победы дядюшки один другого горше. Человек реального взгляда на вещи сначала духовно убил своего племянника, который по-своему был даже мил его сердцу, и чуть не довел до чахотки любимую жену Лизавету Александровну. В конце концов Петр Иваныч собирается продать свой завод, бросить службу, отказаться от звания тайного советника и мечтает об одном – уехать в Италию, где, может быть, ему удастся продлить жизнь своей жены. Племянник превратился в дядю, да еще с припеком Дядя в какой-то степени превращается в племянника. Совершенно невольно Гончаров, доказывающий нам преимущества трезвого разума и расчета, криком кричит о том, что любовь к людям выше всякого расчета и бездушного дела. Именно как истинный художник Гончаров не видел в свое время выхода из этой драматической коллизии возможности сочетать большое дело с истинно человеческой сущностью. Всякое дело, если оно является только средством личного преуспеяния, становится тяжким, а порой и гибельным для причастных к нему людей. Мир предпринимательства жесток. Гончаров-мыслитель и Гончаров-художник боролись на протяжении всего романа. Победил Гонча- ров-художник. И мыс полным правом можем отнести его к тем выдающимся писателям прошлого века, реализм которых, по словам Ф.Энгельса, может проявиться даже независимо от взглядов». Юношу или девушку, приславших мне записку с вопросом Как жить – чувством или разумом – я попросил бы прочесть и перечесть Обыкновенную историю. Правда, в романе Гончарова не найти прямого ответа на такой вопрос. Но этот старый роман очень поможет молодым людям самостоятельно найти ответы на некоторые важные вопросы, которые ставит передними век двадцатый. Виктор Розов Часть первая I Однажды летом, в деревне Грачах, у небогатой помещицы Анны Павловны Адуевой, все в доме поднялись с рассветом, начиная с хозяйки до цепной собаки Барбоса. Только единственный сын Анны Павловны, Александр Федорыч, спал, как следует спать двадцатилетнему юноше, богатырским сном а в доме все суетились и хлопотали. Люди ходили на цыпочках и говорили шепотом, чтобы не разбудить молодого барина. Чуть кто-нибудь стукнет, громко заговорит, сейчас, как раздраженная львица, являлась Анна Павловна и наказывала неосторожного строгим выговором, обидным прозвищем, а иногда, по мере гнева и сил своих, и толчком. На кухне стряпали втрое рук, как будто на десятерых, хотя все господское семейство только и состояло, что из Анны Павловны да Александра Федорыча. В сарае вытирали и подмазывали повозку. Все были заняты и работали до поту лица. Барбос только ничего не делал, но и тот по-своему принимал участие в общем движении. Когда мимо его проходил лакей, кучер или шмыгала девка, он махал хвостом и тщательно обнюхивал проходящего, асам глазами, кажется, спрашивал: Скажут ли мне, наконец, что у нас сегодня за суматоха?» А суматоха была оттого, что Анна Павловна отпускала сына в Петербург на службу, или, как она говорила, людей посмотреть и себя показать. Убийственный для нее день От этого она такая грустная и расстроенная. Часто, в хлопотах, она откроет рот, чтоб приказать что-нибудь, и вдруг остановится на полуслове, голос ей изменит, она отвернется в сторону и оботрет, если успеет, слезу, а не успеет, так уронит ее в чемодан, в который сама укладывала Сашенькино белье. Слезы давно кипят у ней в сердце они подступили к горлу, давят грудь и готовы брызнуть в три ручья но она как будто берегла их на прощанье и изредка тратила по капельке. Не одна она оплакивала разлуку сильно горевал тоже камердинер Сашеньки, Евсей. Он отправлялся с барином в Петербург, покидал самый теплый угол в дому, за лежанкой, в комнате Аграфены, первого министра в хозяйстве Анны Павловны и – что всего важнее для Евсея – первой ее ключницы. За лежанкой только и было места, чтоб поставить два стула и стол, на котором готовился чай, кофе, закуска. Евсей прочно занимал место и за печкой ив сердце Аграфены. На другом стуле заседала она са- ма. История об Аграфене и Евсее была уж старая история в доме. О ней, как обо всем на свете, поговорили, позлословили их обоих, а потом, также как и обо всем, замолчали. Сама барыня привыкла видеть их вместе, и они блаженствовали целые десять лет. Многие ли в итоге годов своей жизни начтут десять счастливых Зато вот настали миг утраты Прощай, теплый угол, прощай, Аграфена Ивановна, прощай, игра в дураки, и кофе, и водка, и наливка – все прощай! Евсей сидел молча и сильно вздыхал. Аграфена, насупясь, суетилась по хозяйству. У ней горе выражалось по-своему. Она в тот день с ожесточением разлила чай и вместо того, чтоб первую чашку крепкого чаю подать, по обыкновению, барыне, выплеснула его вон никому, дескать, не доставайся», и твердо перенесла выговор. Кофе у ней перекипел, сливки подгорели, чашки валились из рук. Она не поставит подноса на стола брякнет не отворит шкафа и двери, а хлопнет. Но она не плакала, а сердилась на все и на всех. Впрочем, это вообще было главною чертою в ее характере. Она никогда не была довольна все не по ней всегда ворчала, жаловалась. Нов эту роковую для нее минуту характер ее обнаруживался во всем своем пафосе. Пуще всего, кажется, она сердилась на Евсея Аграфена Ивановна. – сказал он жалобно и нежно, что не совсем шло к его длинной и плотной фигуре Ну, что ты, разиня, тут расселся – отвечала она, как будто он в первый раз тут сидел. – Пусти прочь: надо полотенце достать Эх, Аграфена Ивановна. – повторил он лениво, вздыхая и поднимаясь со стула и тотчас опять опускаясь, когда она взяла полотенце Только хнычет Вот пострел навязался Что это за наказание, господи! и не отвяжется! И она со звоном уронила ложку в полоскательную чашку Аграфена – раздалось вдруг из другой комнаты, ты никак сума сошла разве не знаешь, что Сашенька почивает Подралась, что лис своим возлюбленным на прощанье Не пошевелись для тебя, сиди, как мертвая – прошипела по-змеиному Аграфена, вытирая чашку обеими руками, как будто хотела изломать ее в куски Прощайте, прощайте – с громаднейшим вздохом сказал Евсей, – последний денек, Аграфена Ивановна И слава богу пусть унесут вас черти отсюда просторнее будет. Да пусти прочь, негде ступить протянул ноги-то! Он тронул было ее за плечо – как она ему ответила Он опять вздохнул, нос места не двигался дана- прасно и двинулся бы Аграфене этого не хотелось. Евсей знал это и не смущался Кто-то сядет на мое место – промолвил он, все со вздохом Леший – отрывисто отвечала она Дай-то бог лишь бы не Прошка. А кто-то в дураки с вами станет играть Ну хоть бы и Прошка, так что ж за беда – со злостью заметила она. Евсей встал Вы не играйте с Прошкой, ей-богу, не играйте сказал он с беспокойством и почти с угрозой А кто мне запретит ты, что ли, образина этакая Матушка, Аграфена Ивановна – начал он умоляющим голосом, обняв ее за талию, сказал бы я, если б у ней был хоть малейший намек на талию. Она отвечала на объятие локтем в грудь Матушка, Аграфена Ивановна – повторил он, будет ли Прошка любить вас так, как я Поглядите, какой он озорник ни одной женщине проходу не даст. А я-то! э-эх! Вы у меня, что синь-порох в глазу Если б не барская воля, так эх!.. Он при этом крякнули махнул рукой. Аграфена не выдержала и у ней, наконец, горе обнаружилось в слезах Да отстанешь литы от меня, окаянный – говорила она плача, – что мелешь, дуралей Свяжусь я с Прошкой! разве не видишь сам, что от него путного слова не добьешься только и знает, что лезет с ручищами И к вам лез Ах, мерзавец А вы, небось, не скажете Я бы его Полезь-ка, так узнает Разве нет в дворне женского пола, кроме меня С Прошкой свяжусь вишь, что выдумал Подле него и сидеть-то тошно – свинья свиньей Он, того и гляди, норовит ударить человека или сожрать что-нибудь барское из-под руки не увидишь Уж если, Аграфена Ивановна, случай такой придет лукавый ведь силен, – так лучше Гришку посадите тут по крайности малый смирный, работящий, не зубоскал Вот еще выдумал – накинулась на него Аграфена что ты меня всякому навязываешь, разве яка- кая-нибудь… Пошел вон отсюда Много вашего брата, всякому стану вешаться на шею не таковская Сто- бой только, этаким лешим, попутал, видно, лукавый за грехи мои связаться, да и то каюсь а то выдумал Бог вас награди за вашу добродетель как камень с плеч – воскликнул Евсей Обрадовался – зверски закричала она опять, есть чему радоваться – радуйся! И губы у ней побелели от злости. Оба замолчали Аграфена Ивановна – робко сказал Евсей немного погодя Ну, что еще Я ведь и забыл у меня нынче сутра во рту маковой росинки не было Только и дела С горя, матушка. Она достала с нижней полки шкафа, из-за головы сахару, стакан водки и два огромные ломтя хлеба с ветчиной. Все это давно было приготовлено для него ее заботливой рукой. Она сунула ему их, как не суют и собакам. Один ломоть упал на пол На вот, подавись О, чтоб тебя да тише, не чавкай навесь дом. Она отвернулась от него с выражением будто ненависти, а он медленно начал есть, глядя исподлобья на Аграфену и прикрывая одною рукою рот. Между тем в воротах показался ямщик стройкой лошадей. Через шею коренной переброшена была дуга. Колокольчик, привязанный к седелке, глухо и несвободно ворочал языком, как пьяный, связанный и брошенный в караульню. Ямщик привязал лошадей под навесом сарая, снял шапку, достал оттуда грязное полотенце и отер пот с лица. Анна Павловна, увидев его из окна, побледнела. У ней подкосились ноги и опустились руки, хотя она ожидала этого. Оправившись, она позвала Аграфену Поди-ка на цыпочках, тихохонько, посмотри, спит ли Сашенька – сказала она. – Он, мой голубчик, проспит, пожалуй, и последний денек таки не нагляжусь на него. Да нет, куда тебе ты, того гляди, влезешь как корова я лучше сама… И пошла Поди-ка тыне корова – ворчала Аграфена, во- ротясь к себе. – Вишь, корову нашла много ли у тебя этаких коров-то? Навстречу Анне Павловне шел и сам Александр Федорыч, белокурый молодой человек, в цвете лет, здоровья и сил. Он весело поздоровался с матерью, но, увидев вдруг чемодан и узлы, смутился, молча отошел кокну и стал чертить пальцем по стеклу. Через минуту он уже опять говорил с матерью и беспечно, даже с радостью смотрел на дорожные сборы Что это ты, мой дружок, как заспался, – сказала Анна Павловна, – даже личико отекло Дайка вытру тебе глаза и щеки розовой водой Нет, маменька, не надо Чего ты хочешь позавтракать чайку прежде или кофейку Я велела сделать и битое мясо со сметаной на сковороде – чего хочешь Все равно, маменька. Анна Павловна продолжала укладывать белье, потом остановилась и посмотрела на сына с тоской Саша. – сказала она через несколько времени Чего изволите, маменька? Она медлила говорить, как будто чего-то боялась Куда ты едешь, мой друг, зачем – спросила она, наконец, тихим голосом Как куда, маменька в Петербург, затем затем… чтоб… – Послушай, Саша, – сказала она в волнении, положив ему руку на плечо, по-видимому с намерением сделать последнюю попытку, – еще время не ушло: подумай, останься Остаться как можно да ведь и белье уложено сказал он, не зная, что выдумать Уложено белье да вот вот вот гляди – и не уложено. Она в три приема вынула все из чемодана Как же это так, маменька собрался – и вдруг опять Что скажут… Он опечалился Яне столько для себя самой, сколько для тебя же отговариваю. Зачем ты едешь Искать счастья Да разве тебе здесь нехорошо разве мать день-день- ской не думает о том, как бы угодить всем твоим прихотям Конечно, ты в таких летах, что одни материнские угождения не составляют счастья да я и не требую этого. Ну, погляди вокруг себя все смотрят тебе в глаза. А дочка Марьи Карповны, Сонюшка? Что покраснел Как она, моя голубушка – дай бог ей здоровья любит тебя слышь, третью ночь не спит Вот, маменька, что вы она так Да, да, будто я не вижу Ах чтоб не забыть она взяла обрубить твои платки – я, говорит, сама, сама, никому не дам, и метку сделаю, – видишь, чего же еще тебе Останься! Он слушал молча, поникнув головой, и играл кистью своего шлафрока Что ты найдешь в Петербурге – продолжала она. – Ты думаешь, там тебе такое же житье будет, как здесь Э, мой друг Бог знает, чего насмотришься и натерпишься: и холод, и голод, и нужду – все перенесешь. Злых людей везде много, а добрых нескоро найдешь. А почет – что в деревне, что в столице – все тот же почет. Как не увидишь петербургского житья, так и покажется тебе, живучи здесь, что ты первый в мире и во всем так, мой милый Ты же воспитан, и ловок, и хорош. Мне бы, старухе, только оставалось радоваться, глядя на тебя. Женился бы, послал бы бог тебе деточек, а я бы нянчила их – и жил бы без горя, без забот, и прожил бы век свой мирно, тихо, никому бы не позавидовала там, может, и не будет хорошо, может, и помянешь слова мои Останься, Сашенька а? Он кашлянули вздохнул, ноне сказал ни слова А посмотри-ка сюда, – продолжала она, отворяя дверь на балкон, – и тебе не жаль покинуть такой уголок С балкона в комнату пахнуло свежестью. От дома на далекое пространство раскидывался сад из старых лип, густого шиповника, черемухи и кустов сирени. Между деревьями пестрели цветы, бежали враз- ные стороны дорожки, далее тихо плескалось в берега озеро, облитое к одной стороне золотыми лучами утреннего солнца и гладкое, как зеркало с другой – темно-синее, как небо, которое отражалось в нем, и едва подернутое зыбью. А там нивы с волнующимися, разноцветными хлебами шли амфитеатром и примыкали к темному лесу. Анна Павловна, прикрыв одной рукой глаза от солнца, другой указывала сыну попеременно на каждый предмет Погляди-ка, – говорила она, – какой красотой бог одел поля наши Вон с тех полей одной ржи до пятисот четвертей сберем; а вони пшеничка есть, и гречиха только гречиха нынче не то, что прошлый год кажется, плоха будет. А лес-то, лес-то как разросся Подумаешь, как велика премудрость божия Дровец с своего участка мало-мало на тысячу продадим. А дичи, дичи что и ведь все это твое, милый сынок я только твоя приказчица. Погляди-ка, озеро что за великолепие истинно небесное рыба таки ходит одну осетрину покупаем, а то ерши, окуни, караси кишмя-кишат: и на себя и на людей идет. Вон твои коровки и лошадки пасутся. Здесь ты один всему господина там, может быть, всякий станет помыкать тобой. И ты хочешь бежать от такой благодати, еще не знаешь куда, в омут, может быть, прости господи… Останься! Он молчал Даты не слушаешь, – сказала она. – Куда это ты так пристально загляделся? Он молча и задумчиво указал рукой вдаль. Анна Павловна взглянула и изменилась в лице. Там, между полей, змеей вилась дорога и убегала за лес, дорога в обетованную землю, в Петербург. Анна Павловна молчала несколько минут, чтоб собраться с силами Так вот что – проговорила она, наконец, уныло. Ну, мой друг, бог с тобой поезжай, уж если тебя так тянет отсюда я не удерживаю По крайней мере не скажешь, что мать заедает твою молодость и жизнь. Бедная мать вот тебе и награда за твою любовь Того ли ожидала ты В том-то и дело, что матери не ожидают наград. Мать любит без толку и без разбору. Велики вы, славны, красивы, горды, переходит имя ваше из уст в уста, гремят ваши дела по свету – голова старушки трясется от радости, она плачет, смеется и молится долго и жарко. А сынок, большею частью, и не думает поделиться славой с родительницею. Нищи ли вы духом и умом, отметила ли вас природа клеймом безобразия, точит ли жало недуга ваше сердце или тело, наконец отталкивают вас от себя люди и нет вам места между ними – тем более места в сердце матери. Она сильнее прижимает к груди уродливое, неудавшееся чадо и молится еще долее и жарче. Как назвать Александра бесчувственным зато, что он решился на разлуку Ему было двадцать лет. Жизнь от пелен ему улыбалась мать лелеяла и баловала его, как балуют единственное чадо нянька все пела ему над колыбелью, что он будет ходить в золоте и не знать горя профессоры твердили, что он пойдет далеко, а по возвращении его домой ему улыбнулась дочь соседки. И старый кот, Васька, был к нему, кажется, ласковее, нежели к кому-нибудь в доме. О горе, слезах, бедствиях он знал только послу- ху, как знают о какой-нибудь заразе, которая не обнаружилась, но глухо где-то таится в народе. От этого будущее представлялось ему в радужном свете Его что-то манило вдаль, но что именно – он не знал. Там мелькали обольстительные призраки, но он не мог разглядеть их слышались смешанные звуки – то голос славы, то любви все это приводило его в сладкий трепет. Ему скоро тесен стал домашний мир. Природу, ласки матери, благоговение няньки и всей дворни, мягкую постель, вкусные яства и мурлыканье Васьки – все эти блага, которые так дорого ценятся на склоне жизни, он весело менял на неизвестное, полное увлекательной и таинственной прелести. Даже любовь Софьи, первая, нежная и розовая любовь, не удерживала его. Что ему эта любовь Он мечтало колоссальной страсти, которая не знает никаких прегради свершает громкие подвиги. Он любил Софью пока маленькою любовью, в ожидании большой. Мечтал они о пользе, которую принесет отечеству. Он прилежно и многому учился. В аттестате его сказано было, что он знает с дюжину наук да с полдюжины древних и новых языков. Всего же более он мечтало славе писателя. Стихи его удивляли товарищей. Передним расстилалось множество путей, и один казался лучше другого. Он не знал, на который броситься. Скрывался от глаз только прямой путь заметь он его, так тогда, может быть, и не поехал бы. Как же ему было остаться Мать желала – это опять другое и очень естественное дело. В сердце ее отжили все чувства, кроме одного – любви к сыну, и оно жарко ухватилось за этот последний предмет. Не будь его, что же ей делать Хоть умирать. Уж давно доказано, что женское сердце не живет без любви. Александр был избалованно не испорчен домашнею жизнью. Природа так хорошо создала его, что любовь материи поклонение окружающих подействовали только на добрые его стороны, развили, например, в нем преждевременно сердечные склонности, поселили ко всему доверчивость до излишества. Это же самое, может быть, расшевелило в нем и самолюбие; но ведь самолюбие само по себе только форма все будет зависеть от материала, который вольешь в нее. Гораздо более беды для него было в том, что мать его, при всей своей нежности, не могла дать ему настоящего взгляда на жизнь и не приготовила его на борьбу стем, что ожидало его и ожидает всякого впереди. Но для этого нужно было искусную руку, тонкий ум и запас большой опытности, неограниченной тесным деревенским горизонтом. Нужно было даже поменьше любить его, не думать за него ежеминутно, не отводить от него каждую заботу и неприятность, не плакать и не страдать вместо его ив детстве, чтоб дать ему самому почувствовать приближение грозы, справиться с своими силами и подумать о своей судьбе словом, узнать, что он мужчина. Где же было Анне Павловне понять все это и особенно выполнить? Читатель видел, какова она. Неугодно ли посмотреть еще Она уже забыла сыновний эгоизм. Александр Федорыч застал ее за вторичным укладываньем белья и платья. В хлопотах и дорожных сборах она как будто совсем не помнила горя Вот, Сашенька, заметь хорошенько, куда я что кладу, – говорила она. – В самый низ, на дно чемодана, простыни дюжина. Посмотри-ка, так ли записано Так, маменька Все с твоими метками, видишь – А.А. А все голубушка Сонюшка! Без нее наши дурищи нескоро бы поворотились. Теперь что да, наволочки. Раз, две, три, четыре – так, вся дюжина тут. Вот рубашки – три дюжины. Что за полотно – загляденье это голландское сама ездила на фабрику к Насилью Васильи- чу; он выбрал что ни есть наилучшие три куска. По- веряй же, милый, по реестру всякий раз, как будешь принимать от прачки все новешенькие. Там немного таких рубашек увидишь пожалуй, и подменят есть ведь этакие мерзавки, что бога не боятся. Носков двадцать две пары Знаешь, что я придумала положить в один носок твой бумажник с деньгами. Их тебе до Петербурга не понадобится, так, сохрани боже! случай какой, чтоб и рыли, да не нашли. И письма к дяде туда же положу то-то, чай, обрадуется ведь семнадцать лети словом не перекинулись, шутка ли! Вот косыночки, вот платки еще полдюжины у Сонюш- ки осталось. Не теряй, душенька, платков славный полубатист! У Михеева брала по два с четвертью. Ну, белье все. Теперь платье Да где Евсей что он не смотрит Евсей! Евсей лениво вошел в комнату Чего изволите – спросил он еще ленивее Чего изволите – заговорила Адуева гневно. – Что не смотришь, как я укладываю А там, как надо что достать в дороге, и пойдешь все перерывать вверх дном Не может отвязаться от своей возлюбленной экое сокровище День-то велик успеешь Ты этак там и за барином станешь ходить Смотри у меня Вот гляди это хороший фрак – видишь, куда кладу А ты, Сашечка, береги его, не всякий день таскай сукно-то по шестнадцать рублей брали. Куда в хорошие люди пойдешь, и надень, да не садись зря, как ни попало, вон как твоя тетка, словно нарочно, не сядет на пустой стул или дивана таки норовит плюхнуть туда, где стоит шляпа или что-нибудь такое намедни на тарелку с вареньем села – такого сраму наделала Куда попроще в люди, вот этот фрак масака надевай. Теперь жилеты – раз, два, три, четыре. Двое брюк. Э да пла- тья-то года натри станет. Ух устала шутка ли целое утро возилась Поди, Евсей. Поговорим, Сашенька, о чем-нибудь другом. Ужо гости приедут, не до того бу- дет. Она села на диван и посадила его подле себя Ну, Саша, – сказала она, помолчав немного, ты теперь едешь на чужую сторону Какая чужая сторона, Петербург что вы, маменька Погоди, погоди – выслушай, что я хочу сказать! Бог один знает, что там тебя встретит, чего ты наглядишься, и хорошего, и худого. Надеюсь, он, отец мой небесный, подкрепит тебя а ты, мой друг, пуще всего не забывай его, помни, что без веры нет спасения нигде и нив чем. Достигнешь там больших чинов, в знать войдешь – ведьмы не хуже других отец был дворянин, майор, – все-таки смиряйся перед господом богом молись ив счастии ив несчастии, а не по пословице Гром не грянет, мужик не перекрестится». Иной, пока везет ему, ив церковь не заглянет, а как придет невмочь – и пойдет рублевые свечи ставить да нищих оделять это большой грех. К слову пришлось о нищих. Не трать на них денег по-пустому, помногу не давай. На что баловать их не удивишь. Они пропьют да над тобой же насмеются. У тебя, я знаю, мягкая душа ты, пожалуй, и по гривеннику станешь отваливать. Нет, это ненужно бог подаст Будешь литы посещать храм божий будешь ли ходить по воскресеньям к обедне? Она вздохнула. Александр молчал. Он вспомнил, что, учась в университете и живучи в губернском городе, он не очень усердно посещал церковь а в деревне, только из угождения матери, сопровождал ее к обедне. Ему совестно было солгать. Он молчал. Мать поняла его молчание и опять вздохнула Ну, я тебя не неволю, – продолжала она, – ты человек молодой где тебе быть так усердну к церкви божией, как нам, старикам Еще, пожалуй, служба помешает или засидишься поздно в хороших людях и проспишь. Бог пожалеет твоей молодости. Не тужи у тебя есть мать. Она не проспит. Пока во мне останется хоть капелька крови, пока не высохли слезы в глазах и бог терпит грехам моим, я ползком дотащусь, если не хватит сил дойти, до церковного порога последний вздох отдам, последнюю слезу выплачу за тебя, моего друга. Вымолю тебе и здоровье, и чинов, и крестов, и небесных и земных благ. Неужели-то он, милосер- дый отец, презрит молитвой бедной старухи Мне самой ничего не надо. Отними он у меня все здоровье, жизнь, пошли слепоту – тебе лишь подай всякую радость, всякое счастье и добро… Она не договорила, слезы закапали у ней из глаз Александр вскочил с места Маменька – сказал он Ну, сядь, сядь – отвечала она, наскоро утирая слезы, – мне еще много осталось поговорить Что бишь я хотела сказать из ума вон Вишь, нынче какая память у меня да блюди посты, мой друг это великое дело В среду и пятницу – бог простит а в великий пост – боже оборони! Вот Михайло Михайлыч и умным человеком считается, а что в нем Что мясоед, что страстная неделя – все одно жрет. Даже волос дыбом становится Он вони бедным помогает, да будто его милостыня принята господом Слышь, подал раз старику красненькую, тот взял ее, асам отвернулся да плюнул. Все кланяются ему ив глаза-то бог знает что наговорят, аза глаза крестятся, как поминают его, словно шайтана какого. Александр слушал с некоторым нетерпением и взглядывал по временам в окно, на дальнюю дорогу. Она замолчала на минуту Береги пуще всего здоровье, – продолжала она. Как заболеешь – чего боже оборони! – опасно, напиши я соберу все силы и приеду. Кому там ходить за тобой Норовят еще обобрать больного. Не ходи ночью по улицам от людей зверского вида удаляйся. Береги деньги ох, береги на черный день Трать с толком. От них, проклятых, всякое добро и всякое зло Не мотай, не заводи лишних прихотей. Ты будешь аккуратно получать от меня две тысячи пятьсот рублей в год. Две тысячи пятьсот рублей не шутка. Не заводи роскоши никакой, ничего такого, но и не отказывай себе в чем можно захочется полакомиться – не скупись. – Не предавайся вину – ох, оно первый враг человека Да еще (тут она понизила голос) берегись женщин Знаю я их Есть такие бесстыдницы, что сами на шею будут вешаться, как увидят этакого-то… Она с любовью посмотрела на сына Довольно, маменька я бы позавтракал – сказал он почти с досадой Сейчас, сейчас еще одно слово На мужних жен не зарься, – спешила она досказать это великий грех Не пожелай жены ближнего твоего, сказано в писании. Если же там какая-нибудь станет до свадьбы добираться – боже сохрани немо- ги и подумать Они готовы подцепить, как увидят, что с денежками да хорошенький. Разве что у начальника твоего или у какого-нибудь знатного да богатого вельможи разгорятся на тебя зубы ион захочет выдать за тебя дочь – ну, тогда можно, только отпиши я кое-как дотащусь, посмотрю, чтоб не подсунули так какую-ни- будь, лишь бы с рук сбыть старую девку или дрянь. Этакого женишка всякому лестно залучить. Ну, а коли ты сам полюбишь да выдастся хорошая девушка – так того – тут она еще тише заговорила – Сонюш- ку-то можно ив сторону. (Старушка, из любви к сыну, готова была покривить душой) Что в самом деле Марья Карповна замечтала! ты дочке ее не пара. Деревенская девушка на тебя и не такие польстятся Софью нет, маменька, я ее никогда не забуду сказал Александр Ну, ну, друг мой, успокойся ведь я так только. Послужи, воротись сюда, и тогда что бог даст невесты не уйдут Коли не забудешь, таки того Ну, а… Она что-то хотела сказать, ноне решалась, потом наклонилась к уху его и тихо спросила А будешь ли помнить мать Вот до чего договорились, – перервал он, – велите скорей подавать что там у вас есть яичница, что ли Забыть вас Как могли вы подумать Бог накажет меня Перестань, перестань, Саша, – заговорила она торопливо, – что ты это накликаешь на свою голову! Нет, нет чтобы ни было, если случится этакой грех, пусть я одна страдаю. Ты молод, только что начинаешь жить, будут у тебя и друзья, женишься – молодая жена заменит тебе и мать, и все Нет Пусть благословит тебя бог, как я тебя благословляю. Она поцеловала его в лоб и тем заключила свои наставления – Да что это не едет никто – сказала она, – ни Марья Карповна, ни Антон Иваныч, ни священник нейдет уж, чай, обедня кончилась Ах, вон кто-то и едет! кажется, Антон Иваныч… таки есть легок на помине. Кто не знает Антона Иваныча? Это вечный жид. Он существовал всегда и всюду, с самых древнейших времени не переводился никогда. Он присутствовали на греческих и на римских пирах, ел, конечно, и упитанного тельца, закланного счастливым отцом послу- чаю возвращения блудного сына. У нас, на Руси, он бывает разнообразен. Тот, про которого говорится, был таков у него душ двадцать заложенных и перезаложенных живет он почтив избе или в каком-то странном здании, похожем с виду на амбар, – ход где-то сзади, через бревна, подле самого плетня но он лет двадцать постоянно твердит, что с будущей весной приступит к стройке нового дома. Хозяйства он дома не держит. Нет человека из его знакомых, который бы у него отобедал, отужинал или выпил чашку чаю, нонет также человека, у которого бы он сам не делал этого по пятидесяти разв год. Прежде Антон Иваныч ходил в широких шароварах и казакине, теперь ходит, в будни, в сюртуке ив панталонах, в праздники во фраке бог знает какого покроя. С виду он полный, потому что у него нет ни горя, ни забот, ни волнений, хотя он прикидывается, что весь век живет чужими горестями и заботами но ведь известно, что чужие горести и заботы не сушат нас это так заведено у людей. В сущности, Антона Иваныча никому ненужно, но без него не совершается ни один обряд ни свадьба, ни похороны. Он на всех званых обедах и вечерах, на всех домашних советах без него никто ни шагу. Подумают, может быть, что он очень полезен, что там исполнит какое-нибудь важное поручение, тут даст хороший совет, обработает дельце, – вовсе нет Ему никто ничего подобного не поручает он ничего не умеет, ничего не знает нив судах хлопотать, ни быть посредником, ни примирителем, – ровно ничего. Но зато ему поручают, например, завезти мимоез- дом поклон от такой-то к такому-то, ион непременно завезет и тут же кстати позавтракает, – уведомить такого-то, что известная-де бумага получена, а какая именно, этого ему не говорят, – передать туда-то кадочку с медом или горсточку семян, с наказом не разлить и не рассыпать, – напомнить, когда кто именинник. Еще Антона Иваныча употребляют в таких делах, которые считают неудобным поручить человеку. «Нельзя Петрушку послать, – говорят, – того и гляди, переврет. Нет, уж пусть лучше Антон Иваныч съездит Или Неловко послать человека такой-то или такая-то обидится, а вот лучше Антона Иваныча от править». Как бы удивило всех, если б его вдруг не было где- нибудь на обеде или вечере А где же Антон Иваныч? – спросил бы всякий непременно с изумлением. – Что с ним да почему его нет? И обеднев обед. Тогда уж к нему даже кого-нибудь и отправят депутатом проведать, что с ним, не заболел лине уехал ли И если он болен, то и родного не порадуют таким участьем. Антон Иваныч подошел к руке Анны Павловны Здравствуйте, матушка Анна Павловна с обновкой честь имею вас поздравить С какой это, Антон Иваныч? – спросила Анна Павловна, осматривая себя с ног до головы А мостик-то у ворот видно, только что сколотили? что, слышу, не пляшут доски под колесами смотрю, ан новый! Он, при встречах с знакомыми, всегда обыкновенно поздравляет их с чем-нибудь, или с постом, или с весной, или с осенью если после оттепели мороз наступит, такс морозом, наступит после морозу оттепель с оттепелью На этот раз ничего подобного не было, но он что- нибудь да выдумает Вам кланяются Александра Васильевна, Матрена Михайловна, Петр Сергеич, – сказал он Покорно благодарю, Антон Иваныч! Детки здоровы ли у них Слава богу. Як вам веду благословение божие за мной следом идет батюшка. А слышали ли, сударыня: наш-то Семен Архипыч?.. – Что такое – с испугом спросила Анна Павловна Ведь приказал долго жить Что вы когда Вчера утром. Мне к вечеру же дали знать прискакал парнишко; я и отправился, да всю ночь не спал. Все в слезах и утешать-то надои распорядиться там у всех руки опустились слезы да слезы, – я один Господи, господи боже мой – говорила Анна Павловна, качая головой, – жизнь-то наша Да как же это могло случиться он еще на той неделе с вами же поклон прислал Да, матушка ну, да он давненько прихварывал, старик старый диво, как до сих пор еще не свалился Что за старый он годом только постарше моего покойника. Ну, царство ему небесное – сказала, крестясь, Анна Павловна. – Жаль бедной Федосьи Петровны осталась с деточками на руках. Шутка ли пятеро, и все почти девочки А когда похороны Завтра Видно, у всякого свое горе, Антон Иваныч; вот я так сына провожаю Что делать, Анна Павловна, все мы человеки! «Терпи», сказано в священном писании Уж не погневайтесь, что потревожила вас – вместе размыкать горе вы нас так любите, как родной Эх, матушка Анна Павловна да кого же мне и лю- бить-то, как не вас Много ли у нас таких, как вы Вы цены себе не знаете. Хлопот полон рот тут и своя стройка вертится на уме. Вчера еще бился целое утро с подрядчиком, да все как-то не сходимся а как, думаю, не поехать. что она там, думаю, одна-то, без меня станет делать человек немолодой чай, голову растеряет Дай бог вам здоровья, Антон Иваныч, что не забываете нас И подлинно самане своя такая пустота в голове, ничего не вижу в горле совсем от слез перегорело. Прошу закусить вы и устали и, чай, проголодались Покорно благодарю-с. Признаться, мимоездом пропустил маленькую у Петра Сергеича да перехватил кусочек. Ну, да это не помешает. Батюшка подойдет, пусть благословит Да вот они на крыльце! Пришел священник. Приехала и Марья Карповна с дочерью, полной и румяной девушкой, с улыбкой и заплаканными глазами. Глаза и все выражение лица Софьи явно говорили Я буду любить просто, без затей, буду ходить замужем, как нянька, слушаться его во всеми никогда не казаться умнее его да и как можно быть умнее мужа это грех Стану прилежно заниматься хозяйством, шить рожу ему полдюжины детей, буду их сама кормить, нянчить, одевать и обшивать. Полнота и свежесть щек ее и пышность груди подтверждали обещание насчет детей. Но слезы на глазах и грустная улыбка придавали ей в эту минуту не такой прозаический интерес. Прежде всего отслужили молебен, причем Антон Иваныч созвал дворню, зажег свечу и принял от священника книгу, когда тот перестал читать, и передал ее дьячку, а потом отлил в скляночку святой воды, спрятал в карман и сказал Это Агафье Никитиш- не. Сели за стол. Кроме Антона Иваныча и священника, никто по обыкновению не дотронулся ни до чего, но зато Антон Иваныч сделал полную честь этому гомерическому завтраку. Анна Павловна все плакала и украдкой утирала слезы Полно вам, матушка Анна Павловна, слезы-то тратить – сказал Антон Иваныч с притворной досадой, наполнив рюмку наливкой. – Что вы его, на убой, что ли, отправляете – Потом, выпив до, половины рюмку, почавкал губами Что за наливка какой аромат пошел Этакой, матушка, у нас и по губернии-то не найдешь – сказал он с выражением большого удовольствия Это трете годнич… ная! – проговорила, всхлипывая, Анна Павловна, – нынче для вас только откупорила Эх, Анна Павловна, и смотреть-то на вас тошно, начал опять Антон Иваныч, – вот некому бить-то вас; бил бы да бил Сами посудите, Антон Иваныч, один сын, и тот сглаз долой умру – некому и похоронить А мыто на что что я вам, чужой, что ли Да куда еще торопитесь умирать того гляди, замуж бы не вышли вот бы поплясал на свадьбе Да полноте пла- кать-то! – Не могу, Антон Иваныч, право не могу не знаю сама, откуда слезы берутся Этакого молодца взаперти держать Дайте-ка ему волю, он расправит крылышки, да вот каких чудесна- делает нахватает там чинов Вашими бы устами да мед пить Да что вы мало взяли пирожка возьмите еще Возьму-с: вот только этот кусок съем За ваше здоровье, Александр Федорыч! счастливого пути да возвращайтесь скорее да женитесь-ка! Что вы, Софья Васильевна, вспыхнули Я ничего я так Ох, молодежь, молодежь хе, хе, хе – С вами горя не чувствуешь, Антон Иваныч, – сказала Анна Павловна, – так умеете утешить дай бог вам здоровья Да выкушайте еще наливочки Выпью, матушка, выпью, как не выпить на проща- нье! Кончился завтрак. Ямщик уже давно заложил повозку. Ее подвезли к крыльцу. Люди выбегали один за другим. Тот нес чемодан, другой – узел, третий – мешок, и опять уходил за чем-нибудь Как мухи сладкую каплю, люди облепили повозку, и всякий совался туда с руками Вот так лучше положить чемодан, – говорил один, – а тут бы коробок с провизией А куда же они ноги денут – отвечал другой, – лучше чемодан вдоль, а коробок можно сбоку поставить Так тогда перина будет скатываться, коли чемодан вдоль лучше поперек. Что еще уклали ли сапо- ги-то? – Яне знаю. Кто укладывал Яне укладывал. Поди-ка погляди – нет литам наверху Да поди ты А ты что мне, видишь, некогда Вот еще, вот это не забудьте – кричала девка, просовывая мимо голов руку с узелком Давай сюда – Суньте и это как-нибудь в чемодан давеча забыли говорила другая, привставая на подножку и подавая щеточку и гребенку Куда теперь совать – сердито закричал на нее дородный лакей, – пошла ты прочь видишь, чемодан под самым низом Барыня велела мне что задело, хоть брось! вишь, черти какие Ну, давай, что ли, сюда скорее это можно вот тут сбоку в карман положить. Коренная беспрестанно поднимала и трясла голову. Колокольчик издавал всякий раз при этом резкий звук, напоминавший о разлуке, а пристяжные стояли задумчиво, опустив головы, как будто понимая всю прелесть предстоящего им путешествия, и изредка обмахивались хвостами или протягивали нижнюю губу к коренной лошади. Наконец настала роковая минута. Помолились еще Сядьте, сядьте все – повелевал Антон Иваныч, извольте сесть, Александр Федорыч! и ты, Евсей, сядь. Сядь же, сядь – И сам боком, на секунду, едва присел на стул. – Ну, теперь с богом! Вот тут-то Анна Павловна заревела и повисла на шею Александру Прощай, прощай, мой друг – слышалось среди рыданий, – увижу ли я тебя Дальше ничего нельзя было разобрать. В эту минуту послышался звук другого колокольчика на двор влетела телега, запряженная тройкой. С телеги соскочил, весь в пыли, какой-то молодой человек, вбежал в комнату и бросился на шею Александру Поспелов!.. – Адуев!.. – воскликнули они враз, тиская друг друга в объятиях Откуда ты, как Из дому, нарочно скакал целые сутки, чтоб проститься с тобой Друг друг истинный друг – говорил Адуев со слезами на глазах. – За сто шестьдесят верст прискакать, чтоб сказать прости О, есть дружба в мире навек, неправда ли – говорил пылко Александр, стискивая руку друга и наскакивая на него До гробовой доски – отвечал тот, тиская руку еще сильнее и наскакивая на Александра Пиши ко мне Да, да, и ты пиши! Анна Павловна не знала, как и обласкать Поспело- ва. Отъезд замедлился на полчаса. Наконец собра- лись. Все пошли до рощи пешком. Софья и Александр в то время, когда переходили темные сени, бросились друг к другу Саша Милый Саша. – Сонечка! – шептали они и слова замерли в поцелуе Вы забудете меня там – сказала она слезливо О, как вы меня мало знаете я ворочусь, поверьте, и никогда другая Вот возьмите скорей это мои волосы и колечко. Он проворно спрятали то и другое в карман. Впереди пошли Анна Павловна с сыном и с Поспе- ловым, потом Марья Карловна с дочерью, наконец священник с Антоном Иванычем В некотором отдалении ехала повозка. Ямщик едва сдерживал лошадей. Дворня окружила в воротах Евсея Прощай, Евсей Иваныч, прощай, голубчик, не забывай нас – слышалось со всех сторон Прощайте, братцы, прощайте, не поминайте лихом Прощай, Евсеюшка, прощай, мой ненаглядный говорила мать, обнимая его, – вот тебе образок это мое благословение. Помни веру, Евсей, не уйди там у меня в бусурманы! а не то прокляну Не пьянствуй, не воруй служи барину верой и правдой. Прощай, про- щай!.. Она закрыла лицо фартуком и отошла Прощай, матушка – лениво проворчал Евсей. К нему бросилась девчонка лет двенадцати Простись с сестренкой-то! – сказала одна баба И ты туда же – говорил Евсей, целуя ее, – ну, прощай, прощай пошла теперь, босоногая, в избу! Отдельно от всех, последняя стояла Аграфена. Лицо у нее позеленело Прощайте, Аграфена Ивановна – сказал протяжно, возвысив голос, Евсей и протянул к ней руки. Она дала себя обнять, ноне отвечала на объятие; только лицо ее искривилось На вот тебе – сказала она, вынув из-под передника и сунув ему мешок с чем-то. – То-то, чай, там с петербургскими-то загуляешь – прибавила она, поглядев на него искоса. Ив этом взгляде выразилась вся тоска ее и вся ревность Я загуляю, я – начал Евсей. – Да разрази меня на этом месте господь, лопни мои глаза чтоб мне сквозь землю провалиться, коли я там что-нибудь этакое Ладно ладно – недоверчиво бормотала Аграфена а сам-то – у Ах, чуть не забыл – сказал Евсей и достал из кармана засаленную колоду карт. – Нате, Аграфена Ивановна, вам на память ведь вам здесь негде взять. Она протянула руку Подари мне, Евсей Иваныч! – закричал из толпы Прошка. – Тебе да лучше сожгу, чем тебе подарю – ион спрятал карты в карман Да мне-то отдай, дурачина – сказала Аграфена – Нет, Аграфена Ивановна, что хотите делайте, а не отдам вы с ним станете играть. Прощайте! Он, не оглянувшись, махнул рукой и лениво пошел вслед за повозкой, которую бы, кажется, вместе с Александром, ямщиком и лошадьми мог унести на своих плечах Проклятый – говорила Аграфена, глядя ему вслед и утирая концом платка капавшие слезы. У рощи остановились. Пока Анна Павловна рыдала и прощалась с сыном, Антон Иваныч потрепал одну лошадь по шее, потом взял ее за ноздри и потряс в обе стороны, чем та, казалось, вовсе была недовольна, потому что оскалила зубы и тотчас же фыркнула Подтяни подпругу у коренной-то, – сказал он ямщику вишь, седелка-то на боку! Ямщик посмотрел на седелку и, увидев, что она на своем месте, не тронулся с козел, а только кнутом поправил немного шлею Ну, пора, бог с вами – говорил Антон Иваныч, полно, Анна Павловна, вам мучить-то себя А высадитесь, Александр Федорыч; вам надо засветло добраться до Шишкова. Прощайте, прощайте, дай бог вам счастья, чинов, крестов, всего доброго и хорошего, всякого добра и имущества Ну, с богом, трогай лошадей, да смотри там косогором-то легче поезжай прибавил он, обращаясь к ямщику Александр сел, весь расплаканный, в повозку, а Евсей подошел к барыне, поклонился ей в ноги и поцеловал у ней руку. Она дала ему пятирублевую ассигнацию Смотри же, Евсей, помни будешь хорошо служить, женю на Аграфене, а не то… Она не могла говорить дальше. Евсей взобрался на козлы. Ямщик, наскучивший долгим ожиданием, как будто ожил он прижал шапку, поправился на месте и поднял вожжи лошади тронулись сначала легкой рысью. Он хлестнул пристяжных разом одну за другой, они скакнули, вытянулись, и тройка ринулась по дороге в лес. Толпа провожавших осталась в облаке пыли безмолвна и неподвижна, пока повозка не скрылась совсем из глаз. Антон Иваныч опомнился первый Ну, теперь по домам – сказал он. Александр смотрел, пока можно было, из повозки назад, потом упал на подушки лицом вниз Не оставьте вы меня, горемычную, Антон Ива- ныч! – сказала Анна Павловна, – отобедайте здесь Хорошо, матушка, я готов пожалуй, и отужинаю Да вы бы ужи ночевали Как же завтра похороны Ах, да Ну, я вас не неволю. Кланяйтесь Федосье Петровне от меня, – скажите, что я душевно огорчена ее печалью и сама бы навестила, да вот бог, дескать и мне послал горе – сына проводила Скажу-с, скажу, не забуду Голубчик ты мой, Сашенька – шептала она, оглядываясь и нет уж его, скрылся из глаз! Адуева просидела целый день молча, не обедала и не ужинала. Зато говорил, обедали ужинал Антон Иваныч. – Где-то он теперь, мой голубчик – скажет только она иногда Уж теперь должен быть в Неплюеве. Нет, что я вру еще не в Неплюеве, а подъезжает там чай будет пить, – отвечает Антон Иваныч. – Нет, он в это время никогда не пьет. И так Анна Павловна мысленно ехала с ним. Потом, когда он, по расчетам ее, должен был уже приехать в Петербург, она то молилась, то гадала в карты, то разговаривала о нем с Марьей Карповной. А он? С ним мы встретимся в Петербурге Петр Иванович Адуев, дядя нашего героя, также как и этот, двадцати лет был отправлен в Петербург старшим своим братом, отцом Александра, и жил там безвыездно семнадцать лет. Он не переписывался сродными после смерти брата, и Анна Павловна ничего не знала о нем с тех пор, как он продал свое небольшое имение, бывшее недалеко от ее деревни. В Петербурге он слыл за человека с деньгами, и, может быть, не без причины служил при каком-то важном лице чиновником особых поручений и носил несколько ленточек в петлице фрака жил на большой улице, занимал хорошую квартиру, держал троих людей и столько же лошадей. Он был нестара что называется мужчина в самой поре – между тридцатью пятью и сорока годами. Впрочем, он не любил распространяться о своих летах, не по мелкому самолюбию, а вследствие какого-то обдуманного расчета, как будто он намеревался застраховать свою жизнь подороже. По крайней мере в его манере скрывать настоящие лета невидно было суетной претензии нравиться прекрасному полу. Он был высокий, пропорционально сложенный мужчина, с крупными, правильными чертами смуг- ло-матового лица, с ровной, красивой походкой, с сдержанными, но приятными манерами. Таких мужчин обыкновенно называют bel В лице замечалась также сдержанность, то есть уменье владеть собою, не давать лицу быть зеркалом души. Он был того мнения, что это неудобно и для себя и для других. Таков он был в свете. Нельзя, однако ж, было назвать лица его деревянным нет, оно было только покойно. Иногда лишь видны былина нем следы усталости – должно быть, от усиленных занятий. Он слыл за деятельного и делового человека. Одевался он всегда тщательно, даже щеголевато, но не чересчур, а только со вкусом белье носил отличное руки у него были полны и белы, ногти длинные и прозрачные. Однажды утром, когда он проснулся и позвонил, человек, вместе с чаем, принес ему три письма и доложил, что приходил какой-то молодой барин, который называл себя Александром Федорычем Адуевым, а его – Петра Иваныча – дядей, и обещался зайти часу в двенадцатом. Петр Иваныч по обыкновению выслушал это известие покойно, только немного навострил уши и поднял брови Хорошо, поди, – сказал он слуге. Потом взял од Представительный человек (франц но письмо, хотел распечатать, но остановился и задумался Племянник из провинции – вот сюрприз – ворчал оная надеялся, что меня забыли в том краю Впрочем, что сними церемониться отделаюсь… Он опять позвонил Скажи этому господину, как придет, что я, встав- ши, тотчас уехал на заводи ворочусь через три месяца Слушаю-с, – отвечал слуга, – ас гостинцами что прикажете делать С какими гостинцами Привез их человек барыня, говорит, деревенских гостинцев прислала Гостинцев Да-с: кадочка меду, мешок сушеной малины… Петр Иваныч пожал плечами Еще два куска полотна, да варенье Воображаю, хорошо должно быть полотно Полотно хорошее и варенье сахарное Ну, поди, я посмотрю сейчас. Он взял одно письмо, распечатали окинул взглядом страницу. Точно крупная славянская грамота букву в заменяли две перечеркнутые сверху и снизу палочки, а букву к просто две палочки писано без знаков препинания Адуев стал читать вполголоса: «М.г. Петр Иваныч! Будучи спокойным вашим родителем коротко знакомы и приятели, да и вас самих в детстве тешил немало ив доме вашем частенько хлеба и соли отведывал, потому и питаю уверительную надежду на ваше усердие и благорасположение, что не забыли старика, Василья Тихоныча, а мы вас здесь и родителей ваших всячески добром поминаем и бога молим Что за дичь От кого это – сказал Петр Иваныч, поглядев на подпись. – Василий Заезжалов! Заезжа- лов – хоть убей – не помню. Чего он хочет от меня? И стал читать дальше. «А моя покорнейшая просьба и докука к вам – не откажите, батюшка, вам в Петербурге не то, что нам, здешним, чай, все известно и все свое да родное. Навязалось на меня проклятое тяжебное дело, да вот седьмой год и с шеи не могу спихнуть изволите помнить лесишко, что в двух верстах от моей деревушки? Палата сделала ошибку в купчей, а противник мой, Медведев, и уперся на нее пункт, говорит, фальшивый, да и только. Медведев тот самый, что в ваших дачах все без спросу рыбу ловил; покойник батюшка ваш гонял его и срамил, хотел на своеволие и губернатору жаловаться да по доброте, дай богему царствие небесное, спускал, а не надо бы щадить этакого злодея. Помогите, батюшка, Петр Иваныч; дело теперь в Правительствующем сенате не знаю там, в каком департаменте и у кого, да вам, чай, сейчас покажут. Съездите к секретарями сенаторам, склоните их в мою пользу, скажите, что от ошибки, истинно от ошибки в купчей страдаю для вас все сделают. Там же уж кстати выхлопочите мне патенты натри чина да пришлите ко мне. Еще, батюшка, Петр Иваныч, есть дельце до вас крайней потребности взойдите в сердечное участие к безвинно-угнетенному страдальцу и помогите советом и делом. Есть у нас в губернском правлении советник Дрожжов, золото, а не человек умрет, а своего не выдаст в городе другой квартиры не знаю, как у него, – как приеду, прямо к нему, живу по неделями боже сохрани и подумать у другого остановиться, закормит, запоит; а бостончик от обеда до глубокой ночи. И этакого-то человека обнесли и ныне нудят подать просьбу об отставке. Побывайте, отец родной, у всех вельмож там, внушите им, какой человек Афанасий Иваныч: дело ли делать таки кипит в руках скажите, что донос, дескать, на него сделан фальшиво, по проискам губернаторского секретаря, – вас послушают, и отпишите с первой почтой ко мне. Да повидайтесь со старинным моим сослуживцем, Костяковым. Я слышал от одного приезжего, Студеницына, вашего же петербургского – чай, изволите знать, что он живет на Песках там ребятишки укажут дом отпишите стой же почтой, не поленитесь, жив ли он, здоров ли, что делает, помнит ли меня? Познакомьтесь и подружитесь с ним прекрасный человек – душа нараспашку, и балагур такой. Кончаю письмецо еще просьбицей…» Адуев перестал читать, медленно разорвал письмо на четыре части и бросил под стол в корзинку, потом потянулся и зевнул. Он взял другое письмо и начал читать также впол- голоса. «Любезный братец, милостивый государь, Петр Иваныч!» – Это что за сестрица – сказал Адуев, глядя на подпись Марья Горбатова… – Он обратил лицо к потолку, припоминая что-то… – Что бишь это такое что-то знакомое ба, вот прекрасно – ведь брат женат был на Горбатовой; это ее сестра, это та а помню… Он нахмурился и стал читать. «Хотя рок разлучил нас, может быть, навеки и бездна лежит между нами прошли года…» Он пропустил несколько строчек и читал далее: «По гроб жизни буду помнить, как мы вместе гуляючи около нашего озера, вы, с опасностию жизни и здоровья, влезли по колено вводу и достали для меня в тростнике большой желтый цветок, как из стебелька оного тек какой-то соки перемарал нам руки, а вы почерпнули картузом воды, дабы мы могли их вымыть мы очень много тогда этому смеялись. Как я была тогда счастлива Сей цветок и ныне хранится в книжке…» Адуев остановился. Видно было, что это обстоятельство ему очень не нравилось он даже недоверчиво покачал головой. «А цела ли у вас та ленточка (продолжал он читать, что вы вытащили из моего комода, несмотря на все мои крики и моления Я вытащил ленточку – сказал он вслух, сильно нахмурившись. Помолчав, пропустил еще несколько строки читал: «А я обрекла себя на незамужнюю жизнь и чувствую себя весьма счастливою никто не запретит воспоминать сии блаженные времена…» «А, старая девка – подумал Петр Иваныч. – Немудрено, что у ней еще желтые цветы на уме Что там еще?» «Женаты ли вы, любезнейший братец, и на ком Кто та милая подруга, украсившая собой путь вашего бытия, назовите мне ее я буду ее любить, как родную сестру, ив мечтах соединять образ ее с вашим, буду молиться. А если неженаты, то по какой причине напишите откровенно ваших тайн никто у меня не прочтет, я буду хранить их на своей груди, их вырвут у меня вместе с сердцем. Не медлите; сгораю нетерпением читать ваши неизъяснимые строки…» «Нет, вот твои так неизъяснимые строки – подумал Петр Иваныч. «Я не знала (читал он, что милый наш Сашенька вдруг вздумает посетить великолепную столицу, – счастливец увидит прекрасные домы и магазины, будет наслаждаться роскошью и прижмет к своей груди обожаемого дядю, – а я, я в то время буду лить слезы, вспоминая счастливое время. Если бы я знала о его отъезде, дни и ночи сидела бы и вышила бы для вас подушку арап с двумя собаками вы не поверите, как ямного раз плакала, глядя на сей узор что может быть святее дружбы и верности. Теперь меня занимает сия одна мысль ей посвящу дни свои, ноне имею здесь хорошей шерсти, и потому покорнейше прошу, любезнейший братец, выслать вот по этим образчикам, что я тут вложила, что ни есть наилучшей английской шерсти, в самом скором времени, из первого магазина. Но что я говорю какая ужасная мысль останавливает перо мое может быть, уже вы забыли нас, и где вам помнить бедную страдалицу, которая удалилась отсвета и льет слезы Нонет я не могу подумать, чтоб вы могли быть извергом, как все мужчины нет! мне сердце говорит, что вы сохранили к нам ко всем прежние чувствования среди роскоши и удовольствий великолепной столицы. Сия мысль служит бальзамом для моего страждущего сердца. Простите, не могу более продолжать, рука моя дрожит… Остаюсь по гроб ваша |