РАЗРАБОТКА ТЕХНОЛОГИЧЕСКОЙ ЛИНИИ ПО ПРЕДПОСЕВНОЙ ОБРАБОТКЕ СЕМЯН ЭСПАРЦЕТЫ ЭНЕРГИЕЙ СВЧ И УЛЬТРАЗВУКОМ. Диплом. Особенности раскрытия и расследования преступлений, связанных с организацией и деятельностью наркопритонов

• Название: Особенности раскрытия и расследования преступлений, связанных с организацией и деятельностью наркопритонов
• Анкор: РАЗРАБОТКА ТЕХНОЛОГИЧЕСКОЙ ЛИНИИ ПО ПРЕДПОСЕВНОЙ ОБРАБОТКЕ СЕМЯН ЭСПАРЦЕТЫ ЭНЕРГИЕЙ СВЧ И УЛЬТРАЗВУКОМ
• Дата: 24.05.2023
• Размер: 341.81 Kb.
• Имя файла: Диплом.docx
• Тип: Реферат; #1157485
• страница: 7 из 14

Криминалистические ситуации расследования деятельности наркопритонов



Перед тем, как перейти к изучению данного вида следственных ситуаций, необходимо отметить определенную условность термина «криминалистические». Полагаем, и оперативно-розыскные, и уголовно-процессуальные, и судебные ситуации, по своей природе, являются криминалистическими, так как связаны с процессом раскрытия и расследования преступлений. Необходимость выделения криминалистических ситуаций, как самостоятельного класса явлений, на наш взгляд, связана с криминалистическим делением этапов расследования.

Вопрос об этапах расследования в криминалистической литературе до настоящего времени остается дискуссионным. Все многообразие точек зрения на эту проблему можно условно свести к трем позициям.

Так, одни авторы выделяют два этапа расследования – первоначальный и дальнейший⁴¹; другие – три этапа, добавляя к первым двум завершающий этап¹; третьи – четыре этапа, дополняя первый двумя другими этапами: а) реагирование на повод к возбуждению уголовного дела и б) завершение расследования и составление обвинительного заключения².

Анализируя проблему этапности в методике расследования, В.К. Гавло отмечает, что «разнообразие позиций исследователей по этому вопросу можно объяснить неоднозначным толкованием понятия «этап расследования»³.

По мнению В.К. Гавло, «этапу расследования должны быть присущи следующие основные черты: во-первых, он отражает пространственно-временной отрезок хода расследования, общий для всех видов преступлений; во-вторых, пределы его распространения должны быть объективно фиксируемыми и иметь четкие границы; в-третьих, он характеризует качественно определенные измерения, переход из одного состояния расследования в другое под влиянием установления (неустановления) обстоятельств дела, связанных с предметом доказывания; в-четвертых, ему соответствуют следственные ситуации и система следственных, оперативно-розыскных и иных организационно-технических действий, тактических операций; в-пятых, этапные задачи расследования едины»⁴.

С учетом данных критериев большинство авторов придерживается деления на три этапа расследования: первоначальный, последующий (дальнейший) и заключительный⁵.

Полагаем, что применительно к исследуемой проблематике следственных ситуаций такое деление представляется не полным, так как оно не учитывает особенности поисково-познавательной деятельности в суде. Между тем, природа проблемно-поисковых ситуаций судебного следствия, безусловно, имеет свои особенности. Поэтому, следуя логике научного изложения, на наш взгляд, целесообразно выделять четвертый этап расследования – этап судебного следствия.

«Первоначальный этап расследования характеризует пространственно-временные границы и процесс по расследованию события преступления и обнаружению лица, его совершившего, с момента возбуждения уголовного дела и до вынесения мотивированного постановления о привлечении лица в качестве обвиняемого»¹.

«Основная направленность первоначального этапа расследования, - как справедливо отмечал Р.С. Белкин, - состоит в поиске, обнаружении и закреплении добытых доказательств. Действия следователя и оперативных работников на этом этапе характеризуются максимальной оперативностью, в большинстве случаев массированностью, неотложностью, так как главный определяющий фактор – время»².

Фактор времени в значительной степени определяет характер и динамику исходных следственных ситуаций, возникающих на первоначальном этапе расследования.

«Под исходной следственной ситуацией обычно понимается обстановка, в которой начинается расследование. Исходная, как и любая другая следственная ситуация представляет собой определенное число элементов, между которыми существуют различные виды объективной связи (причинной, временной, пространственной и др.). Поэтому условия, в которых совершено преступление (криминальная ситуация), также имеют значение в исследовании исходной следственной ситуации»³.

В данном определении, полагаем, справедливо подчеркивается корреспондирующая связь между ситуацией преступления и исходной следственной ситуацией, которая особенно четко прослеживается в информационной обеспеченности следственной ситуации данного типа. «Фактической базой их является вначале достаточные данные, которые содержатся в первичных материалах, поступивших к следователю, и служат основанием для возбуждения дела, а затем, фактические и иные данные, полученные следователем в ходе и условиях первоначального этапа расследования»¹.

Специфическая природа исходной следственной ситуации позволяет выделить следующие ее признаки: 1) объективность; 2) системность; 3) многофакторность; 4) динамизм².

Динамизм исходной следственной ситуации – это ее основной отличительный признак, позволяющий выделить данный тип следственной ситуации в системном ряду однородных криминалистических явлений. Динамизм исходной следственной ситуации во многом обусловлен действием фактора внезапности в расследовании криминального события.

Чаще всего под термином «внезапность» в литературе понимают способ и форму деятельности, а также отдельных действий субъекта. При этом авторы дифференцируют понятия «внезапность» и «неожиданность». По их мнению, внезапность есть способ действий с целью достижения результатов в расчете на неожиданность, неожиданность же – это следствие внезапности действий³.

Представляется более точной позиция Р.С. Белкина, раскрывающего диалектическую связь «внезапности» и «неожиданности». По его мнению, «неожиданность как следствие внезапности имеет еще одну форму проявления, не связанную с противоборством сторон в процессе расследования. Это – внезапность самого события, подлежащего расследованию, или неожиданность события как необходимое условие оценки достоверности результатов следственного действия. Психологические механизмы воздействия фактора внезапности в подобных ситуациях отличаются от механизмов ситуации противостояния. Они зависят от характера события, от роли в нем участников и проявляются в процессах восприятия, запечатления и воспроизведения в памяти информации о событии, в их особенностях, связанных именно с ролью и состоянием субъекта»¹.

Полагаем, что применительно к проблематике исходных следственных ситуаций уместнее говорить именно о факторе неожиданности, определяющем границы информационного поля, в котором протекает познавательная деятельность следователя.

По делам о преступлениях исследуемой нами категории дел исходные ситуации отличаются повышенным динамизмом. Связано это, в первую очередь, с необходимостью экспресс-диагностики наркотических веществ, а также детальной фиксации материальных следов деятельности наркопритона в ходе осмотра места происшествия.

Первоначальный этап расследования в криминалистике очень часто связывают с применением следователем версионного метода. По делам о преступлениях, связанных с деятельностью наркопритонов, на наш взгляд, следователь находится в зависимости от версии оперативного работника, непосредственно разрабатывающего наркопритон. Однако специфическая роль следователя, как организатора процесса расследования, все-таки определяет и процесс принятия им решений в исходных следственных ситуациях, и специфику процесса использования версионного метода.

Как известно, «процесс принятия тактического решения в исходных следственных ситуациях состоит из трех этапов. На первом этапе анализируется следственная ситуация и определяется цель тактического решения. Эти действия связаны, осуществляются практически одновременно. Первый этап – это уяснение тактической проблемы. На втором этапе следователь анализирует возможные варианты решения проблемы. Отобранные варианты способов деятельности оцениваются в зависимости от законченности, оптимальности и возможных результатов реализации тактического решения, у следователя формируется убеждение в необходимости реализации избранного варианта действий»¹.

Процесс принятия следователем тактического решения в исходных следственных ситуациях тесно связан с процессом выдвижения и проверки версий на первоначальном этапе расследования. Именно версионный метод позволяет произвести первоначальную реконструкцию события преступления. На данном этапе расследования пространственно-временная связь события в достаточной степени коррелирует с исходной следственной ситуацией, фактор времени еще не в той степени деформировал информационное поле, чтобы сделать его недоступным для познания. Поэтому успешное разрешение исходных криминалистических ситуаций во многом зависит от субъективных факторов, в частности, от способности следователя выдвигать версии, соответствующие реальной обстановке расследования.

В связи с изложенным, представляется не случайным, что проблему следственной версии исследовали многие авторы².

Все точки зрения по данному вопросу можно свести к трем позициям. Сторонники первой определяют следственную версию как «индуктивное умозаключение следователя в форме предположения, основанное на фактических данных о событии преступления и его отдельных обстоятельствах, подлежащее проверке по логическим правилам дедукции»¹.

Сторонники второй позиции характеризуют следственную версию как «строящуюся в целях установления объективной истины по делу интегральную идею, образ, несущий функции модели исследуемых обстоятельств, созданных воображением (фантазией), содержащей предположительную оценку наличных данных и выраженный в форме гипотезы»².

И, наконец, авторы третьей позиции определяют следственную версию как «обоснованное предположение субъекта познавательной деятельности (следователя), дающее одно из возможных и допустимых объяснений уже выявленных исходных данных (фактическая база), позволяющее на их основе, во взаимодействии с теоретической базой вероятностно (неоднозначно) установить еще не известные обстоятельства, имеющие значение для дела»³.

Существующие научные подходы к данной проблеме отражают различные стороны следственной версии. Первый подчеркивает логическую природу следственной версии; второй – рассматривает ее как модель; третий отражает вероятностный характер версии, подчеркивает ее информативную сущность. Представляется, что именно третий подход можно рассматривать в качестве концептуальной основы для настоящего исследования.

На основе анализа приведенных выше определений можно выделить следующие основные признаки следственной версии:

1. 
   Следственная версия есть предположение, гипотеза о факте, явлении, относящемся к расследуемому событию.
   
2. 
   Следственная версия – разновидность криминалистической версии, выдвигаемой и проверяемой следователем.
   
3. 
   Следственная версия имеет информационно-логическую природу, «… обеспечивая установление и исследование связей между сложными юридическими конструкциями, существующими в виде абстракций, отображающих конкретные «живые» факты объективной действительности»¹.
   
4. 
   Существует тесная взаимосвязь между следственными ситуациями и следственными версиями. Связующим звеном этих явлений является информативность, которая, являясь компонентом следственной ситуации, накладывает отпечаток на характер выдвигаемых версий.
   

Признавая значение метода моделирования в исследовании криминалистических явлений, на наш взгляд, тем не менее, трудно согласиться с позицией А.М. Ларина, рассматривавшего следственную версию как модель, а ее проверку – как «процесс мысленного эксперимента, результатом которого является знание не только о возможных обстоятельствах дела, но и об источниках фактических данных, которые могут подтвердить проверяемую версию»². При таком подходе не совсем понятно, что выступает в качестве объекта, «заместителем» которого является предложенная А.М. Лариным модель – следственная версия: или событие преступления, или информация о нем, или обстановка расследования? Нечеткость параметров такой «модели» делают ее непригодной для роли «претендента» на полноценного «заместителя» оригинала. Поэтому, на наш взгляд, называть процесс построения версий «мысленным моделированием» было бы методологически неверно.

Очевидно, что «процесс построения версий» как научная категория не совпадает по объему и содержанию с понятием «реконструкция события преступления». Под реконструкцией обычно понимают «…разновидность моделирования, заключающуюся в материализованном воссоздании первоначального облика, положения объектов. Хотя этот метод и связан с материальным воссозданием – он требует специфической мыслительной деятельности, включается в общую познавательную деятельность»¹.

По мнению С.Э. Воронина, позицию которого мы разделяем, реконструкция события преступления - одна из задач познавательной деятельности в процессе установления истины по делу, а версионный метод – один из инструментов познания в арсенале следователя. Таким образом, эти два понятия соотносятся друг с другом как «цель» и «средство»².

Для понимания природы и места версий в структуре исходных следственных ситуациях большое значение имеет классификация версий.

В криминалистической литературе существует множество критериев деления версий: по субъекту выдвижения; в зависимости от конкретности выдвигаемых предположений; по содержанию и эвристической направленности; по степени сложности внутренней структуры и т.д. В рамках настоящего исследования особый интерес представляет деление версий по функциональному признаку – на ретросказательные и предсказательные.

Большинство версий относится к первой группе, поскольку «… их эвристическая направленность имеет ретроспективный характер, а основная функция заключается в установлении обстоятельств прошлого. Опровержение или подтверждение этих версий осуществляется опосредованным путем с помощью выведения логических следствий и их последующего сопоставления с фактическими данными по уголовному делу. Но существуют и предсказательные версии, эвристические функции которых направлены на устранение фактов, существующих в настоящем или же ожидаемых в будущем. В отличие от ретросказательных, основной метод проверки предсказательных версий носит непосредственный, а не опосредованный характер и основан на прямом установлении предполагаемого искомого»³.

При расследовании преступлений, связанных с деятельностью наркопритонов, в зависимости от характера исходных следственных ситуаций, могут быть выдвинуты следующие версии:

1. 
   Наркопритон организовали случайные люди или «новички» в наркобизнесе. Это могут быть маргиналы и социопаты: алкоголики, психически больные, престарелые люди. А могут быть студенты и неработающая молодежь, у которых употребление наркотических средств на начальном этапе носит характер молодежной «тусовки», участники движений рейв- и техно-, роккеры и панки. Проведенные нами исследования в Алтайском крае показали, что лицами в возрасте 16-30 лет содержалось 76,6 % наркопритонов от общего числа всех изученных уголовных дел. По данным региональной общественной организации «Сибирская инициатива», представившей материалы по исследованию ситуации среди потребителей наркотиков в городах: Барнаул, Кемерово, Красноярск, Новосибирск в рамках проекта «RADAR-Сибирь»¹, аналогичная картина была выявлена и в указанных городах.
   
2. 
   Наркопритон является составной частью дилерской сети цыганской наркомафии. Как правило, цыгане арендуют либо покупают недорогие квартиры для организации наркопритона недалеко от основных точек реализации наркотических веществ. Такие наркопритоны, обычно, не отличаются хорошей конспирацией, но требуют от следователя нестандартных тактических решений в ходе расследования, о чем пойдет речь в следующей главе настоящего диссертационного исследования. Согласно проведенным нами исследованиям, на Алтае такие наркопритоны выявлены в 17,2 % от общего числа изученных уголовных дел.
   
3. 
   Наркопритон представляет собой «филиал» хорошо организованной сети с постоянно действующим наркотрафиком, системой обеспечения безопасности (так называемой «крышей»), с регулярным отчислением денежных средств в воровскую кассу – «общак». Такой тип наркопритонов представляет наибольшую общественную опасность и порождает весьма сложные ситуации расследования. По нашим данным, их число составило 0,3 % от расследованных уголовных дел.
   

Отмечая связь выдвигаемых версий с характером сложившейся следственной ситуации по уголовному делу, остановимся на классификации, которую предлагает Л.Я. Драпкин. Он различает ситуации тактического риска, конфликтные, проблемные, организационно-неупорядоченные и комбинированные¹.

В ходе проведенного нами социологического исследования установлено, что наиболее распространенными для изученной категории уголовных дел, возбужденных по деятельности наркопритонов, являются организационно-неупорядоченные ситуации (57 %), затем ситуации тактического риска (28 %) и конфликтные ситуации (15 %). Ситуации тактического риска чаще всего возникали на первоначальном этапе расследования данных преступлений и, по сути, являлись исходными следственными ситуациями. Организационно-неупорядоченные и конфликтные ситуации, чаще всего, возникали на дальнейшем и заключительном этапах расследования деятельности наркопритонов, и о них будет сказано ниже.

Важнейшей характеристикой ситуаций тактического риска является отсутствие решений, гарантирующих обязательный успех лицу, осуществляющему предварительное расследование. Высокая степень тактического риска связана с тем, что: 1) противодействующая деятельность ее субъектами направляется на объекты, которые являются носителями важной доказательственной информации; 2) суммарно ситуации тактического риска связаны преимущественно с воздействием на носителей идеальных следов: свидетелей⁵¹.

Ситуации тактического риска, возникающие при расследовании деятельности наркопритонов, как правило, связаны с уничтожением преступниками следов преступлений и их носителей.

Так, в ходе расследования уголовного дела хозяин квартиры – наркопритона в Ленинском районе г. Барнаула гражданин Шубин, ожидая следственного обыска, инсценировал пожар, уничтоживший все имущество и следы деятельности наркопритона².

По данной категории дел, как показывает проведенное нами исследование, высокая вероятность утраты доказательств существует и в силу воздействия преступников на свидетелей деятельности наркопритона. Это воздействие может быть как физическим, так и психологическим, причем оно усиливается к моменту окончания предварительного расследования и не прекращается на судебных стадиях. Вот почему ученые уже давно говорят о необходимости оперативного сопровождения в суде, одной из функций которого как раз и является обеспечение безопасности свидетелей³.

Конфликтные и организационно-неупорядоченные ситуации, чаще всего, возникают на дальнейшем и заключительном этапах расследования.

Деление этапов предварительного расследования на дальнейший и заключительный, на наш взгляд, имеет важное теоретическое значение, несмотря на некоторую условность такого деления. Дело в том, что границы между дальнейшим и заключительным этапами расследования нечетки, подвижны, поэтому могут быть установлены весьма приблизительно.

По мнению ученых, основная направленность дальнейшего (или как его еще называют - последующего) этапа состоит в последовательном доказывании, которое осуществляется в ходе проверки оснований обвинения, выявлении всех соучастников преступления, всех эпизодов преступной деятельности, установлении причин и условий, способствующих совершению преступления¹.

Очевидно, что условной границей между первоначальным и дальнейшим этапами расследования, при этом, выступает сформулированное и предъявленное лицу обвинение. Решение следственных ситуаций, возникающих на дальнейшем этапе расследования, конкретизируется в проблеме полного, объективного и всестороннего исследования всех обстоятельств дела.

Нами уже отмечалось ранее, что наиболее распространенными по исследуемой категории дел на дальнейшем этапе расследования являются организационно-неупорядоченные ситуации. Они, по нашему мнению, связаны с взаимодействием следователя и оперативного работника в процессе расследования деятельности наркопритона. По-прежнему, здесь сохраняется негативное соотношение полномочий следователя и органа дознания в лице субъектов ОРД, а также критериев оценки эффективности двух служб.

Практика выработала различные формы взаимодействия следователей и сотрудников оперативно-розыскных подразделений по расследованию деятельности наркопритонов. Основная проблема здесь состоит в том, что после «выставления» регистрационной карточки на раскрытие преступления у оперативного работника исчезает интерес, как мотивационное начало, к расследуемому уголовному делу. Дальнейшее взаимодействие следователя и оперативного работника проходит в рамках так называемого «оперативного сопровождения» предварительного расследования и отдельных поручений органу дознания. Наши исследования показывают, что оперативное сопровождение часто превращается в «фантом», существующий лишь в статистической отчетности ОВД. В реальности, самой эффективной и проверенной формой взаимодействия является деятельность следственно-оперативных групп по расследованию деятельности наркопритонов. Но даже у этой испытанной формы взаимодействия есть существенные недостатки.

Так, зачастую руководство объединенными следственно-оперативными группами поручается оперативным работникам, что противоречит требованиям уголовно-процессуального закона и совместным указаниям Генеральной Прокуратуры, ФСБ, МВД и ФСНП. Поэтому на практике такие группы называют оперативно-следственными, заранее отдавая пальму первенства в руководстве группой оперативному начальнику. Из этого и вытекает второе серьезное нарушение – несвоевременное и неполное информирование следователей о результатах оперативно-розыскных мероприятий, производство оперативными работниками задержаний, допросов подозреваемых и наиболее важных свидетелей без поручения следователя, в производстве которого находится уголовное дело. И третье нарушение – преждевременное прекращение либо резкое снижение интенсивности работы представителей оперативно-розыскных подразделений по истечении времени установления преступников «по горячим следам», хотя таковые оставались не установленными или установленными не полностью при наличии данных об участии в преступлении группы лиц.

Но самое серьезное нарушение – это то, что следственные подразделения находятся в реальном подчинении у органов дознания. Многолетняя нерешенность вопроса о судьбе следственного аппарата, упорная борьба правоохранительных ведомств за сохранение своего права распоряжаться этим острейшим инструментом уголовно-правовой политики со всей очевидностью лишь ослабляют вклад следствия в борьбу с преступностью¹.

Достаточно большое количество криминалистических ситуаций организационно-неупорядоченного типа возникает при расследовании деятельности наркопритонов в ходе так называемого информационного взаимодействия следователя и оперативного работника. Главная проблема информационного взаимодействия заключается в возможности производства информации, пригодной для нужд уголовного судопроизводства. При этом цели ОРД не могут быть зациклены исключительно на уголовный процесс, они простираются дальше. Цель – борьба с преступностью. Именно к ней, через уголовный процесс, и устремлена оперативно-розыскная информация.

По мнению отдельных авторов, «…информационное взаимодействие – это генерируемое потребностью достижения объективной истины по уголовным делам совместная, согласованная, целенаправленная деятельность субъектов ОРД и уголовно-процессуальной деятельности по производству информации о криминальном событии»¹.

Одним из самых проблемных аспектов информационного взаимодействия следователя и оперативного работника, приводящих к появлению ситуаций организационно-неупорядоченного типа, по нашему мнению, является проблема легализации оперативной информации. Это особенно актуально для исследуемой категории дел, где раскрытие преступлений осуществляется исключительно оперативным путем.

Существует мнение, что оперативный работник только представляет следователю оперативную информацию, обличенную в материальную форму (рапорты, справки, меморандумы, видео- аудиокассеты и т.д.), а уже следователь, используя оперативную информацию как результат оперативно-розыскной деятельности, легализует ее, придавая ей процессуальную форму. Мы разделяем позицию В.К. Зникина, критикующего данную точку зрения авторов².

Во-первых, кто рискнет передать секретные сведения следователю, нарушив тем самым закон о государственной тайне? Во-вторых, это невозможно, потому что в данном случае происходит подмена понятия «доказывание» понятием «использование результатов оперативно-розыскной деятельности в предварительном расследовании». Следователь, являясь лицом, самостоятельно направляющим ход расследования, в процессе расследования деятельности наркопритона использует оперативную информацию либо для формирования доказательств в общем процессе доказывания, либо в качестве ориентирующей информации. Легализацией оперативной информации занимается оперативный работник как лицо, непосредственно занимающееся сбором, получением и изучением оперативной информации, значимой для выявления, предупреждения и раскрытия деятельности наркопритона.

Таким образом, «…легализованной оперативной информацией в ходе предварительного расследования будет являться только та оперативная информация, которая закреплена в материальных носителях (справках, актах, технических средствах фиксации и т.д.) и передана в распоряжение следователя в установленном законом порядке»¹.

Следующую группу следственных ситуаций, возникающих в ходе расследования деятельности наркопритонов, составляют конфликтные ситуации. Их важнейшей особенностью по исследуемой категории дел является тактическое противодействие со стороны не только обвиняемых, подозреваемых, но и свидетелей. Основная причина – жесткая корпоративность лиц, страдающих наркозависимостью.

Так, практике известен случай, когда при расследовании подобных преступлений в г. Бийске время пребывания каждого свидетеля в кабинете следователя СО при Приобском РОВД члены наркогруппировки ограничили 15 минутами. Нахождение свидетелей в кабинете более 15 минут расценивалось как нарушение требований наркосообщества и являлось поводом для последующей расправы. Понятно, что в таких условиях говорить об эффективности допросов вообще не приходится.

Еще с большим противодействием правоохранительные органы сталкиваются тогда, когда имеют дело с хорошо организованным преступным сообществом, отлаженной системой безопасности.

Так, Алтайским краевым судом в 2001 году рассматривалось уголовное дело, возбужденное в отношении бывших сотрудников ОБНОН УВД г. Барнаула по ряду статей УК РФ, в том числе по ст. 232 ч. 2 УК РФ за организацию либо содержание притонов для потребления наркотических веществ, совершенные организованной группой.

Из фабулы дела: сотрудники ОБНОН, офицеры МВД, начав свою преступную деятельность со злоупотребления должностными полномочиями, создали хорошо отлаженную сеть наркопритонов под «крышей» ночных клубов г. Барнаула. Диапазон наркотических и психотропных веществ, находившихся в распоряжении преступной группы, был очень широк: от «экстази» до кокаина. Организация имела свои службы разведки и контрразведки, которые планировали и проводили акции возмездия, устрашения и физического устранения конкурентов по наркорынку. Преступная организация действовала в течение трех лет, пока ее члены не пристрастились к наркотикам и не стали совершать ошибки, позволившие выявить и раскрыть данное преступление. Уровень противодействия достиг своего апогея в ходе судебного разбирательства. В отношении свидетелей применялись шантаж и угрозы, а также прямое физическое воздействие. Судья Алтайского краевого суда Косилов Н.В., председательствующий в суде присяжных по данному уголовному делу, в телевизионной программе «Человек и закон» отметил, что правоохранительные органы впервые столкнулись с таким хорошо организованным преступлением, где бывшие и действующие сотрудники, обладающие опытом и специальными знаниями борьбы с незаконным оборотом наркотиков, использовали их с прямо противоположным вектором действия для создания мощной наркодилерской сети в г. Барнауле, и на определенном этапе преступной деятельности практически все ночные клубы г. Барнаула находились под контролем данной преступной группировки⁶¹.

Конфликтные следственные ситуации, возникающие в ходе расследования деятельности наркопритонов, актуализируют проблему обеспечения безопасности свидетелей как на заключительном этапе расследования, так и на судебных стадиях.

В условиях продолжающегося ухудшения криминогенной ситуации в стране свидетель по большинству уголовных дел, в том числе исследуемой категории, подвергается реальной опасности психологического и физического воздействия со стороны членов преступных групп. Причем эксперты международного сообщества все чаще отмечают случаи так называемого «назидательного (устрашающего)» насилия, когда какой-либо свидетель или его родственник могут быть убиты только для того, чтобы показать будущим возможным свидетелям, с какими последствиями им придется столкнуться в случае предоставления доказательств².

Следствием этого, как правило, является изменение в суде свидетельских показаний, ранее данных на предварительном следствии, либо отказ свидетеля от явки в судебное заседание.

Так, по данным Государственного комитета РФ по статистике, 34,8 % из 40 тысяч человек на вопрос об их предполагаемых действиях в случае, если они станут свидетелями преступления, ответили, что в правоохранительные органы об этом не сообщат³.

Исследование, проведенное Г.П. Минеевой, показывает, что воздействие на потерпевших и свидетелей имеет место чаще всего при рассмотрении уголовных дел в суде – в 62 % из числа изученных ею дел, на следствии – в 28 %, на следствии и в суде по одному и тому же уголовному делу – в 9 %, после суда – в 1 %¹. Именно поэтому в настоящее время особенно актуальна проблема разработки тактической операции «обеспечение безопасности свидетеля в уголовном судопроизводстве», призванной решать эти весьма сложные судебно-следственные ситуации.

Проблемы процессуального и организационного обеспечения безопасности участников уголовного судопроизводства уже неоднократно поднимались в научной литературе. При этом авторы предлагают различные подходы к решению этой проблемы.

Так, В.И. Андреев, анализируя практику правоохранительных органов в Республике Казахстан², отмечает, что практические работники там уже давно в отсутствие эффективной правовой базы применяют маскировку анкетных данных свидетелей в расследовании преступлений различной категории.

Например, в одном из уголовных дел были заштрихованы анкетные данные для всех свидетелей в протоколах следственных действий. Попытки подследственного и защитника узнать их данные на следствии не увенчались успехом, так как в обвинительном заключении данные этих лиц упомянуты не были.

Отмечая половинчатый характер указанных попыток обеспечить безопасность свидетелей, В.И. Андреев, в то же время, справедливо говорит о необходимости проведения комплекса мер, направленных на создание системы безопасности свидетелей, которая предполагает законодательное урегулирование данного вопроса, материально-техническое обеспечение, порядок и условия хранения секретной документации, механизм компенсации за причиненный вред свидетелю и т.д.³

Допрос свидетеля под псевдонимом в качестве одной из мер его безопасности в уголовном процессе предлагался и в отечественной литературе¹. Данные предложения нашли свое отражение и в ч.9 ст.166 УПК РФ, где также есть правила, допускающие, чтобы по мотивам безопасности потерпевшие и свидетели фигурировали в деле под псевдонимами.

Эти предложения, в свое время, встретили резкую критику многих авторов.

Так, А.М. Ларин отмечал, что подобные нововведения откроют «широкий простор для использования подставных свидетелей и других фальсификаций»². В.Н. Кудрявцев даже сравнивает дачу показаний под псевдонимом с судом инквизиции, где свидетели появлялись в масках³.

Бесспорно, маскировка анкетных данных или допрос свидетеля под псевдонимом порождают проблемы уголовно-процессуального плана. Прежде всего, такой допрос представляет собой, по сути, сокрытие источника доказательств, что даже позволило отдельным авторам говорить о существовании «тайны источника доказательств»⁴. Это сразу же ставит перед следователем и судьей вопрос о пригодности такого доказательства с позиции его допустимости (ст. 75 УПК РФ). Отсюда – логический вывод о необходимости внесения изменений в ст. 74 УПК РФ, предусмотрев замаскированный, в целях безопасности, допрос свидетеля в качестве источника доказательств. Необходимые корректировки придется внести и в статьи 215–222 УПК РФ, регламентирующие порядок окончания предварительного следствия. Появление на этом этапе следствия законспирированного источника доказательств неизбежно создаст проблему ознакомления обвиняемого со сведениями, полученными из него.

Для того, чтобы предложенная система защиты свидетеля эффективно заработала, необходимо обеспечить и судебное разбирательство механизмом расшифровки такого источника доказательств.

В связи с этим, считаем, что по каждому уголовному делу, особенно связанному с деятельностью организованных преступных групп, следователь и оперативный работник должны составлять секретные «литерные» дела на всех свидетелей, пожелавших остаться неизвестными. В таких делах, составленных по типу оперативно-поисковых (ОПД) в ОРД, должны указываться подлинные анкетные данные свидетеля, его псевдоним, заявление свидетеля, с просьбой законспирировать его участие в уголовном деле, отказ от участия, как в открытом, так и в закрытом судебном заседании, а также мотивы такого отказа. «Литерное» дело должно являться секретным приложением к обвинительному заключению и находиться в территориальном отделе уголовного розыска. Право знакомиться с «литерным» делом должно предоставляться только судье и прокурору, при даче последними начальнику СКМ территориального РОВД подписки о неразглашении секретных данных о законспирированном свидетеле¹. Ни о каком защитнике здесь не может быть и речи. Это вполне согласуется с требованиями ч. 4 ст. 5 Федерального закона РФ «Об оперативно-розыскной деятельности», ограничивающими доступ даже судье к информации о лицах, оказывающих содействие оперативным органам на конфиденциальной основе, хотя и несколько противоречит принципу состязательности в уголовном судопроизводстве (ст. 15 УПК РФ).

Допрос законспирированного свидетеля на предварительном следствии и в судебном заседании, по нашему мнению, может производиться только с его согласия. Поэтому трудно согласиться с мнением И.В. Смольковой, сравнивающей практику оглашения показаний в судебном заседании в присутствии таких свидетелей с указанием А.Я. Вышинского 1937 года о том, чтобы не вызывать агентов-доносчиков в суд, а ограничиться прочтением показаний, данных следователю, не называя фамилии осведомителей¹. Полагаем, подобная аналогия здесь неуместна, так как практика оглашения показаний того или иного участника уголовного процесса в его отсутствие или демонстрация видеозаписи такого допроса законом допускается и сейчас. И, хотя речь в данном случае идет о допросе под псевдонимом, полагаем, что право подсудимого на защиту при этом ни в коей мере не ущемляется, так как речь идет всего лишь о сокрытии источника доказательств, а не фактических данных, составляющих содержание доказательства и представляющих наибольший интерес для подсудимого, с точки зрения тактики его защиты. Гарантиями соблюдения права подсудимого на защиту при осуществлении указанной тактической операции в суде, на наш взгляд, являются прокурорский надзор и судебный контроль за законностью и качеством составляемых «литерных дел свидетелей», осуществляемые на всех стадиях уголовного процесса.

И, в заключении, необходимо сказать еще об одном классе криминалистических явлений – проблемных следственных ситуациях, возникающих в ходе расследования деятельности наркопритонов. По поводу выделения проблемных ситуаций в литературе было высказано мнение о некорректности именования их «проблемными». Авторы аргументируют свою позицию тем, что «в расследовании нет, и не может быть непроблемных следственных ситуаций: любая ситуация, с которой сталкивается следователь, вплоть до окончания расследования, может быть рассмотрена как проблемная»². В связи с этим, предлагается называть подобные ситуации «ситуациями познавательного типа»³.

Данную позицию, на наш взгляд, справедливо критикует С.Э. Воронин. Если следовать логике этих авторов, то нет смысла в классификационной системе выделять и конфликтные ситуации, так как бесконфликтного следствия практически не существует, а имеется лишь конфликт различной степени выраженности. Точно так же не было бы смысла выделять и ситуации тактического риска, так как риск утраты доказательств существует при расследовании любого уголовного дела. Поэтому любая следственная ситуация могла бы называться ситуацией тактического риска¹.

«Проблемная ситуация характеризует определенное психическое состояние субъекта, возникающее в процессе выполнения такого задания, которое требует открытия новых знаний о предмете, способе или условиях выполнения действия. В связи с этим, главным элементом проблемной ситуации является неизвестное, новое, то, что должно быть открыто для правильного выполнения поставленного задания, для выполнения нужного действия. Важнейшей характеристикой неизвестного как центрального элемента проблемной ситуации, в отличие от искомого как центрального элемента задачи, является то, что неизвестное в проблемной ситуации всегда характеризуется какой-либо степенью обобщения. Кроме того, важным элементом проблемных ситуаций, без которого невозможно их успешно разрешать, являются интеллектуальные способности познающего субъекта»².

Подчеркивая необходимость учета диалектики объективного и субъективного внутри проблемной ситуации, В.К. Гавло отмечает, что под ней необходимо понимать «сложившуюся в ходе расследования обстановку, характеризующуюся состоянием интеллектуального и иного порядка затруднений следователя, когда он не может в данный момент установить обстоятельства расследуемого события на основе имеющихся фактических и иных данных и встает перед необходимостью увеличить их объем посредством известного в целях решения задач уголовного судопроизводства»¹.

Из этих определений очевидно, что в основе любой проблемной ситуации, в том числе расследования деятельности наркопритона, лежит информационная неопределенность. Именно информационная неопределенность, на наш взгляд, является наиболее распространенной причиной следственных ошибок.

Природа таких ошибок по исследуемой категории дел заслуживает особого внимания.

Под следственной ошибкой в юридической литературе обычно понимается неправильное действие следователя, направленное по субъективному мнению на успешное достижение задач уголовного судопроизводства и объективно выразившееся в принятии решения, незаконность и необоснованность которого была отражена в процессуальном акте или судом².

Систематизируя следственные ошибки, одни авторы различают:

• 
  ошибки в доказывании, связанные с неполнотой предварительного расследования;
  
• 
  ошибки в оценке доказательств;
  
• 
  неправильное применение уголовного закона;
  
• 
  нарушение процессуального закона и ошибки в тактике расследования³.
  

По мнению других авторов, целесообразнее было бы следственные ошибки разделить на организационные и тактические⁴. Данная классификация представляется неполной, так как за ее пределами остаются гносеологические ошибки, возникающие в процессе познавательной деятельности следователя. Например, неправильная оценка им причинно-следственных связей между наблюдаемыми фактами в процессе осмотра места происшествия.

По нашему мнению, целесообразно выделять три группы следственных ошибок:

• 
  процессуальные;
  
• 
  организационно-тактические;
  
• 
  гносеологические.
  

Кроме того, для следственных ошибок всех видов присуще такое качество, как системность, которое проявляется в их взаимосвязи и взаимообусловленности. Ошибочное решение одних вопросов выступает в качестве непосредственной причины ошибки при решении других. При этом проблемные ситуации, порожденные процессуальной ошибкой, могут перерасти в следственные ситуации организационно-неупорядоченного типа, а в дальнейшем трансформироваться в гносеологическую ошибку.

Так, ошибка в промежуточном решении в исходной ситуации в форме воздержания следователя от нужного действия – избрания меры пресечения в отношении подозреваемого может привести к уничтожению им следов преступления (ситуация тактического риска), так как информационная неопределенность остается.

Факторы (условия) оказывают влияние на следственные ошибки опосредованно – через непосредственные их причины, являются, своего рода, «причинами причин». По отношению к непосредственным причинам тех или иных следственных ошибок факторы являются причинами более высокой общности. В связанной причинно-следственными отношениями цепи: следственная ошибка – ее непосредственная причина и фактор деятельности, - большое значение принадлежит установлению конкретных типичных ошибок и их непосредственных причин, что, в конечном итоге, позволит выйти на проблему факторов. Такова логика исследования проблемы следственных ошибок.

Как показали исследования, проведенные авторскими коллективами Института по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности еще в 1986 году, «одной их самых распространенных причин следственных ошибок в отечественной судебной практике является односторонность и неполнота расследования. Она выражается, чаще всего, в недоказанности существенных обстоятельств вины обвиняемого, события преступления и других элементов, образующих предмет доказывания. 67 следователей из 100 опрошенных (67 %) считали возможным направить дело с незначительными пробелами в исследовании обстоятельств дела, с тем, чтобы они были восполнены судом. Во многом сходный смысл имеет и установка многих опрошенных следователей (31 %) на возможность прекращения дела по нереабилитирующим основаниям при недоказанности виновности обвиняемого»¹.

По данным нашего исследования, односторонность и неполнота расследования, по-прежнему, остается основной причиной процессуальных и организационно-тактических следственных ошибок. Особенно обращает на себя внимание низкое качество планирования по уголовным делам. Именно планирование, то есть ясное предвидение того, что надо установить, доказать, и какие средства для этого использовать, предохраняет следователя от односторонности и неполноты. Бесплановость расследования порождает его односторонность тем, что мешает выдвинуть и проверить «менее вероятные» версии, хотя они, подчас, оказываются правильными, порождает увлечение одной версией. О широте распространения недостатков, связанных с выдвижением и проверкой версий, говорит тот факт, что указанные недостатки были выявлены по 2/3 всех дел с ошибками, причем, по 47,5 % дел не были выдвинуты и проверены все обоснованные версии, а по 41,7 % дел отмечено увлечение одной версией, при недостаточном внимании к другим. При опросе 100 следователей, 22 из них (22 %) не считали необходимым выдвигать все возможные по обстоятельствам дела версии, полагая, что можно ограничиться одной, наиболее реальной. Последнее явление крайне опасно, так как порождает предвзятое, тенденциозное отношение следователя к фактам, противоречащим «наиболее реальной» версии. В целом, случаи, когда следователь безмотивно отверг доказательства, противоречащие избранной им версии, составили 28,2 % к числу дел, по которым были допущены ошибки в оценке доказательств.

Причиной следственных ошибок является также неумение следователя формировать по уголовному делу комплекс доказательств, обеспечивающих установление истины. В сложной ситуации, когда подозреваемый из числа наркоманов колеблется в определении своей позиции, а доказательственный материал противоречив, некоторые следователи удовлетворяются любым признанием вины подозреваемым, в том числе таким, за которым явно просматривается попытка лица уйти от ответственности за более тяжкое преступление, либо самооговор. Так, возникает переоценка признания подозреваемого, которая, по результатам нашего исследования, составила 19,4 % от числа дел, по которым имели место ошибки, связанные с оценкой доказательств.

Данная проблемная ситуация особенно непредсказуема своими последствиями после вступления в силу УПК РФ и провозглашения им принципа состязательности, в том числе и в досудебном производстве.

Так, следственной практике Восточного РОВД г. Бийска известен случай, когда признание вины подозреваемым в совершении преступления, сопутствующего деятельности наркопритона, благодаря «гибкой» оборонительной тактике защитника, превратилось в оправдательное доказательство. Гражданин Власов, привлекаемый к уголовной ответственности по ч. 1 ст. 232 УК РФ за содержание наркопритона, кроме того, обвинялся в совершении преступления, предусмотренного п. «в» ч. 2 ст. 230 УК РФ «Склонение несовершеннолетнего к потреблению наркотических средств». Однако, в ходе судебного следствия, воспользовавшись тем, что у несовершеннолетнего Семенова в процессе освидетельствования диагностировались лишь признаки алкогольного опьянения, подсудимый Власов заявил, что оговаривал себя на предварительном следствии под давлением сотрудников ОБНОН. На самом деле из жалости он, якобы, давал Семенову не «анашу», а безобидный «насвай»^*. В итоге, эпизод со склонением несовершеннолетнего Семенова к потреблению наркотических средств был судом из обвинения исключен¹.

Описанное явление, т.е. завышенная оценка доказательственного значения признания вины, нередко порождает вредный стереотип доказывания, пользуясь которым, следователь упрощает свою задачу за счет неправомерного «закрепления» признания. После задержания и получения от подозреваемого «признательных показаний», эти показания повторяются и фиксируются в присутствии понятых (под видом «проверки показаний на месте», хотя необходимость и возможность такого следственного действия отсутствуют), записываются на магнитофон (под видом повторного допроса, хотя необходимость в нем также отсутствует, так как речь идет лишь о воспроизведении признания). В ряде случаев инсценируется «явка с повинной», то есть написание им (обычно из ИВС) обращения, содержащего признание вины, хотя такое признание уже получено на допросе. Все «приемы» подобного рода также создают иллюзию доказанности факта совершения преступления, хотя в действительности данный факт подтверждается только показаниями лица. В результате следователь утрачивает объективную возможность получения новых доказательств, если признание подозреваемого соответствует истине. О широте распространения незаконной практики «закрепления» доказательств с целью удержания допрашиваемого на занятой им позиции свидетельствует тот факт, что из 100 опрошенных нами следователей и дознавателей за допустимость указанной практики высказались 68, то есть 68 %.

Противоположный недостаток – переоценка показаний потерпевшего – также объясняется стремлением следователя уйти и от проблем доказывания ценой минимальных усилий. Это явление закономерно приводит к замалчиванию доводов обвиняемого, выдвинутых им в пользу своей невиновности. Данное явление имеет еще большее распространение: недооценка следователем отрицания обвиняемым своей вины составила 34,7 % ошибок в оценке доказательств. Как первое, так и второе явления одинаково опасны, так как порождают необъективность, тенденциозность, особенно в условиях состязательного досудебного производства.

Аналогичное происхождение имеют и многочисленные случаи переоценки заключений экспертов, которые, вопреки требованиям ст. 87 УПК РФ, следователем не проверяются и которым нередко придается привилегированное значение, по сравнению с другими доказательствами. Вследствие этих причин, совокупность доказательств, на которые опирается следователь, принимая то или иное процессуальное решение, оказывается внутренне не согласованной, противоречивой.

В ходе проведенного нами исследования все эти вопросы подробно изучались, и в делах со следственными ошибками было выявлено достаточно много процессуальных нарушений.

Например, не проводилась экспертиза, когда это являлось обязательным, в 14 % случаев, а вместо химической экспертизы по наркотикам в 11 % случаев дознаватели ограничивались справкой предварительного исследования; в таком же числе случаев обвиняемый не был ознакомлен с заключением экспертизы, или это ознакомление не было оформлено надлежащим образом, в связи с чем обвиняемый не мог использовать предоставленные ему права, что в условиях состязательного процесса является грубейшей процессуальной ошибкой. В постановлении о привлечении в качестве обвиняемого не излагались фактические обстоятельства деяния, вменяемые ему в вину (12 %), хотя п. 4 ч. 2 ст. 171 УПК РФ содержит исчерпывающий перечень обстоятельств, подлежащих установлению. Не оформлялась надлежащим образом выемка наркотических средств и психотропных веществ, а также иных вещественных доказательств, что в дальнейшем подрывало доверие к результатам данного следственного действия и заключениям экспертиз (64 %).

Если процессуальные и организационно-тактические ошибки являются результатом неправильно разрешенных организационно-неупорядоченных следственных ситуаций и ситуаций тактического риска, то гносеологические ошибки являются следствием неправильно разрешенной проблемной ситуации. Однако специфика познавательной деятельности следователя и, прежде всего, ее жесткая процессуальная регламентация, обусловливает диалектическую связь всех трех видов ошибок.

Так, низкое качество планирования по уголовному делу порождает ошибки организационно-тактического плана; это приводит к увлечению одной версией, при недостаточном внимании к другим, что порождает гносеологические ошибки; и, в конечном итоге, совершаются процессуальные ошибки, связанные с необоснованностью и немотивированностью принимаемых процессуальных решений.

Гносеологические ошибки следователя могут иметь место при формулировании экспертного задания и неправильной оценке заключения эксперта. Гносеологические следственные ошибки иногда являются и результатом нарушения следователем основных законов формальной логики. Логические ошибки, как разновидность гносеологических, могут иметь место, например, при назначении объективно неоправданных экспертиз.

В ходе проведенного нами исследования выявлена тенденция у следователей к приданию заключению эксперта преимущественного значения, по сравнению с другими доказательствами. В результате такого подхода некоторые следователи не замечают дефектов в заключениях экспертов. Между тем, в ходе исследования выявлены случаи противоречий между исследовательской частью заключения и выводами эксперта, на которые следователь не реагировал (17,5 % от общего числа ошибок при оценке и использовании результатов экспертизы). Во многих случаях (52, 5 %) следователи не пытались устранить противоречия между заключением эксперта и другими доказательствами. Не всегда учитывается различие между вероятным и категорическим заключением – в 25 % случаев следователи придали вероятным выводам эксперта значение категорических, что, в дальнейшем, приводило к принятию необоснованных решений.

В частности, было необоснованно отказано в возбуждении уголовного дела в отношении Брунова и Чертова следователем Краснофлотской прокуратуры г. Хабаровска на основе актов судебно-медицинских исследований трупов, содержащих экспертную ошибку. Во-первых, не был установлен факт наступления смерти гражданина Кривенцова в результате передозировки; во-вторых, судмедэксперт не обнаружил при исследовании трупа следы укола наркотиков в подъязычную вену и пришел к выводу, что смерть второго потерпевшего Селезнева наступила в результате приступа ишемической болезни сердца.

Впоследствии прокурор Краснофлотского района г. Хабаровска отменил постановление об отказе в возбуждении уголовного дела и возбудил уголовное дело в отношении Брунова и Чертова, так как появились данные, что в результате распространения ими в г. Хабаровске, так называемого, «грязного» героина наступила смерть еще шести человек в различных районах города, в том числе трех человек – в постоянно действующем наркопритоне Краснофлотского района.

Очевидно, следователь прокуратуры не увидел системы в наступивших смертях Кривенцова и Селезнева, хотя внешний вид потерпевших не вызывал сомнений в их химическом отравлении. Отсутствие мотивации в установлении истины по делу привело к тому, что следователь вполне удовлетворился «халтурным» актом исследования трупов, положив его в основание отказа в возбуждении уголовного дела. Четыре уголовных дела впоследствии были объединены в одно производство¹.

Проведенные нами исследования также показали, что достаточно распространены случаи, когда не назначаются экспертизы, хотя они являются обязательными по закону (ст. 196 УПК РФ). Наряду с этим, выявлены многочисленные случаи (14 % от общего числа дел с ошибками) возвращения дел прокурором на дополнительное расследование, в связи с непроведением экспертиз, которые являлись фактически необходимыми. Среди них непроведение судебно-биологической экспертизы составило 13 %, психолого-психиатрической – 12 %, судебно-медицинской экспертизы живых лиц – 9 %. Эти данные показывают, что следователи и дознаватели далеко еще не в полной мере используют арсенал науки для установления истины по делу и, по всей видимости, недостаточно представляют себе ее возможности.

Успех экспертного исследования во многом зависит от взаимодействия следователя с экспертом. Последний должен располагать всей необходимой исходной информацией, всеми объектами, содержащими нужную информацию, а следователь должен четко представлять себе программу экспертного исследования, ибо без этого он не сможет правильно сформулировать экспертное задание, а также выдвинуть и проверить все экспертные версии. Решение этой задачи существенно усложняется, когда происходит своеобразное «сужение» информационного поля эксперта, навязывание ему следователем своей, порой неправильной версии.

Подводя итог сказанному, необходимо отметить, что приведенный нами перечень криминалистических ситуаций, возникающих в ходе расследования деятельности наркопритонов, далеко не исчерпывающий. Здесь были приведены лишь типичные ситуации, определяющие направление познавательной деятельности следователя и оперативного работника.

Перейдем к исследованию другого класса криминалистических явлений – уголовно-процессуальных ситуаций, возникающих в ходе расследования деятельности наркопритонов.

3.