Р.Малиновский - Солдаты России. Первая Глава первая
 Скачать 0.7 Mb.
|
|
Глава шестая 1 Прошло десять дней. Отдохнувший батальон снова получил приказ выдвинуться на передовую линию, на этот раз на смену третьему батальону, что располагался в районе Круглиннен. Дорога шла заснеженным лесом, потом по голому полю севернее высоты с тригонометрической вышкой — ее называли «153 с половиной». Несколько раз попадали под луч прожектора и останавливались, замирали на месте, некоторые солдаты успевали лечь. Казалось, что прожектор очень близко, прямо под самым носом. Он тщательно облизывал все бугры, хутора, особо внимательно ощупывал дороги, старался достать до низин, но ему это удавалось плохо. Артиллеристы послали по позиции прожектора несколько батарейных очередей. Прожектор сразу закрыл жалюзи, но где-то далеко зажегся второй, очевидно, для того чтобы отвлечь огонь на себя. Батальон двинулся дальше, озаряемый лишь светом бледной зимней луны. Миновали перелесок с двумя курганами и вступили в Круглиннен. На западной окраине местечка, примыкающей к большому озеру, произошла смена. Пулеметчики выбрали небольшой холм, отрыли на нем траншеи, устроили пулеметные гнезда. Тут же за холмом был вырыт глубокий блиндаж. Его покрыли двумя накатами бревен, примерно на метр засыпали землей, внутрь натаскали сена, и блиндаж превратился в укрытие от артиллерийского огня. Заняли пулеметчики и два крайних домах на берегу, в них они располагались днем, отогреваясь в тепле. Из одного дома в широкое окно хорошо была видна пулеметная площадка и широкая снежная гладь озера, западный берег которого занимали немцы. Весь восточный берег охранялся с нашей стороны казачьим полком, а кто занимал оборону в районе Круглянкен, Езеровскен — пулеметчикам не было ведомо. Все дома в местечке были основательно обшарены солдатами сменившегося батальона, все здесь было уже съедено, лазить по чердакам, подвалам и сараям было бесполезно. Поэтому пулеметчики отсиживались в своем доме с широким окном. Из-за озера изредка постреливала артиллерия; огонь был малоприцельный и малоэффективный — на него почти никто не обращал внимания: лишь кое-кто слегка кланялся шипению пролетавших над головой снарядов. Убивали время как могли. Все истории и небылицы были пересказаны, карты совсем истрепались, но в них продолжали играть. Играли в «двадцать одно» — на сахар, куски которого уже почернели, округлились от частого перехода из рук в руки. Тогда была изобретена игра «вшивые бега», вызывавшая большой интерес и веселье. В центре чистого листа белой бумаги обводился кружочек, так сказать старт для «рысаков», затем с помощью иголки с ниткой и привязанного к ней карандаша на бумаге, как циркулем, наносился большой ровный круг — это финиш. Каждый участник игры ловил у себя самую бойкую вошь, клал ее одновременно с другими партнерами в центральное маленькое колечко и с волнением ждал, какая вошь раньше всех выползет за внешний круг, она считалась победительницей. Многие насекомые уже имели известность и специально откармливались владельцами собственной кровью, а вообще лучше «бегали» голодные вши, сытые были ленивы и малоподвижны. На каждую вошь ставилась определенная ставка, так что получался настоящий «тотализатор». Игра оказалась на редкость азартной. Сколько было споров, если, положим, две или три вши одновременно достигали финиша. Поэтому из беспристрастных зрителей обычно назначалась судейская коллегия и главный судья: бега как бега — по всем правилам. Однажды, когда над столом сгрудилась целая гурьба солдат, увлеченных этой игрой, с неприятельского берега внезапно выстрелила пушка, поставленная, очевидно, на прямую наводку. Немцы, должно быть, выследили, что в доме скапливаются люди. Снаряд попал в стену, чуть выше окна, с треском и грохотом разорвался. Стекла и рамы вылетели; сильно, как маятник, закачалась лампа, висевшая над столом; все обволокло дымом и пылью, послышались стоны и крики раненых. Больше пушка не стреляла. Ванюша, дежуривший у пулемета и наблюдавший всю эту картину, бросился в дом. Оттуда уже выносили пострадавших. Ванюша оцепенел от ужаса, вообразив, что убиты Митрофан Иванович, Душенко и Бильченко. Его даже стошнило. Но они, к счастью, были живы и здоровы, хлопотали об эвакуации раненых. Пришлось переселиться из дома в блиндаж. Хотя там и холоднее было, но зато надежнее. От блиндажа к дому прорыли ход сообщения и по нему все-таки ходили туда греться. Комнату, в которую попал снаряд, забили и не заглядывали в нее — тяжело было вспоминать происшедшее. За домом во дворе располагался прочный, выложенный из гранита свинарник. Свиней, конечно, давно не было, а ездовой Аким Кагла держал там своих вьючных лошадей. Кормил он их хорошо — свежим сеном, но все-таки все время старался раздобыть овса (баловал Аким свою любимую пару гнедых...). Однажды в поисках овса он забрел на ближайший хутор, расположенный на высотке недалеко от Круглянкен. С ним увязался в этот раз Ванюша, который тоже очень любил лошадей и часто приносил им выигранный на «бегах» сахар. Аким и Ванюша, к своему удивлению, обнаружили, что хутор обитаем. В нем оказалась старая-престарая немка. Не эвакуировали ее, очевидно, потому, что она уже не могла ходить. Обычно немцы при своем отступлении оставляли пустые села и хутора, все население уходило, часто бросая имущество и живность: кур, гусей и даже свиней, которых солдаты быстро прибирали к рукам для своих потребностей. Со старухой оказалась девочка лет двенадцати — четырнадцати, ее внучка. Как выяснилось, она осталась, чтобы ухаживать за бабушкой. Девочку звали Эльзой. Вдвоем они заперлись в доме, никого не пускали, а тем, кто стучал и пытался войти, старуха грозила большой суковатой палкой с окованным концом и острым железным шпилем. Девочка в это время прижималась всем телом к бабушке и смотрела в окно большими испуганными голубыми глазами. Также нелюбезно встретила старуха Акима и Ванюшу. Те, конечно, ни о чем дурном и не помышляли. Но как объяснить это старухе? Подошли солдаты из шестой роты, остановились рядом. — Чего вы с ними цацкаетесь? Это же немцы, мать их за ногу. Аким, человек строгих правил, спокойный и степенный, не выдержал: — Немцы! Вы что же, со старухами да детьми воевать пришли?! А ну-ка, давайте отсюда, чтобы духу вашего не было. Вояки! Хутор на участке пулеметчиков, и чтобы вы больше здесь не показывались. — Ладно, ладно, — пробурчал один из солдат. — Жратвы здесь нет, провались ты со своей старухой. И пехотинцы ушли восвояси. Когда вернулись в батальон, дядя Аким сказал Ванюше: — Голодные ведь немки-то. На-кась, снеси им хлеба и сахару. Если не впустят в дом, оставь на подоконнике — заберут. Ванюша так и сделал. А наутро он отнес котелок каши, кусок хлеба и тоже оставил на подоконнике. Старуха приветливо помахала рукой, а Эльза даже улыбнулась. Так пулеметчики взяли шефство над старухой и девочкой, оберегали их от всяких посягательств солдат из других рот. Толя и Ванюша все время носили на хутор пищу. В конце концов старуха стала впускать их к себе, а Эльза даже подружилась с ребятами. Неожиданно наступила оттепель. В окопах на низких местах стала выступать вода. Неприятнее всего было то, что вода появилась в блиндаже. Пришлось сбить из досок пол, положив его на бревна. Но вода прибывала, и пол в конце концов всплыл. Вскоре он так поднялся, что до потолка оставалось каких-нибудь аршина полтора, не больше, — еле влезешь в блиндаж при артиллерийском обстреле. Начальство надумало взять крепость Летцен и назначило наступление. Второй батальон с пулеметчиками должен был овладеть населенным пунктом Косухен, расположенным на высотах за болотом. Решили, что пулеметчики выдвинутся вперед и огнем своего оружия перережут колья в проволочных заграждениях за каналом, вслед за этим саперы проделают проходы, а пехота после артиллерийского обстрела при поддержке пулеметного огня на рассвете пойдет в атаку. Так и было сделано. Но за каналом немцы встретили атакующих сильным пулеметным огнем и заставили залечь в болоте перед проволочными заграждениями. Было много убитых и раненых. Уцелевшие всеми силами старались вдавиться в оттаявшую землю, чтобы как-то спастись. Так пришлось пролежать в болоте весь день. Было не до атаки. Грудь и живот у всех в болотной жиже, а спина притрушена снегом. Холодно, мокро, одиноко, и смерть витает вокруг. Вечером, пока не взошла луна, по приказу стали отползать назад за канал. Трудно было оторваться от болота: мороз стал крепчать и шинели вмерзли в грунт. Но все же удалось отползти. С горечью подсчитали потери. Из пятнадцати пулеметчиков — трое убиты и четверо ранены. Шестая рота потеряла почти половину состава. Так закончилось декабрьское наступление на крепость. На смену елисаветградцам пришел 255-й Аккерманский пехотный полк, а елисаветградцев отвели в Видминен на отдых. Солдат оттирали денатуратом и давали пить пивные дрожжи, все же у многих пошли чирьи. Получили подарки, привезенные от благодарного населения Российской империи к рождеству. Опять — кисеты, махорка, пряники. Некоторым попали шерстяные, ручной вязки, носки и варежки. Всем выдали ватные брюки и телогрейки — снова готовили полк к наступлению. Наступать учили на Масучовкен и на высоту 163.2 — через условный канал. Эти занятия наводили солдат на тяжелые думы. Никто не верил в успех будущего наступления на сильную оборону, состоявшую из хорошо укрепленных обводов крепости Летцен. К тому же система Мазурских озер облегчала немцам оборону. Но начальство упорно стремилось взять крепость. В начале января 1915 года полк получил пополнение. Пришли новобранцы недавнего призыва. Ванюша и Толя были этому очень рады. Они теперь почти совсем не отличались от молодых солдат и по праву бывалых даже учили их уму-разуму. Полк выступил в район станции Шедлискен, сменил левый фланг аккерманцев и подготовился к наступлению вдоль железной дороги на Летцен. Во время атаки перешли через канал и, встретив несколько широких полос проволочных заграждений, сильный артиллерийский и пулеметный огонь, дальше не продвинулись. Понеся большие потери, ночью отошли в свои окопы, залезли в блиндажи, вырытые под насыпью железной дороги. Наступление больше не возобновлялось. На фронте наступило затишье, даже прожекторы по ночам не освещали расположение русских. Выпавший обильный снег навсегда похоронил следы нелепейшей операции. 2 «Солдатский вестник» не переставал разносить новости. Ходили слухи, что вот-вот начнется отступление. А все признаки того, что так и случится, были налицо: артиллерия вдруг снялась с позиций и по железной дороге отправилась в тыл, эвакуировались склады. И действительно, в конце января русские войска ни с того ни с сего начали отходить, причем без всякого нажима со стороны противника. В одну из ночей тронулись в обратный путь и елисаветградцы. Поговаривали, что где-то далеко на правом фланге наши не выдержали натиска противника, вот и остальным приходится отступать. Полк свернулся в колонну и, прикрываемый четвертым батальоном с пулеметным взводом и батареей артбригады, теперь уже шестиорудийной (два орудия из каждой батареи взяли на Кавказский фронт, так как началась война против турок), пошел на знакомый уже Видминен. Лошади пулеметной команды хорошо отдохнули, поправились на немецком овсе и теперь резво несли пулеметные и. патронные двуколки по глубокому снегу, обильно потея и покрываясь пеной. Пулеметчики еле поспевали за двуколками. Пехота тоже шагала ходко. Но все были хмурые и унылые: как-никак, а отступают... * * * Прошли Видминен, затем Масучовкен, Вронкен, Дунейкен, Маргграбово и Велишкен, Рачки. При переходе границы Аким не преминул ввернуть: — Я ведь говорил, что не будет путя, вот и топаем назад. И в досаде «пошевелил» вожжами свою дружную пару гнедых. В Рачках был большой продовольственный склад. Эвакуировать его по железной дороге не успели, поэтому начальство решило раздать продовольствие войскам. Всех солдат на пять суток вперед снабдили носимым запасом продовольствия. И все же на складе стояло еще много штабелей из ящиков с мясными консервами, много мешков муки, крупы и сахарного песка. — Берите, — распоряжались интенданты. — Все равно, если что и останется, обольем керосином и подожжем. Пусть сгорит, а немцам не оставим. Все нагрузились банками, как могли, насыпали сахара полные сухарные мешочки. Ванюша с Толей ели сахарный песок деревянными ложками прямо из полного котелка и, наевшись до отвала, запивали его холодной водой. К вечеру оставили Рачки, в которых полыхали склады, и пошли на Яблоньске. Второй батальон с пулеметным взводом и четвертой батареей перед Яблоньске занял оборону, чтобы прикрыть отход полка на Августов. Опять наступила оттепель, и в выбоинах разбитой дороги скопились лужи мутной воды, перемешанной со снегом и грязью. Наутро противник, преследуя наши отступающие войска, встретил сопротивление второго батальона. Заняв своими наблюдателями высоту у южной окраины Суха Весь, немцы открыли свирепый артиллерийский огонь по Яблоньске. Особенно сильно били по району костела, где как раз находились позиции пулеметного взвода. Но последовавшая за этим атака была отбита главным образом огнем пулеметов. Помогла в отражении атаки своим метким шрапнельным огнем и четвертая батарея. Так весь день второй батальон успешно удерживал рубежи. Вечером, уже в темноте, ему на смену пришли сибирские стрелки, которые отходили со стороны Лык, а батальон двинулся вслед за своим полком на Августов. Ночь была темная, тучи низко нависли над землей. Тяжело было идти по разбитой дороге. Ничего не стоило провалиться выше колена в глубокие выбоины, наполненные холодной жижей... Измученные, усталые, то и дело останавливаясь и выжидая, когда идущие впереди снова двинутся, солдаты подошли к окраинам Августова. Людей было всюду набито полно, и стоило огромных усилий втиснуться в хату, чтобы хоть чуточку обогреться; выбраться из хаты, чтобы не быть задавленным, было еще труднее. Ванюшу и Бильченко так давили и прессовали в доме, отведенном пулеметчикам на ночлег, что они удивлялись, как остались целы. Еще больше нагрелись и напарились, когда надо было выбраться из этой спрессованной солдатской массы. Ванюша даже почувствовал боль в животе, очутившись на улице. Уже рассвело, когда полк начал медленно перебираться через Августов в военный городок у железнодорожной станции. Настроение у всех было отвратительное. Со всех сторон слышалось: — Окружил нас немец как пить дать. — Верно, братцы, гибель нам всем. — Может, обойдется... — Куда там, и хоронить некому будет. Особенный страх испытывали обозники. Они собирала в кучи трофейное барахло, сбрасывая его с повозок, обливали керосином и жгли на казарменном плацу. Тревожные мысли обуревали и Ванюшу. «В плен попадать никак нельзя, — думал он, — немцы обязательно расстреляют как добровольца». И Ванюша твердо решил: если все будут сдаваться, то он заберется на самый верх какой-нибудь ели и там будет сидеть и отбиваться до последнего. На казарменной площади скопилась вся 64-я пехотная дивизия — 253-й Перекопский, 254-й Николаевский, 255-й Аккерманский и 256-й Елисаветградский пехотные полки и 64-я артиллерийская бригада. Начальник дивизии генерал-майор Жданко со своим штабом оказался «проворнее» всех — их и след простыл. Среди солдат шли разговоры о том, что командиры полков спорят, кому вступать в командование дивизией. В конце концов эту обязанность возложили на командира 256-го Елисаветградского пехотного полка полковника Мартынова... К вечеру в окружении оказалось очень много войск: тут были 2-й Сибирский стрелковый корпус, 26-й армейский корпус, 20-й армейский корпус — так выходило по «Солдатскому вестнику». Солдат покормили жирной и горячей вермишелью — все наелись и согрелись. Вечером двинулись через железнодорожную станцию на перешеек между озерами Студенично и Беле. В этом районе елисаветградцы сменили 109-й Волжский пехотный полк. Смена проходила под сильным пулеметным огнем наседавшего противника — все время слышался треск разрывных пуль. Мороз заметно крепчал, и в неглубоких окопах, вырытых в песчаном грунте, было очень холодно. Холодный песок попадал за воротник и ледяными струйками катился по спине. Второй пулемет расположился в окопчике у самой шоссейной дороги — пулемет был точно наведен на шоссе. Пулеметчики знали, что там никаких препятствий нет и во тьме противник мог легко подойти к нашим позициям. Надо было быть особенно бдительными, и пулеметчики напрягали зрение и слух, чтобы хоть что-нибудь увидеть и услышать в густой черной мгле. Бильченко раздобыл у ксендза в Студенично большой тулуп, крытый серым солдатским сукном, надел его поверх шинели и уселся в окоп, посадив к себе между колен Ванюшу. Ванюша держал руки на спусковом рычаге затыльника пулемета — стоило только нажать, как сразу пулемет застрочит. Душенко, Козыря, Толя и Митрофан Иванович расположились тут же в окопе. Кутались в свои шинелишки, дрогли и, стараясь хоть немного согреться, плотнее прижимались один к другому. Немцы действовали напористо, рассчитывая сломить сопротивление русских, пока те еще не организовались, пока в русском лагере — они это знали — царит нервозность, которая может легко перейти в панику, Но не тут-то было: русские оборонялись упорно, и сломить их не удалось, а сил у немцев, видимо, все же не хватало. Среди ночи, ближе к рассвету, немцы открыли сильный артиллерийский и пулеметный огонь. В лесу грохот снарядов и характерный звук разрывных пуль увеличивались эхом. Гудел и гремел лес, наводя страх на людей. Затем по шоссе пошла в атаку немецкая кавалерия. Цоканье массы копыт, сыплющиеся из-под подков искры, шум, крики людей и храп лошадей... Когда немцы приблизились на верный выстрел, Ванюша инстинктивно, не отдавая отчета в своих действиях, нажал на спусковой рычаг, и пулемет ровно застрочил, обдавая надульник клубком пламени. Огонь был очень метким; слышно было, как тяжело, со ржанием, падают лошади, стонут люди. Некоторые скатывались в стороны с насыпи шоссе. А вот несколько коней со всадниками упали за траншеи; кони в предсмертных судорогах дергали ногами и головами, били копытами своих всадников в высоких шапках и черных пелеринах «гусаров смерти». Слева и справа трещали винтовочные выстрелы. Ударила четвертая батарея, поставленная на прямую наводку — она била вдоль шоссе картечью. Атака была отбита с тяжелыми для германской кавалерии потерями, раненых добивал крепкий мороз: они просто замерзали. Пулеметчики растерянно наблюдали эту страшную картину. И все это сделал пулемет, его меткий огонь, страшная косящая сила! Ванюшу обступили товарищи, наперебой жали руки, а Митрофан Иванович с заметным волнением произнес: — Ну, молодец! Вовремя открыл огонь, прямо спас все дело. — Молодец, молодец, Ванюша! — хором подтвердили пулеметчики, а Бильченко, еще крепче обняв Ванюшу, плотнее закутал его широкими полами тулупа. Только теперь Ванюша начал немного понимать, что произошло и какую роль он сыграл в этом деле. У него на душе стало как-то теплее, сердце от радости стучало чаще, из-под шапки тонкими струйками скатывался пот. Мелькнула мысль: «Ну, теперь, конечно, меня немцы расстреляют, если возьмут в плен». Но Ванюша сразу же отогнал эту мысль, — вернее, она сама быстро растворилась в радостном ощущении победы. Ванюша смотрел на макушки высоких елей, покрытых густым инеем, и улыбался. Днем немецкая пехота повторила атаку, но она также была отбита. Солдаты сидели в неглубоких окопах, никто не хотел их углублять, тем более что нужно было долбить дно окопа кирками и ломами — а где их взять? Солдаты очень не любят носить кирки-мотыги, а предпочитают им маленькие лопаты. Было холодно и голодно, доедали последние консервы, уже двое суток ничего горячего во рту не было. От этого становилось еще холоднее, холод чувствовался даже где-то внутри, в животе. Что будет дальше? Уже три дня идут бои, трещит и гремит лес. А выхода из окружения пока не видно. В ночь на пятые сутки поступил приказ: батальону ночью отойти через лес к перешейку озер Сайно и Езёрко и удерживать этот перешеек в течение целого дня. Шли, пробиваясь по лесным тропам и дорожкам. Остановились у топографической вышки с отметкой 127.2. Пулеметчики устроились в железнодорожной будке, приспособив подвал для стрельбы. Часам к десяти утра перед фронтом батальона появились немецкие дозоры. После редкой перестрелки они скрылись в лесу, и до вечера противника не было слышно. Вечером батальон двинулся на юго-запад, сначала по шоссе, а потом вдоль насыпи железной дороги. Ночь была темная, курить запретили, только на привалах солдаты потихоньку потягивали цигарки, запрятав их в рукава шинелей. Куда шли — никто ничего не знал, кое-кто говорил, что немецкое окружение прорвано у той самой железной дороги, вдоль которой двигался батальон, другие утверждали, что немцы перерезали шоссе и заняли уже городок Липск, возвышавшийся, как крепость, над болотистой равниной. Никто не мог точно сказать, где противник и сколько его. Знали только, что две наши колонны пытались выйти из окружения. Но удалось ли им это, было неизвестно. Шли всю ночь. Митрофан Иванович Шаповалов приказал седьмому номеру Мешкову посадить на свою лошадь Ванюшу, а сам уступил коня Анатолию. Ванюша испытывал блаженство, усевшись в драгунское седло и придерживаясь рукой за переднюю луку. Задремал, а потом и вовсе заснул, качаясь в седле как маятник. При крутых спусках он просыпался, потом снова его одолевал сон. Все устали неимоверно, почти пять суток не спали, если не считать тех немногих случаев, когда удавалось вздремнуть часок-другой, сидя или лежа на хвое у костра. Многие так старательно грели ноги у огня, что потом при ходьбе у них выкрашивались перегоревшие подошвы сапог. Чем только ни приходилось обертывать дырявую обувь, защищая ноги от мороза. Так унылая колонна людей подошла утром к местечку Домброво, которое до отказа было набито сибирскими стрелками. Начальство между собой договорилось, и сибиряки в своих кухнях приготовили для елисаветградцев борщ и кашу. Обед был на славу, все жадно поели и, до предела набившись в теплые хаты, прямо стоя засыпали — упасть было невозможно, так плотно друг к другу стояли люди. Все же пулеметчикам повезло, они зарылись в солому в сарае и спали лежа: кто под попонами, кто под брезентом, а Ванюша, Бильченко и Душенко под тулупом, который они теперь берегли как зеницу ока. 3 На другой день двинулись на Новый Двор. Там встретили свежив силы, подошедшие после разгрузки с эшелонов от крепости Гродно, и вместе с ними перешли в наступление на Липск — нужно было выручить окруженный где-то северо-западнее города 20-й армейский корпус. О величине этих свежих сил представления никто не имел. Поговаривали, что подошел корпус, специально подготовленный генералом Санлецким, известным живодером и мордобойцем. Ходили достоверные слухи, что бил он самолично не только солдат, а и господ офицеров, под которыми, конечно, понимались прапорщики и произведенные из них подпоручики. Генерал знал, кого бил. Нарвись он на кадрового офицера — тот мог ему пулю в лоб пустить и избежать расстрела, ибо защищал он свою дворянскую, графскую, княжескую честь, а прапорщик — это разночинец, не намного лучше народного «навоза», как называли тогда в высших кругах солдатскую массу. «Солдатский вестник» твердо доказывал, что даже в приказах великого князя Николая Николаевича (граф С. Ю. Витте характеризует великого князя в своих воспоминаниях очень коротко, но ярко: «...он был тронут, как вся порода людей, занимающаяся и верующая в столоверчение и тому подобное шарлатанство. К тому же великий князь по натуре человек был довольно ограниченный и малокультурный...»), имевшего громадное влияние на Николая II, писалось: «Господа офицеры должны остерегаться выдвигаться в передовые цепи во избежание ненужных потерь среди офицерского корпуса, а российского навоза — солдат — у нас хватает...» За достоверность сведений «Солдатского вестника» можно было поручиться — приказы составлялись солдатами-писарями по указанию господ адъютантов, князь лишь подписывал их. Писаря такого рода тайны не хранили. Вот почему Сандецкий бил прапорщиков. Все они были в основном выходцами из простого народа. Достаточно было солдату иметь образование II разряда (а это значит четыре класса городского училища, гимназии или учительской семинарии), как его, хочет он того или не хочет, направляли в специальную школу и через четыре — шесть месяцев выпускали прапорщиком. Это был офицер, и неплохой офицер, часто знавший военное дело лучше, чем подпоручик юнкерского училища, в которые зачислялись дворяне. И все-таки прапорщики терпели всякие обиды. Отыгрывались они на унтер-офицерах, которых били так крепко, что зубы вылетали. Господа унтер-офицеры после отводили души на солдатах и били их уже по-своему, по-простому, голой рукой, без перчатки, но челюсти сворачивали. Мордобой в армии был обычным явлением... «Солдатский вестник», как уже было сказано, утверждал, будто генерал Сандецкий подготовил из новобранцев ударные части и они в полном составе прибыли для предстоящего наступления. Считалось, что рассылать их по существующим дивизиям и полкам в качестве пополнения невыгодно, — мол, они могут заразиться упадочническим настроением от воевавших уже старых солдат и потеряют все те качества верноподданных защитников российского престола, которые так старательно воспитывали в них господа офицеры и унтер-офицеры в тыловых запасных полках. Кстати, туда-то, конечно, отбирали самых диких мордобойцев и живодеров: они были готовы на все, лишь бы не попасть на фронт. Подошедшие части сплошь состояли из новобранцев призыва 1915 года. Их учили месяца два-три в тылу с палками вместо винтовок. Был допущен мобилизационный просчет: винтовок через полгода войны не хватало даже для фронта, не говоря уж о запасных полках. Полкам дали громкие названия: Алексеевский наследника цесаревича полк, Николаевский Императора всероссийского полк и т. п. Это возымело известное влияние на умы новобранцев, и они безропотно пошли в наступление от Гродно на Липск. Но самоотверженности было недостаточно для успеха дела, и солдаты массами полегли где-то на середине пути между Гродно и Липском. Лишь братские могилы да кладбища с простыми деревянными крестами остались на полях, как вечный памятник безропотному российскому солдату, не жалевшему своей жизни в бою. Когда прибыла 64-я пехотная дивизия и пошла в предбоевых порядках вперед, поле уже было сплошь усеяно трупами русских солдат. Повсюду виднелись новые зеленые вещевые мешки убитых, издали казавшиеся кочками на огромном болоте. Об этом побоище рассказывали чудом оставшиеся в живых, которых приняли в свои ряды елисаветградцы (они как раз наступали вслед за погибшим Алексеевским наследника цесаревича пехотным полком). Солдаты 64-й пехотной дивизии были уже старые, видавшие виды вояки. Их так безрассудно не погонишь на смерть. Но все же наступать надо — приказ. Где-то в районе Сопоцкина и Липска немцы вторично окружили 20-й армейский корпус — следовало его выручить. Наступали долго и упорно, прокладывая себе грудью путь вперед; артиллерия помогала очень слабо. Особенно трудно было преодолевать открытые болотистые пространства, хорошо простреливаемые немецкими пулеметами. Одно средство оставалось солдату, чтобы не быть скошенным огнем: искусно ползти вперед, а кое-где пользоваться короткими перебежками — бросок вперед — и камнем падай, пока враг не успел прошить тебя короткой пулеметной очередью. Примерно через неделю Липск, господствовавший над всей окружающей местностью, был взят. Прилегающие высоты также оказались в руках русских. Но было уже поздно: остатки 20-го корпуса, доведенные до последней крайности изнеможения, сдались, и немцы поспешно уводили их в тыл, ибо сами вынуждены были отступать. ...Все чаще и чаще попадаются серые пепелища. Кучами лежат обгорелые винтовочные стволы со скрюченными штыками, а все деревянное — приклады и ствольные накладки — сгорело. Артиллерийские упряжки, вероятно, на полном скаку влетели в болото — виднеются только головы лошадей, их гривы, спины... В глазах мертвых животных застыл ужас. Из болота торчат верхушки лафетов и концы орудийных стволов. Металл покрыт инеем и припорошен снегом... Было жутко смотреть на следы гибели 20-го русского армейского корпуса. Это производило на людей гнетущее впечатление. Жгла горечь поражения. Все шли угрюмые и молчаливые, шли вяло, в полном безразличии. Не тактические или стратегические просчеты командования огорчали солдат (в этом солдату трудно разобраться) — каждый по-человечески переживал гибель таких же, как он сам, безвестных сынов земли русской. А те, кто остался в живых и попал в плен, очевидно, шагают, подгоняемые палками конвоиров, шагают в неметчину, в неизвестность. Болит за них солдатская душа, и вина сверлит сердце каждого: дескать, не помог, не выручил товарища в беде... С такими чувствами и думами шли в наступление солдаты 256-го Елисаветградского пехотного полка. Его ряды уже на две трети заполнили новые люди, мало осталось тех, кто принимал первый бой на Немане перед Друскениками. Преодолев небольшое сопротивление противника в лесу по обе стороны шоссе Липск — Августов, полк миновал речку Лебедзянка и подошел к озерам в районе Саенок перед Августовом. Здесь он встретил уже организованное сопротивление немцев и дальше вперед пробиться не мог. Фронт установился по Августовскому каналу. Недели через две, когда установившиеся было оттепели снова сменились морозами, почему-то опять началось отступление. В дивизии стали распускать слухи, будто бы почти все городские ловкачи, что за взятки устраивались в 255-й Аккерманский полк, сдались при удобном случае в плен и начальство отвело этот полк в глубокий тыл на переформирование. А так как он вместе с елисаветградцами составлял одну бригаду, теперь солдатам 256-го полка приходилось отдуваться за двоих. Ведя арьергардные бои, полк отошел к Липску и остановился на ночлег прямо на голом поле. Мороз крепчал, и люди, свернувшись клубками, закутавшись в шинелишки и втянув головы в поднятые воротники, как-то ухитрялись заснуть. Ванюша, правда, вскакивал через каждые четверть часа и прыгал, чтобы хоть как-нибудь согреться — тулуп потеряли во время отступления, укрыться было нечем. Так же прыгал, согреваясь, Бильченко. И другие пулеметчики нет-нет да отбивали гопака. Скоротав кое-как ночь, батальон двинулся дальше. Теперь это были главные силы полка. В арьергарде шел третий батальон. Вскоре участок был передан сибирским стрелкам, и 256-й полк вместе со своей дивизией передвинулся на север и занял оборону по восточному берегу озера Вигры. Правый фланг полка упирался в озеро Перты. Второй батальон расположился на перешейке от озера Перты до местечка Червоный фольварк, что против монастыря Вигры. Установилось затишье, хотя для развлечения немцы часто обстреливали из артиллерии русские окопы, беспокоя солдат батальона и пулеметчиков — их окопы тянулись по буграм западной окраины Магдаленово и высоты 152.3. Наступила пасха — в том году она была ранняя. Солдатам привезли посылки. Каждому досталось по куску кулича, по два крашеных яйца, по куску сала и колбасы — как-никак, а все-таки лакомство. Повеяло теплыми ветрами весны, ярко засветило солнце, снег растаял. Земля раскисла, и грязь была страшная. Но понемногу подсыхало. Пулеметчики натаскали соломы в окопы, устроили добротные площадки для пулеметов и отрыли под бруствером небольшие блиндажи. В Магдаленово доставали картофель и днем готовили в котелках картофельный суп, чтобы поесть горячего между ранним завтраком и поздним обедом. Кухня по утрам подвозила пищу еще затемно, а второй раз уже вечером (чтобы не попасть под вражеский огонь). Наступила Ванюшина очередь готовить суп. Закипел котелок с картошкой. Ванюша поджарил на крышечке кусочки сала, опустил их в котелок — и суп готов. Но тут откуда ни возьмись появился полуротный восьмой роты и стал бить по лицу какого-то солдата. Ваня быстро затоптал огонь, прикрыл золу соломой, котелок спрятал под чехлом пулемета и вытянулся перед унтер-офицером. — Ты что тут, размазня, торчишь? — Дежурю у пулемета, вашескородие. — Ну так смотри в оба, а не рот разевай, туды твою мать. — И их благородие покрутило кулаком у самого носа Ванюши. Этот офицер недавно прибыл с маршевой ротой и еще не знал, что за такое обращение с солдатами он быстро заработает себе пулю в спину. Все же Ванюше удалось накормить пулеметчиков супом, и они пошли отдыхать за сарай — там был глубокий погреб. Ванюша остался дежурить у пулемета вместе с Анатолием. Анатолий бодрствовал, а Ванюша вскоре крепко заснул. Вот и сон снится: все та же война, идет сильный бой, рвутся снаряды, рвутся прямо рядом. Сильный взрыв — и Ванюша просыпается. Озираясь кругом, он никого не видит в окопах. Рядом валяются окровавленные бинты, все засыпано землей. Ванюша сбрасывает комки земли со своей шинели, сгребает землю с пулемета, вытряхивает чехлы. Почему же никого нет? Только невдалеке, на тропинке, лежат два убитых солдата восьмой роты. Кругом тихо. Но вот идут, озираясь, пулеметчики. Душенко кричит: — Жив, жив, Ванюшка!.. После пулеметчики рассказывали, что, когда Ванюша спал, внезапно начался сильный артиллерийский обстрел окопов. Все укрылись в погребе за сараем. Замешкались лишь двое наблюдателей из восьмой роты — они были убиты по дороге, когда бежали к погребу. Ну все решили, раз Ванюшка не поднялся, значит, тоже убит. А он, оказывается, жив! — Что же с тобой случилось, почему ты не побежал в погреб? — Да я крепко спал, — смущенно ответил Ванюша. — Только глаза продрал — смотрю: в окопе никого нет, а я весь в земле. — Ну и ну, — удивились пулеметчики, — проспать такой артиллерийский обстрел! Да тут и мертвого поднимет... — Что же делать, уснул, бой мне снился, — виновато оправдывался Ванюша. Скоро батальон сменили, и весь полк собрался правее озера Перты. Готовились к прорыву немецкой обороны. Говорят, в Сувалках немцы собрали много русских пленных. Надо было их выручать. Между нашими и немецкими окопами проходил глубокий овраг с очень обрывистыми берегами. На дне оврага шумел ручей, а его скаты были заплетены колючей проволокой и забросаны колючими «ежами». Перебраться через овраг, чтобы овладеть позициями немцев, нечего было и думать. Но начальство отдало приказ: оборону немцев прорвать и овладеть Сувалками. К операции готовились скрупулезно: прямо в передние окопы установили трехдюймовые пушки четвертой батареи, чтобы они буквально на воздух поднимали немецкие траншеи, каждая рота получила пополнение. Немцы вели наблюдение и тоже не сидели сложа руки: укрепляли оборону. И вот наступил решительный день. Ранним утром в предрассветном тумане наши орудия открыли огонь. Под прикрытием пушек и пулеметов пехота по-муравьиному полезла через глубокий овраг. И произошло почти невероятное: солдаты овладели-таки передними окопами противника, вернее тем, что осталось от этих окопов после обстрела прямой наводкой. Но дальше, к сожалению, не продвинулись ни на шаг. Завязался тяжелый ближний бой. Когда Бильченко старался протянуть в приемник пулемета ленту, что-то резко звякнуло, он вскрикнул и отдернул руку — кровь потекла ручьем, а пальцы повисли: кисть была перебита. Бильченко эвакуировали в тыл. Ванюша стал вторым номером — помощником наводчика Душенко. Прорвать оборону противника так и не удалось. Все же наша пехота зацепилась за противоположный берег оврага и, невзирая на потери и трудности, удерживала его. Вскоре на смену пришел четвертый батальон и заступил на этот страшный участок. Второй батальон вывели в резерв. Поговаривали, что 255-й Аккерманский полк заново сформирован. Так в действительности и оказалось. Ни одного старого солдата не оставили в этом полку — всех, кто уцелел, распределили кого куда. А солдатам нового пополнения говорили на смотрах, что они попали в очень заслуженный прославленный полк и должны считать за великую честь служить в нем. Проносили вдоль фронта старое знамя, увитое георгиевскими лентами. Впоследствии 255-й полк действительно дрался отменно. 4 Началась весна. 256-й Елисаветградский полк был сменен аккерманцами и вышел в корпусной резерв. Пулеметная команда расположилась на господском подворье где-то в районе Краснополя. Взводы разместились в большой клуне. Солдаты натаскали туда соломы, и пулеметчики не могли нарадоваться — тепло, сухо, хорошо. Господа офицеры поселились в отдельных комнатах господского дома с большим садом, начавшим уже распускаться. Двуколки с пулеметами и патронами расставили парком во дворе, а лошадей разместили в конюшне. Напротив парка был служебный флигель и кладовые. В них расположились фельдфебель и канцелярия команды, а поодаль, за погребом, поставили походную кухню. Все устроилось как нельзя лучше. Штаб полка с первым батальоном находились в местечке Краснополь, другие батальоны разместились по прилегающим деревням. Дня через два начались строевые занятия. Команда четко маршировала, делала перестроения и всякие повороты. Это считалось главным, на муштре держалась вся боеспособность армии: надо вышколить солдат так, чтоб у них вошло в привычку исполнять команды, не задумываясь над их содержанием. Небольшая пулеметная команда — всего человек семьдесят, не больше, — быстро освоила строевое дело, и начальство, как-то проведя смотр, осталось довольно результатами, разрешило заниматься строевой подготовкой только половину дня, а вторую половину использовать на изучение материальной части пулемета «максим», на тренировки к изготовлению для открытия и ведения огня и на тактические занятия. По вечерам разрешалось петь песни и развлекаться кто как умеет: играть в шашки, читать уставы и молитвенники. Писарь команды и каптенармус как-то уселись за шашечную доску и начали передвигать фигуры, вылепленные из воска. Ванюша стоял рядом и старался понять, что это за игра такая. О шахматах он никогда не слыхал. — Как же играть-то в эту игру, господин каптенармус? — спросил Ванюша. Писарь и каптенармус уставились на Гринько, удивляясь его смелости. Наконец писарь небрежно бросил: — Где тебе понять, Ванюша, — это, браток, игра особенная, тут нужно соображение. Иди лучше навоз вывозить с Акимом. — А то лучше сходи картошку почисть на кухне, — добавил, расхохотавшись, каптенармус. — Ну что ж, не хотите рассказать, не надо, — с некоторым презрением, как полагалось боевику относиться к «тыловым крысам», произнес Ванюша. И действительно пошел к Акиму, который кидал навоз на фуру. С погрузкой скоро было закончено. Они уселись вдвоем сверху на навоз и повезли его на поле. Остановились на косогоре, забрались под фуру, подперли ее спинами, поднатужились и перекинули воз. Быстро поставили повозку на колеса и поехали на конюшню. Ванюша вспомнил свою работу на фольварке Шендерово и глубоко вздохнул. — Чего вздыхаешь, Ваня? Плюнь ты на эту тыловую тилигенцию, подумаешь, умники какие! — сказал Аким и зло сплюнул. Он предполагал, что Ванюша все еще не может забыть обидные слова писаря и каптенармуса. Он слышал этот разговор. — Смиренного всегда бог милует, — добавил он и поднял в рысь свою любимую пару гнедых. — Да я, дядя Аким, не про то, — тихо сказал Ванюша. — Вспомнилось, как работал на фольварке и зимой вывозил навоз на поле... А тут война, отступление. Аким хмыкнул: — А ты помнишь, Ванек, как я сказал, когда вступали в германскую землю, что путя не будет. — Как же, помню. А может, и хорошо все пойдет? — Дай бог, — ответил суеверный Аким. Когда въехали во двор, Ванюша спрыгнул с воза. Около клуни уже собрались в кружок пулеметчики. Скрипка лихо выводила молдаванский танец, а пулеметчики пара за парой шли кругом, крепко притоптывая ногами. — Становись на молитву, — послышалась команда дежурного. — Тьфу! — озлился кто-то. — Как в мирную пору завели порядки. Команда выстроилась. Спели «Боже, царя храни», а затем «Отче наш». После этого всех распустили. Пулеметчики потянулись в клуню на ночлег. Откуда-то доносилась песня: Пишет, пишет царь германский, Пишет русскому царю... А вдали были видны зарева пожаров, откуда-то глухо доносилась артиллерийская канонада. Солдаты улеглись в ряд на солому, покрытую палатками и подпертую бревном у ног. Укрылись шинелями, и пошли тут воспоминания о довоенной жизни... Ванюша с Толей вспоминали Одессу, порт, Ланжерон, пологий берег Пересыпи. Вскоре заснули, но и во сне им чудилась Одесса. Пулеметчики наслаждались заслуженным отдыхом. Вечерами команда выстраивалась и с песнями шла в соседний фольварк... Там солдат встречали батрачки, и начиналось общее веселье; ведь женщинам тоже было скучно — мужья ушли на войну. Тут же под скрипку начинались танцы, а после пара за парой расходились по укромным углам. Потом команда опять выстраивалась, и кто-нибудь из унтер-офицеров вел ее обратно. Пулеметчики затягивали песню: Ой там, ой там, за Дунаем, та за тихим Дунаем, казаки гуляют, казаки гуляют... Песня широко разливалась в тихий вечер по лугам и полям, отдаваясь эхом в темном лесу за речкой. Пулеметчики пели эту песню очень хорошо. Слаженно вступали голоса за запевалами, могуче и сильно лились басы: Ой там, за Дунаем, та за тихим Дунаем... Господа офицеры гордились молодцами-пулеметчиками и выходили даже встречать команду, рассаживаясь на крылечке. В самом деле, приятно было слушать душевную песню и смотреть на стройное каре, медленно, в ритм песне двигающееся по дороге. Иногда перед ужином разрешалось сходить на речку покупаться. Кое-кто ухитрялся за это время сбегать на фольварк, стоявший на горе за речкой, повидаться с батрачками и условиться о будущей встрече. Ванюша, Толя и Миша любили купаться и прыгали с берега в самое глубокое место у домика лесника. Сам лесник, старый-старый поляк, любовался ребятами, вспоминая, очевидно, свою молодость. Обычно он посасывал большую, с длинным изогнутым мундштуком трубку. Старый лесник жил со своей внучкой Ядвигой. Яде — славненькой, белокурой, с голубыми глазами девочке в короткой юбчонке в большую клетку — было лет четырнадцать. Ее лицо, руки и ноги успели уже загореть, а может быть, от природы были приятного смуглого цвета. Ребята быстро подружились с нею. Они помогали старику в кое-какой работе по дому. Это было истинным удовольствием для Ванюши, Толи и Миши; они даже радовались, когда команда задерживалась на фольварке: можно было подольше побыть около Ядвиги и ее доброго деда. Однажды Ванюша и Миша заметили, что Толя смотрит на Ядю какими-то недобрыми глазами. Посоветовались между собой и предупредили: смотри, мол, не того, а то морду набьем. Толя понял и больше вообще не появлялся у домика лесника. А Ваня с Мишей продолжали навещать Ядю. Поляк был рад, что у детей сложились такие добрые отношения, он их так и называл — «дети» и был спокоен за свою любимую сироту-внучку. Славные это были дни для пулеметчиков. В корпусном резерве находились уже около месяца. Время года стояло прекрасное: начало лета, май. Все вокруг цвело, и оттого на душе было еще светлее. Жизнь шла размеренно и просто. С утра строевые занятия, потом обед, тактическая подготовка, ужин и вечерняя прогулка с песнями. А потом танцы на фольварке с «паненками», как привыкли уже величать батрачек пулеметчики... Но когда-то должен был настать конец такому житью. Не вечно же полку находиться на отдыхе. А, впрочем, почему бы и нет? Елисаветградцы долго были в боях без смены (пока переформировывался 255-й Аккерманский пехотный полк) и имели законное право на длительный отдых. Все догадывались, однако, что вот-вот придется выйти на передовую. От этого предчувствия рождалась грусть, нудная солдатская грусть с посасыванием под ложечкой... Митрофан Иванович Шаповалов тоже водил в свой черед пулеметную команду после занятий на фольварк, но там ничего лишнего себе не позволял. А Казимир Козыря, так тот просто как в масле купался, попав в руки к своим полячкам. Наводчик Душенко был отпущен на десять дней на побывку домой, вернулся сияющий, довольный. А тут еще вызвали некоторых пулеметчиков в штаб, где командир полка вручил им Георгиевские кресты. Получили награду Душенко и взводный унтер-офицер Шаповалов, Козыре была вручена Георгиевская медаль. Миша тоже получил Георгиевскую медаль. А на груди начальника команды поручика Ржичицкого пулеметчики увидели новенький крест — Владимир с мечами. В честь награжденных был устроен вкусный и обильный общий обед, на который пришли господа офицеры и поздравили георгиевских кавалеров. Поручик Ржичицкий избегал Ваниного взгляда — он самолично вычеркнул его из списка, когда представлял вверенных ему пулеметчиков к наградам, хотя и знал, что Гринько вполне заслуживает награждения орденом. Не мог поручик простить Ванюше отказ быть у него ординарцем. А Ванюша ничего и не подозревал, он был на седьмом небе от радости, что дядя Душенко и Митрофан Иванович — добрый и бесстрашный взводный командир — получили орден Святого Георгия 4-й степени. Он даже и мысли не допускал, что может когда-нибудь заслужить такую же награду. Широко открытыми детскими глазами смотрел Ванюша прямо в злое лицо поручика Ржичицкого. Не выдержав открытого взгляда Ванюши, тот покраснел и ушел. После обеда у всех было приподнятое настроение. Начальство отменило послеобеденные занятия, и все разошлись кто купаться, кто на фольварк. Ванюша и Миша отправились в домик лесника, чтобы вместе с Ядвигой и дедом порадоваться Мишиной награде. Душенко обхаживал свой пулемет: обтирал ветошью, а то просто поглаживал его; видно было, что наводчик соскучился по своему пулемету, стрелял из которого мастерски. Недаром все пулеметчики даже по звуку узнавали его «максим» на передовой. — Это пулемет Душенко работает, ровно строчит, красота! Душенко знал, что его уважают, гордился своим искусством и ухаживал за оружием, как за малым ребенком. Другой раз, превозмогая усталость, не доспит, а сам лично подготовит и проверит пулемет, никому не перепоручая это важное дело. Так вот и сейчас. Сам все протер, смазал, проверил на весах натяжение пружины, движение ствола и только тогда надел чехол на пулемет, крепко завязал сыромятные завязки и установил его на двуколку. После этого спокойно пошел в канцелярию команды, где писарь и каптенармус, склонясь над столиком, играли в свои самодельные шахматы, ни с кем не делясь секретом этой мудрой игры. |