амогус. Первая
 Скачать 2.49 Mb.
|
|
III Главное дело было в том, что он, до самой последней минуты, никак не ожидал подобной развязки. Он куражился до последней черты, не предполагая даже возможности, что две нищие и беззащитные женщины могут выйти из-под его власти. Убеждению этому много помогли тщеславие и та степень самоуверенности, которую лучше всего назвать самовлюбленностию. Петр Петрович, пробившись из ничтожества, болезненно привык любоваться собою, высоко ценил свой ум и способности и даже иногда, наедине, любовался своим лицом в зеркале. Но более всего на свете любили ценил он, добытые трудом и всякими средствами, свои деньги они равняли его совсем, что было выше его. Напоминая теперь с горечью Дуне о том, что он решился взять ее, несмотря на худую о ней молву, Петр Петрович говорил вполне искренно и даже чувствовал глубокое негодование против такой черной неблагодарности. А между тем, сватаясь тогда за Дуню, он совершенно уже был убежден в нелепости всех этих сплетен, опровергнутых всенародно самой Марфой Петровной и давно уже оставленных всем городишком, горячо оправдывавшим Дуню. Да они сам не отрекся бы теперь оттого, что все это уже знали тогда. И тем не менее он все-таки высоко ценил свою решимость возвысить Дуню до себя и считал это подвигом. Выговаривая об этом сейчас Дуне, он выговаривал свою тайную, возлелеянную им мысль, на которую он уже не раз любовался, и понять не мог, как другие могли не любоваться на его подвиг. Явившись тогда с визитом к Раскольникову, он вошел с чувством благодетеля, готовящегося пожать плоды и выслушать весьма сладкие комплименты. И уж конечно, теперь, сходя с лестницы, он считал себя в высочайшей степени обиженными непризнанным. Дуня же была ему просто необходима отказаться от нее для него было немыслимо. Давно уже, уже несколько лет, со сластию мечтал оно женитьбе, но все прикапливал денег и ждал. Он с упоением помышлял, в глубочайшем секрете, о девице благонравной и бедной (непременно бедной, очень молоденькой, очень хорошенькой, благородной и образованной, очень запуганной, чрезвычайно много испытавшей несчастий и вполне передним приникшей, такой, которая бы всю жизнь считала его спасением своим, благоговела передним, подчинялась, удивлялась ему, и только ему одному. Сколько сцен, сколько сладостных эпизодов создал он в воображении на эту соблазнительную и игривую тему, отдыхая в тиши отдел И вот мечта стольких лет почти уже осуществлялась красота и образование Авдотьи Романовны поразили его; беспомощное положение ее раззадорило его до крайности. Тут являлось даже несколько более того, о чем он мечтал явилась девушка гордая, характерная, добродетельная, воспитанием и развитием выше его (он чувствовал это, и такое-то существо будет рабски благодарно ему всю жизнь за его подвиги благоговейно уничтожится передним, а он-то будет безгранично и всецело владычествовать. Как нарочно, незадолго перед тем, после долгих соображений и ожиданий, он решил наконец окончательно переменить карьеру и вступить в более обширный круг деятельности, ас тем вместе мало-помалу перейти ив более высшее общество, о котором он давно уже с сладострастием подумывал Одним словом, он решился попробовать Петербурга. Он знал, что женщинами можно весьма и весьма много выиграть. Обаяние прелестной, добродетельной и образованной женщины могло удивительно скрасить его дорогу, привлечь к нему, создать ореол и вот все рушилось Этот теперешний внезапный, безобразный разрыв подействовал на него, как удар грома. Это была какая-то безобразная шутка, нелепость Он только капельку покуражился он даже не успели высказаться, он просто пошутил, увлекся, а кончилось так серьезно Наконец, ведь он уже даже любил по-своему Дуню, он уже владычествовал над нею в мечтах своих – и вдруг. Нет Завтра же, завтра же все это надо восстановить, залечить, исправить, а главное – уничтожить этого заносчивого молокососа мальчишку, который был всему причиной. С болезненным ощущением припоминался ему, тоже как-то невольно, Разумихин… но, впрочем, он скоро с этой стороны успокоился Еще бы и этого-то поставить с ним рядом Но кого он в самом деле серьезно боялся, – так это Свидригайлова… Одним словом, предстояло много хлопот * * – Нет, я, я более всех виновата – говорила Дунечка, обнимая и целуя мать, – я польстилась на его деньги, но, клянусь, брат, я и не воображала, чтоб это был такой недостойный человек Если б я разглядела его раньше, я бы ни на что не польстилась Не вини меня, брат Бог избавил бог избавил – бормотала Пульхерия Александровна, но как-то бессознательно, как будто еще не совсем взяв в толк все, что случилось. Все радовались, через пять минут даже смеялись. Иногда только Дунечка бледнела и сдвигала брови, припоминая случившееся. Пульхерия Александровна и воображать не могла, что она тоже будет рада разрыв с Лужиным представлялся ей еще утром страшною бедой. Но Разумихин был в восторге. Он несмел еще вполне его выразить, но весь дрожал как в лихорадке, как будто пятипудовая гиря свалилась сего сердца. Теперь он имеет право отдать им всю свою жизнь, служить им Да мало ли что теперь А впрочем, он еще пугливее гнал дальнейшие мысли и боялся своего воображения. Один только Раскольников сидел все на том же месте, почти угрюмый и даже рассеянный. Он, всего больше настаивавший на удалении Лужина, как будто всех меньше интересовался теперь случившимся. Дуня невольно подумала, что он все еще очень на нее сердится, а Пульхерия Александровна приглядывалась к нему боязливо Что же сказал тебе Свидригайлов? – подошла к нему Дуня Ах, да, да – вскричала Пульхерия Александровна. Раскольников поднял голову Он хочет непременно подарить тебе десять тысяч рублей и при этом заявляет желание тебя однажды видеть в моем присутствии Видеть Низа что на свете – вскричала Пульхерия Александровна, и как он смеет ей деньги предлагать! Затем Раскольников передал (довольно сухо) разговор свой с Свидригайловым, пропустив о призраках Марфы Петровны, чтобы не вдаваться в излишнюю материю, и чувствуя отвращение заводить какой бы тони было разговор, кроме самого необходимого Что же ты ему отвечал – спросила Дуня Сперва сказал, что не передам тебе ничего. Тогда он объявил, что будет сам, всеми средствами, доискиваться свидания. Он уверял, что страсть его к тебе была блажью и что он теперь ничего к тебе не чувствует Он не хочет, чтобы ты вышла за Лужина… Вообще же говорил сбивчиво Как ты сам его объясняешь себе, Родя? Как он тебе показался Признаюсь, ничего хорошо не понимаю. Предлагает десять тысяча сам говорил, что небогат. Объявляет, что хочет куда-то уехать, и через десять минут забывает, что об этом говорил. Вдруг тоже говорит, что хочет жениться и что ему уж невесту сватают Конечно, у него есть цели, и всего вероятнее – дурные. Но опять как-то странно предположить, чтоб он так глупо приступил к делу, если б имел на тебя дурные намерения Я, разумеется, отказал ему, за тебя, в этих деньгах, раз навсегда. Вообще он мне очень странным показался, и даже с признаками как будто помешательства. Ноя мог и ошибиться тут просто, может быть, надувание своего рода. Смерть Марфы Петровны, кажется, производит на него впечатление Упокой, господи, ее душу – воскликнула Пульхерия Александровна, – вечно, вечно за нее бога буду молить Ну чтобы снами было теперь, Дуня, без этих трех тысяч Господи, точно с неба упали Ах, Родя, ведь у нас утром всего три целковых за душой оставалось, и мыс Дунечкой только и рассчитывали, как бы часы где-нибудь поскорей заложить, чтобы не брать только у этого, пока сам не догадается. Дуню как-то уж слишком поразило предложение Свидригайлова. Она все стояла задумавшись Он что-нибудь ужасное задумал – проговорила она почти шепотом про себя, чуть не содрогаясь. Раскольников приметил этот чрезмерный страх Кажется, придется мне не раз еще его увидать, – сказал он Дуне Будем следить Я его выслежу – энергически крикнул Разумихин. Глаз не спущу Мне Родя позволил. Он мне сам сказал давеча Береги сестру. А вы позволите, Авдотья Романовна? Дуня улыбнулась и протянула ему руку, но забота не сходила с ее лица. Пульхерия Александровна робко на нее поглядывала впрочем, три тысячи ее, видимо, успокоивали. Через четверть часа все были в самом оживленном разговоре. Даже Раскольников хоть и не разговаривал, но некоторое время внимательно слушал. Ораторствовал Разумихин. – И зачем, зачем вам уезжать – с упоением разливался он восторженною речью, – и что выбудете делать в городишке А главное, вы здесь все вместе и один другому нужны, уж как нужны, – поймите меня! Ну, хоть некоторое время Меня же возьмите в друзья, в компаньоны, и уж уверяю, что затеем отличное предприятие. Слушайте, я вам в подробности это все растолкую – весь проект У меня еще утром, когда ничего еще не случилось, в голове уж мелькало Вот в чем дело есть у меня дядя (я вас познакомлю прескладной и препочтенный старичонка!), ау этого дяди есть тысяча рублей капиталу, асам живет пенсионом и не нуждается. Второй год как он пристает ко мне, чтоб я взял у него эту тысячу, а ему бы по шести процентов платил. Я штуку вижу ему просто хочется мне помочь но прошлого года мне было не надо, а нынешний год я только приезда его поджидали решился взять. Затем выдадите другую тысячу, из ваших трех, и вот и довольно на первый случай, вот мы и соединимся. Что ж мы будем делать? Тут Разумихин принялся развивать свой проект и много толковало том, как почти все наши книгопродавцы и издатели мало знают толку в своем товаре, а потому обыкновенно и плохие издатели, между тем как порядочные издания вообще окупаются и дают процент, иногда значительный. Об издательской-то деятельности и мечтал Разумихин, уже два года работавший на других и недурно знавший три европейские языка, несмотря на то, что дней шесть назад сказал было Раскольникову, что в немецком швах, с целью уговорить его взять на себя половину переводной работы и три рубля задатку ион тогда соврали Раскольников знал, что он врет Зачем, зачем женам свое упускать, когда у нас одно из главнейших средств очутилось – собственные деньги – горячился Разумихин. Конечно, нужно много труда, номы будем трудиться, вы, Авдотья Романовна, я, Родион иные издания дают теперь славный процент А главная основа предприятия в том, что будем знать, что именно надо переводить. Будем и переводить, и издавать, и учиться, всё вместе. Теперь я могу быть полезен, потому что опыт имею. Вот уже два года скоро по издателям шныряю и всю их подноготную знаю не святые горшки лепят, поверьте! И зачем, зачем мимо рта кусок проносить Да я сам знаю, ив тайне храню, сочинения два-три таких, что за одну только мысль перевесть и издать их можно рублей посту взять за каждую книгу, аза одну из них я и пятисот рублей за мысль не возьму. И что выдумаете, сообщи я кому, пожалуй, еще усумнится, такое дубье А уж насчет собственно хлопот по делам, типографий, бумаги, продажи, это вы мне поручите Все закоулки знаю Помаленьку начнем, до большого дойдем, по крайней мере прокормиться чем будет, и уж по всяком случае свое вернем. У Дуни глаза блестели То, что выговорите, мне очень нравится, Дмитрий Прокофьич, сказала она Я тут, конечно, ничего не знаю, – отозвалась Пульхерия Александровна, – может, оно и хорошо, да опять ведь и бог знает. Ново как- то, неизвестно. Конечно, нам остаться здесь необходимо, хоть на некоторое время… Она посмотрела на Родю. – Как ты думаешь, брат – сказала Дуня Я думаю, что у него очень хорошая мысль, – ответил он. – О фирме, разумеется, мечтать заранее не надо, но пять-шесть книг действительно можно издать с несомненным успехом. Я и сам знаю одно сочинение которое непременно пойдет. А что касается до того, что он сумеет повести дело, так в этом нет и сомнения дело смыслит Впрочем, будет еще время вам сговориться Ура – закричал Разумихин, – теперь стойте, здесь есть одна квартира, в этом же доме, от тех же хозяев. Она особая, отдельная, с этими нумерами не сообщается, и меблированная, цена умеренная, три горенки. Вот на первый рази займите. Часы я вам завтра заложу и принесу деньги, а там все уладится. А главное, можете все трое вместе жить, и Родя с вами… Да куда ж ты, Родя? – Как, Родя, ты уж уходишь – даже с испугом спросила Пульхерия Александровна. – В такую-то минуту – крикнул Разумихин. Дуня смотрела на брата с недоверчивым удивлением. В руках его была фуражка он готовился выйти Чтой-то вы точно погребаете меня али навеки прощаетесь, – как-то странно проговорил он. Он как будто улыбнулся, но как будто это была и не улыбка А ведь кто знает, может и последний раз видимся, – прибавил он нечаянно. Он было подумал это про себя, но как-то само проговорилось вслух Да что с тобой – вскрикнула мать Куда идешь ты, Родя? – как-то странно спросила Дуня Так, мне очень надо, – ответил он смутно, как бы колеблясь в том, что хотел сказать. Нов бледном лице его была какая-то резкая решимость Я хотел сказать идя сюда я хотел сказать вам, маменька и тебе, Дуня, что нам лучше бы на некоторое время разойтись. Я себя нехорошо чувствую, я неспокоен я после приду, сам приду, когда можно будет. Я вас помню и люблю Оставьте меня Оставьте меня одного Я так решил, еще прежде Я это наверно решил Чтобы со мною ни было, погибну я или нет, я хочу быть один. Забудьте меня совсем. Это лучше Не справляйтесь обо мне. Когда надоя сам приду или вас позову. Может быть, все воскреснет. А теперь, когда любите меня, откажитесь Иначе я вас возненавижу, я чувствую Прощайте Господи – вскрикнула Пульхерия Александровна. И мать и сестра были в страшном испуге Разумихин тоже Родя, Родя! Помирись снами, будем по-прежнему! – воскликнула бедная мать. Он медленно повернулся к дверями медленно пошел из комнаты. Дуня догнала его – Брат Что тыс матерью делаешь – прошептала она со взглядом, горевшим от негодования. Он тяжело посмотрел на нее Ничего, я приду, я буду ходить – пробормотал он вполголоса, точно не вполне сознавая, о чем хочет сказать, и вышел из комнаты Бесчувственный, злобный эгоист – вскрикнула Дуня Он сумасшедший, а не бесчувственный Он помешанный Неужели вы этого не видите Вы бесчувственная после этого. – горячо прошептал Разумихин над самым ее ухом, крепко стиснув ей руку Я сейчас приду – крикнул он, обращаясь к помертвевшей Пульхерии Александровне, и выбежал из комнаты. Раскольников поджидал его в конце коридора Я таки знал, что ты выбежишь, – сказал он. – Воротись к ними будь сними Будь и завтра у них и всегда Я может, приду если можно. Прощай! И, не протягивая руки, он пошел от него Да куда ты Что ты Да что с тобой Да разве можно так. бормотал совсем потерявшийся Разумихин. Раскольников остановился еще раз Раз навсегда никогда ни о чем меня не спрашивай. Нечего мне тебе отвечать Не приходи ко мне. Может, я и приду сюда Оставь меня, а их не оставь Понимаешь меня? В коридоре было темно они стояли возле лампы. С минуту они смотрели друг на друга молча. Разумихин всю жизнь помнил эту минуту. Горевший и пристальный взгляд Раскольникова как будто усиливался с каждым мгновением, проницал в его душу, в сознание. Вдруг Разумихин вздрогнул. Что-то странное как будто прошло между ними Какая-то идея проскользнула, как будто намек что-то ужасное, безобразное и вдруг понятое с обеих сторон Разумихин побледнел как мертвец Понимаешь теперь. – сказал вдруг Раскольников с болезненно искривившимся лицом. – Воротись, ступай к ним, – прибавил он вдруг и, быстро повернувшись, пошел из дому… Не стану теперь описывать, что было в тот вечеру Пульхерии Александровны, как воротился к ним Разумихин, каких успокоивал, как клялся, что надо дать отдохнуть Роде в болезни, клялся, что Родя придет непременно, будет ходить каждый день, что он очень, очень расстроен, что не надо раздражать его как он, Разумихин, будет следить за ним, достанет ему доктора хорошего, лучшего, целый консилиум Одним словом, с этого вечера Разумихин стал у них сыном и братом IV А Раскольников пошел прямо к дому на канаве, где жила Соня. Дом был трехэтажный, старый и зеленого цвета. Он доискался дворника и получил от него неопределенные указания, где живет Капернаумов портной. Отыскав в углу на дворе вход на узкую и темную лестницу, он поднялся, наконец, во второй этажи вышел на галерею, обходившую его со стороны двора. Покамест он бродил в темноте ив недоумении, где бы мог быть вход к Капернаумову, вдруг, в трех шагах от него, отворилась какая-то дверь он схватился за нее машинально Кто тут – тревожно спросил женский голос Это як вам, – ответил Раскольников и вошел в крошечную переднюю. Тут, на продавленном стуле, в искривленном медном подсвечнике, стояла свеча Это вы Господи – слабо вскрикнула Соня и стала как вкопанная Куда к вам сюда? И Раскольников, стараясь не глядеть на нее, поскорей прошел в комнату. Через минуту вошла со свечой и Соня, поставила свечку и стала сама передним, совсем растерявшаяся, вся в невыразимом волнении и, видимо, испуганная его неожиданным посещением. Вдруг краска бросилась в ее бледное лицо, и даже слезы выступили на глазах Ей было и тошно, и стыдно, и сладко Раскольников быстро отвернулся и сел на стул к столу. Мельком успел он охватить взглядом комнату. Это была большая комната, но чрезвычайно низкая, единственная, отдававшаяся от Капернаумовых, запертая дверь к которым находилась в стене слева. На противоположной стороне, в стене справа, была еще другая дверь, всегда запертая наглухо. Там уже была другая, соседняя квартира, под другим нумером. Сонина комната походила как будто на сарай, имела вид весьма неправильного четырехугольника, и это придавало ей что-то уродливое. Стена стремя окнами, выходившая на канаву, перерезывала комнату как-то вкось, отчего один угол, ужасно острый, убегал куда-то вглубь, так что его, при слабом освещении, даже и разглядеть нельзя было хорошенько другой же угол был уже слишком безобразно тупой. Во всей этой большой комнате почти совсем не было мебели. В углу, направо, находилась кровать подле нее, ближе к двери, стул. По той же стене, где была кровать, у самых дверей в чужую квартиру, стоял простой тесовый стол, покрытый синенькою скатертью около стола два плетеных стула. Затем, у противоположной стены, поблизости от острого угла, стоял небольшой простого дерева комод, как бы затерявшийся в пустоте. Вот все, что было в комнате. Желтоватые, обшмыганные и истасканные обои почернели по всем углам должно быть, здесь бывало сыро и угарно зимой. Бедность была видимая даже у кровати не было занавесок. Соня молча смотрела на своего гостя, так внимательно и бесцеремонно осматривавшего ее комнату, и даже начала, наконец, дрожать в страхе, точно стояла перед судьей и решителем своей участи Я поздно Одиннадцать часов есть – спросил он, все еще не подымая на нее глаз Есть, – пробормотала Соня. – Ах да, есть – заторопилась она вдруг, как будто в этом был для нее весь исход, – сейчас у хозяев часы пробили… и я сама слышала Есть Як вам в последний раз пришел, – угрюмо продолжал Раскольников, хотя и теперь был только в первый, – я, может быть, вас не увижу больше Выедете Не знаю всё завтра Так вы не будете завтра у Катерины Ивановны – дрогнул голосу Сони. Не знаю. Всё завтра утром Не в том дело я пришел одно слово сказать… Он поднял на нее свой задумчивый взгляд и вдруг заметил, что он сидит, а она все еще стоит передним Что ж выстоите Сядьте, – проговорил он вдруг переменившимся, тихим и ласковым голосом. Она села. Он приветливо и почти с состраданием посмотрел на нее с минуту Какая вы худенькая Вон какая у вас рука Совсем прозрачная. Пальцы, как у мертвой. Он взял ее руку. Соня слабо улыбнулась Я и всегда такая была, – сказала она Когда и дома жили Да Ну, да уж конечно – произнес он отрывисто, и выражение лица его и звук голоса опять вдруг переменились. Он еще раз огляделся кругом Это вы от Капернаумова нанимаете Да-с… – Они там, за дверью – Да У них тоже такая же комната Все водной В одной-с. – Я бы в вашей комнате по ночам боялся, – угрюмо заметил он Хозяева очень хорошие, очень ласковые, – отвечала Соня, все еще как бы не опомнившись и не сообразившись, – и вся мебель, и все все хозяйское. И они очень добрые, и дети тоже ко мне часто ходят Это косноязычные-то? – Да-с… Он заикается и хром тоже. И жена тоже Не то что заикается, а как будто не все выговаривает. Она добрая, очень. А он бывший дворовый человек. А детей семь человек и только старший один заикается, а другие просто больные а не заикаются А вы откуда про них знаете – прибавила она с некоторым удивлением Мне ваш отец все тогда рассказал. Он мне все про вас рассказал И про то, как вы в шесть часов пошли, а в девятом назад пришли, и про то, как Катерина Ивановна у вашей постели на коленях стояла. Соня смутилась Я его точно сегодня видела, – прошептала она нерешительно Кого Отца. Я по улице шла, там подле, на углу, в десятом часу, а он будто впереди идет. И точно как будто он. Я хотела уж зайти к Катерине Ивановне… – Вы гуляли Да, – отрывисто прошептала Соня, опять смутившись и потупившись Катерина Ивановна ведь вас чуть не била, у отца-то? – Ахнет, что вы, что вы это, нет – с каким-то даже испугом посмотрела на него Соня Так вы ее любите Ее Да ка-а-ак же – протянула Соня жалобно и с страданием сложив вдруг руки. – Ах вы ее Если б вы только знали. Ведь она совсем как ребенок Ведь у ней ум совсем как помешан от горя. А какая она умная была какая великодушная какая добрая Вы ничего, ничего не знаете… ах! Соня проговорила это точно в отчаянии, волнуясь и страдая и ломая руки. Бледные щеки ее опять вспыхнули, в глазах выразилась мука. Видно было, что в ней ужасно много затронули, что ей ужасно хотелось что-то выразить, сказать, заступиться. Какое-то ненасытимое сострадание, если можно так выразиться, изобразилось вдруг во всех чертах лица ее – Била Да что вы это Господи, била А хоть бы и била, так что ж Ну так что ж Вы ничего, ничего не знаете Это такая несчастная, ах, какая несчастная И больная Она справедливости ищет Она чистая. Она так верит, что во всем справедливость должна быть, и требует И хоть мучайте ее, а она несправедливого не сделает. Она самане замечает, как это все нельзя, чтобы справедливо было в людях, и раздражается Как ребенок, как ребенок Она справедливая, справедливая Ас вами что будет? Соня посмотрела вопросительно Они ведь на вас остались. Оно, правда, и прежде все было на вас, и покойник на похмелье к вам же ходил просить. Ну, а теперь вот что будет Не знаю, – грустно произнесла Соня Они там останутся Не знаю, они на той квартире должны только хозяйка, слышно, говорила сегодня, что отказать хочет, а Катерина Ивановна говорит, что и сама ни минуты не останется С чего ж это она так храбрится На вас надеется Ахнет, не говорите так. Мы одно, заодно живем, – вдруг опять взволновалась и даже раздражилась Соня, точь-в-точь как если бы рассердилась канарейка или какая другая маленькая птичка. – Да и как же ей быть Ну как же, как же быть – спрашивала она, горячась и волнуясь. А сколько, сколько она сегодня плакала У ней ум мешается, вы этого не заметили Мешается то тревожится, как маленькая, о том, чтобы завтра все прилично было, закуски были и всё… то руки ломает, кровью харкает, плачет, вдруг стучать начнет головой об стену, как в отчаянии. А потом опять утешится, на вас она все надеется говорит, что вы теперь ей помощники что она где-нибудь немного денег займет и поедет в свой город, со мною, и пансион для благородных девиц заведет, а меня возьмет надзирательницей, и начнется у нас совсем новая, прекрасная жизнь, и целует меня, обнимает, утешает, и ведь так верит так верит фантазиям-то! Ну разве можно ей противоречить А сама-то весь-то день сегодня моет, чистит, чинит, корыто сама, с своею слабенькою-то силой, в комнату втащила, запыхалась, таки упала на постель атомы в ряды еще с ней утром ходили, башмачки Полечке и Лене купить, потому у них все развалились, только у нас денег-то и недостало по расчету, очень много недостало, а она такие миленькие ботиночки выбрала, потому у ней вкус есть, вы не знаете Тут же в лавке таки заплакала, при купцах-то, что недостало… Ах, как было жалко смотреть Ну и понятно после того, что вы так живете, – сказал с горькою усмешкой Раскольников А вам разве не жалко Не жалко – вскинулась опять Соня, – ведь вы, я знаю, вы последнее сами отдали, еще ничего не видя. А если бы вы все-то видели, о господи! А сколько, сколько разя ее в слезы вводила Дана прошлой еще неделе Ох, я Всего за неделю до его смерти. Я жестоко поступила И сколько, сколько разя это делала. Ах, как теперь, целый день вспоминать было больно! Соня даже руки ломала, говоря, от боли воспоминания Это вы-то жестокая Да я, я Я пришла тогда, – продолжала она, плача, – а покойники говорит прочти мне, говорит, Соня, у меня голова что-то болит, прочти мне вот книжка, – какая-то книжка у него, у Андрея Семеныча достал, у Лебезятникова, тут живет, он такие смешные книжки всё доставал. А я говорю мне идти пора, таки не хотела прочесть, а зашла як ним, главное чтоб воротнички показать Катерине Ивановне мне Лизавета, торговка, воротнички и нарукавнички дешево принесла, хорошенькие, новенькие и с узором. А Катерине Ивановне очень понравились, она надела ив зеркало посмотрела на себя, и очень, очень ей понравились подари мне, говорит, их, Соня, пожалуйста. Пожалуйста попросила, и уж так ей хотелось. А куда ей надевать Так прежнее, счастливое время только вспомнилось Смотрится на себя в зеркало, любуется, и никаких-то, никаких-то у ней платьев нет, никаких-то вещей, вот уж сколько лет И ничего-то она никогда ни у кого не попросит гордая, сама скорей отдаст последнее, а тут вот попросила, – так ужей понравились А я и отдать пожалела, на что вам, говорю, Катерина Ивановна Таки сказала, на что. Уж этого-то не надо было бы ей говорить Она так на меня посмотрела, итак ей тяжело-тяжело стало, что я отказала, итак это было жалко смотреть И не за воротнички тяжело, аза то, что я отказала, я видела. Ах, так бы, кажется, теперь все воротила, все переделала, все эти прежние слова Ох, яда что. вам ведь все равно Эту Лизавету торговку вызнали Да А вы разве знали – с некоторым удивлением переспросила Соня. – Катерина Ивановна в чахотке, в злой она скоро умрет, – сказал Раскольников, помолчав и не ответив на вопрос Охнет, нет, нет – И Соня бессознательным жестом схватила егоза обе руки, как бы упрашивая, чтобы нет Да ведь это ж лучше, коль умрет Нет, не лучше, не лучше, совсем не лучше – испуганно и безотчетно повторяла она А дети-то? Куда ж вы тогда возьмете их, коль не к вам Ох, уж не знаю – вскрикнула Соня почтив отчаянии и схватилась за голову. Видно было, что эта мысль уж много-много разв ней самой мелькала, ион только вспугнул опять эту мысль Ну, а коль вы, еще при Катерине Ивановне, теперь, заболеете и вас в больницу свезут, ну что тогда будет – безжалостно настаивал он Ах, что вы, что вы Этого-то уж не может быть – и лицо Сони искривилось страшным испугом Как не может быть – продолжал Раскольников с жесткой усмешкой, – не застрахованы же вы Тогда что сними станется На улицу всею гурьбой пойдут, она будет кашлять и просить и об стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а дети плакать А там упадет, в часть свезут, в больницу, умрет, а дети Охнет. Бог этого не попустит – вырвалось, наконец, из стесненной груди у Сони. Она слушала, с мольбой смотря на него и складывая в немой просьбе руки, точно от него все и зависело. Раскольников встали начал ходить по комнате. Прошло с минуту. Соня стояла, опустив руки и голову, в страшной тоске А копить нельзя На черный день откладывать – спросил он, вдруг останавливаясь передней Нет, – прошептала Соня Разумеется, нет А пробовали – прибавил он чуть нес насмешкой Пробовала И сорвалось Ну, да разумеется Что и спрашивать! И опять он пошел по комнате. Еще прошло с минуту Не каждый день получаете-то? Соня больше прежнего смутилась, и краска ударила ей опять в лицо Нет, – прошептала она с мучительным усилием С Полечкой, наверное, тоже самое будет, – сказал он вдруг Нет нет Не может быть, нет – как отчаянная, громко вскрикнула Соня, как будто ее вдруг ножом ранили. – Бог, бог такого ужаса не допустит Других допускает же Нет нет Ее бог защитит, бог. – повторяла она, не помня себя Да, может, и богато совсем нет, – с каким-то даже злорадством ответил Раскольников, засмеялся и посмотрел на нее. Лицо Сони вдруг страшно изменилось по нем пробежали судороги. С невыразимым укором взглянула она на него, хотела было что-то сказать, но ничего не могла выговорить и только вдруг горько-горько зарыдала, закрыв руками лицо Выговорите, у Катерины Ивановны ум мешается у вас самой ум мешается, – проговорил он после некоторого молчания. Прошло минут пять. Он все ходил взад и вперед, молча и не взглядывая на нее. Наконец, подошел к ней, глаза его сверкали. Он взял ее обеими руками за плечи и прямо посмотрел в ее плачущее лицо. Взгляд его был сухой, воспаленный, острый, губы его сильно вздрагивали Вдруг он весь быстро наклонился и, припав к полу, поцеловал ее ногу. Соня в ужасе от него отшатнулась, как от сумасшедшего. И действительно, он смотрел, как совсем сумасшедший Что вы, что вы это Передо мной – пробормотала она, побледнев, и больно-больно сжало вдруг ей сердце. Он тотчас же встал Яне тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился, – как-то дико произнес они отошел кокну Слушай, прибавил он, воротившись к ней через минуту, – я давеча сказал одному обидчику, что он не стоит одного твоего мизинца и что я моей сестре сделал сегодня честь, посадив ее рядом с тобою Ах, что вы это им сказали И при ней – испуганно вскрикнула Соня, – сидеть со мной Честь да ведь я бесчестная, я великая, великая грешница Ах, что вы это сказали Не за бесчестие и грех я сказал это про тебя, аза великое страдание твое. А что ты великая грешница, то это так, – прибавил он почти восторженно, – а пуще всего, тем ты грешница, что понапрасну умертвила и предала себя. Еще бы это не ужас Еще бы не ужас, что ты живешь в этой грязи, которую так ненавидишь, ив тоже время знаешь сама (только стоит глаза раскрыть, что никому ты этим не помогаешь и никого ни отчего не спасаешь Да скажи же мне наконец, – проговорил он, почтив исступлении, – как этакой позор и такая низость в тебе рядом с другими противоположными и святыми чувствами совмещаются Ведь справедливее, тысячу раз справедливее и разумнее было бы прямо головой вводу и разом покончить Ас ними-то что будет – слабо спросила Соня, страдальчески взглянув на него, но вместе стем как бы вовсе и не удивившись его предложению. Раскольников странно посмотрел на нее. Он все прочел водном ее взгляде. Стало быть, действительно у ней самой была уже эта мысль. Может быть, много рази серьезно обдумывала она в отчаянии, как бы разом покончить, и до того серьезно, что теперь почти и не удивилась предложению его. Даже жестокости слов его не заметила (смысла укоров его и особенного взгляда его на ее позор она, конечно, тоже не заметила, и это было видимо для него. Но он понял вполне, до какой чудовищной боли истерзала ее, и уже давно, мысль о бесчестном и позорном ее положении. Что же, что же бы могло, думал он, до сих пор останавливать решимость ее покончить разом И тут только понял он вполне, что значили для нее эти бедные, маленькие дети-сироты и эта жалкая, полусумасшедшая Катерина Ивановна, с своею чахоткой и со стуканием об стену головою. Но тем не менее ему опять-таки было ясно, что Соня с своим характером и стем все-таки развитием, которое она получила, нив каком случае не могла так оставаться. Все-таки для него составляло вопрос: почему она так слишком уже долго могла оставаться в таком положении и не сошла сума, если уж не в силах была броситься вводу Конечно, он понимал, что положение Сони есть явление случайное в обществе, хотя, к несчастию, далеко не одиночное и не исключительное. Но эта-то самая случайность, эта некоторая развитость и вся предыдущая жизнь ее могли бы, кажется, сразу убить ее при первом шаге на отвратительной дороге этой. Что же поддерживало ее Не разврат же Весь этот позор, очевидно, коснулся ее только механически настоящий разврат еще не проникни одною каплей в ее сердце он это видел она стояла передним наяву… «Ей три дороги, – думал он – броситься в канаву, попасть в сумасшедший дом, или или, наконец, броситься в разврат, одурманивающий ум и окаменяющий сердце. Последняя мысль была ему всего отвратительнее но он был уже скептик, он был молод, отвлечен и, стало быть, жестока потому и не мог не верить, что последний выход, то есть разврат, был всего вероятнее. «Но неужели ж это правда, – воскликнул он про себя, – неужели ж и это создание, еще сохранившее чистоту духа, сознательно втянется, наконец, в эту мерзкую, смрадную яму Неужели это втягивание уже началось и неужели потому только она и могла вытерпеть до сих пор, что порок уже не кажется ей так отвратительным Нет, нет, быть того не может – восклицал он, как давеча Соня, – нет, от канавы удерживала ее до сих пор мысль огрехе, ионите Если же она до сих пор еще не сошла сума Но кто же сказал, что она не сошла уже сума Разве она в здравом рассудке Разве так можно говорить, как она Разве в здравом рассудке так можно рассуждать, как она Разве так можно сидеть над погибелью, прямо над смрадною ямой, в которую уже ее втягивает, и махать руками и уши затыкать, когда ей говорят об опасности Что она, уж не чуда ли ждет И наверно так. Разве все это не признаки помешательства?» Он с упорством остановился на этой мысли. Этот исход ему даже более нравился, чем всякий другой. Он начал пристальнее всматриваться в нее Такты очень молишься богу-то Соня – спросил он ее. Соня молчала, он стоял подле нее и ждал ответа Что ж бы я без богато была – быстро, энергически прошептала она, мельком вскинув на него вдруг засверкавшими глазами, и крепко стиснула рукой его руку. «Ну, таки есть – подумал он А тебе бог что за это делает – спросил он, выпытывая дальше. Соня долго молчала, как бы не могла отвечать. Слабенькая грудь ее вся колыхалась от волнения Молчите Не спрашивайте Вы не стоите. – вскрикнула она вдруг, строго и гневно смотря на него. «Так и есть таки есть – повторял он настойчиво про себя Все делает – быстро прошептала она, опять потупившись. «Вот и исход Вот и объяснение исхода – решил он про себя, с жадным любопытством рассматривая ее. С новым, странным, почти болезненным, чувством всматривался он в это бледное, худое и неправильное угловатое личиков эти кроткие голубые глаза, могущие сверкать таким огнем, таким суровым энергическим чувством, в это маленькое тело, еще дрожавшее от негодования и гнева, и все это казалось ему более и более странным, почти невозможным. «Юродивая! юродивая – твердил он про себя. На комоде лежала какая-то книга. Он каждый раз, проходя взад и вперед, замечал ее теперь же взяли посмотрел. Это был Новый завет в русском переводе. Книга была старая, подержанная, в кожаном переплете Это откуда – крикнул он ей через комнату. Она стояла все на том же месте, в трех шагах от стола Мне принесли, – ответила она, будто нехотя и не взглядывая на него Кто принес Лизавета принесла, я просила. «Лизавета! странно – подумал он. Все у Сони становилось для него как-то страннее и чудеснее, с каждою минутой. Он перенес книгу к свече и стал перелистывать Где тут про Лазаря – спросил он вдруг. Соня упорно глядела в землю и не отвечала. Она стояла немного боком к столу – Про воскресение Лазаря где Отыщи мне, Соня. Она искоса глянула на него Не там смотрите в четвертом Евангелии – сурово прошептала она, не подвигаясь к нему Найди и прочти мне, – сказал он, сел, облокотился на стол, подпер рукой голову и угрюмо уставился в сторону, приготовившись слушать. «Недели через три на седьмую версту, [52] милости просим Я, кажется, сам там буду, если еще хуже не будет, – бормотал он про себя. Соня нерешительно ступила к столу, недоверчиво выслушав странное желание Раскольникова. Впрочем, взяла книгу Разве вы не читали – спросила она, глянув на него через стол, исподлобья. Голос ее становился все суровее и суровее Давно Когда учился. Читай А в церкви не слыхали Яне ходил. А ты часто ходишь Н-нет, – прошептала Соня. Раскольников усмехнулся Понимаю И отца, стало быть, завтра не пойдешь хоронить Пойду. Я и на прошлой неделе была панихиду служила По ком По Лизавете. Ее топором убили. Нервы его раздражались все более и более. Голова начала кружиться Тыс Лизаветой дружна была Да Она была справедливая Она приходила редко нельзя было. Мыс ней читали и говорили. Она бога узрит. Странно звучали для него эти книжные слова, и опять новость какие- то таинственные сходки с Лизаветой, и обе – юродивые. «Тут и сам станешь юродивым заразительно – подумал он. Читай – воскликнул он вдруг настойчиво и раздражительно. Соня все колебалась. Сердце ее стучало. Несмела как-то она ему читать. Почти с мучением смотрел он на несчастную помешанную Зачем вам Ведь вы не веруете. – прошептала она тихо и как-то задыхаясь Читай Я так хочу – настаивал он, – читала же Лизавете! Соня развернула книгу и отыскала место. Руки ее дрожали, голосу не хватало. Два раза начинала она, и все не выговаривалось первого слога. «Был же болен некто Лазарь, из Вифании…» – произнесла она, наконец, с усилием, но вдруг, с третьего слова, голос зазвенели порвался, как слишком натянутая струна. Дух пресекло, ив груди стеснилось Раскольников понимал отчасти, почему Соня не решалась ему читать, и чем более понимал это, тем как бы грубее и раздражительнее настаивал на чтении. Он слишком хорошо понимал, как тяжело было ей теперь выдавать и обличать все свое Он понял, что чувства эти действительно как бы составляли настоящую и уже давнишнюю, может быть, тайну ее, может быть, еще с самого отрочества, еще в семье, подле несчастного отца и сумасшедшей от горя мачехи, среди голодных детей, безобразных криков и попреков. Нов тоже время он узнал теперь, и узнал наверно, что хоть и тосковала она и боялась чего-то ужасно, принимаясь теперь читать, но что вместе стем ей мучительно самой хотелось прочесть, несмотря на всю тоску и на все опасения, и именно ему, чтоб он слышали непременно теперь – « чтобы там ни вышло потом Он прочел это в ее глазах, понял из ее восторженного волнения Она пересилила себя, подавила горловую спазму, пресекшую вначале стиха ее голос, и продолжала чтение одиннадцатой главы Евангелия Иоаннова. Так дочла она до го стиха: «И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали обрате их. Марфа, услыша, что идет Иисус, пошла навстречу ему Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Но и теперь знаю, что чего ты попросишь убога, даст тебе бог». Тут она остановилась опять, стыдливо предчувствуя, что дрогнет и порвется опять ее голос… «Иисус говорит ей воскреснет брат твой. Марфа сказала ему знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день. Иисус сказал ей Я есмь воскресение и жизнь верующий в меня, если и умрет, оживет. И всякий живущий и верующий в меня не умрет вовек. Веришь ли сему Она говорит ему: (и, как бы с болью переведя дух, Соня раздельно и с силою прочла, точно сама во всеуслышание исповедовала:) Так, господи! Я верую, что ты Христос, сын божий, грядущий в мир». Она было остановилась, быстро подняла было на него глаза, но поскорей пересилила себя и стала читать далее. Раскольников сидели слушал неподвижно, не оборачиваясь, облокотясь на стол и смотря в сторону. Дочли до го стиха. «Мария же, пришедши туда, где был Иисус, и увидев его, пала к ногам его и сказала ему господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею иудеев плачущих, сам восскорбел духом и возмутился. И сказал где вы положили его? Говорят ему господи! поди и посмотри. Иисус прослезился. Тогда иудеи говорили смотри, как он любил его. А некоторые из них сказали не могли сей, отверзший очи слепому, сделать, чтоб и этот не умер?» Раскольников обернулся к ней и с волнением смотрел на нее да, таки есть Она уже вся дрожала в действительной, настоящей лихорадке. Он ожидал этого. Она приближалась к слову о величайшем и неслыханном чуде, и чувство великого торжества охватило ее. Голос ее стал звонок, как металл торжество и радость звучали в нем и крепили его. Строчки мешались передней, потому что в глазах темнело, но она знала наизусть, что читала. При последнем стихе не могли сей, отверзший очи слепому – она, понизив голос, горячо и страстно передала сомнение, укор и хулу неверующих, слепых иудеев, которые сейчас, через минуту, как громом пораженные, падут, зарыдают и уверуют Ион, он – тоже ослепленный и неверующий, – он тоже сейчас услышит, он тоже уверует, да, да сейчас же, теперь же, – мечталось ей, иона дрожала от радостного ожидания. «Иисус же, опять скорбя внутренно, проходит ко гробу. То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит Отнимите камень. Сестра умершего Марфа говорит ему господи! уже смердит ибо четыре дни, как он во гробе». Она энергично ударила на слово четыре. «Иисус говорит ей не сказал ли я тебе, что если будешь веровать, увидишь славу божию Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал отче, благодарю тебя, что ты услышал меня. Я и знал, что ты всегда услышишь меня но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что ты послал меня. Сказав сие, воззвал громким голосом Лазарь иди вон. И вышел умерший, (громко и восторженно прочла она, дрожа и холодея, как бы в очию сама видела:) обвитый по руками ногам погребальными пеленами; и лицо его обвязано было платком. Иисус говорит им развяжите его пусть идет. Тогда многие из иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в него». Далее она не читала и не могла читать, закрыла книгу и быстро встала со стула Все об воскресении Лазаря, – отрывисто и сурово прошептала она и стала неподвижно, отвернувшись в сторону, не смея и как бы стыдясь поднять на него глаза. Лихорадочная дрожь ее еще продолжалась. Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся зачтением вечной книги Прошло минут пять или более Я о деле пришел говорить, – громко и нахмурившись проговорил вдруг Раскольников, встали подошел к Соне. Та молча подняла на него глаза. Взгляд его был особенно суров, и какая-то дикая решимость выражалась в нем Я сегодня родных бросил, – сказал он, – мать и сестру. Яне пойду к ним теперь. Я там все разорвал Зачем – как ошеломленная спросила Соня. Давешняя встреча сего матерью и сестрой оставила в ней необыкновенное впечатление, хотя и самой ей неясное. Известие о разрыве выслушала она почти с ужасом У меня теперь одна ты, – прибавил он. – Пойдем вместе Я пришел к тебе. Мы вместе прокляты, вместе и пойдем! Глаза его сверкали. Как полоумный – подумала в свою очередь Соня. – Куда идти – в страхе спросила она и невольно отступила назад Почему ж я знаю Знаю только, что по одной дороге, наверно знаю, и только. Одна цель! Она смотрела на него и ничего не понимала. Она понимала только, что он ужасно, бесконечно несчастен Никто ничего не поймет из них, если ты будешь говорить им, продолжал оная понял. Ты мне нужна, потому як тебе и пришел Не понимаю – прошептала Соня Потом поймешь. Разве тыне тоже сделала Ты тоже переступила… смогла переступить. Тына себя руки наложила, ты загубила жизнь свою (это все равно) Ты могла бы жить духом и разумом, а кончишь на Сенной… Ноты выдержать не можешь и, если останешься одна сойдешь сума, как и я. Ты ужи теперь как помешанная стало быть, нам вместе идти, по одной дороге Пойдем Зачем Зачем вы это – проговорила Соня, странно и мятежно взволнованная его словами Зачем Потому что так нельзя оставаться – вот зачем Надо же, наконец, рассудить серьезно и прямо, а не по-детски плакать и кричать, что бог не допустит Ну что будет, если в самом деле тебя завтра в больницу свезут Тане в уме и чахоточная, умрет скоро, а дети Разве Полечка не погибнет Неужели не видала ты здесь детей, по углам, которых матери милостыню высылают просить Я узнавал, где живут эти материи в какой обстановке. Там детям нельзя оставаться детьми. Там семилетний развратен и вор. А ведь дети – образ Христов Сих есть царствие божие». Он велел их чтить и любить, они будущее человечество – Что же, что же делать – истерически плача и ломая руки, повторяла Соня. – Что делать Сломать что надо, раз навсегда, да и только и страдание взять на себя Что Не понимаешь После поймешь Свобода и власть, а главное власть Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!.. Вот цель Помни это Это мое тебе напутствие Может, я с тобой в последний разговорю. Если не приду завтра, услышишь про все сама, и тогда припомни эти теперешние слова. И когда-нибудь, потом, через годы, с жизнию, может, и поймешь, что они значили. Если же приду завтра, то скажу тебе, кто убил Лизавету. Прощай! Соня вся вздрогнула от испуга Да разве вызнаете, кто убил – спросила она, леденея от ужаса и дико смотря на него Знаю искажу Тебе, одной тебе Я тебя выбрал. Яне прощения приду просить к тебе, а просто скажу. Я тебя давно выбрал, чтоб это сказать тебе, еще тогда, когда отец про тебя говорили когда Лизавета была живая это подумал. Прощай. Руки не давай. Завтра! Он вышел. Соня смотрела на него как на помешанного но она и сама была как безумная и чувствовала это. Голова у ней кружилась. «Господи! как он знает, кто убил Лизавету? Что значили эти слова Страшно это Нов тоже время мысль не приходила ей в голову. Никак Никак. О, он должен быть ужасно несчастен. Он бросил мать и сестру. Зачем Что было И что у него в намерениях Что это он ей говорил Он ей поцеловал ногу и говорил говорил (да, он ясно это сказал, что без нее уже жить не может О господи!» В лихорадке ив бреду провела всю ночь Соня. Она вскакивала иногда, плакала, руки ломала, то забывалась опять лихорадочным сном, и ей снились Полечка, Катерина Ивановна, Лизавета, чтение Евангелия ион он, сего бледным лицом, с горящими глазами Он целует ей ноги, плачет… О господи! За дверью справа, за тою самою дверью, которая отделяла квартиру Сони от квартиры Гертруды Карловны Ресслих, была комната промежуточная, давно уже пустая, принадлежавшая к квартире г-жи Ресслих и отдававшаяся от нее внаем, о чем и выставлены были ярлычки наворотах и наклеены бумажечки на стеклах окон, выходивших на канаву. Соня издавна привыкла считать эту комнату необитаемою. А между тем, все это время, у двери в пустой комнате простоял господин Свидригайлов и, притаившись, подслушивал. Когда Раскольников вышел, он постоял, подумал, сходил на цыпочках в свою комнату, смежную с пустою комнатой достал стул и неслышно перенес его к самым дверям, ведущим в комнату Сони. Разговор показался ему занимательными знаменательными очень, очень понравился, – до того понравился, что они стул перенес, чтобы на будущее время, хоть завтра например, не подвергаться опять неприятности простоять целый час на ногах, а устроиться покомфортнее, чтоб уж во всех отношениях получить полное удовольствие |