Гарбовский Н.К. Теория перевода (2007). Программа Культура России

• Название: Программа Культура России
• Анкор: Гарбовский Н.К. Теория перевода (2007).doc
• Дата: 02.02.2017
• Размер: 4.11 Mb.
• Имя файла: Гарбовский Н.К. Теория перевода (2007).doc
• Тип: Программа; #1865
• страница: 10 из 47

§ 1. Защита языка от «предателей-перелагателей»

Для истории и теории перевода трактат Дю Белле представ­ляет несомненный интерес. В нем автор высказал ряд суждений о переводе, позволяющих не только глубже понять отношение к переводческой деятельности ряда французских гуманистов XVI в., но и поразмышлять о том, какое влияние в действительности оказывает перевод на переводящий язык: стимулирует его разви­тие или же тормозит?

В истории перевода имя Дю Белле нередко связывают с так называемым «переводческим скептицизмом», т.е. сомнениями в возможностях перевода. A.B. Федоров отмечал, что если в пред­шествующий период — Средние века — у переводчиков не было сомнений в возможностях удовлетворительного результата их ра­боты, то «начиная с эпохи Возрождения такие сомнения возника­ют — сперва, правда, лишь по поводу поэзии»¹.

Действительно, еще у Данте в трактате «Пир» есть строки, предостерегающие переводчиков от излишней самонадеянности в переводах поэзии². Значительно позднее, уже в XVII в., сомнения в пользе художественного перевода устами литературных персо­нажей романа «Дон Кихот» высказывает Сервантес³.

¹ Федоров A.B. Основы общей теории перевода. С. 26.

² «Пусть каждый знает, что ни одно произведение, мусикийски связанное
И подчиненное законам ритма, не может быть переложено со своего языка на
Другой без нарушений всей его сладости и гармонии». Цит. по: Данте Алигьери.
Малые произведения. М., 1968. С. 123.

³ Сервантес неоднократно возвращается к теме перевода в романе «Дон
Кихот». В первой части можно встретить высказывания, прямо отрицающие
возможность поэтического перевода: «Он [переводчик] лишил его [автора] мно-
гих природных достоинств, как это случается со всеми, кто берется переводить
поэтическое произведение, ибо самому добросовестному и самому искусному
переводчику никогда не подняться на такую высоту, какой они достигают в
Первоначальном своем виде» {Сервантес М. Хитроумный идальго Дон Кихот
Ламанческий. М, 1959. Ч. 1. С. 63). Во второй части романа можно найти об-
разное высказывание Сервантеса о переводе, ставшее уже хрестоматийным:
«Я держусь того мнения, что перевод с одного языка на другой, если только это
Не перевод с греческого или же с латинского, каковы суть цари всех языков,
это все равно что фламандский ковер с изнанки: фигуры, правда, видны, но
обилие нитей делает их менее явственными, и нет той гладкости и нет тех кра­
сок, которыми мы любуемся на лицевой стороне, да и потом, чтобы переводить
с языков легких, не надобно ни выдумки, ни красот слога, как не нужны они
ни переписчику, ни копиисту» (там же. Ч. 2. С. 309).

111

Что же касается Дю Белле, то его трактат, по определению Ж. Мунена, и сегодня остается «антологией всех аргументов про­тив перевода»'.

Автор трактата был хорошо знаком с предшественниками, древними и современными ему литераторами, анализировавшими проблемы перевода. Он упоминает и переводческие опыты Цице­рона, и высказывание Горация из «Послания Писсонам», ошибоч­но понимаемое им вслед за св. Иеронимом как правило хорошего перевода, и вещее видение самого Иеронима (кстати, Вульгата была канонизирована католической церковью в 1546 г., т.е. за три года до выхода в свет трактата Дю Белле), и трактат «Фран­цузский оратор», первый французский трактат о переводе, Этьена Доле.

Попробуем определить, в чем заключается «переводческий скептицизм» Дю Белле и на чем он строит свою «антиперевод­ческую» аргументацию. Прежде всего необходимо отметить, что Дю Белле не против всякого перевода вообще. Как и Данте, он весьма настороженно относится к возможности полноценного перевода поэтических произведений.

Но пафос его трактата в первую очередь связан даже не с возможностями перевода поэзии, а с той ролью, которую его предшественники и современники отводили переводу в развитии национальных языков. Нужно иметь в виду, что цель трактата Дю Белле — это защита и прославление французского языка, поэтому и вопросы перевода рассматриваются им сквозь призму пробле­мы развития французского языка. Разумеется, поэзия становится тем самым привилегированным жанром, которого переводчики вовсе не должны касаться. Вслед за Данте Дю Белле провозгла­шает: «Тот же, кто хотел бы создавать на своем народном языке произведения действительно ценные, пусть оставит эти перево­ды, а особенно переводы поэтов»².

Однако Дю Белле не отрицает вовсе возможность поэтиче­ского перевода. Называя перевод поэзии ненужным и даже вред­ным делом для развития языка, он имеет в виду прежде всего не слишком искушенных в этом деле переводчиков, взявшихся за это сложное дело. Анализируя высказывания Дю Белле, необхо­димо принять во внимание исторический фон: во Франции пер­вой половины XVI в. сформировался довольно большой слой чи­тателей, не владевших классическими языками, но желавших приобщиться к шедеврам классической литературы. Высокий спрос на переводную литературу и предопределил появление не-

¹ См.: Moimin G. Les belles infidèles. Lille, 1994. P. 13.

² Дю Белле Ж. Указ. соч. С. 243.

112

достаточно образованных и не всегда ответственных переводчи­ков. Такое бывало в развитии культур нередко. Достаточно вспом­нить, какого качества переводная литература наводнила наши рынки после того, как рухнул «железный занавес».

Дю Белле с огромным уважением говорит о поэтах-перевод-чиках, истинных мастерах своего дела. Он упоминает, в частно­сти, Лазара де Баифа, одного из «французских светочей», кото­рый «не только перевел "Электру" Софокла почти что стих в стих, а это — многотрудное дело, как поймут те, кто пытался сде­лать подобное же, но сверх того одарил наш язык словами эпиг­раммы и элегии, а также прекрасным составным словом терпко-сладкий, и эту честь не надо приписывать кому-либо другому»¹.

В отличие от Гердера Дю Белле не ратует за «национальную непорочность» французского языка — напротив, иностранные за­имствования, если они способны обогатить французский язык, следует всячески поощрять. «Я полагаю, — пишет он, говоря о круге наук, которые вслед за греками называет Энциклопедией, — что искусство переводчиков точных в данном случае очень полез­но и необходимо, и не следует медлить, если встречаются иногда слова, для которых не находится подходящего слова во французском языке; ведь римляне считали не всегда необходимым переводить все греческие слова, такие как риторика, музыка, арифметика, геометрия, философия и чуть ли не все названия наук, фигур, трав, болезней, небесной сферы и ее частей и главным образом боль­шинство терминов, употребляемых в естественных и математи­ческих науках. Эти слова будут в нашем языке как иностранец в каком-нибудь городе; но перифразы, однако, будут служить им переводчиками. Также я уверен, что ученый перелагатель стано­вится истолкователем, а не переводчиком, если старается придать всем наукам, которые он хотел бы трактовать, украшения и блеск своего языка»². Однако основной тезис Дю Белле состоит в том, что перевод не способен довести до совершенства французский язык. «Сколько бы старания и умения вы ни прилагали при пере­водах, — восклицает он, — этого совсем не достаточно, чтобы наш язык, еще ползующий по земле, смог бы поднять голову и встать на ноги»³.

Агументацию против переоценки значения переводов для развития переводящего языка Дю Белле строит на основе анализа структуры ораторского искусства. Подобный подход сам по себе Уже интересен. Почему для доказательства того, что переводы не­достаточны для развития языка и его доведения до совершенства,

¹ Дю Белле Ж. Указ. соч. С. 262.

² Там же. С. 247.

³ Там же. С. 244.

113

автор трактата использует категории ораторского искусства? Чтобы дать ответ на этот вопрос, нужно проанализировать логику рассуж­дений Дю Белле. Но до того вспомним, что св. Иероним, излагая свою концепцию правильного перевода, опирался на сентенции о переводе Цицерона и Горация, даже приписав последнему то, чего тот скорее всего и не говорил. Этьен Доле, разрабатывая правила хорошего перевода, опять же опирается на переводче­ский опыт Цицерона и других ораторов древности. Да и сам Дю Белле не смог обойтись без упоминания имен Цицерона и Гора­ция, говоря о тщетности переводческой практики для развития языка: «И если мои доводы, которые я привел, не кажутся доста­точно убедительными, я сошлюсь, как на гарантию и опору моей правоты, на пример старых римских авторов, особенно поэтов и ораторов; хотя Цицерон и перевел несколько книг Ксенофонта и Арата, а Гораций дал правила хорошо переводить, они обраща­лись к переводам скорее для собственных занятий и упражнений, чем для опубликования плодов этих занятий и для развития свое­го языка, для его прославления и распространения»¹. Таким об­разом, поэтическое и ораторское искусство испокон веков рас­сматривалось авторами теоретических рассуждений о переводе в качестве двух столпов, на которые должно опираться мастерство перевода.

Ссылаясь на общепринятое мнение «ученых авторов-ритори-ков», Дю Белле выделяет в ораторском искусстве пять составных частей: изобретательность, способ выражения, композиция, па­мять и произношение².

Две последние составляющие, по мнению Дю Белле, даются человеку от природы и никоим образом не связаны с преимуще­ством того или иного языка; память и произношение могут, разу­меется, отшлифовываться упражнениями. Очевидно, что для этих составляющих ораторского искусства перевод не нужен. Компо­зиция же, утверждает Дю Белле, «зависит больше от благоразумия и здравого суждения оратора»³, т.е. от умения построить речь в соответствии с законами логики. Таким образом, остаются две составляющие — изобретательность и способ выражения.

Что касается изобретательности, под которой Дю Белле по­нимает умение много и красиво говорить на любую тему, то она формируется лишь в результате глубокого и разностороннего об­разования, благодаря обширным познаниям во всех науках, прежде всего в науках, развитых античными учеными. Дю Белле признает, что в этой области роль перевода существенна, так как

¹ Дю Белле Ж. Указ. соч. С. 242.

² Там же.

³ Там же.

114

перевод способен «облегчить положение тех, кто не имеет возмож­ности заниматься иностранными языками»¹. Это высказывание на первый взгляд и с позиций сегодняшней реальности представля­ется вполне справедливым. Однако для его оценки необходимо учесть культурный контекст эпохи Возрождения — эпохи отчет­ливо выраженного преклонения перед классической литературой и классическими языками. Трудно представить себе разносторонне образованного человека, овладевшего всеми научными знаниями гpeков и римлян и не знавшего греческого и латинского языков. Кроме того, в тот период основная часть научной информации даже более позднего по сравнению с античностью средневекового периода содержалась в книгах лишь на классических языках. Сам Дю Белле во фразе, непосредственно предшествующей той, кото­рую мы рассматриваем, отмечал: «И совершенно необходимо, чтобы эти два языка были известны тому, кто хочет приобрести богатство и полноту воображения, первую и главную часть воору­жения каждого автора»².

В этом признании роли перевода для формирования изобрета­тельности просматривается определенное противоречие, обуслов­ленное тем, что выдвинутое Дю Белле положение не соответство­вало порядку вещей, сложившемуся ко времени, когда он сочинял свой трактат. Иначе говоря, та общественная функция перевода, которую был готов признать Дю Белле, реально сводилась к нулю.

В то же время вряд ли можно предположить, что реальное соотношение функций классических и современных языков, су­ществовавшее в тот период, игнорировалось Дю Белле. Объясне­ние этому противоречию можно найти, на мой взгляд, в модаль­ной и временной структурах трактата. Трактат построен как бы в двух основных временных и модальных планах: с одной стороны, план настоящего и реального, а с другой — план будущего, а зна­чит, возможного или необходимого. Поэтому, говоря о пользе перевода для передачи научных знаний, Дю Белле скорее всего имеет в виду не то реальное соотношение общественных функ­ций новых и классических языков, которое существовало в его время, а некое идеальное будущее, в котором все языки будут равны и все науки будут изъясняться на современных языках. Подтверждение этому мы обнаруживаем в той главе трактата, где Дю Белле говорит о пригодности французского языка для фило­софии и объясняет, почему древние были более учеными, чем его современники: им не нужно было затрачивать многие годы жиз­ни, силы, энергию и живость ума, свойственные молодости, на Изучение языков; они могли посвятить себя с юных лет изучению

¹ Дю Белле Ж. Указ. соч. С. 242.

² Там же.


115

наук¹. Констатируя, что в его время «искусства и науки все еще находятся в руках греков и римлян»², Дю Белле формулирует перспективу: «Но в будущем должно быть так, чтобы можно было говорить обо всем, везде и на всех языках»³.

Итак, для овладения полнотой и богатством воображения, а точнее, для овладения научными знаниями, необходимыми для становления оратора, в будущем, когда наука освободится от пут классических языков, перевод сможет сыграть существенную роль.

Остается последняя и, по словам Дю Белле, самая трудная часть, «без которой все остальное оказывается как бы ненужным и походит на меч, еще не вынутый из ножен»⁴, — выбор форм выражения. Лучший способ хорошо говорить, продолжает Дю Белле, «основывается на словах простых, распространенных, не чуждых общим употребительным нормам, на метафорах, аллегори­ях, сравнениях, уподоблениях, выразительности и многих других фигурах и украшениях, без которых все речи и стихи становятся голыми, всего лишенными и слабыми. И я никогда не поверю, продолжает Дю Белле, что можно все это хорошо усвоить при помощи переводов, потому что невозможно передать все это с той же грацией, с какой сделал это сам автор; тем более что каж­дый язык имеет нечто свойственное только ему, и, если вы по­пробуете передать это на другом языке, соблюдая законы перевода, которые заключаются в том, чтобы не выходить за рамки, уста­новленные автором, ваш перевод будет принужденным, холод­ным и лишенным грации»⁵. Для подтверждения этих слов Дю Белле прибегает к сравнению: «И чтобы убедиться, что это так, прочтите Демосфена или Гомера по-латински, Цицерона или Вергилия по-французски, чтобы увидеть, породят ли они в вас то же восхищение (словно перед вами Протей, изменяющий свой облик на все лады), какое вы чувствуете, читая этих авторов на их языках. И вам покажется, что вы перенеслись с огнедышащего кратера Этны на холодные вершины Кавказа»⁶.

И если, как мы видели, в первых четырех частях роль пере­вода для совершенствования в ораторском искусстве незначи­тельна, то в самой основной, в сфере средств выражения, она полностью отрицается Дю Белле. Аргументы, приводимые им для доказательства несостоятельности перевода, заслуживают особого внимания.

¹ См.: гл. 10 «О том, что французский язык пригоден для философии, и
почему древние были более учеными, чем люди нашего времени» (Дю Белле Ж.
Указ. соч. С. 247 и далее).

² Там же. С. 249.

³ Там же.

⁴ Там же. С. 242.

⁵ Там же.

⁶ Там же.

116

Первый постулат Дю Белле сформулирован в виде закона пе­ревода, который заключается в том, чтобы не выходить за рамки, условленные автором. В этом положении перевод противопостав­ляется другим видам речетворческой деятельности, в частности подражанию. Основная характеристика деятельности переводчи­ка, по мнению Дю Белле, — это верность: верность тексту ориги­нала и верность автору. Говоря о пользе переводческого труда, Дю Белле использует такие выражения, как «верные перевод­чики», «искусство точных переводчиков» и т.п. Что же касается неумелых переводчиков, то их Дю Белле называет «скорее пре­дателями, чем перелагателями», так как «они предают тех, кого берутся перелагать, лишая их славы, и тем самым обманывают несведущего читателя, выдавая ему белое за черное»¹. Ж.-Р. Ла-мираль отмечал, что французский язык эпохи Дю Белле позволил ему обыграть известную из итальянского языка остроту — traduttore traditore². Дю Белле пишет: «Que dirais-je d'aucuns, vraiment mieux dignes d'être appelés traditeurs que traducteurs?» («Что сказать мне о тех, кто поистине более достойны быть названными предателями, нежели перелагателями?»). В самом деле, во французском языке XVI в. слово traditeur обозначало предателя и лишь с конца XVII в. стало обозначать более конкретную категорию — христианина, передававшего в первые века язычникам христианские книги и сосуды, чтобы избежать гонений. В значении «предатель» его полностью вытеснило современное traître. В русском языке для того, чтобы сохранить игру слов, приходится прибегать к архаи­ческому слову перелагатель, которое вполне соответствует исто­рическому контексту трактата.

Верность — главное свойство перевода. Само по себе требо­вание верности в переводе вполне закономерно. Вопрос лишь в том, что понимал под верностью перевода Дю Белле. Чтобы по­нять его трактовку верности перевода, следует, видимо, обратить­ся к тому, что Дю Белле считал непереводимым. И здесь мы вновь встречаемся с формами выражения. Выбор слов — вот самая

' Du Bellay J. Deffence et illustration de la langue françoise // Horguelin P.A. Op. cit. P. 58: «Mais que diray-je d'aucuns, vrayement mieux dignes d'estre appeliez traditeurs, que traducteurs? Veu qu'ils trahissent ceux qu'ils entreprennent exposer, les frustrans de leur gloire, et par mesme moyen sеduisent les lecteurs ignorans, leur monstrant le blanc pour le noir: qui, pour acquеir le nom de sçavans, traduisent à credit tes langues, dont jamais ils n'ont entendu les premiers elemens, comme l'hébraïque et la grecque» — «Что сказать мне о тех, кто поистине более достойны быть названны­ми предателями, нежели перелагателями. Ведь они предают тех, кого берутся вы-Разить, лишая их славы. Тем же способом они обманывают несведущего читате­ля, выдавая ему белое за черное, а чтобы прослыть учеными, они бездумно пере­водят с таких языков, как древнееврейский и греческий, не зная даже их азов» (перевод мой. — Н.Г.).

²Ladmiral J.-R. Traduire: théorèmes pour la traduction. Paris, 1994. P. 91.

117

ответственная и самая трудная задача. Первое требование Дю Белле по выбору слов состоит в том, чтобы слова соответствовали общим употребительным нормам, были простыми и распростра­ненными. В этом позиция Дю Белле близка позиции Мартина Лютера. Таким образом, первое требование к выбору слов — это стремление пользоваться общеупотребительной лексикой соб­ственного языка, т.е. если речь идет о переводе — языка перево­да. Второе требование относится к иному пласту выразительных средств — метафорам, аллегориям, сравнениям, уподоблениям, которые в еще большей степени, чем лексика, связаны с культу­рой и историей конкретного народа и очень часто оказываются маловыразительными или вовсе непонятными при их механиче­ском перенесении в иную культуру через перевод. Чтобы убедить­ся в этом, достаточно сопоставить некоторые устойчивые сравни­тельные обороты французского и русского языков: ingrat comme un coucou (букв.: неблагодарный, как кукушка; ср. русск.: неблаго­дарный, как свинья); sec comme un cotret (букв.: высохший, тощий, как вязанка дров; ср. русск.: тощий, как палка); blanc comme un drap (букв.: белый, как простыня; ср. русск.: белый, как полотно): bête comme un chou (букв.: глупый, как капуста; ср. русск.: глупый, как пень); vêtu comme un oignon (букв.: одетый, как луковица; ср. русск.: одетый, как капуста) и т.п.

Для Дю Белле очевидно, что форма речевого произведения трудно передается в переводе и связано это в первую очередь с тем, что «каждый язык имеет нечто свойственное только ему». Своеобразие языков вступает в противоречие с главным требова­нием к переводу — не выходить за рамки, установленные автором. Именно это трудноразрешимое противоречие и лежит в основе скептического отношения Дю Белле к переводу. Что же касается смысла, то по этому поводу у Дю Белле особых сомнений, кажет­ся, не возникало. Можно предположить, что традиция передачи в переводе смысла смыслом, восходящая еще к работам Цицерона, Иеронима и др., воспринималась Дю Белле как нечто само собой разумеющееся, что он доверял верным переводчикам. Хотя в од­ной из глав своего трактата, обрушиваясь с очередной критикой на переводчиков, он писал, что «на всех языках находится немало переводчиков, которые не удосуживаются проникнуть в наиболее скрытые и глубинные стороны выбранного автора, а приспосаб­ливаются как бы только к первому впечатлению и, забавляясь красотой слов, теряют суть вещей»¹.

Данное высказывание молодого поэта XVII в. поражает своей актуальностью. В самом деле, после многочисленных и в основ-

¹ Дю Белле Ж. Указ. соч. С. 244. 118

ном не лишенных оснований рассуждений семиологов, литерату-раведов и других теоретиков художественного текста о том, что текст — эта некая открытая сущность, которая утрачивает всякую связь с автором тотчас, как оказывается достоянием читателя, что каждый читатель естественно видит в тексте то, что он видит, а вовсе не то, что видел автор, создается впечатление, что перевод­ник — это тоже простой читатель, который может видеть в тексте оригинала то, что он видит, основываясь на своем когнитивном опыте. Встав на такую позицию, придется признать, что перевода как такового не существует, так как каждый переводчик будет со­здавать свое собственное произведение, в силу ума и таланта, лишь отчасти напоминающее оригинал. Это «отчасти напоминаю­щее» чаще всего касается фабулы, развития сюжета. Но не ус­кользает ли при таком свободном прочтении текста та самая «суть вещей», которую увидел, открыл автор оригинального произведе­ния? Вправе ли переводчик приравнивать себя к простому читате­лю и, получая «удовольствие от текста», убаюкивать слух и созна­ние своего читателя свидетельствами собственного мироощущения, выраженными в высказываниях «на заданную тему»? Не в этом ли, в самом деле, и состоит главное «предательство» по отноше­нию как к автору оригинала, так и к читателю перевода?

Видимо, следует более осторожно распространять на пере­водчика все те права, которыми обладает простой читатель. Пе­реводчик и читатель суть категории разные. То, что является удовольствием для одного, становится тяжким и раздражающим трудом для другого. Переводчик не может руководствоваться только «простым» впечатлением от текста. Его прочтение — это глубочайший лингвистический, культурологический, историче­ский, эстетический, философский и какой хотите иной анализ текста. Переводческое прочтение оригинала — это истинная гер-меневтическвая деятельность. «Удовольствие от текста» перевод­чик может получить только тогда, когда он полностью «расшиф­ровал» текст, понял все заложенные в нем смыслы или хотя бы приблизился к такому пониманию. И только после этого начина­ется второй, не менее тяжкий, этап переводческого труда — этап реконструкции текста на языке перевода иными, как правило, не эквивалентными средствами выражения.

Что же касается форм выражения, то их сохранение в пере­воде, как мы видели, по мнению Дю Белле, совершенно невоз­можно именно в силу того, что переводчик не должен ни на шаг выходить за рамки, установленные автором.

Но Дю Белле не особенно волнуют перипетии переводческого труда. Главное для него — это то, что перевод не способен содей­ствовать совершенствованию народного языка. Дю Белле, обра-

119

тившись к опыту латинян, предложил иной способ обогащения языка за счет словесности других народов, а именно подражание: «Пусть же тот, кто хочет обогатить свой язык, обратится к подра­жанию лучшим греческим и латинским авторам и направит ост­рие своего стиля к их самым большим достоинствам как к наибо­лее верной цели»¹. Подражание же, по мнению Дю Белле, вовсе не такое простое дело. «Совсем не легкая вещь — верно следовать достоинствам хорошего автора и как бы перевоплощаться в него; ведь природа даже тем вещам, которые кажутся очень похожими, смогла дать нечто неповторимое, дабы какими-либо признаками и различиями они отличались друг от друга»².

Итак, подражание как особый вид межъязыковой и межкуль­турной литературной деятельности оказывается противопостав­ленным переводу. В чем же суть их различия? Ведь подражая, иноязычный литератор должен перевоплотиться в автора ориги­нала, следуя его достоинствам!

На мой взгляд, идея подражания так, как она провозглаша­лась гуманистом Возрождения, близка современной концепции вольного перевода. Подражание не предполагает следования тексту оригинала, напротив, оно отвергает его. У автора заимствуются лишь те значимые категории, которые представляются суще­ственными подражателю. Иначе говоря, подражатель в отличие от переводчика ближе к простому читателю: получив удоволь­ствие от текста, он стремится доставить такое же удовольствие своему читателю. Современные концепции так называемой «ди­намической эквивалентности» относятся скорее к подражанию, чем к переводу.

В противопоставлении перевода и подражания, предложен­ном Дю Белле, можно увидеть четкое разделение двух видов межъязыковой деятельности, просматривающееся еще с того древнего периода, когда Цицерон противопоставил себя перевод­чику. В последующем это различие постепенно стиралось, и уже в XVII в. «прекрасные неверные», родные внучки подражаний предшествующего века, расценивались как переводы. Сейчас раз­личие между подражанием и переводом практически полностью стерлось. Но различное понимание сути перевода, прав и обязан­ностей переводчика по отношению к автору и читателю выдвига­ет иные оппозиции: говорят о вольном и буквальном переводах, о переводе и интерпретации и т.п.

Дю Белле видит в подражании путь к обогащению и разви­тию народного языка именно потому, что подражатель не скован

¹ Дю Белге Ж. Указ. соч. С. 244.

² Там же.

120

рамками текста оригинала, т.е. не обязан выполнять долг пере­водчика. Именно подражание, по его мнению, вывело латинский язык на один уровень с греческим по силе выразительности. Мо­лодой поэт надеется, что путем подражания удастся вывести на уровень мировых языков и французский. Интересна пророческая фраза, которую мы читаем в его трактате: «Я верю, что придет время и благодаря счастливой судьбе французов это благородное и могущественное королевство захватит, быть может, в свою оче­редь бразды мирового правления и что наш язык (если только он не погребен вместе с Франциском), только еще начинающий пускать корни, выйдет из земли и достигнет такой высоты и ве­личия, что сможет сравняться даже с греческим и латинским, произведя, как и они, своих Гомеров, Демосфенов, Вергилиев и Цицеронов, как когда-то Франция произвела своих Периклов, Никиев, Алкивиадов, Фемистоклов, Цезарей и Сципионов»¹.

В самом деле, пройдет немного времени — и французский язык станет господствующим языком во всей Европе, а положе­ния трактата Дю Белле определят на два столетия ход развития литературы не только во Франции, но и во многих других евро­пейских странах. И уже другой поэт в другой стране будет обви­нять иноязычную, теперь уже французскую, словесность в том, что она тормозит развитие словесности отечественной.