Произведения для литературного чтения на родном русском языке для 2 класса
 Скачать 113.83 Kb.
|
|
Сергей Георгиев. Стрёкот кузнечика Моя бабушка живет очень далеко от нас, в маленьком городке на Урале. Я был у нее однажды, давно, два года назад. И почти ничего не помню. То есть помню, конечно. Лето, бревенчатый дом и всегда распахнутые настежь окна. Одно окно выходит в огород, а два других — в тупичок. И там большая поляна, высокая трава, а в траве с утра до позднего вечера стрекочут кузнечики. Воздух звенит, и весь бабушкин дом полон этим стрекотом. Вот и все, что я помню. Сегодня пришло письмо от бабушки. Мама вернулась с работы и вытащила его из почтового ящика. — Какая радость, — сказала мама мне, дочитав письмо до конца. — Бабушке наконец-то поставили телефон! Теперь мы сможем с ней разговаривать. Звоним немедленно? — Конечно, — согласился я. Мама набрала длинный номер и сунула трубку мне. — Давай, ты первый! Разговаривай с бабушкой! В трубке раздались длинные гудки, а затем я услышал незнакомый пожилой голос. — Ну, говори! — подтолкнула меня мама. — Бабушка… — начал я, и вдруг понял, что не знаю, о чем говорить. — Кто это?… — спросила трубка. — Кто говорит?… — Скажи, что ты бабушку любишь!… Что мы её часто вспоминаем!… Что ждем в гости!… — настойчивым шепотом стала подсказывать мама. — Говори же, не молчи! А я вдруг вспомнил цветущую поляну под бабушкиным окном и высокую траву. — Бабушка, — спросил я, — а кузнечики у тебя стрекочут? — Кузнечики? — я услышал, как дрогнул голос моей бабушки. — Да, сейчас я распахну окно… Прошло всего несколько мгновений, и я услышал, как весь бабушкин дом наполнился волшебным стрекотом неутомимых кузнечиков. — Послушай, сын, ты будешь разговаривать?! — затормошила меня мама. — Время идет! Скажи бабушке, что целуешь ее!… Я тоже скажу несколько слов… после тебя! Я молча протянул маме трубку. Мама покачала головой, прижала трубку к уху… и замерла. А потом я увидел, как в глазах у мамы появились слезинки. Виктор Голявкин. Мой добрый папа Я не хочу обедать Я никогда не хочу обедать. Мне так хорошо во дворе играть! Я всю жизнь бы во дворе играл. И никогда не обедал бы. Я совсем не люблю борщ с капустой. Нет, борщ всё-таки я могу съесть. И котлеты я тоже съедаю. Виноград-то я ем с удовольствием! Тогда и сажают меня за рояль. Пожалуй, съел бы ещё раз борщ. Только бы не играть на рояле. — Ах, Клементи, Клементи, — говорит мама. — Счастье играть Клементи! — Клементи, Клементи! — говорит папа. — Прекрасная сонатина Клементи! Я в детстве играл сонатину Клементи. Папа мой — музыкант. Он даже сам сочиняет музыку. Зато раньше он был военный. Он был командиром конников. Он скакал на коне совсем рядом с Чапаевым. Он носил папаху со звездой. Я видел папину шашку. Она здесь, у нас в сундуке. Эта шашка такая огромная! И такая тяжёлая! Её даже трудно в руках держать, не то что махать во все стороны. Эх, был бы папа военный! Весь в ремнях. Кобура на боку. На другом боку шашка. Звезда на фуражке. Папа ездил бы на коне. А я шёл бы с ним рядом. Все мне бы завидовали! Вон, смотрите, какой Петин папа. Но папа любит Клементи. А я не люблю. Я люблю строить дом из песка и друзей люблю, четырёх братьев: Расима, Рафиса, Раиса, Рамиса. Что мне Клементи! Я играю. И спрашиваю: — Не хватит? — Играй ещё, — говорит мама. — Играй, играй, — говорит папа. Папа с мамой слушают, как я играю. Брат катает по полу колёсики. За окном кричат четыре брата. Они кричат разными голосами. Я вижу в окно: они машут руками. Они зовут меня. Им одним скучно. — Ну, всё, — говорю я, — всё сыграл. — Ещё разик, — просит папа. — Больше не буду, — говорю я. — Ну пожалуйста, — говорит мама. — Не буду, — говорю я, — не буду! — Ты смотри мне! — говорит папа. Я пробую встать. Убираю ноты. — Я сотру тебя в порошок! — кричит папа. — Не надо так, — говорит мама. Папа волнуется: — Я учился… я играл в день по пять-шесть часов, сразу после Гражданской войны. Я трудился! А он?.. Я его в порошок сотру! Но я-то знал! Он меня не сотрёт в порошок. Он так всегда говорит, когда злится. Он даже маме так говорит. Как может он нас в порошок стереть? Тем более что он наш папа. — Не буду играть, — говорю я, — и всё! — Посмотрим, — говорит папа. — Пожалуйста, — говорю я. — Посмотрим, — говорит папа. В третий раз я играю Клементи. Наконец-то меня отпускают! Моя брат Боба идёт за мной. Он растерял все колёсики. И ему теперь скучно. На дворе меня ждут четыре брата. Они машут руками, кричат. Мой дом из песка разрушен. Весь труд мой пропал даром. И всё из-за борща и Клементи! Дом разрушил Рафис — младший брат. Он плачет — братья его побили. Нечего делать! И я говорю: — Ничего. Новый дом построим. Я веду всех в магазин к дяде Гоше. Дядя Гоша — папин знакомый. Он нам всё отпускает в долг. Он записывает на листке наш долг, а потом папа платит ему. Так хорошо! Папа так и сказал: отпускай им всё. Что они захотят. Сколько им угодно. Вот приходим мы в магазин. Дядя Гоша нам отпускает конфеты. Мы можем есть их сколько хотим. Потом папа за всё заплатит. На балконе Я жду папу. Он мне принесёт гостинцев. Он будет мне рассказывать про войну. И про разное старое время. Папа знает столько историй! Никто лучше не может рассказывать. Я всё слушал и слушал бы! Папа знает про всё на свете. Но иногда он не хочет рассказывать. Он тогда грустный и всё говорит: «Нет, не то написал я, не то, не ту музыку… Но ты-то! — Это он мне говорит. — Ты-то уж не подведёшь, я надеюсь?» Мне не хочется папу обидеть. Он мечтает, чтоб я композитором стал. Я молчу. Что мне музыка? Он понимает. «Это печально, — говорит он. — Ты даже представить себе не можешь, как это печально!» Почему это печально, когда мне совсем не печально? Ведь папа мне не желает плохого. Тогда почему так? «Кем ты будешь?» — говорит он. «Полководцем», — говорю я. «Опять война?» — Папа мой недоволен. А сам воевал. Сам скакал на коне, стрелял из пулемёта… Папа мой очень добрый. Мы с братом однажды сказали папе: «Купи нам мороженое. Но побольше. Чтобы мы наелись». — «Вот тебе таз, — сказал папа, — беги за мороженым». Мама сказала: «Они ведь простудятся!» — «Сейчас лето, — ответил папа, — с чего бы им простудиться!» — «Но горло, горло!» — сказала мама. Папа сказал: «У всех горло. Однако мороженое все едят». — «Но не в таком количестве!» — сказала мама. «Пусть едят сколько хотят. При чём тут количество! Больше они не съедят, чем смогут!» Так сказал папа. И мы взяли таз и пошли за мороженым. И принесли целый таз. Мы поставили таз на стол. Из окон светило солнце. Мороженое стало таять. Папа сказал: «Вот что значит лето!» — велел нам взять ложки и сесть за стол. Мы все сели за стол — я, папа, мама, Боба. Мы с Бобой были в восторге! Мороженое течёт по лицу, по рубахам. У нас такой добрый папа! Он столько купил мороженого! Что теперь нам не скоро захочется… Двадцать деревьев посадил папа на нашей улице. Сейчас они выросли. Огромное дерево перед балконом. Если я потянусь, я достану ветку. Я жду папу. Сейчас он появится. Мне трудно глядеть сквозь ветки. Они закрывают улицу. Но я нагибаюсь и вижу всю улицу. До свидания, папа! Я, мама, Боба стоим на балконе. Мы глядим в темноту — всё вокруг темно, в нашем городе затемнение. Там в темноте мой папа. Мы слышим папины шаги, мне кажется, я его вижу, вот он обернулся, махнул нам рукой… Он только что вышел из дому. Только что с нами простился. Он уходит всё дальше, туда, в темноту. — До свидания, папа! — кричу я. — До свидания, папа! — кричит Боба. Только мама стоит с нами молча. Я кричу в темноту: — До свидания! Боба машет двумя руками. Темнота-то какая! А он всё машет. Будто папа его увидит… …Шагов папы не слышно. Наверное, он свернул за угол. Мы с Бобой кричим: — До свидания, папа! Мой папа ушёл на войну. Мы уходим с балкона. Наталья Абрамцева. Заветное желание Кошка, вернее, котенок по имени Брыся, очень хотела, чтобы никогда не было дождя. Потому что дождь с удовольствием бегает по траве, лазает по деревьям. И очень обидно бывает Брысь-ке, если она не успевает нагуляться до дождя. Потому что после… Трава мокрая! Кусты мокрые! Пушистая бело-серая Брыськина шубка темнеет от воды, становится некрасивой. Брыськина подружка тоже очень хотела, чтобы не было дождя. Она ведь бабочка. Красивая, нежная, золотистая. Даже одна дождевая капля — для нее серьезная неприятность. Однажды золотистая бабочка и Брыська играли — заигрались, еле успели спрятаться от дождя под густой елочкой. Укрывшись плотной елочкиной лапой, подружки стали мечтать о том, как было бы хорошо, если б вообще никогда не было дождя. И вдруг!.. — Без дождя нельзя,— это сказала елочка,— трава не вырастет, я засохну. Пусть дождь гуляет — проливается. Но ночью! Только ночью. — Пусть! Пусть! Пусть так! — Если вы о ч е н ь хотите, чтобы было так,— продолжала елочка,— я открою вам тайну исполнения желаний. Это была очень старая и очень простая тайна. Нужно поздним вечером, когда в небе зажгутся звезды, выйти в сад. И посмотреть в небо. До тех пор смотреть, пока не упадет звезда. А пока звезда будет лететь, нужно очень-очень сильно пожелать свое желание. Золотистая бабочка и Брыська договорились встретиться в нужный звездный час исполнения желаний в лопухах за густым кустарником. Там никто им не помешает. Брыська явилась в лопушки вовремя. Но бабочки там не было. Был только маленький зеленый лягушонок. — Ты никого здесь не видел?— спросила его Брыся. — Нет,— ответил лягушонок очень серьезно. «Она уснула»,— решила Брыська. Маленькая кошка пробежала по темному саду, зоркими глазами разыскала спящую под листочком подружку. — Ах,— оправдывалась бабочка,— я уснула совсем нечаянно. И вот подружки в самом тихом, заброшенном лопушковом уголке сада. А там… Все тот же маленький лягушонок. — Слушай, лягушонок,— сказала Брыська,— ты что спать не идешь? Тебе пора, ты маленький. Иди. А у нас дела. — Спокойной ночи,— вежливо сказала зеленому малышу золотистая бабочка. — Спокойной ночи,— ответил серьезный лягушонок,— но уйти я не могу. У меня тоже дело. — Дело? Ночью? Какое дело? И почему здесь? Лягушонок внимательно посмотрел на подружек и поправил очки. Вернее, он поправил бы очки, если бы они у него были. Но очков у лягушонка не было, поэтому он просто медленно моргнул. — У меня очень важное дело. И делать его нужно именно здесь, потому,— терпеливо объяснял лягушонок,— что отсюда видны все звезды вообще, а главное — вон та, голубоватая, звездочка в четырех звездных шагах от луны. — Ах, как это мило,— золотистая бабочка захлопала крылышками,— тебя тоже привела сюда тайна исполнения желаний! — Да, но, простите, я не могу открыть вам мое заветное желание. Это,— вздохнул лягушонок,— очень серьезно. — Ничего, не волнуйся,— успокоила его Брыська,— звездочек на всех хватит. — Я не волнуюсь. Мне нужна только одна звездочка,— тихо сказал лягушонок. И вот падает, падает, падает звездочка. — Пусть! Дождь! Идет! Только! Ночью!— очень старательно пожелали Брыся и золотистая бабочка. — Я поздравляю вас от всей души,— серьезно сказал вежливый лягушонок.— Ведь ваша звездочка будто ждала вас. А я уже семь дней жду свою. — Неужели звездочки падают так редко?— удивились подружки. — Наверное, кому как повезет,— снова вздохнул лягушонок.— Ваша ждала вас, а моя… — Что-то я не понимаю,— замотала головой Брыська,— твоя, моя, наша… — Все звездочки одинаковые,— подхватила бабочка,— мы специально не выбирали. Та, что упала первой,— та и наша. Серьезный лягушонок удивленно моргнул, огорченно посмотрел на подружек и сказал: — Вы не правы. И ваше желание не сбудется. Простите. — Нет, сбудется,— распушилась Брыська.— Мы очень, очень желали. — Звездочка не могла отказать нам,— добавила золотистая бабочка. — Звезда не услышала вас,— объяснял лягушонок.— Звезду нельзя выбирать просто так. Если звезда упала первой, это вовсе не значит, что она упала для вас. Это чужая звезда.— Лягушонок снова медленно моргнул и снова сказал:— Простите. — Так что же делать?!— сказала сердито Брыська, а золотистая бабочка печально опустила крылышки. — Наверное, ждать.— Лягушонок был очень серьезен.— Я жду свою звездочку… — …семь дней!— договорила за него нетерпеливая Брыська.— А если она вообще никогда не упадет? Лягушонок промолчал. Брыська подняла мордочку, посмотрела на звездочку лягушонка и сказала: — Высоковато… Ну, ладно, удачи тебе. А мы пойдем. Я уверена — с дождем все будет в порядке. — Удачи тебе,— повторила почти уснувшая золотистая бабочка. …А назавтра с самого утра пошел дождь. Серый, холодный. Будто назло. Только вечером, когда красноватое уже солнце подсушило мокрую траву и листву, смогли наконец встретиться Брыся и золотистая бабочка. Подружки, не сговариваясь, отправились в лопушки. Звезды в небе еще не зажглись, но серьезный лягушонок был уже на месте. Лягушонок — он вежливый — о дожде ничего не сказал. Нетерпеливая Брыська заговорила сама. — Вот так…— сказала она лягушонку и неопределенно мяукнула. Серьезный лягушонок моргнул как-то виновато. Стали зажигаться звездочки. Было очень тихо. И вдруг: — Моя звездочка!— Это бабочка увидела, как в самом дальнем краю неба, очень далеко от звездочки лягушонка, зажглась совсем маленькая чуть розоватая звездочка. — Почему ты решила, что она твоя?— подозрительно спросила Брыська и тут же подпрыгнула на всех четырех лапках.— Моя!!! Зажглась!!! В этот миг прямо над Брыськиной макушкой ярко вспыхнула большая серебряная звезда. — Нельзя не узнать свою звездочку,— почему-то шепотом отозвался лягушонок. И снова все замолчали. Таким звездным было небо, так часто падали чужие звезды, что просто не о чем было говорить. А потом-Потом? Ты представляешь, оказалось, что уже утро. И Брыська проснулась дома. И золотистая бабочка проснулась дома — под своим листочком. А когда же они ушли из лопушкового уголка сада, что и не заметили, что ушли? Так бывает. А утро было!.. А день!.. Солнечный, веселый, яркий! Брыська и бабочка столько играли, что даже устали. И следующий день был замечательным. Правда, на третий день пролился дождик. Так, небольшой. А лето шло, расцветало, зеленело, желтело постепенно. И дожди были. И даже ливни. Брыська и золотистая бабочка уже не так на них сердились: все равно после дождя будет солнце, будет весело. …Однажды в конце лета, заигравшись до позднего вечера, до звезд, подружки оказались в дальнем лопушковом уголке сада. И даже немного удивились, не встретив там маленького серьезного лягушонка. А потом они удивились, не увидев в небе маленькой голубоватой звездочки. …Брыська и золотистая бабочка были очень рады за лягушонка. И им было очень грустно. Не из-за дождя, конечно. Пусть гуляет. Просто, выходит, не было у них того, что было у лягушонка: обыкновенного заветного желания. Елена Григорьева. Мечта Слово «мечта» На «мачту» похоже, А может быть, это Одно и то же? Когда я мечтаю, То вижу всегда, Как разлетается В брызги вода. Вижу себя я На быстром корвете, Бьёт в паруса мои Яростный ветер! Спешу я на помощь — Не знаю к кому, Спешу я на помощь Сквозь ветер и тьму! И держится мачта, Не гнется мечта. Я знаю, что общее в них: Высота! Лев Толстой. Воспоминания (Отрывок) Так вот он-то (старший брат Николенька), когда нам с братьями было - мне 5, Митеньке 6, Сереже 7 лет, объявил нам, что у него есть тайна, посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми, не будет ни болезней, никаких неприятностей, никто ни на кого не будет сердиться и все будут любить друг друга, все сделаются муравейными братьями. (Вероятно, это были Моравские братья, о которых он слышал или читал, но на нашем языке это были муравейные братья.) И я помню, что слово "муравейные" особенно нравилось, напоминая муравьев в кочке. Мы даже устроили игру в муравейные братья, которая состояла в том, что садились под стулья, загораживали их ящиками, завешивали платками и сидели там в темноте, прижимаясь друг к другу. Я, помню, испытывал особенное чувство любви и умиления и очень любил эту игру. Муравейное братство было открыто нам, но главная тайна о том, как сделать, чтобы все люди не знали никаких несчастий, никогда не ссорились и не сердились, а были бы постоянно счастливы, эта тайна была, как он нам говорил, написана им на зеленой палочке, и палочка эта зарыта у дороги, на краю оврага старого Заказа… Владимир Бахревский. Рябово (Глава из повести «Виктор Васнецов» в сокращении) В доме нынче странники. Их четверо. Стряпуха поставила перед ними каравай хлеба да горшок со щами. Странник со своей ложкой веселыми глазами постреливает на печь. — Айда, ребятишки, с нами хлебать! Воробьиным хлебцем побалую. — Воробьиным?! — Тонкое личико мальчика светлеет, но в глазах строгость и укор — дедушка пошутил? — Гляди! — Веселый странник достает из котомки каравай величиной с детскую ладошку. — Вчера весь день шли не евши. Загоревали. Тут воробей пролетал, да и пожаловал нас воробьиным своим подаянием. Второй раз упрашивать не надо. Старшему мальчику лет семь, младшему и трех, наверное, нет. Старший делит воробьиный хлеб на четыре части. — А это кому? — спрашивает странник. — Папеньке и маменьке. — Вот оно как! В добром доме и детки добрые. Стряпуха стелет на полу старые тулупы, а маленький хозяин уже на печи. Лучина в светце догорает. В поддон с водою падают и шипят последние угольки. Странники ложатся на тулупы, а веселый и самый старший лезет на печь. —Ну, про что тебе рассказать, голубчик? — Про море. — Ишь ты! Живешь средь лесов, а мечтаешь о море. Видно, душа у тебя, как у птицы. Старик умолкает, не зная, видно, с чего начать, а кто-то из его товарищей бурчит: — Ничего в нем в этом море нет. Вода и вода. Был я на Черном, был и на Белом — вода и вода. — Не-ет! — Старик улыбается во тьме. — Скажешь тоже — вода и вода. Идет корабль по синему, как по небу. А бывает, и не углядишь, где небо, где море. Сольются стихии — и такой восторг, словно птица Сирин пролетела над головой. — А кто это, птица Сирин? — замирая сердцем, спрашивает мальчик. — Птица, зовомая Сирин, пребывает в Едемском раю. Ее пение обещает праведникам вечную радость. Солнце на замороженном окне как жар-птица. В людской никого! Ушли! Ноги в валенки, шубу на плечи. Шуба до самой земли. За старшим братом Николаем матушка дала донашивать. А шапка своя и рукавички свои. Огромные деревья за усадьбой в кипени инея. Солнце щекастое, малиновое. Снега то полыхают, то меркнут. В небе, движимое воздухом, колышется колючее морозное облако. Мальчик бежит по дороге, но околица уже за третьим домом. Пусто на дороге. Дорога припорошена мелким сеном, копну спозаранок провезли. Не видно следов! Мальчик оглядывает поляну у подножья черных высоченных лип. Вот отсюда они и улетели на ковре-самолете, коли следов-то нет! В доме переполох: значит, будут гости! Мама со стряпухой хлопочут у печи, пахнет пирогами. Детям дают по пирожку, по кружке молока и выставляют с кухни. Младший куксится, а старшему — свобода! Его санки самые быстрые в Рябове, со стальными полосками на полозах. Мчат они седока преданно. Все скорей, скорей! Жуть и веселие в сердце! Веселие и жуть! По накатанной дорого с горы, с «прыжка», на запруду и по льду. Снизу запорошенное снегом село, как на рождественской картинке. Церковь — как наседка, а дома, как цыплята. Дом отца дьякона, дом псаломщика, дом пономаря, избушка церковного сторожа. Их дом. Он самый большой здесь. Батюшка Михаил Васильевич — не дьякон и не пономарь — священник. Мужики и бабы за глаза о батюшке дурного не говорят. Батюшка за всех обиженных ходатай. ...Солнце, поднявшись над деревьями, слепит глаза. На снег тоже не посмотри — огнем горит! И в сердце зайчиком радость — не жалко солнцу солнца для их Рябова! Вон его сколько! И тотчас на радость набегает, притемняя, тревога. Как же это солнце находит Рябово? На такой-то огромной земле?! Отчего солнце знает его, Витю Васнецова, а царь не знает? Отчего солнца хватает всем, и куполам на церкви, и лесу, и самой малой снежинке? И уже не тревога, печаль сжимает ему сердце. Солнце любит всех, а вот много ли у него любви? Хватит ли ее, чтобы любить всех? Он начинает быстро вспоминать, кого любит: папу, маму, дедушку Кибардина, брата Николая — ах, как он далеко теперь, в Вятке! — Петяшу, стряпуху, вчерашних странников, соседей, мужиков и баб из окрестных деревень — прихожан их церкви, конюха Кирю... Он рад и других людей любить, но только не знает их. Витя берет с полки журнал. Журналы в их доме старые. Батюшкины друзья присылают из Вятки комплекты прошлогодних, выписывать денег нет. Хоть смотрены журналы по многу раз, Вите все равно интересно рассматривать картинки — вдруг увидишь то, что проглядел. И еще есть у мальчика тайная надежда застать картинку врасплох. Пока книга закрыта, наверное, на картинках все, как в жизни: лошади скачут, люди разговаривают, корабли плывут, пушки палят... Витя разом открывает журнал и цепко смотрит на застывшее перед ним море, корабль, остров. На острове пальмы и вулкан с белым облачком пара над кратером. В зарослях джунглей прячутся дикари. Один с копьем припал к земле, другой с луком и с отравленными стрелами сидит на дереве среди лиан. На корабле убрали паруса и опускают якорь. Остров никем еще не открыт, матросов пугает тишина и неизвестность. Пока этот корабль — чужой. Все здесь чужое. Чужие дикари, чужое море, но Витя уже умеет «чужое» превращать в свое. Он берет бумагу, отточенный отцовский карандаш и срисовывает картинку. Он мог бы срисовать ее очень похоже, но, чтобы картинка ожила, чтобы в ней была история не о чужом корабле, а о его, Витином, нужно нарисовать не этот остров, а другой, похожий на него. И еще надо нарисовать самого себя. Себя он изобразил на вершине кратера. Фигурка получилась корявая и нескладно большая, чуть ли не с гору. Тогда фигурка превращается в черный дым — вулкан извергается. Приходят батюшка и матушка. Батюшка смотрит, как рисует сын. — Хорошо! Только карандаш держи свободнее. Не нажимай. Вот смотри. Берет у Виктора карандаш и легкими, неуловимыми черточками рисует окно, лавку под окном, кошку на лавке... — Папа! — изумляется Виктор. — Ты художник. — Нет, Витя. Чтобы стать художником, надо много и долго учиться. Вот прадедушка твой, Козьма Иванович, мог бы в художники выйти... Поедешь учиться, поглядишь его рисунки. До сих пор выставлены в Духовном училище. На какой странице мы остановились? А впрочем, страницы ты и не помнишь... В прошлый раз уснул. — И я к вам! — говорит матушка Аполлинария Ивановна. Она усаживается у печи с вязанием, отец садится в кресло. Петяша калачиком — у ног матери, Витя с новым листом бумаги за столом. — Итак, «Атлантический океан». — Михаил Васильевич открывает журнал, заложенный четками. — «Кораблям, шедшим из Европы в Америку, обыкновенно нечего было бояться флибустьеров, ибо на них по большей части находились только товары, которых продажа была и обременительна и скучна для разбойников; напротив, корабли, нагруженные золотом и драгоценными камнями и возвращающиеся в Европу, почти всегда становились их добычею, ибо флибустьеры никогда не пугались превосходства в силе...» Витя, а ты помнишь, почему морские разбойники назывались флибустьерами? — Потому что плавали на открытых барках, называемых «флибот». — Прекрасная у тебя память. Уверен, будешь получать высокие баллы. Ну, продолжим. «Петр де Гран, один из их вождей, родом из Диеппа, имел только одну барку с четырьмя пушками и двадцать восемь человек; с этой горстью людей напал он на большой вице-адмиральский корабль, зацепился за него крючьями и собственноручно прорубил в нем большое отверстие, так что он начал тонуть; в это самое время Петр и его товарищи вскочили на него и так испугали этим испанцев, что ни один из них не взял оружия для защищения себя. Подражая отцу, быстрыми линиями Витя рисует вице-адмиральский корабль и барку флибустьеров. Пираты лезут через борт, в руках у них кривые ножи, они все с трубками, а на корабле мешки с золотом. — Хоть бы непогода унялась, — говорит Аполлинария Ивановна, распуская клубок «Коля на каникулы едет! — ликует Витя. — Скорее бы проходил этот долгий вечер! Скорее бы!» И карандаш сам собою рисует крытые санки, лошадь, кучера в тулупе... Витя просыпается, как выныривает из пушистого теплого сугроба. Комната наполнена тихим добрым светом. Солнце словно прикрыло веками глаза, чтобы не разбудить детей невзначай. Сегодня день необычный…! Нынче сочельник… Сегодня не едят до первой звезды. Ах, как трудно ждать вечера, но какая радость первому увидеть на небе светлую искорку. Витя улыбается, встает... Но что это — на пустующей Колиной кровати спит человек. Витя поднимается на носки — Коля! Это Коля! Руки и ноги сами собой сгибаются и выпрямляются, и Витя вылетает в соседнюю комнату в длинной ночной рубахе, встрепанный, пляшущий невероятную пляску радостного дикаря. — Коля! Коля! Коля! Ели совсем уже черные, а снег синий, небо же, наоборот, серебряное, четко очерченное с двух сторон лесом, похоже на поднос для осетра. — Горит! — воздев руки, радостно вскрикивает Михаил Васильевич, и все крутят головами и спрашивают: «Где? Где? Ну, где же?» И находят вдруг, и замирают. — А вон! — кричит Витя. — А вон! — тычет в небо кулаком Петяша. Никто не торопится за столы, за еду. Один Коля вдруг убегает в дом и скоро возвращается. Но что это? Из рук его сыплются острые сверкающие звездочки, целый вихрь звездочек. — Ах! — говорит Петяша. И все смотрят на это диво, и брат, любимый, жданный, становится для Вити существом необычайным. Он — маг, житель чудесного места, зовомого Город. Расплескав все огни, волшебная палочка в руках Коли гаснет, и Коля бросает ее в снег. — Дети, дети, — радостно волнуясь, говорит Михаил Васильевич, — посмотрите же на небо! Вы посмотрите только, какие миры, какие светы смотрят на нас. Это ведь все — солнца! Каждая пылинка небесная — это солнце! Ах, разума не хватает объять величие сих просторов, но, слава богу, человеку дано — радоваться. Смотрите же! Смотрите! Нет зрелища более достойного и прекрасного, чем небо, полное звезд. И помните, что бы с вами ни случилось в жизни, вы — счастливцы, потому что видели это лучшее из чудес: паше небо. Витя смотрит, смотрит на звезды во все глаза, и ему чудится, что он напитывается их таинственным, их тревожащим душу светом. |