Заметки на полях "Имени розы" - У.Эко. Заметки на полях "Имени розы" - У. Семинара Текст перед вами и порождает собственные смыслы. Вселенная
 Скачать 447.5 Kb.
|
|
КТО ГОВОРИТ? Задач было много. Я должен был выгородить замкнутое пространство, концентрический универсум, и, чтоб замкнуть его получше, необходимо было подкрепить единство места единством времени (единство действия, увы, оставалось весьма проблематичным). Отсюда - бенедиктинское аббатство, где вся жизнь размерена каноническими часами. Возможно, подсознательным образцом мне служил "Улисс" с его железной разбивкой по часам дня. В то же время сыграла роль и "Волшебная гора"1 - высокогорное прибежище с целебным воздухом, располагающим к продолжительным беседам. Из-за бесед и возникало больше всего вопросов. Однако постепенно я их решил. Существует область теории прозы, до сих пор разработанная крайне слабо. Это вопрос о turn ancillaries - способах, которыми автор передает слово другому персонажу. Обратите внимание на различие между следующими пятью диалогами: 1. - Как поживаешь? - Неплохо, а ты? 2. - Как поживаешь? - спросил Джованни. - Неплохо, а ты? - отвечал Пьетро. 3. - Ну,- спросил Джованни,- как поживаешь? Пьетро выпалил: - Неплохо! А ты? 4. - Как поживаешь? - разлетелся к нему Джованни. - Неплохо, а ты? - отрезал Пьетро. 5 Джованни спросил: - Как поживаешь? - Неплохо,- ответил Пьетро тусклым голосом. Потом, чуть улыбнувшись, выдавил: - А ты? Во всех показанных случаях, кроме первых двух, соблюдается то, что принято называть "ориентацией изложения". Автор как бы вводит в текст свой комментарий, подсказывая, в каком ключе следует воспринимать реплики беседующих. Но полностью ли отсутствует такая ориентация в подчеркнуто скупом изложении первых двух примеров? И в каком случае читатель располагает большей свободой? В случае первых двух вариантов, где ему дается полная возможность попасть под влияние скрытых, внешне немотивированных подсказок? Вспомним подчеркнутую аскетичность хемингуэевских диалогов. Или он более свободен в последних трех случаях, где хотя бы понятно, в какую игру играет автор? Это проблема стилистическая, проблема идеологическая, проблема поэтическая. Не в меньшей мере, чем выбор внутренней рифмы или ассонанса или употребление параграмм2. Все со всем должно быть согласовано. Мой вариант, надо сказать, был облегченный, потому что все диалоги вводятся Адсоном и более чем очевидно, что ориентация изложения отражает точку зрения Адсона, а не мою. В связи с диалогами возникала еще одна проблема. Насколько средневековыми они должны были быть? Другими словами - работая над книгой, я все больше сознавал, что в структурном отношении она подобна опере-буфф: пространные речитативы, длинные арии... Еще одна проблема: рассказ в рассказе или нарративные инстанции. Я (я-рассказчик) сознавал, что пересказываю сюжет чужим голосом. Во вступлении к книге я предупредил всех, что этот чужой (Адсона) голос в свою очередь пропущен через две другие нарративные инстанции - через рассказывание Мабийона и через рассказывание аббата Валле. Это весьма существенно, даже если условно допустить, что предыдущие рассказчики не вышли за рамки текстологической точности (а кто проверит?). Но даже не беря в расчет эти два голоса, само по себе рассказывание Адсона (первое повествовательное лицо) - непростой случай. Восьмидесятилетний Адсон рассказывает, что он пережил, будучи восемнадцати лет. Кто здесь рассказчик: восьмидесяти- или восемнадцатилетний? Оба сразу. Так вышло, так и замышлялось. Моя игра состояла в том, чтоб как можно чаще высвечивать фигуру Адсона в старости, давать ему комментировать то, что он видит и слышит в качестве молодого Адсона. Образец в данном случае (я не перечитывал книгу, хватило отдаленных воспоминаний) - Серенус Цейтблом из "Доктора Фаустуса". Двойная игра с повествователем для меня была интересна и важна. В частности и потому - снова вспомню сказанное о маске, - что, раздваивая Адсона, я вдвое увеличивал набор кулис и ширм, отгораживающих меня как реальное лицо или меня как автора-повествователя от персонажей повествования (в их числе и от повествующего голоса). Я чувствовал себя все лучше защищенным… Адсон был для меня очень важен. Мне хотелось рассказать мой сюжет - со всеми его неясностями, с политическими и религиозными сложностями, с его двуплановостью - от лица человека, который участвует во всех событиях, фиксирует их своей фотографической памятью подростка, но сам эти события не понимает и не поймет, даже став стариком (недаром он выбирает побег в божественное ничто, а не тот побег, к которому звал учитель). Моя цель была - дать понять все через слова того, кто не понимает ничего. Изучая отзывы, я вижу, что это - один из тех аспектов романа, которые произвели наименьшее впечатление на критиков и ценителей. По крайней мере, никто или почти никто на этом аспекте не останавливается. В то же время я спрашиваю себя: не этот ли аспект обеспечил широкое распространение романа даже в среде самых простых читателей? Они смогли идентифицировать себя с неискушенным повествователем и благодаря этому чувствовали себя комфортабельно, даже когда мало что понимали. Я позволил им предаваться привычным фобиям: страху перед сексом, перед неизвестными языками, перед умствованиями, перед тонкостями политической жизни... Все это я четко осознаю только теперь, apres coup5: наверно, я передал Адсону свои собственные юношеские комплексы - в частности, в том, что связано с его любовным трепетом. И при этом я был гарантирован от чрезмерного обнажения, так как Адсон выговаривает свою любовную драму исключительно чужими словами, только теми, которые употребляли, говоря о любви, доктора церкви. Искусство есть побег от личного чувства. Этому учили меня и Джойс, и Элиот. Борьба с личным чувством далась мне нелегко… _______________ 1 "Волшебная гора" - роман (1924) Т.Манна. 2 Параграмма - то же, что "анаграмма" у Ф. де Соссюра: употребление в тексте фонетических блоков, отсылающих к "ключевому" слову. 3 Св. Бернард Клервоский (1091-1153) - религиозный деятель, писатель. 4 Знаменитый образ из романа М.Пруста "По направлению к Свану" (1913). Вкус печенья автоматически возвращает героя к воспоминаниям детства. 5 задним числом (фр.). 6 Алан Лилльский (1115/28-1203) - средневековый богослов и писатель, ректор Парижского университета, крупнейший поэт-ритор. "Плач природы" - поэма с чередованием стихов и прозы. ФИГУРА УМОЛЧАНИЯ Адсон помог мне решить еще одну задачу. Благодаря ему я сумел развернуть сюжет в эпохе средневековья. Как было обойтись без пояснения реалий? В современной прозе, если герой говорит, что Ватикан не утвердит его развод, ведь не приходится же объяснять, что такое Ватикан и почему он утверждает или не утверждает разводы. Но в историческом романе без объяснений нельзя. Иначе мы, люди другой эпохи, не можем понять, что, в сущности, произошло, и в какой мере то, что произошло, важно и для нас сегодняшних. Существует риск впасть в "сальгаризм". Герои Сальгари1 бегут по лесу, спасаясь от погони, и налетают на корень баобаба. Тут повествователь откладывает в сторону сюжет и начинает ботаническую лекцию о баобабе. Теперь это воспринимается нами с какой-то нежностью, как недостаток милого человека. Но делать так все-таки не следовало. Сотни страниц я перечеркал, стараясь избежать подобных провалов. Но, кажется, ни разу не сформулировал сам для себя, как же я решаю эту задачу. Уяснил я это, пожалуй, только два года спустя, пытаясь понять, почему мою книгу читают даже те люди, которые не любят и не могут любить такие "трудные" книги. И я понял, что повествовательный стиль Адсона базируется на определенной фигуре мысли, которую принято называть "preteritio" - "умолчанием". Помните знаменитый пример? "Молчу уж. Цезарь, что ты долы полил..."2 То есть заявляется, что незачем рассказывать о вещи, которую все прекрасно знают. И тем самым об этой вещи рассказывают. Примерно так поступает и Адсон. Он вводит лица и факты так, будто они всем хорошо известны, и тем не менее характеризует их и поясняет. Что же касается тех лиц и событий, о которых подразумеваемый Адсоном читатель - немец конца XIV века - ничего знать не должен (так как они связаны с Италией начала века), - тут Адсон, чувствуя себя в своем праве, пускается в описания и читает самые назидательные лекции, что донельзя типично для средневекового летописца. Утех было принято сопровождать энциклопедическим комментарием каждое нововведенное понятие… __________________ 1 Сальгари Э. (1863-1911) - итальянский детский писатель ("Черный корсар", 1884; "Тайны черных джунглей", 1895 и др.). 2 Петрарка Ф. Канцоньере, CXVIII, 49. 3 "Ль Эспрессо" - самый популярный в Италии еженедельник. ДЫХАНИЕ …Входить в роман - все равно, что участвовать в восхождении. Надо выработать дыхание, наладить шаг. Иначе быстро выдохнешься. То же самое с поэзией. Вспомните, как невыносимо читают стихи актеры. Они заботятся о выражении и плюют на стихотворный размер. Они делают логические enjambements1. Как будто читают не стихи, а прозу. Они думают, что содержание важнее ритма. Между тем, чтоб читать одиннадцатисложные терцины, надо уметь воспроизводить тот напевный ритм, который заложен в них поэтом. Лучше уж читать Данте как стишки из журнала "Вестник Детства", чем изо всех сил гоняться за смыслом. В прозе ритм задается не отдельными фразами, а их блоками. Сменой событий. Одни романы дышат как газели, другие - как киты или слоны. Гармония зависит не от продолжительности вдохов и выдохов, а от регулярности их чередования. Хотя - и тем значительнее эффект - в определенные моменты, но не слишком часто, вдох может внезапно пресекаться и главка (или последовательность главок) обрывается, когда дыхание еще не переведено. И это может сыграть колоссальную роль в звучании рассказа. Так обозначаются важнейшие сломы. Действие приобретает особую эффектность. По крайней мере, так выглядят примеры, встречающиеся у великих: "Несчастная ответила".- Точка.- Абзац2. Это не тот же ритм, что "Прощайте, горы"3. Но и в том и в другом случае, когда приходят эти фразы, кажется, что чистое небо Ломбардии затекло кровью. В великих романах авторы всегда знают, когда пришпорить, когда натянуть поводья и как рассредоточить внезапные спотыкания ритма, оставляя ритмический фон равномерным. Это в музыке можно ускорять темп, да и то не слишком. Не уподобляясь тем кошмарным исполнителям, которые наперегонки лупят по клавишам и думают, что это и есть Шопен. Я сейчас рассказываю не о том, как успешно решил задачи, а о том, в каком виде они были поставлены. Однако если бы я заявил, что ставил их сознательно,- я солгал бы. Нет. Я просто повиновался чутью, обязательному для пишущего. Оно сказывается в ритме ударов пальцев по клавишам пишущей машинки… ______________ 1 переносы из строки в строку (фр.). 2 Мандзони А. "Обрученные". Х гл. 3 Мандзони А. "Обрученные". VIII гл. 4 Жан из Фекана (аббатство во Франции) - автор "Хроники монашеской жизни* (сер. XIII в.). 5 Св. Гильдегарда из Бингена (1098-1179) - основательница нескольких монастырей, автор мистического латинского сочинения "Sci vias" ("Путеведение") (1141-51). 6 "Письмо" - термин Р. Барта (1915-1980) - французского литературоведа и критика, автора книги "Нулевая степень письма" (1953). СОТВОРИТЬ ЧИТАТЕЛЯ Ритм, дыхание, испытание... Для кого? Для меня? Нет, конечно, для читателя. Когда сочиняют, думают о читателе. Так художник пишет и думает о будущем созерцателе его картины. Ударив разок кистью, он отходит на два или три шага и оценивает впечатление. То есть рассматривает картину с той же точки, с которой будет смотреть, при нормальном освещении, публика, когда картину повесят на стену. По окончании любой работы завязывается диалог между произведением и публикой. Автор из него исключается. А пока работа еще не кончена, ведутся два других диалога. Во-первых, между создаваемым текстом и остальными, ранее созданными текстами (каждая книга говорит только о других книгах и состоит только из других книг). И, во-вторых, диалог автора с идеальным читателем. Я рассказывал об идеальном читателе в книге "Lector in fabula"1 или еще раньше - в "Открытом произведении"2. Но выдумал его не я. Бывает, что автор рассчитывает на какую-то специальную, эмпирически знакомую публику. Так обстояло дело с основоположниками современного романа: Ричардсоном, Филдингом, Дефо. Они писали для коммерсантов и коммерсантских жен. Но думал об определенной публике и Джойс, адресуя свой труд идеальному читателю, замученному идеальной бессонницей. В обоих случаях - и когда адресуются к публике, которая в полной осязаемости, с кошельком в руках ждет за дверями, и когда уповают на читателя, который "придет и сможет оценить", писательство - всегда конструирование самим текстом своего идеального читателя. Что значило рассчитывать на читателя, способного преодолеть первую тернистую сотню страниц? Это именно и значило написать такую сотню страниц, посредством которой выковывается читатель, способный постичь остальные страницы. Бывают ли писатели, работающие только на потомков? Не бывает, несмотря на все уверения. Мы не Нострадамусы. Мы не можем представлять себе идеального читателя будущего поколения. Мы знаем только своих современников. Есть ли писатели, пишущие для меньшинства? Да. Они сознают, что их идеальный читатель наделен такими качествами, которыми не могут обладать многие. Но и в этих случаях пишущие руководятся надеждой - и не слишком таят ее,- что именно их книгам суждено произвести на свет, и в изобилии, новый тип идеального читателя. Вожделенный тип, созданию которого отдано столько сил и артистического блеска, тип, воспитанный, выпестованный именно их трудом. Разницу я вижу только между текстами, ориентированными на формирование нового идеального читателя, и текстами, ориентированными на удовлетворение вкуса публики такой, какая она есть. Во втором случае мы имеем дело с продуктом, изготовленным по стандарту серийного производства. Автор начинает со своеобразного исследования рынка, а потом подстраивается под его законы. Что он работает по шаблону - становится ясно немного погодя, при рассмотрении нескольких его книг в совокупности: во всех этих книгах, меняя имена, географию и детали, он развивает один и тот же сюжет, которого ждет от него публика. В других же случаях - когда автор создает новое и помышляет о читателе, которого пока нет,- он действует не как исследователь рынка, составляющий перечень первоочередных запросов, а как философ, улавливающий закономерности Zeitgeist'a3. Он старается указать читателю, чего тот должен хотеть - даже если тот пока сам не понимает. Он старается указать читателю, каким читатель должен быть... На какого идеального читателя ориентировался я в моей работе? На сообщника, разумеется. На того, кто готов играть в мою игру. Я хотел полностью уйти в средневековье и зажить в нем, как в своей современности (или наоборот). Но в то же время я всеми силами души хотел найти отклик в лице читателя, который, пройдя инициацию - первые главы, станет моей добычей. То есть добычей моего текста. И начнет думать, что ему и не нужно ничего, кроме того, что предлагается этим текстом. Текст должен стать устройством для преображения собственного читателя. Ты думаешь, что тебе нужен секс или криминальная интрига, где в конце концов виновного поймают? И как можно больше действия? Но в то же время тебе совестно клевать на преподобную тошнятину, состряпанную из "рук покойницы" и "монастырских застенков"? Отлично. Так я тебе устрою много латыни, и мало баб, и кучу богословия, и литры крови, как в Гран-Гиньоле10. И ты в конце концов у меня взвоешь: "Что за выдумки! Я не согласен!" И тут-то ты уже будешь мой, и задрожишь, видя безграничное всемогущество Божие, выявляющее тщету миропорядка. А дальше будь умницей и постарайся понять, каким способом я заманил тебя в ловушку. Ведь я же, в конце концов, предупреждал тебя! Ведь я столько раз повторил, что веду к погибели! Но прелесть договоров с дьяволом в том и состоит, что, подписывая, прекрасно знаешь, с кем имеешь дело. Иначе за что бы такое вознаграждение - ад? Поскольку целью моей было представить в приятном свете единственное, что нас по-настоящему страшит,- а именно метафизический ужас,- я не мог не остановиться, из всех типов сюжетов, на самом метафизическом и философском. То есть на детективном. _____________ 1 "О читателе речь" (лат.) - Milano, Bompiani, 1977. 2 Opera aperta. Milano, Bompiani, 1962. 3 "духа времени" (нем.) Термин "духовно-исторической" школы исследователей (XIX-XX вв.). 4 "Адельгиз" (1822) - историческая трагедия А.Мандзони. 5 Д'Адзелио М.Т. (1798-1866) - итальянский писатель и политический деятель, автор исторических романов "Барлеттский турнир, или Этторе Фьерамоска" (1833) и "Никколо де Лапи" (1841). 6 Гверрацци Ф.Д. (1804-1873) - итальянский писатель и политический деятель, автор исторических романов ^Битва при Беневенто" (1827), "Осада Флоренции" (1836) и др. 7 Канту Ч. (1804-1895) - итальянский писатель, автор исторического романа "Маргарита Пустерла" (1838), исторической поэмы "Альджизо, или Ломбардская лига" (1828) и др. 8 В текст романа Мандзони "Обрученные** введены подлинные "прокламации" XVII в.- "grida". 9 Шлифуя свой литературный язык и ориентируясь на флорентийскую норму, Мандзони в годы работы над романом переехал жить из Милана во Флоренцию. Он называл это "прополоскать одежду в водах Арно". 10 Гран-Гиньоль - французский театр рубежа XIX-XX вв., основанный на эстетике шутовской жестокости. МЕТАФИЗИКА ДЕТЕКТИВА Не случайно книга начинается как детектив и разыгрывает наивного читателя до конца, так что наивный читатель может и вообще не заметить, что перед ним такой детектив, в котором мало что выясняется, а следователь терпит поражение. По-моему, люди любят детективы не потому, что в них убивают, и не потому, что в них всегда в конце концов торжествует норма (интеллектуальная, социальная, юридическая и моральная), а зло, то есть ненормальность, уничтожается. Нет, детектив любят за другое. За то, что его сюжет - это всегда история догадки. В чистом виде. Однако и медицинский диагноз, научный поиск, метафизическое исследование - тоже догадки. В сущности, основной вопрос философии (и психоанализа) - это и основной вопрос детектива: кто виноват? Чтобы узнать это (точнее, уверить себя, что знаем), надо начать с догадки, будто все вещи объединены определенной логикой, той логикой, которую предписал им виноватый.Любая история следствия и догадки открывает нам что-то такое, что мы и раньше "как бы знали" (псевдохайдеггерианская отсылка). Этим объясняется, почему у меня основной вопрос (кто убийца?) раздроблен на множество других вопросов, каждый со своей догадкой,- и все они в сущности являются вопросами о структуре догадки как таковой. |