Проверка работы. Статья пдф Возвращение к себе
 Скачать 50.17 Kb.
|
|
Не очень храбро, но разве не достойно? Впрочем, достояния нет, а крови… — не чересчур ли будет? А? М.б., что напишешь про все? <…> Игорь Д. __________________ 1 Подал заявление о вступлении в Союз писателей СССР. 2 Игорь Петрович Золотусский — литературный критик. 3 Феликс Феодосьевич Кузнецов — литературовед, в 1977—1987 годах — первый секретарь правления Московской писательской организации СП СССР. Лев Аннинский — Игорю Дедкову 1 декабря 1974 г. Дорогой Дед! <…> Быть тебе в Союзе, никуда не денешься, а ведь жить-то потом все одно придется, и с редакторами тягаться — тоже. Но при прочих равных, в Союзе-то быть — легче, конечно. Из газеты, чувствую, уйдешь. А — на что кормиться? Ведь проклятое это дело — минимум каждодневный, на что обедать и т.д. Я — боюсь уходить. Три дня, было, попробовал, в 1967 году, — посчитал, что гонораров по прежним цифрам должно хватить, — ну, вот, три дня жил вне штата. Ни строки не написал. Пропсиховал все 72 часа. Что фраза ни выплывет, с нею вместе мысль: «это не пройдет». Пошел опять служить — успокоился. 140 рублей ежемесячных мне нужны для наглости. Чтобы уговорить себя, будто я независим, с голоду семья не помрет, и писать могу, «что хочу». Тогда, наверное, и пишу, что надо. Так и живу с тех пор: сверху — 140 рублей и гарантии, а снизу — весь прочий риск, и жизнь, и мысли. Как ты верно привел Отцов города Отцу народов: «Готовы служить… а мысль…» — а мысль-то, как я понимаю, и была такова. Кровь же, Игорь, все одно — от судьбы, и хоть причащаться кровью не следует, но и высчитывать ее наперед не надо. Будто знаешь, где прольется? То ж не вампиры с праведниками тягаются, то ж народы с народами, и у каждого — права, и у каждого — дети, и каждый зачем-то богом создан, однако, «германцы с Запада, монголы с Востока», а и германцы люди, и монголы, и мы, однако… Настроение у меня — дрянь. Книжку в «Современнике» задержали на стадии редакторской готовности. Четыре месяца ни слуху, ни духу. Я в интеллигентскую порядочность играю, а они ждали, видно, а вдруг само рассосется, и я исчезну, что ли. Но не рассосалось, не исчез — набрался отчаяния, позвонил Прокушеву1, убедился: задержали по существу. А что четыре месяца псу под хвост — это ничего, это так… Все кругом шепчут: «Борись, борись». Да как бороться-то? Кляузу в ЦК писать на них? Или, может, с дубиной на прием пойти? До чего я эдак «бороться» не люблю! Вся страна из «борцов» состоит. Все борются. А поесть прилично негде. Ну, вот, и я тебе поплакался. Гони, дед, визу на вставки про «Похмелье»2. Поправь там, как сочтешь. И не горюй — образуется! Счастливо тебе! Твой Л.Аннинский. __________________ 1 Юрий Львович Прокушев — литературовед, с 1971 года возглавлял издательство «Современник». 2 Роман Гранта Матевосяна. Лев Аннинский — Игорю Дедкову 20.09.75. Дорогой Дед! Что это ты, братец, загрустил? Дела наши идут хорошо, Феликс Кузнецов нам строит счастливое общество, мы в нем будем жить, а ты вдруг — с сомнениями? Письмо Лидии Абрамовне написал покаянное. Она мне — читать, а и говорю: и чего он кается? Чего объясняется? Ну, написал статью в «Наш современник» и написал, значит, так, и все тут. Вписали имена двух генералов — ну, вписали, жалко, но уж объясняться по этому случаю не след. Написал, не ваше дело! Либералы этот тон отлично воспринимают и даже, так сказать, уважают, а когда перед ними извиняются, вот тут они сразу рвутся учить морали. И потом: мне показалось, что ты в том письме каешься, что недостаточно энергично с начальством борешься. Игорь, милый, я понимаю твои традиции, но думаю все ж, что равнина наша русская за неимением гор и прочных стен, а также за неимением крепости в душах, и склонности славян к мечтам — только на начальстве и держится. И ты начальство, и я немножко начальство, хотя оба мы начальствовать не хотим, ибо знаем, что не выдержим ответственности. Не надо бы ругать начальство, а? Лучшего не имеет Россия, не из чего ей сделать лучшее. Я иногда, грешным делом, читаю Кардина1 или там Светова2, а сам думаю: посадить бы тебя на недельку в кресло ПредСовМина, и посмотреть бы, как ты там станешь трубы да хлеб распределять. Потому что одно дело изящная словесность, а совсем другое дело — резать хлеб, ты не находишь? Особенно в стране, где никто не хочет резать хлеб, а все хотят придуриваться. Я в этих видах нашему начальству глубоко сочувствую и в меру слабых сил своих хочу ему помочь. Впрочем, может, Лидия Абрамовна не с тем выражением письмо твое прочла? В «Дону» у меня — рад, что ты заметил — статья о Ланщикове3 и его боях с либералами. Лезу между кулаками. И накостыляли бы мне в хорошие времена, да теперь всем наплевать. Если прочтешь, и явится, — поделись. <…>Ну, старик, кончай комплексовать! Крепкий критик от одной хорошей и плохой статьи не зависит. Чхай на всех! Жму руку! Лев. __________________ 1 Эмиль Кардин — литературный критик, публицист (либеральный лагерь). 2 Феликс Светов — писатель, диссидент. 3 Анатолий Ланщиков — литературный критик, публицист (патриотический лагерь). Игорь Дедков — Льву Аннинскому 9.11.75. <…>А я-то думал, что ты в отпуске, и не писал тебе, хотя очень хотел сказать несколько слов о начальниках. Но прежде — как твои квартирные дела? Вышло, выходит ли что? Квартира, хотя и не крепость, но все ж таки дом, и лучше, когда он просторнее. <…> А начальников ты жалеешь чересчур. Начальник — это звучит гордо. Это тебе не ассенизаторы, выволакивающие нечистоты. У них белые руки. (В этом месте ты скажешь: как у нас с тобой.) Я тоже уважаю их труд, но когда его не преувеличивают. К тому же ты помнишь, что сказал один югослав1 про эту артель; в этом-то вся и беда. Впрочем, у нас могут быть разные впечатления. По крайней мере, в житейском смысле мы размещаемся с тобой на разных горизонталях многослойного российского пирога. А вообще все идет своим чередом. Только очень быстро. <…> Прости уж мне это отчетливо утреннее письмо. Хотелось бы с тобой увидеться и поговорить, а то тут бывает одиноко. Впрочем, тут как-то и легче. Особенно, когда возвращаешься из Москвы, с какого-нибудь большого заседания (с пленума Союза журналистов, например). Так что же говорят эстландцы? Как нам быть? <…> Всего самого доброго тебе и твоим близким. Привет от моей жены. Будьте все здоровы и — в новой квартире. Игорь. __________________ 1 Видимо, имеется в виду Милован Джилас — югославский политический деятель, автор книги «Новый класс», посвященной критике коммунизма. Лев Аннинский — Игорю Дедкову 14 ноября 1975 г. Ну, Дед, и плеснул же ты мне на горячее своим письмом. Когда ты это читать будешь — уж решится, а в настоящий момент сижу я в ожидании имеющего состояться (скорее — сорваться) сегодня вечером собрания пайщиков жилкооператива, на котором должны затвердить (при кворуме) решение Правления об улучшении моих жил — условий. У меня, ей-богу, руки чешутся — не очерк написать, и не жалобу, — а просто хронику моих и жены моей усилий за эти два года. Просто — хронометраж: сколько часов она отсидела в приемной Райсовета, пока ее приняли, выслушали и с нею согласились; сколько я ловил Рекемчука1, который прекрасно ко мне отнесся и организовал звонок С.С.Смирнова2 на «Мосфильм»; как в два приема я пробился к заместителю директора «Мосфильма», у которого на столе уже лежало письмо Кулиджанова3 (за которым я тоже таскал в Союз кинематографистов свои «лауреатские» бармы). Я хотел бы записать все те десятки телефонных разговоров, которые мы с женой провели вечерами, доказывая членам Правления свою нужду, описывая болезнь второй дочери из-за скученности, и как мы ночуем, и сколько ждем и т.д. Тут, в кабинетах, хоть можно было что-то рассказывать, объяснять, тут хоть читали бумажки. Но вот решение состоялось. Въезжать?! Шиш!! Извольте собирать общее собрание пайщиков. Их, правда, не собрать; им наплевать на все, кроме того, что лично их касается, но — ничего не поделаешь: Демократия. Иду с обходным листом, зову на собрание. Приходит пятая часть. Теперь, по уставу, нужна еще одна попытка. Второй раз иду с обходным листом, зову: миленькие, придите. Дают подпись: осведомлены, а глазами смеются: да некогда нам, поди прочь! В одном месте незнакомая женщина мне крикнула: «Знаем, как вы квартиры получаете, небось, взятку дали!» (Мне ей хотелось сказать: мол, рад бы, да не берет никто, деньги подешевели! Хотел сказать: да, даю взятку, но не начальству, а вам, и не деньгами, а нервами!) Но — стоял и улыбался: ну, что вы, хорошая, вы приходите на собрание… В другой двери — пьяный пайщик; захлопнул передо мной дверь: «У меня именины!» В третьей стали стыдить: «Как вам не стыдно, ходите тут, уговариваете, это ж неприлично!» — Оказалось, в этой квартире живет человек, который два месяца назад развелся со своей третьей женой, и вот он решил претендовать на ту квартиру, что дают нам, и сегодня придет на собрание кричать. Когда этот обход закончил, у меня было ощущение, что весь рот у меня дерьмом набит. Господи, я ж на 140 рублей зарплаты пошел — только бы не просить у них ничего, и вот дети мои гнут меня, и я иду, и из каждой второй двери прет равнодушие, зависть, злоба и уверенность, что я их всех хочу надуть. Игорь, это что, начальники?! Начальники наши — дубы, долдоны, камни, но с ними хоть можно взаимодействовать; на почве закона и прав это неимоверно трудно, но можно (куда легче на почве связей и взаимных услуг, но чем я им услужу?) — так не потому ли они камни, что кругом — это болото, это жидкое дерьмо, в которое — хочешь не хочешь, а лезешь, потому что — демократия. Демократию придумали народы логические, динамические, в которых человек толпы все равно действует, выбирает, решает… Но когда ходишь и умоляешь людей быть гражданами хоть вечерочек, а приходят несколько десятков (из двухсот) досужих, усталых, недоверчивых, замороченных, озлобленных пайщиков, которым ничего не нужно, только бы скорее: «Ну, чаво там, давай быстрей! А мы, чаво, хуже этого бородатого козла?! Ах, у него дети! А мы тут причем?!» — и стоит крик, и никто никого не слышит и не слушает, — так, ей-богу, Дед, хочу к начальнику. Пусть будет дуб. Пусть скажет «нет». Но это хоть какой-то ответ, решение, камень среди болота! По народу и начальство, брат. Доброты своей боятся. Отсюда и начальство соответственное. Я потому это с легким сердцем говорю, что любить их, начальников, не любил никогда, сам понимаешь. А в Таллине — зря ты не был! Славно проехались. Охота великокняжеская вышла отменная. Эстонцы принимали на госуровне. Даже неловко (про меня в отчете молодежная газета написала: он выступал не столько как галантный гость, сколько как острый критик; точнее сказать, немножечко понес хозяев за рационализм их прозы, но ничего, простили). Вершина диспута и поездки — финская баня. Это — фантастика. Рай. Другой раз не отменяй таких поездок. Игоря Виноградова книжку не читал и не видел. Стало быть, издали? И Лакшин переиздал свой том о Толстом и Чехове. Привет мученикам от приспособленцев! А что, надо Игоря читать? Я сейчас два тома Константина Леонтьева проштудировал («Восток, Россия и славянство»), Ключевского «Историю сословий». Леонтьев спорен, изредка наивен, иногда прозорлив до потрясения и вызывает у меня огромное уважение. А Ключевский — еще и симпатию живейшую. А вообще я только — только из Шукшина вынырнул, опять читать начал (написал два опуса о Шушине по полтора листа, не знаю, что с ними будет) — ну, вот, читаю теперь взахлеб. Ухтомского по «Новому миру» помню, нравилось, а в «Природе» и в «Путях» — не попался. В «ВопЛях» интересные материалы, ты, наверное, видел: о Шестове Ерофеев, о Фете Кожинов, письма Рильке, Конецкий… Лакшина заметочка какая-то мелочная: кто первый сказал «э» про Островского… Да, у Лакшина, говорят, сын родился. Вот это дело! Петрович4 пьет воды в Карлсбадах или еще где-то. А я уж в отпуск не попаду в этот год, по причине квартирной проблемы и все той же матушки нашей — Демократии. Эстландцы говорят нам: вы, дураки, делайте у себя сексуальную революцию. А я говорю: у нас холодно! Они говорят: ну, тогда пустите секс в прозу. А я говорю: секс не интересует меня в пересказе. Они говорят: охо — хо, а вы ведете себя так, словно не приехали из-за железного занавеса… впрочем, это югославы говорили два года назад. Их бы сюда, к нашим пайщикам. Твой Бакланов прошел у нас на ура. Гони Залыгина. Обнимаю тебя! Твой Лев. __________________ 1 Александр Евсеевич Рекемчук — прозаик, в эти годы член Правления СП СССР. 2 Сергей Сергеевич Смирнов — прозаик, в 1975—1976 годах секретарь Правления СП СССР 3 Лев Александрович Кулиджанов — кинорежиссер, в 1965—1986 годах — первый секретарь Правления Соза кинематографистов СССР. 4 Игорь Петрович Золотусский. Игорь Дедков — Льву Аннинскому 3.2.76. Дорогой Лев(а), знаешь ли ты из-за чего пишу тебе, как-то вдруг, минутой назад совсем не собираясь этого делать? Из-за Трифонова. Его повести — горькое снадобье, и новая, вашего журнала1, такая же — полон рот горечи. К трифоновским повестям все были суровы, а он заслуживает признательности. «Дом на набережной» напоминает о некоторых ясных вещах, которые мы — единственно по слабости нашей, а не по уму, — стараемся обходить стороной и даже затуманивать. Последний абзац в повести лишний; может быть, кто-то и надеется на реставрацию, но в них ли — помеха жизни? Тут важнее, что написана гниль внутри ствола, здорового и могучего. Тут как бы указана цена этого могущества, его корни и корешки. Трифонов вышел своим путем — через якобы невнятный пересказ быта — на самое важное, и я тоже вспоминал свое, и в своем поколении узнавал их поколение и не понимал, почему это надо носить в себе, сгребать в темный угол и почему патриотические декламации важнее, нужнее, популярнее этой элементарной правды и честности? Это и вправду был быт с таинственными недоговоренностями и невнятностями, с приливами озноба и страха. Счастье, что время наших поступков и решений началось после марта пятьдесят третьего. Наше мужество было испытано, но недостаточно. Я понимаю, что ганчуки были сами хороши, это немудрено понять, и что всем постепенно воздается, тоже очевидно, но меня мутит иногда от той высоты, на которую поднимается ныне авторитетная мысль, слишком многое спокойно обозревая сверху, словно играя и прикидывая варианты на макете. Самое трудное и мужественное занятие — ходить по земле; на днях мне доказывали, что декабристы нарушили (испортили) ход русской истории; такая смелая мысль — высокого полета — все-таки, на мой взгляд, дешева. Почувствовать правду можно, лишь забравшись в ту шкуру, в гвардейский мундир двадцать пятого года и студенческую тужурку восемьдесят первого. Трифонов предлагает нам припомнить, как дышалось и чувствовалось тогда-то и тогда-то, он заземляет наши рвущиеся в небеса мысли, и я ему благодарен. Как бы мы ни хотели, без полного нравственного расчета с прошлым, далеко мы не уйдем. А если и уйдем, то все равно — вернемся, чтобы только потом уйти на самом деле. Прости меня за эти рассужденья. Сам не ожидал. И повод смутен, и цель смутна. Но Львы мудры? <…>Да, у меня предстоит событие: разумно или нет, но службу я бросаю. Восемнадцать с половиной лет я тщился быть полезным этому месту и местному обществу. О пользе я не забуду и впредь, но попробую пожить иначе. По-старому больше не могу. Вот какие дела. <…>Письмо ночное, смутное, извини. Всего самого доброго. Игорь Д. __________________ 1 Повесть Юрия Трифонова «Дом на набережной» была опубликована в номере «Дружбы народов» за 1976 год. <…………………..> Лев Аннинский — Игорю Дедкову 6 января 1986 г. Дорогой Дед! Ну вот, теперь я наконец-то знаю, кто согнал с трибуны съезда славных сынов писательского Секретариата! Не продать ли мне твое письмо Михалкову за золото? Сам-то я на съезд не попал: мне дали билет, в котором я обозван Львом Николаевичем; я к этому придрался и не пошел, да и не хотелось, я это все не люблю; но пожалел, когда мне рассказали, как отцы Союза, то есть сыны, шли освистанные, — посмотреть бы на них. Так-то они себя чувствуют в АБСОЛЮТНОЙ безопасности, а тут такое. О, рабская порода, да мы любой «свежий ветер» так сходу оприветствуем, так задницы беззазорно залижем, что любые перемены схаваем туда же! Фильм климовский что-то сложно лег в меня. Все, что там от Алеся, — правда, страшная. Лицо героя. Много правды. Но Климов из этой правды делает кинотовар. Я не могу это слопать, колом встает. Когда это немцы устраивали из экзекуций игрища? Пусть Климов «Знак беды»1 перечитает — вот там немцы правильно написаны. А то он наш разгул на немцев вешает. Или пусть в параллель какое-нибудь афганское факелище представит, с оборотом. Тогда я стану над этим его игрищем думать. А так — пусть идет в Канн со своим кином. Дед, я рад был получить от тебя новогодний привет. Даже и знал, ждал. Мы с тобой всегда на этом рубеже обмениваемся. Будь счастлив и работен в наступившем году. Дела твои прекрасны, книга о Залыгине крепкая (крепче его рыхлой честной прозы). Давеча я читал лекцию в Ярославле: ты очень популярен в читателях; спрашивали о тебе. <…> Обнимаю. Лев Ан. __________________ 1 Повесть Василя Быкова. Игорь Дедков — Льву Аннинскому [ Дек. 86.] Дорогой Лев, с Новым годом! Здоровья и благополучия тебе, твоей Шуре и всей вашей семье! Пустым мы тогда делом занимались, когда ходили к той болгарке, но хоть повидались, и то благо. От Федя и Ланщикова, а также от Куницына и других у тебя обо мне исчерпывающая информация. Славные люди с чистыми мыслями… Хорошо еще заставы на московской дороге не выставлены… Этой мафии разве что боевой дружины не хватает, хотя по некоторым сведениям, есть и она… И все-таки я думаю, что жизнь повеселела. Не моя — общая, а это самое важное. И в Костроме по-прежнему хорошо мне жить — не зря же отдано столько лет жизни! Суждено или не суждено оказаться мне в Москве, на журнальном поприще и «воссоединиться» со всей своей родней, — не знаю. Это все-таки не главное. Я — человек 56-го года, и мне сейчас легче жить. Старых иллюзий нет, а новые — гоню, и все равно — легче. А ты — не согласен? Жаль, 30-летние исторические витки не для коротких наших жизней — непозволительное расточительство… Жаль жизни. Жаль неистраченных сил. Это книгу можно отложить на 20 лет, а потом издать. А наши силы и возможности — для жизни, не только для литературы, — если отложены, законсервированы, отброшены, — не восстановить… |