Три века северной столицы

• Название: Три века северной столицы
• Дата: 20.07.2022
• Размер: 2.75 Mb.
• Имя файла: voznikshij-voleyu-petra-istoriya-sankt-peterburga-s-drevnih-vrem.doc
• Тип: Документы; #633885
• страница: 5 из 42

Чудское озеро — озеро на границе Псковской области и Эстонии. Площадь около 3600 кв. км. Длина 96 км. Ширина до 50 км. Средняя глубина 7,5 м. С расположенным к югу Псковским озером соединяется протокой — Теплым озером. Сток из Псковского озера в Чудское озеро, из Чудского озера через реку Нарва в Балтийское море. Замерзает в декабре, вскрывается в мае. Судоходно. Рыбоводно. В 1242 г. на льду озера произошло сражение русских войск Александра Невского с немецкими рыцарями.

Племенное имя вепсы (весь) в древности относилось к населению Белозерско-Пошехонского края. В настоящее время на северо-востоке Ленинградской области сохранились незначительные остатки потомков древней веси, которых местное русское население называет чудью; часть вепсов сохранила за собой древнее племен­ное имя в форме бепс, часть именует себя людиками.

Однако географические назва­ния, связанные по происхождению с самим племенным именем весь, вызывают в ряде случаев сомнения и недо­разумения. Причина этого заключается в существовании славянского слова «весь», означающего «село», «поселе­ние», также широко участвующего в образовании геогра­фических названий. Возникает задача: отделить те из на­званий, содержащих элемент весь, которые имеют славян­ское (русское) происхождение, от тех, которые являются действительно связанными с племенным именем вепсов — веси. Задача эта решалась многими в том или ином ключе, и обычно при этом допускались серьезные ошибки, совершенно исказившие действительное положе­ние вещей.

Необходимо отметить, что многие считали русский (в сущности общеславянский) термин «весь» книжным; на самом деле это слово широко представлено не только в древней новгородской письменности, но и существует доныне в местных говорах. Поэтому вероятность отражений славянского термина «весь» («селение», «село») в топонимике Озерного края весьма велика, и, как легко убедиться, названий этого рода имеется достаточно.

Летописи упоминают лишь немногие из географиче­ских названий теперешней Ленинградской области. При этом надо иметь в виду то обстоятельство, что эти упомина­ния относятся исключительно к местам, расположенным на важнейших торговых и военных путях того времени. Это вполне естественно, так как именно эти пути играли большую роль в жизни Руси, а места в стороне от них имели мало значения в крупных экономических и поли­тических событиях.

Летописи называют Ладожское озеро («Нево»), реку Не­ву и ее приток Ижору, Ладогу, Копорье, реку Лугу и «Луское село», Охту и ряд других объектов, редко входя в подробности. О некоторых из этих названий мы уже говорили. Слишком скупые летописные известия пред­ставляют, конечно, большую ценность в том отношении, что дают возможность точно установить степень древ­ности некоторых важнейших названий края, осо­бенно в соединении с другими источниками — западноев­ропейскими и иными (например, в отношении Ладоги, что подтверждается и данными археологических раско­пок). Однако для более широкого охвата топонимиче­ского материала необходимо пользоваться писцовыми кни­гами, восходящими в древнейшей части к концу XV сто­летия. К ним мы и обратимся, не упуская из виду и ле­тописей.

Попробуем проследить по древним источникам историю некоторых географических названий Ижорской земли, особенно той ее части, которая расположена около Невского устья. Древнейшим населением, как уже говорилось, здесь было племя ижора («ижера»). Вся древ­няя история Ижорской земли связана с борьбой Руси и Швеции за обладание этой областью, что обеспечивало господство на пролегавших здесь важных торговых пу­тях. Для Руси это был жизненно важный вопрос, тогда как Швеция и без того обладала широкими морскими выходами. В свете вышесказанного понятно достаточно частое упоминание русскими летописями Ижорской зем­ли и отдельных ее пунктов, иногда кажущихся не очень значительными, но расположенных на важных торговых дорогах.

Начнем здесь с названия реки Охты, хорошо знакомого жителям Петербурга, да и не только им. В летописи Охта упо­минается очень давно.

В 1300 г., как говорит Новгородская летопись, при­шли из заморья свеи (шведы) в великой силе в Неву, привели мастеров из своей земли, а из Рима особо ис­кусного мастера, и поставили укрепленный город, на­стоящую крепость «над Невою, на усть Охты реки». Ле­тописец добавляет об этом городе: «Похвалившеся оканьнии нарекоша его Венец земли». Это была шведская кре­пость Ландскрона, поставленная руководителем похода маршалом Тюргильсом Кнутсоном на месте впадения Охты в Неву. В крепости был оставлен значительный гарнизон; однако уже в следующем 1301 г. сын Алек­сандра Невского великий князь Андрей Александрович, собрав большую рать, взял эту твердыню, сжег и срыл город, уведя в плен остатки гарнизона. С тех пор шведы на 300 лет с лишним оставили Охту в покое. Почему они выбрали именно это место для построения Ландскроны? Ответ очень прост: устье Охты удобно для подхода и стоянки судов, а берег сравнительно высок — во всяком случае выше уровня даже больших наводнений.

Итак, мы имеем достаточно почтенную дату (1300 г.) первого упоминания реки Охты в наших источниках. Ра­зумеется, это имя существовало и до того много столе­тий, так как устье Охты являлось весьма удобным ме­стом для остановок торговых кораблей. Однако подробное описание местности мы получаем только через 200 лет — в те времена, когда уже далеко зашел процесс объединения русских земель под общей властью Москвы, где княжили прямые потомки Александра Невского, когда Великий Новгород, потеряв свою самостоятельность, уже вошел в состав Московского централизованного го­сударства. В это время, в конце XV в., была составлена перепись новгородских земель и угодий, появились пе­реписные и писцовые книги, из которых узнаем и об интересующей нас местности. Писцовые книги 1495— 1500 гг. частично дошли до нас, и в них имеется опи­сание окрестностей реки Охты, в частности ее устья.

В переписной книге Вотской пятины 1500 г. читаем:

«В Городенском Спасском погосте. . . великого князя де­ревни на усть Охты Олферевские Иванова сына Офонасова.

За князем за Ондреем, за княж Олександровым сыном Ростовского деревня на Неве, на усть Охты...». Ука­заны 2 деревни (без особых названий), в них 3 двора, а в этих дворах жило пять человек (разумеется, взрос­лых мужчин, которые могли нести тягло).

Кроме того, здесь же было «сельцо на усть Охты на Неве», в нем было 7 человек пашенных и 15 непашенных. Тут же указывается и «деревня Минкино, на усть Охты» (5 человек пашенных крестьян). Выше по Охте также было расположено несколько деревень, из них 4 на Сторожевой горе. Вообще говоря, местность была заселена довольно слабо. Заметим, что название реки Охты повторяется в писцовой книге много раз — без всяких отклонений; в одном только случае ошибочно написано «Тохта».

Сто с лишним лет спустя в результате Столбовского мира 1617 г. шведы, завладев Ижорской землей, именно в устье Охты снова, как и в 1300 г., построили г. Ниен («Невский»), создав здесь крепость Ниеншанц, по-русски «Канцы») на том же месте, где стояла Ландскрона. В то время шведы составили свои писцовые книги Ингерманландии (начиная с 1618 г.), которые дошли до нас. Сохранились также карты и планы времени шведского господства; особенный интерес представляет карта нижнего течения Невы, со­ставленная генералом Кроньортом в 1698 г., т. е. нака­нуне Северной войны. На ней можно видеть расположенный на слиянии Охты с Невой шведский го­род Ниен с крепостью, многими постройками преиму­щественно военного назначения, а также дачами швед­ских офицеров и чиновников.

Заметим, что в писцовой шведской книге 1640 г. в том же Спасском Городненском погосте еще упомина­ется Ochta By (деревня Охта), но на карте Кроньорта 1698 г. на устье Охты отмечены только городские и крепостные постройки; те деревеньки и сельцо, которые указыва­лись русской переписной книгой Вотской пятины 1500 г., бесследно исчезли.

Шведский город Ниен имел смешанное население: в нем жили ижора, финны, шведы и русские (всего было около 2000 человек). Просуществовал он вплоть до 1703 г., когда Петр I, взяв город, приказал разрушить и срыть все укрепления, а затем заложил основу Санкт-Петербурга на Заячьем острове (Янис-саари), начав 29 июня 1703 г. постройку Петропавловской крепости. Стал заселяться также Васильевский остров, Адмиралтейская часть и другие ме­ста. Для Охты осталась роль сравнительно скромная — здесь были поселены несколько сот рабочих-корабле­строителей и их семей; это были рабочие для верфи, ос­нованной Петром на месте Ниеншанца.

Название реки Охты перешло на слободы, в которых жили эти кораблестроители, а также рабочие тогда же, при Петре, основанных пороховых заводов. Долгое время Охта была захолустной частью Санкт-Петербурга; только значительно позже здесь развернулось строи­тельство большого размаха, сделавшее старинную «Ох­тинскую часть» во всех отношениях равной другим райо­нам Петербурга. Итак, мы достаточно хорошо знаем ис­торию Охты-реки и названных по ее имени районов.

Что же может значить это название? По-видимому, оно принадлежит карельским и финским говорам: ohto значит «медведь». Заметим, что в некоторых письменных источниках XIX в. значится другое название той же реки, придаваемое ей некоторой частью финноязычного населе­ния, жившего под Петербургом: Ахо-йоки (Aho-joki). На­звание это состоит из двух слов: aho — «пожога», «ляда», «паровое поле» и joki — «река». По-видимому, это второе название возникло сравнительно поздно, вероятнее всего, в силу деятельности прибывших сюда в шведское время выходцев из Финляндии, пахавших здесь землю. Однако можно вообще подвергнуть это название (Ахойоки) со­мнению, так как чаще мы встречаем в источниках XIX в. форму Охайоки, принадлежащую не ижоре — исконным обитателям края, а пришельцам — финнам XVII столетия, воспринявшим это название, вероятнее всего, от русских, так как по Охте еще в 1500 г. был ряд селений, носящих, несмотря на значительное еще ижорское население, чисто русские имена. Выше мы уже упоминали деревни того времени «на Сторожевой горе», указанные в писцовой книге.

Однако все русские названия исчезли; разгадка этого обнаруживается довольно просто: русские названия были естественным образом финнизированы в течение XVII— XVIII вв. многочисленными финнами-иммигрантами, по­глотившими также и ижору.

При этом совершалась и финнизация гео­графических названий, в том числе и ряда русских; по­этому мы часто не можем теперь дать точную характеристику подобным названиям, определяя их просто как прибалтийско-финские.

Многое, впрочем, удается установить по писцовым книгам, во время составления которых (XV—XVI вв.) иммигрантов из Финляндии еще не было. В частности, вместо Сторожевой горы с ее русскими деревнями на том же самом месте, на реке Охте, мы обнаруживаем в XIX—начале XX столетия крупное волостное селение Вартемяки (Верхние и Нижние Станки). Вартемяки — финское Vartio-maki — есть точная передача русского на­звания Сторожевая гора 1500 г.: vartio значит «стража» (в качестве определения «сторожевой» или «сторожевая», так как рода в финской грамматике нет), maki означает «гора». Вот каким образом исчезли многие русские на­звания XV в., подвергшись позднейшей финнизации. Па­раллельно с этим шло и превращение води с ижорой — давних местных жителей — в финнов-суоми, говор которых в Ленинградской области приобрел осо­бые черты, позволяющие говорить об особом (ингерманландском) диалекте. Ингерманландский диалект не совпа­дает совершенно с ижорским языком, хотя и воспринял от него некоторые черты.

Итак, в результате всех исторических перемен сохранилось лишь только это речное имя — Охта, пере­шедшее и на часть города Петербурга. Ни русские названия деревень XV—XVI вв., ни шведские имена следующего сто­летия по большей части не удержались здесь в народной памяти — все это известно лишь по дошедшим до нас письменным источникам прошлых времен. Заметим, кста­ти, что шведы ввели свои названия для всех крупных объектов в окрестностях г. Ниена, и ни одно из них не дошло до нас в народном употреблении. В частности, все острова Невской дельты обозначались у шведов не так, как их называла ижора или русские, но все это дошло до нас только на картах и в документах того времени.

Что касается популярных преданий о происхождении названия Охты, то наиболее распространенный рассказ связывает возникновение этого имени с деятельностью Петра I, будто бы сказавшего «ох ты!» по поводу здешних непролазных дорог. Очевидно, такая легенда могла сложиться только в устах пришлых людей, заселявших охтенские слободы, или просто была сочинена каким-ни­будь остряком.

Вообще топонимические легенды совершенно антиисто­ричны и имеют обычно анекдотический характер. Не­смотря на явную несообразность, некоторые из них дер­жатся довольно упорно; иногда же подобные легенды внешне имеют настолько правдоподобный вид, что вводят в заблуждение даже ученых.

Переходим к части Петербурга, известной те­перь под названием Васильевского острова.

Название это он получил только во второй половине XIX в., а раньше назывался несколько проще: Васильев остров. Если обратиться к географическому сло­варю 1870-х гг., то найдем там следующее пояснение: «Больший из островов во всей Невской дельте есть Васильевский, называвшийся во время владычества шведов Ирвисари, или «Лосиный остров», и получивший нынешнее название от квартировавшего здесь офицера Василия Корчмина, коему Петр I посылал приказания с лаконической надписью: «Василию на остров».

Это свидетельство весьма авторитетного источ­ника — капитального географического словаря, издавав­шегося под редакцией знаменитого географа П. П. Семе­нова (Тян-Шанского). Казалось бы, сомневаться в этом указании не приходится, хотя несколько настораживает, что и здесь, как в случае с Охтой, упо­минается имя Петра I. История вопроса в общих чертах может быть изложена следующим образом.

До 1837 г. мнение о позднем — петровских времен — происхождении названия Васильев остров было общепри­нятым, причем Василий Корчмин, будто бы давший имя острову, действительно существовал и командовал артил­лерийской батареей, при Петре I стоявшей на Стрелке еще с 1703 г., — как раз там, где теперь Ростральные колонны.

В 1837 г. в журнале «Сын Отечества» появи­лась статья анонимного автора, в которой было сказано, что Васильев остров упоминается в документах допетров­ского времени. Судя по документам, опубликованным этим автором и упоминающим Васильев остров под 1545 г., бригадир-поручик Василий Корчмин не имел отношения к имени Васильева острова, которое должно было возник­нуть во всяком случае не позже времени Ивана Грозного. Эта заметка в «Сыне Отечества» вызвала решительный от­пор со стороны известного тогда историка, действительного члена Петербургской Академии наук П. Г. Буткова, который в 1840 г. поместил в «Трудах Российской Академии наук» небольшую статью «О Васильевом острове в Санкт-Петербурге», где говорилось: «Доселе мы не имели подозрения на предание, что Петербургский Ва­сильев остров назван так от имени бомбардирского пору­чика Василия Корчмина, когда сей офицер, командуя батареей на Стрелке, получал от Петра Великого указы с надписью: Василио на остров.

Но теперь некто объявил в «Сыне Отечества», что Пе­тербургский Васильев остров известен был под сим име­нем еще в XVI в.: ибо в одном из актов Археографи­ческой экспедиции 1545 г. упоминаются: Ям-городок, Копорье, Орешек, река Черная, река Ижера, Ижерский погост и вслед за тем Васильев остров с двумя жилыми и двумя пустыми дворами. Новость сия при первом взгляде походит на правду». Бутков приводит и соображения, которыми старается доказать, что упоминаемый грамотой 1545 г. Васильев остров — какой-то другой, а не тот, который находится в устье Невы.

Не следуя в подробностях за довольно путаными и в конце концов не вполне убедительными соображениями Буткова, сообщим здесь лишь его окончательный вывод, в котором он заявляет: «Итак, оставим за (Васи­лием) Корчминым, по праву многих давностей, имя Пе­тербургского Васильева острова, пока в сподвижниках Петра Великого окажется иной Василий, который на при­своение себе чести сей может предъявить суду здравой критики неоспоримые доказательства».

Итак, Бутков решительно высказался за Василия Корчмина как крестного отца Васильева острова, за на­чало XVIII в., за петровское время. Интереснее всего то обстоятельство, что Бутков сумел придать своему изложению весьма наукообразный, а по тому времени даже как будто и научный вид. Самым главным аргумен­том в суждениях этого историка в пользу отличия Ва­сильева острова грамоты 1545 г. от Васильева острова в устье Невы было то, что в грамоте поставлены рядом два моста: ряд Клети в Ижорском погосте и Васильев остров. Поэтому он считал, что указанный здесь Васильев остров лежит где-то далеко от устья Невы.

К сожалению, он не мог ознакомиться со второй поло­виной переписной оброчной книги Вотской пятины 1500 г., напечатанной только через 11 лет после появления его статьи. Если бы он заглянул в эту переписную книгу, то увидел бы следующее замечательное обстоя­тельство: в ней опять Васильев остров поставлен рядом с «великого князя рядком у Клетей на реце на Ижере», т. е. точно так же, как и в грамоте 1545 г., несмотря на то что «рядок у Клетей» порядочно отстоит от Васильева ост­рова и находится в другом погосте (Ижорском, а не в Спасском Городенском) — «от Невы семь верст», как гово­рит переписная книга. При этом в книге прямо сказано, что Васильев остров находится «на рыбном устье на Неве», так что все сомнения устраняются.

То, что порядок изложения в переписной книге 1500 г. и в грамоте 1545 г. один и тот же, вполне понятно: пере­писная (писцовая) книга была государственным докумен­том большой важности, и по ней составляли все грамоты о тех или других повинностях населения. Грамота 1545 г. содержала распоряжение о сборе ратников с новгородских земель. При составлении этой грамоты учитывалось не наиближайшее географическое расположение отдель­ных пунктов, а порядок их указания в писцовой книге, являвшейся основой для подобных грамот. Поэтому ока­зались упомянутыми вместе два пункта, вовсе не лежав­шие рядом. Бутков не знал всего этого и потому ре­шил, что легенда о Василии Корчмине представляет историческую истину, не требующую существенных по­правок.

С тех пор это мнение настолько укрепилось, что, как мы уже видели, П. П. Семенов 33 года спустя воспроиз­вел его буквально в своем «Географическо-статистическом словаре». Таким образом, топонимическая легенда о Петре I, Василии Корчмине и Васильевом острове получила серьезную научно-литературную подоснову, откуда попала во многие справочники.

Однако уже в 1851—1852 гг. Московское общество ис­тории и древностей российских опубликовало «Перепис­ную окладную книгу по Новгороду Вотской пятины 7008 (1500) г. (вторая половина)». Этот ценнейший историче­ский документ содержит подробное описание «Васильева острова на устье Невы», из чего ясно, что название Ва­сильев остров существовало даже и в XVI в., т. е. за сотни лет до Петра Великого и Василия Корчмина.

Итак, топонимическая легенда, связанная с именем по­следнего, оказывается неверной. Неверным оказывается и предположение о том, что название Васильева острова возникло в связи с именем какого-либо из посадников Ве­ликого Новгорода 70-х годов XV столетия — Василия Ананьина или Василия Казимира, как думали некоторые историки.

Дело в том, что в последние десятилетия независимого существования Новгорода Васильев остров представлял «волостку Олферьевскую Иванова сына Офонасова», ко­торая принадлежала ему, а не какому-нибудь из извест­ных нам новгородских бояр конца XV в., носивших имя Василий. По-видимому, в семье бояр Офонасовых Ва­сильев остров был собственностью не одно десятилетие, так что весьма вероятно возникновение самого названия острова даже не в XV, а скорее в XIV в. Наиболее правдоподобным является предположение, что лицом, давшим название острову, был какой-то новгородец-первопоселенец; местное прибалтийско-финское (преимущественно ижорское) население, напротив, сохранило за островом свое древнее название Hirvisaari (Хирвисаари) — Лоси­ный остров.

В конце XV в., согласно упомянутой переписной книге, на Васильевом острове было 17 пашенных рыбных ловцов и 18 непашенных (ловили на устье Невы четырьмя неводами— преимущественно сигов).

В шведское время (XVII в.) Васильев остров носил сразу три имени — русское, финское и шведское. Русское имя звучало все так же: Васильев остров (в шведской писцовой книге — Wassilie Ostroff); финское Hirvisaari — Лосиный остров (в шведской писцовой книге — Hirfwisari); шведское Dammarholm, т. е. Прудовой остров, так как на нем были расположены рыбные ловли, принадле­жавшие в конце шведского периода известной семье де ла Гарди.

Следует сказать, что на Васильевом острове и в швед­ское время было три селения: на Стрелке, на теперешней речке Смоленке и на северной оконечности острова, у моря.

Судя по карте Кроньорта 1698 г., даже величайшее наводнение, бывшее за 7 лет до того (1691 г.), не поме­шало рыболовам вновь обосноваться на острове; разуме­ется, это были не шведы, а русские и ижора. Шведы представляли только военный элемент в населении края, и с их изгнанием все без исключения данные ими шведские имена островам невской дельты и других объектов полностью исчезли из употребления, тогда как названия Васильев остров и Хирвисаари сохранились (второе только в ижорской и финской среде). Пример с Васильевым островом весьма поучителен. Всего древнее было, конечно, его дославянское название Хирвисаари, но оно не удер­жалось во всеобщем употреблении, оставшись только у финского населения, да и то не у всех финнов. Следует считать, что Василий, давший имя острову, был не ижорцем, а русским (новгородцем) и жил, вероятнее всего, в XIV или в начале XV в. Сделался ли он хозяи­ном острова, или был просто первопоселенцем, совершенно неизвестно. Во всяком случае, как уже было сказано, им не мог быть ни один из новгородских посадников третьей четверти XV в., носивших имя Василий.

Наконец, следует упомянуть еще о том обстоятельстве, что Васильев остров подвергался при Петре I опасности быть переименованным свыше. Некоторое время его уже официально называли Преображенским. Однако это имя не привилось, и, быть может, старую традицию поддер­живало в какой-то степени то обстоятельство, что здесь приметалось имя командира батареи Василия Корчмина. Если принять это предположение, то окажется, что в то­понимической легенде о Петре I и Василии Корчмине заключена какая-то крупица истины: Василий Корчмин своим именем мог способствовать донесению до нас древ­него названия Васильева острова, не будучи в то же время действительным крестным отцом его.

Петербургская, или позже Петроградская, сторона носила по писцовой книге 1500 г. наименование Фомин остров, возникшее, возможно, совершенно на тех же ос­нованиях, что и имя Васильева острова, и, вероятно, приблизительно одновременно с ним.

«Село на Фомине Острову на Неве у моря» имело около 30 дворов — 40 жильцов, плативших повинности (частично непашенные); в этом числе были названы лица, носившие еще дохристианские имена ижорского проис­хождения: Иголин, Игола, Ускал, Ибасов, Игандуев. Ря­дом указано село Лахта (финск. lahti—залив, губа)  название сохранилось доныне.

Фомин остров в писцовой книге Ингерманландии шведских времен (1640 г.) обозначен как Phomin Ostroff eller Koyfiusari, т. е. Фомин остров, или Koivusaari (Бе­резовый остров). Новгородская летопись еще в 1348 г. называла этот остров Березовым, говоря о походе на ижору шведского короля Магнуса, который здесь останав­ливался по пути на Ореховый (впоследствии Нотебург— Шлиссельбург—Петрокрепость). Заметим, что местность против Фомина острова на другом берегу Невы носила название Фомина конца (здесь были 3 деревни) в писцо­вой книге 1500 г. Кто был Фома, давший свое имя этим местам, неизвестно. Во всяком случае он, вероятно, жил и действовал после 1348 г., так как летопись в известиях того времени (XIV в.) не называет Березового острова Фоминым, как это делают писцовые книги XV в. В швед­ском атласе 1676 г. теперешняя Петроградская сторона носит название Koiwosari eller Biorckenholm (т. е. и фин­ское, и шведское название означает «Березовый остров», как и в шведской писцовой книге 1640 г., и в русской ле­тописи 1348 г.). И здесь мы видим несколько названий одного и того же объекта: 1) древнее дославянское — Koivusaari — и точно соответствующие ему но смыслу рус­ское — Березовый остров (1348 г.) — и шведское — Biorckenholm; 2) русское (новгородское) — Фомин остров.

Почему же название Фомин остров бесследно исчезло, тогда как имя Васильев остров звучит до сих пор? По-видимому, разгадка заключается в том, что от Фомина острова начал расти на первых порах Петербург, так как Заячий остров в общем представлении не отделялся от соседнего большого Березового — Фомина, что и заставило признать последний Петербургской стороной. Здесь, ко­нечно, официальное словоупотребление (Петербургская часть) тесно сплеталось с народным, что ускоряло про­цесс вытеснения старых наименований новыми, тем более что приток сюда новопоселенцев был очень велик, поэто­му старая традиция не удержалась. Гораздо более удивительна чрезвычайная устойчивость названия Васильев остров, прошедшего через ряд столетий.

Возвращаясь к Фомину острову, необходимо отметить, что иногда объясняли это чисто русское название совер­шенно невероятным образом. Так, в известном сочинении «Россия», изданном под редакцией В. П. Семенова, утвержда­ется, что название «Фомин (остров)» значит «Дубовый остров». Основой подобного мнения послужило мнимое созвучие этого названия («Фомин») с финск. tamminen («дубовый»). Еще более невероятно «объяснение», пред­ложенное Г. А. Немировым, который толковал название Фомин остров из ... маньчжурского языка.


* * *
Обратимся теперь к тогдашним жителям. Вот прозвища русских жителей, обитавших в пределах ны­нешнего Петербурга: Вергуцины, Гаврилкины, Звягины, Миш­кины, Омельяновы. В отказных и обыскных книгах 1587 года сказано: «В прошлых годах ореховский наместник и вое­вода князь Богдан Гагарин послал Будашева на государеву службу в подъезд под немецкие люди в Ижерский погост, и тут взяли его в полон немецкие люди Свейские». Там же написано: «Усадище, где живал Субота Похабный на Неве-реке, на паруге (пороге), двор выжгли немецкие люди, как шли под Орешек».

Территория нынешнего Петербурга в новгородские времена находилась на землях Никольского Ижорского и Спасского Городенского погостов Ореховского уезда, входившего в состав Вотской пятины, причем южный, левый берег Малой Невы относился к Никольскому Ижорскому погосту, а правый, северный, к Спасскому Городенскому. Таким образом, вся местность современного Петербурга причислялась к Ижорскому погосту, кроме Охты и Петроградской стороны, которые относились к Спасскому погосту.

Побережье Финского залива на север от устья Невы относилось к Карбосельскому погосту, а южнее — к Дудуровскому погосту того же Ореховского уезда.

Писцовая книга 1500 г., давая подробное представление о жителях Ижорской земли, свидетельствует, что в состав «старого дохода», шедшего с крестьян восьми погостов Ореховского уезда, входили рожь, овес, ячмень и лен. Развито было и скотоводство, продукты которого — мясо, баранина, масло, сыр — взимались с крестьян также всех восьми погостов. В некоторых погостах существенную роль играла охота, результаты которой в виде беличьих и заячьих шкурок также шли в уплату «старого дохода», первые — по трем, а вторые — по четырем погостам.

Рыбная ловля была развита в местностях, лежащих по берегам реки Невы. Здесь были расположены поселки рыболовов, для которых земледелие явля­лось лишь подсобным занятием.

С Невой же был связан и другой вид занятий — судовой промысел. В число судовщиков включались не только лица, делавшие суда, и владельцы их, но и лоц­маны, хорошо знавшие «речной ход» как по Неве, Ладожскому озеру, Волхову, так и по Финскому заливу.

Из промыслов в Ижорской земле были особо развиты железодобывающий и железоделательный. Они были сосредоточены в погостах Никольском Ярвосольском и примыкающих к нему Егорьевском Лопском, Спасском Городенском и Никольском Ижорском. Во всех 4 погостах было 11 домниц с 11 печами и столько же домников; кузнецов же было только 8 человек. Что касается других промыслов, то в погостах Лопском, Дудоровском, Ижорском и Ярвосельском заметна специализация крестьян в области льноводства и обра­ботки льна. Отсюда и уплата «старого дохода», отмеченного в переписной книге 1500 г., полотном, холстом, льняной пряжей, утиральниками и убрусами.

Переписная книга 1500 г. в известной мере отражает не дошедшую до нас переписную книгу конца XV в., поэтому, сравнивая имеющиеся в ней данные «ста­рого письма» (конца XV в.) и данные «нового письма» (1500 г.), можно говорить об увеличении количества населенных пунктов, о значительном росте числа дво­ров и населения в них по Спасскому Городенскому и Никольскому Ижорскому погостам.

На территории нынешнего Петербурга и прилегающего к нему района (старые погосты Ижорский и Городенский) в конце XV в. населенных пунк­тов было 419, дворов 744 с населением в 1191 человек, а в 1500 г. — деревень 410, дворов 1082 с населением в 1516 человек. Данные писцовой книги Вотской пятины 1539 г. свидетельствуют о том, что рост населения продолжался и в 30-х годах XVI в.: рядом со старыми деревнями упоминаются новые починки.

По словам летописцев, в XVI в. в Вотской и Ижорской земле многие держались крепко язычества. Так, в не­которых местах существовали «скверные мольбища идольские, поклонялись лесам, горам, рекам, приносили кровные жертвы, закалывали собственных детей» и т. д. Новгородский архиепи­скоп Макарий прилагал большие старания для истребления язы­чества; посланный им инок Илья порубил и сжег священ­ные рощи, потопил священные камни и много «разорил злых обычаев», как говорит летописец. В числе таких язы­ческих святых мест долго считалось место в десяти вер­стах от Петербурга, по Рижской дороге, где стояла боль­шая липа, ветви которой переплелись со стволами ближайших деревьев, так что составляли природную беседку, в которой не­редко отдыхал и царь Петр. На этом месте собиралась ижора на Иванов день и проводила ночь при большом огне, с плачем, пением и плясками; в конце сборища здесь сжи­гали белого петуха, читая заклинания.

Самым населенным пунктом в Спасском погосте было село на «Фомине острове на Неве у моря». Оно состояло из 37 дворов, из них 4 двора принадлежали непа­шенным людям и 1 двор был устроен на случай приезда тиуна. Наличие здесь двора тиуна говорит о том, что село являлось центром погоста.

На Никольском погосте находились церковь, 3 двора церковнослужителей и 1 двор торгового человека, который платил «с рядовичи, что у Клетей». Кроме того, был рядок Клети с 8 дворами с населением в 20 человек, а на «Васильеве острове были дворы великого князя рыбных ловцов» — по «старому письму» их было 14 дворов с населением в 17 человек, а по «новому письму»  16 дворов с на­селением в 16 человек. Все это многочисленное крестьянское население жило в во­лостях, принадлежавших сначала новгородским землевладельцам, а затем москов­ским. В числе землевладельцев были бояре, своеземцы, монастыри и церкви. Боя­рам и другим крупным светским владельцам принадлежало 66,7% всей земли, свое­земцам — 14,7%, на долю остальных категорий владельцев, в том числе монасты­рей и церквей, приходилось всего лишь 18,6% общего количества земли. Внутри Ореховского уезда резко различаются два района — границей между ними служила река Нева. В погостах, расположенных на север от Невы, было сосредоточено своеземческое землевладение; на юг от Невы — крупное, по преимуществу боярское землевладение, составлявшее 88% от всего частного землевладения.

В течение XII—XV вв. крепли, увеличивались и расширялись экономические, политические и культурные связи Ижорской земли с Новгородом, а через него и с северо-восточной Русью, с которой Новгород был тесно связан, особенно с конца XIII в., когда новгородскими князьями считались великие князья Владимирские. Чрезвычайно важное значение для этих связей имело происходившее в XII—XV вв. переселение широких масс крестьянства из центральных областей на север. К концу XV в. в среде местного крестьянского населения русское крестьянство состав­ляло подавляющее большинство; местная земельная знать также уже полно­стью ассимилировалась с новгородскими вотчинниками.

В XVII в. в Ижорской земле крестьянство составляло 95% населения края. Среди крестьян шведские писцовые книги различают три группы. Первая груп­па — «достаточные крестьяне», которые составляли 61%, причем термин «до­статочный» свидетельствует не столько о степени их «прожиточности», сколько об их тяглоспособности. Эта группа крестьян по своему имущественному положению была далеко не однородна, так как одни из них имели одну лошадь, а другие — семь. Вторая группа — «обедневших крестьян», т. е. нетяглоспособных,  состав­ляла 22%; третью группу составляли бобыли, их было 17%. Кроме того, швед­ские писцовые книги отмечают значительное количество батраков — наемных сельскохозяйственных рабочих.

Как в XVI, так и в XVII в. крестьянское население несло повинности в пользу государства — сначала Русского, затем, после Столбовского мира 1617 г., и Швед­ского, а также в пользу землевладельцев. Повинности были как денежные, так и натуральные.

Кроме сельского населения, в Ижорской земле было и городское население, сосредоточенное в городах и поселениях городского типа. В Новгородской области XVI в. находилось 9 городов, из которых в Вотской пятине было 6 городов-кре­постей: Ивангород, Ладога, Корела, Ям, Копорье и Орешек; 4 из них — Ивангород, Ям, Копорье и Орешек — находились в Ижорской земле. Орешек (Ореховая крепость, или Орехов; на месте его теперь находится г. Петрокрепость), построенный в 1323 г. у истоков Невы на Ореховом острове, являлся центром Ижорской земли. По количеству дворов и населения Орешек занимал третье место среди городов Вотской пятины.

Город Орешек быстро развивался и уже в 40-х годах XIV в., помимо крепости, имел посад с значительным торгово-ремесленным населением, поэтому о нем можно говорить как о центре ремесла и торговли. На территории нынешнего Петербурга находились два поселения торгово-ремесленного типа — это «рядок» «на реце на Ижоре, от Невы 7 верст», описанный в переписной книге 1500 г., и торговый поселок в устье Невы, впервые упомянутый под 1521 г.

О первом из них — рядке Клети — в переписной книге 1500 г. сказано: «Живут в нем торговые люди, пашни у них нет, а дворов 8, а торговых людей 20». Вокруг рядка было расположено 5 деревень с семью дворами. Совершенно очевидно, что зарождение этого поселения — рядка Клети — произошло значительно ранее составления переписной книги 1500 г. Этот тип поселения (рядок) чрезвычайно интересен, так как являлся поселением переходного типа от села к городу. Интересен и комплекс селений, окружавший рядок Клети. Жители этих селений частично были уже непашенными людьми и, таким образом, стояли на том пути, который только что прошел рядок Клети.

Последнее известие о рядке Клети относится к 1545 г. и находится в «разряд­ном и разметном списке» о сборе с Новгорода и Новгородских пятин ратных людей и пороха для Казанского похода. Этот список содержит данные, относящиеся не­ только к 1545 г., но и к 1500 г. В 1500 г. в рядке Клети значилось «тяглых 10 дво­ров», а в 1545 г. — только 7 дворов «живущих» и 3 двора «пустых».

Второе торговое поселение, находившееся в устье Невы и впервые названное торговым поселением в 1521 г., несомненно возникло значительно ранее 1521 г., ибо уже в писцовой книге 1500 г. говорится о «сельце» в устье реки Охты, населен­ном «непашенными» людьми, которых в 1500 г. было 15 дворов. Это поселение про­должало развиваться в течение всего XVI в., и торговля в нем процветала. Не прекращалась она и в тяжелые годы шведской интервенции начала XVII в. Так, под 1610 г. в одном источнике сообщается о том, что Яков Делагарди захватил здесь несколько тысяч бочек соли, хранящихся в складах, и 2 судна с солью. Подробные сведения об этом торговом поселении и торговле, происходившей здесь, сообщает «Записная книга сбора таможенных пошлин» в Невском устье от 1615 г. В ней говорится о том, что в мае 1615 г. подьячий Афанасий Бражников «збирал на Невскою устье государеву таможенную пошлину с торговых с немецких и русских людей, которые ездили с Невского устья в Орешек и в Новгород и назад и которые немец­кие и русские торговые люди стоя торговали на Невском устье».

Торговое русское поселение в устье Невы, получившее в XVII в., во времена шведского владычества, название Ниен (Канцы русских источников, от построен­ного при нем земляного шведского укрепления — шанца — Невский шанец), развивалось очень быстро и в 1632 г. получило от шведского правительства права города. К концу XVII в. Ниен, ежегодно посещавшийся не менее чем 50 купече­скими кораблями, по своему торговому значению равнялся такому городу, как Нарва, а купечество Ниена в конце того же века славилось своим богатством.

К началу Северной войны (1700 г.) здесь была небольшая шведская крепость, сторожившая устье Невы, и посад с 450 дворами. В числе жителей Ниена было много русских, число которых росло. В 30-х годах XVII в. в городе был образован спе­циальный православный приход, обслуживавший не только русских жителей горо­да, но и «обретающих» у реки Невы «земледелателей».

На том месте, где теперь раскину­лась столица с ее окрестностями, по шведскому плану, соста­вленному в 1676 г., известно около 40 населенных месте­чек. Вот некоторые из этих мест: где теперь Александро-Невская лавра, местность была названа Rihtiowa; местность между Невой и Мойкой носила имя Usadissa-saari; местность Волкова кладбища называлась Antolala; Выборгская часть Петербурга — Avista; между Мойкой и Фонтанкой место называлось Peryka-saari, т. е. земля, смешанная с навозом; старинное имя реки Фонтанки забыто, но есть предположение, что имя Кеме принадле­жит Фонтанке,— слово Кеме значит по-фински крутобережье; деревня Keme-joki находилась до основания Петербурга на ле­вом берегу Фонтанки, около казарм Измайлов­ского полка; прилежащий к Петроградской стороне Аптекар­ский остров на карте 1676 г. написан Korpi-saari и удер­живает и сейчас свое древнее имя на речке Карповке,— по-фински Korpi — необитаемый, пустынный лес. Имя Голодай происходит от финского halawa, ивовое дерево, по новгород­ским записям Голодай назван Галевой; Лахта, по-фински lahti — залив. На месте Гагаринской пристани была Враловцина деревня, у Прачечного моста в нынешнем Лет­нем саду — Парвушина или Кононова мыза и т. д.