Глава девятая Перспективы развития социологии
в XXI веке 9.1. Инженерные возможности
социального знания
Во второй половине XX века социальное знание вышло на уровень непосредственных социальных технологий. И, как всегда, в авангарде использования новейших достижений любых наук находится оборонная отрасль. Так называемое психотропное оружие основано на социальных закономерностях и достижениях, открытых представителями социальных дисциплин. Не упускают своего шанса и представители деловых кругов – торговли, бизнеса, предпринимательства. В настоящее время большая часть научных сотрудников, занятых в исследовательских и аналитических центрах транснациональных корпораций, – это представители различных областей социального знания. Активно используются достижения обществоведения и в идеологической сфере: ни одно, сколько-нибудь солидное и уважающее себя средство массовой информации не обходится без услуг социологов, психологов, антропологов.
Этот процесс практического использования знания социальных закономерностей в социально-инженерных целях можно проследить хотя бы на процедурах засекречивания новых достижений, получаемых в социальных науках. Вот лишь два примера. Известно, что американский обществовед Гарольд Лассуэлл на основе собственной социально-психологической модели политического лидера еще во время второй мировой войны составил по заданию Организации стратегических служб США (впоследствии – ЦРУ) два весьма объемных документа – политические портреты А. Гитлера и И. Сталина. В обществоведение они стали классическими работами, дающими образец того, как академическое знание может привести к прогнозированию и даже манипуляции политическим поведением авторитарных лидеров национального масштаба. Однако и по сей день эти работы в США носят гриф “strictly confidential” и не доступны простому читателю. Причина очевидна - и сегодня с помощью этих средств реализуются задачи внешней политики государства, обладающего этой техно-
логией.
Второй пример касается изучения социальных и психологических закономерностей массового поведения людей, участвующих в деятельности различных социальных движений. Пока результаты и выводы касались наиболее общих процессов, они широко публиковались в открытой печати. Однако к концу 60-х годов западные исследователи вышли на возможности контроля и манипуляции массовыми действиями. И сразу же публикации по этой тематике исчезли из открытой печати.
Как и в любых подобных случаях, новое знание, имеющее инженерное приложение, может не только решить актуальные социальные задачи, значительно облегчить и расширить деятельность людей, но и, при злонамеренном использовании, становится источником дополнительной повышенной социальной опасности. Каковы же в настоящее время области таких обоюдоострых применений нового социального знания? В первую очередь – это, конечно же, манипуляция общественным и индивидуальным сознанием людей, а также индивидуальным и массовым поведением. Сегодня детализированное знание в области этнологии и антропологии используется при манипулировании различными социальными конфликтами, в частности расовыми, этническими, религиозными. Широко используемый в художественной литературе, кинематографии термин “зомбирование” – это сегодня не только досужий вымысел фантаста, но и опасная социальная реальность. Но для того чтобы реально оценить возможности науки для социальной практики, необходимо прежде всего разобраться с кардинальными методологическими проблемами современного социального познания. Обратимся к некоторым из них.
9.2. Потребность в интеграции
социального знания
Главная задача общемирового процесса социального познания сегодня – это создать новую открытую культуру всей социальной науки. Эта новая культура должна находиться в рамках гносеологически воссоединенного мира знаний.
Знания можно разделить на три аспекта: интеллектуально – на научные дисциплины; организационно – на корпоративные структуры; культурологически – на общности ученых, разделяющих определенные общие посылки. Можно рассматривать научную дисциплину как некий интеллектуальный конструкт, определенное эвристическое средство. Это – способ определения так называемой области изучения со своим специфическим объектом, соответствующими методами и, следовательно, собственными границами. Она и называется дисциплиной, потому что стремится дисциплинировать интеллект. Дисциплина определяет не только то, что думать по конкретному поводу и как об этом думать, но также и то, что находится за пределами данного подхода. Сказать, что данный предмет является научной дисциплиной – это сказать не только, что это такое, но и чем этот предмет не является.
В первой половине XX века различные подразделения социальных наук утвердили себя и получили признание в качестве дисциплины. Все они утверждали себя способами, ясно подчеркивавшими, как они отличаются от других, соседних дисциплин. Результатом этого стало то, что остается мало сомнений, в рамках какой именно дисциплины написана данная книга или статья. Для этого периода характерно утверждение: “Это не социология, это экономическая история, или же это политическая наука”.
Границы наук отражали дихотомии в подходе к объекту изучения. Интеллектуальная проблема, возникшая при использовании этих дихотомий, – это те изменения, которые произошли в мировой системе после второй мировой войны. А к 70-м годам на практике началось серьезное размывание границ этих дисциплин. Размывание это стало настолько экстенсивным, что сегодня невозможно уже больше отстаивать ни названия существующих дисциплин, ни их границы в качестве интеллектуально обоснованных или даже очень полезных.
Но названия, тем не менее, не перестали существовать. Более того, различные дисциплины задолго до этого институциализировались в качестве корпоративных организаций, в форме университетских факультетов, учебных программ, исследовательских институтов, научных степеней и званий, академических журналов, национальных и международных ассоциаций и даже библиотечных классификаторов.
Институциализация дисциплины – это способ сохранения и воспроизводства существующей практики. Она представляет из себя создание реальных сетей с собственными границами, сетей, которые принимают форму корпоративных структур, имеющих требования для вхождения в них и коды, необходимые для признаваемых путей вертикальной карьерной мобильности. Академические организации стремятся дисциплинировать не интеллект, но практику. Они создают границы гораздо более жесткие, нежели те, что созданы дисциплинами в качестве интеллектуальных конструктов, и они могут пережить теоретические оправдания своих корпоративных пределов. В действительности они уже сделали это. Так, анализ социологии как организации в мире знания глубоко отличается от анализа социологии как интеллектуальной дисциплины.
Вызов социальным наукам пришел извне. Он начался с возникновения движения в рамках естествознания и математики, которое сегодня называется теорией сложности. Наиболее радикально этот взгляд был изложен, в частности, Ильей Романовичем Пригожиным.
Сэр Джон Маддокс, многолетний редактор журнала “Nature”, отметил важное значение концепции Пригожина и предположил, что исследовательское сообщество многим обязано ему “за его почти одиночное занятие на протяжении более сорока лет проблемами несбалансированности и сложности” [Maddox John. Blurb on cover of Ilya Prigogine. The End of Certainty. – N.Y.: Free Press, 1997. Книга впервые была издана на французском языке в 1996 году под заголовком “La fin des certitudes”].
Хотя Пригожин является Нобелевским лауреатом по химии за работы по диссипативным структурам, он ввел два ключевых методологических понятия научного анализа: “стрела времени” и “конец определенностей”. Оба концепта стремятся опровергнуть наиболее фундаментальные допущения ньютоновой механики, которые, как полагает Пригожин, пережили даже ревизии, вызванные квантовой механикой и теорией относительности. Не-ньютоновы понятия энтропии и вероятности, конечно же, не появились в самое последнее время. Они лежат в основе химии, развивавшейся в XIX веке, и, по существу, оправдывают различия между физикой и химией.
Однако, с точки зрения физиков, обращение к таким понятиям показывает второстепенность химии. Химия была неполной наукой именно потому, что она была недостаточно детерминистской. А Пригожин не только отказался признать меньшие достоинства этих понятий, он пошел гораздо дальше. Он захотел доказать, что сама физика должна быть построена на этих понятиях. Пригожин, в частности, допустил, что необратимость является “источником порядка” и “играет фундаментальную и конструктивную роль в природе” [Ibidem. – Р. 26-27]. Он дал ясно понять, что не хочет опровергнуть значимость ньютоновской физики. Однако эта область ограничена, поскольку “поддающиеся интеграции системы являются исключением” [Prigogin I. The End of Certainty. – N.Y.: Free Press, 1997. – Р. 108]. Большинство систем “включает как детерминистические процессы (между бифуркациями), так и вероятностные процессы (в выборе отраслей)” [Prigogin I. The End of Certainty. – N.Y.: Free Press, 1997. – Р. 69], которые совместно создают историческое измерение, фиксирующее последовательные выборы.
Данная модель полностью инвертирует, переворачивает отношения социальных наук и наук естественных. Пригожин пишет: “Мы видим, что человеческое творчество и инноватика могут быть поняты как расширение законов природы, которые уже присутствуют в физике и химии” [Prigogin I. The End of Certainty. – N.Y.: Free Press, 1997. – Р. 71].
Таким образом, Пригожин стремится воссоединить обществознание и естествознание, но не на допущении XIX века о том, что человеческая деятельность может рассматриваться просто как вариант еще одной физической деятельности, а на инвертируемой основе того, что физическая деятельность может рассматриваться как процесс творчества и инновации.
Несомненно, такой подход является вызовом нынешней научной культуре. Более того, Пригожин также говорит по поводу рациональности о “возвращении к реализму”, которое не является “возвращением к детерминизму” [Prigogin I. The End of Certainty. – N.Y.: Free Press, 1997. – Р. 131].
9.3. Цели развития социального знания в XXI веке
В содержательном плане есть три наиболее вероятных и наиболее желаемых перспективы, ожидающие социальные науки в XXI веке:
гносеологическое воссоединение так называемых “двух культур”: естествознания и обществознания;
организационное воссоединение и перепрофилирование социальных наук;
допущение того, что социальная наука займет центральное место в мире знания.
Каковы же выводы, вытекающие из проведенного анализа?
Прежде всего, один очень простой: сверх-специализация – от которой все социальные науки и, может быть, не только они одни – была как неизбежна, так и саморазрушительна. И тем не менее мы должны бороться против нее в надежде создать некий разумный баланс между глубиной и широтой знания, между микроскопическим и синтетическим видением социальной реальности.
Второй вывод не так давно сформулировал известный американский социолог Нейл Смелзер: существуют социологически наивные акторы [Smelser N.J. Problematics of Sociology. – Berkeley: UCLA Press, 1997. – Р. 27]. Но существуют ли вообще социологически хорошо информированные акторы? Иными словами, рациональны ли они и какой мир они знают?
Социальные факты, с которыми мы имеем дело, являются социальными в двух смыслах: они обобщают восприятие реальности, более или менее разделяемое некой средней широкой группой, с различными оттенками для каждого индивидуального наблюдателя. И они одновременно являются социально сконструированными восприятиями. Здесь надо уточнить: важен не аналитик с его социальной конструкцией мира, но коллектив акторов, которые создали социальную реальность благодаря своим кумулятивным действиям. Мир находится в данном положении благодаря всему тому, что предшествовало данному моменту. Аналитик пытается разобраться, как данная коллективность сконструировала данный мир, используя, конечно, свое собственное социально сконструированное видение.
Несомненно, реальный мир существует. Но, с другой стороны, также верно то, что мы можем узнать мир только посредством нашего видения этого мира, коллективного социального видения, конечно, но, тем не менее, человеческого видения. Это, очевидно, так же верно по отношению к нашему видению физического мира, как и по отношению к нашему видению социального мира.
В этом смысле все зависимы от “очков”, которые нами используются при восприятии мира, от организованных мифов, которые МакНейлл [McNeill W.J. Mythistory and Other Essays. – Chicago: Univ. of Chicago Press, 1986] называет “мифисторией”, без которых мы беспомощны что-либо сказать. Отсюда же вытекает, что не существует понятий, которые не были бы плюральными, что все универсалии являются частными и что существует множественность универсалий.
Из этого следует, что мы поступим мудро, если будем формулировать наши поиски в свете постоянной неопределенности. При этом рассматривать эту неопределенность надо не как неудачную и временную слепоту и не как непреодолимое препятствие на пути к знанию, но скорее как вызов, требующий от нас максимально проявить воображение, творчество, поиск. Плюрализм в таком случае становится не индульгенцией слабости и невежества, но зародышем возможностей для создания более совершенного мира.
Институциализация номинального разделения социальных наук сегодня исключительно сильна, несмотря на все попытки “междисциплинарного подхода”. Однако нет разумных утверждений, которые можно сделать в областях социологии, экономики или политологии, которые не являлись бы историческими. И не существует разумного исторического анализа, если не использовать обобщений, применяемых в других социальных науках.7
Но если сегодня ни один из существующих способов деления социальных наук на самостоятельные организации знания не имеет смысла, тогда что же делать? Отдельные ученые ищут коллег, с помощью которых создаются малые группы и сети, необходимые для проведения своей работы. И все больше такие сети не обращают никакого внимания на ярлыки дисциплин.
Крайне важно, чтобы ученым, занятым в организационных исследованиях, было позволено широкое экспериментирование, и к их попыткам относились бы терпимо с тем, чтобы увидеть, какого рода организационные объединения могут сработать наилучшим образом.
В настоящее время для ученых, замкнутых в рамки конкретных дисциплин, очень важно интеллектуально открыться и признать наличие собственных шор. Читать сегодня надо гораздо больше, чем обычно читают обществоведы, и к этому же надо энергично поощрять студентов. Аспирантов необходимо рекрутировать из гораздо более широкого круга областей знания, чем это делается сейчас. И надо отводить им самим ведущую роль в определении того, в чем мы, ведущие ученые, можем им помочь.
Крайне важно изучать иностранные языки. Ученый, который не может читать на основных академических языках, серьезно ограничен в своих возможностях.
Со времен так называемого развода между философией и наукой, происшедшего в конце XVIII века, у социальных наук были неважные отношения как с естествознанием, так и с гуманитарными науками. Их критиковали со всех сторон в этой войне “двух культур”. Тогда обществоведы интернализовали свой имидж, предчувствуя, что у них нет иной судьбы, кроме как присоединиться или к естественникам, или к гуманитариям. Однако сегодня ситуация радикально изменилась. В физических науках существует сильное и растущее движение – теория сложности, которое говорит о стреле времени, о неопределенностях и полагает, что человеческие социальные системы являются наиболее сложными из всех систем. А в гуманитарных науках существует сильное и растущее движение – культурные исследования, которое полагает, что не существует каких-либо базовых эстетических канонов, и что культурные продукты имеют корни в самом своем социальном происхождении, в социальном приеме и социальных искажениях.
Теория сложности и культурные исследования продвинули естествознание и гуманитарные науки в область социального знания. То, что раньше было центробежным полем сил в мире знаний, становится центростремительным полем, и обществоведение сегодня является центральным для всего человеческого мира знания. Мир в настоящее время находится в процессе попыток преодоления “двух культур”, попыток воссоединить в единую область поиск истины, добра и красоты. Но, конечно же, это будет очень трудный путь.
Знание перед лицом неопределенностей предполагает выборы разного рода, и, конечно же, в частности выборы, которые делают социальные акторы, среди них и ученые.
Сегодня уже невозможно даже притворяться, что ученые могут быть нейтральными, то есть отделенными от своей социальной реальности. Наше образование не подготовило нас к этому должным образом. Как только мы поймем, что функциональной реальности не существует, тогда, и только тогда, мы начнем достигать субстантивной рациональности.
Мир знания – это эгалитарный мир, то есть мир, в котором идея равенства является центральным принципом. И это обстоятельство является одним из самых значительных вкладов науки в развитие общества. Каждый имеет право бросить вызов истинности господствующих суждений при условии, что он представляет эмпирическое подтверждение своим контрсуждениям и выносит его на коллективную оценку.
Но этот энергичный упор на эгалитаризм в науке невозможен, неосуществим в неэгалитарном социальном мире. Политики возбуждают страх в ученых, и те находят безопасность в изоляции. Ученые боятся могущественного меньшинства, меньшинства у власти. Они боятся могущественного большинства, большинства, которое может прийти к власти.
Очень непросто будет создать эгалитарный мир. Тем не менее, для того чтобы достичь цели, завещанной естествознанием, требуется создать гораздо более эгалитарный уклад, чем мы имеем сегодня. Борьба за равенство в науке и борьба за равенство в обществе – это не два разных процесса, это одна и та же борьба.
9.4. Вопросы и задания
Приведите примеры социально-инженерного использования социологического знания.
В чем состоят опасности практики социального манипулирования общественным сознанием и массовым поведением?
Какие вызовы бросает современная социальная практика процессу социологического познания?
Соответствует ли сложившаяся институциализация в науке задачам, стоящим перед современным обществом?
Как соотносятся между собой задачи, стоящие перед современным обществом, и задачи социального познания?
9.5. Литература
Култыгин В.П. Мировое социологическое сообщество на рубеже тысячелетия // Cоциологические исследования. – 1998. – № 12.
McNeill W.J. Mythistory and Other Essays. – Chicago: Univ. of Chicago Press, 1986.
Prigogine I. The End of Certainty. – N.Y.: Free Press, 1997.
Smelser N.J. Problematics of Sociology. – Berkeley: UCLA Press, 1997.
Wallerstein I. The Heritage of Sociology, the Future of Social Science. Report at the XIV World Sociological Congress. – Montréal: the ISA, 1998.
|
Скачать 0.73 Mb.