история россии. Наумов Виктор. Царевна Софья - royallib.com. Виктор Наумов царевна софья

• Название: Виктор Наумов царевна софья
• Анкор: история россии.софья
• Дата: 12.10.2021
• Размер: 1.92 Mb.
• Имя файла: Наумов Виктор. Царевна Софья - royallib.com.doc
• Тип: Документы; #246226
• страница: 7 из 25

— Чего нам больше жалованья от великих государей? Чем нас великие государи не пожаловали?
В течение трех дней спокойствие в полках было полностью восстановлено. Стрельцы принесли требуемую Софьей «повинную», а затем арестовали предводителей старообрядчества.: #c_125 Ранним утром 11 июля Никите Пустосвяту «как самому дерзкому заводчику смуты и нарушителю своего обещания» отрубили голову на Красной площади. Хованский спас от казни отца Сергия, которого сослали в Ярославль, в Спасский монастырь.: #c_126
В 1684 году церковные власти постановили в память о подавлении раскольничьего мятежа ежегодно 5 июля воздавать молебную хвалу «о умирении Церкви».: #c_127 Это подчеркивает всю серьезность опасности, которой подвергалась спасенная Софьей церковная иерархия.


Хованщина, или Хроника двоевластия
После бурных событий 5 июля жизнь в Москве вернулась в привычное русло. С посадов и монастырей собирались деньги для выплаты жалованья полкам надворной пехоты, стрельцам по их челобитным отводились лавки и другие торговые помещения, бояре и дворяне получали новые земли. Софья подготавливала выезд царской семьи на богомолье в Троице-Сергиев монастырь. Для сопровождения и охраны было собрано большое число дворян; в кортеже участвовали виднейшие бояре, в том числе вернувшийся из деревни Иван Милославский. В Москве для управления государственными делами на время отсутствия двора была оставлена боярская комиссия во главе с князем Иваном Хованским.
Царский «поезд» выехал из Москвы 13 июля. В селе Тайнинском была сделана остановка на четыре дня. Перед возобновлением вояжа «на обиход великих государынь царевен» были выданы черное сукно, черные шнурки и 36 черных шелковых пуговиц (очевидно, Софья приказала сшить царевнам траурные платья). Тогда же было отдано распоряжение, чтобы участвовавшие в походе думные чины были «в ходильном платье смирных цветов». С. К. Богоявленский не без оснований предполагает, что траурные одежды нужны были «для большего воздействия на дворян», которым Софья хотела продемонстрировать печальное и униженное положение царской семьи в захваченной победившими бунтовщиками столице.
Вопреки традиции государевых богомольных походов царский «поезд» передвигался по Подмосковью с необычной быстротой. 17 июля двор еще находился в Тайнинском, а уже утром 19-го в Воздвиженском цари и правительница принимали посланцев украинского гетмана Ивана Самойловича. Из Воздвиженского двор переехал в Троицу, а оттуда — в Александровскую слободу. В отличие от предыдущих вояжей перемещения «поезда» казались беспорядочными, не совпадали ни с какими праздничными днями и создавали впечатление бегства из Москвы.: #c_128
Временный глава столичной администрации Хованский проявлял заметное беспокойство, поскольку его не известили ни о местопребывании царей, ни о намерениях двора. Среди москвичей распространялись тревожные слухи; вспоминалась угроза, высказанная Софьей 5 июля: «…пойдем в другие города и возвестим всему народу о таком непослушании и разорении». Хованский, стремясь избежать малейших нареканий в свой адрес, усердно исполнял царские указы и старательно вникал во все вопросы государственного управления. Оставшийся в Москве думный дьяк Емельян Игнатьевич Украинцев, второе лицо в Посольском приказе после князя Голицына, в секретной переписке сообщал своему шефу, участвовавшему в царском походе: «В приказе сижу безвыходно, а в Верх волочит князь Иван Андреевич беспрестанно, а с Верху прибреду, — и в приказе от челобитчиков докука».: #c_129 «А мы, — жаловался Украинцев в другом письме, — по вся дни с утра и после обеда за челобитными сидим, и несть нам восклонения».: #c_130
Письма Украинцева содержат уникальные сведения о том, как решались дела в столице в отсутствие царского двора. Стольник князь П. Г. Львов, приехавший в Москву с Двины 25 июля, сообщил князю Хованскому о неспокойных настроениях среди архангельских посадских и стрельцов, побуждаемых «ко всякому дурну и несогласию» служилым человеком Максимом Окуловым. Хованский в присутствии Украинцева приказал князю Львову «про те речи записать и руку ему приложить. И докладывал о том благоверной государыне царевне и великой княжне Татьяне Михайловне». «И сказал мне, — докладывал Украинцев, — что указала государыня царевна послать на Двину великих государей грамоту к боярину и воеводе ко князь Никите Семеновичу Урусову, чтобы он двинских стрельцов и посадских людей призвал к съезжей избе и сказал им государской указ, чтоб они Максимковым лживым словам не верили, а были на государскую милость надежны; да чтоб иконы же обнадеживанные грамоты послать к стрельцам и к посадским людям. И я грамоты изготовил, и князь Иван Андреевич приказал их отпустить, только я не отпускаю тех грамот, известно, и тебе, государю, о том чиню; что мне о том изволишь приказать?» Как видим, Хованский в важных случаях обращался за указаниями к царевне Татьяне Михайловне. Но интересно, что Украинцев не выполнял указаний Хованского, не получив согласия своего патрона. Впрочем, в данном случае это вполне оправданно: дела управления Архангельском находились в ведении Новгородской чети, подчиненной начальнику Посольского приказа.
В одном из писем Голицына подчиненному содержится загадочное упоминание: «Да стереги, для Бога, пристава, которой послан в Ыверской монастырь, чтоб письмо, которое он привезет, не попалось иным мимо нас в руки, зело то нужно. А добро б по дороге для стереженья послать от Москвы верст за 9 пристава. И те б письма привез к тебе, а ты ко мне пришлешь». С. К. Богоявленский и В. И. Буганов высказывают небезосновательное предположение, что в условиях неспокойной обстановки в столице Софья Алексеевна вместе с царями и правительством на всякий случай готовила убежище в Иверском монастыре, расположенном на одном из островов Валдайского озера. Здесь царская семья могла бы надежно укрыться под защитой новгородских дворян, ненавидевших Хованского с 1665 года, когда он командовал Новгородским разрядом и бесчестил новгородцев кнутом и батогами.: #c_131
Между тем князь Иван Андреевич продолжал ревностно исполнять обязанности по управлению столичными учреждениями. Когда Украинцеву нужно было отправить из Москвы в Воздвиженское гетманских посланцев, дьяк Ямского приказа И. Ф. Бутурлин заявил, что нет свободных подвод. Хованский тут же распорядился поставить дьяка и ямских старост на правеж. На следующий день Украинцев получил полсотни подвод.
В переписке отразился примечательный момент, когда Хованский впервые выразил несогласие с непомерными требованиями обнаглевших стрельцов. 22 июля Украинцев сообщил Голицыну: «Вчерашняго дня били челом великим государям некоторые два полка надворной пехоты о дворовых деньгах, как им предь сего их братье давано по два рубли человеку. Да они же били челом за валовое дело (работу на возведении крепостных валов. — В. Н.), что делали по Белгородской черте в прошлом году. И боярин князь Иван Андреевич сказал им, что на дворовое строение великие государи ныне и впредь ничего им давать не указали… А за валовое дело стыдно им и бить челом; и естьли им за валовое дело дать жалованье, то и всего государства ратные всяких чинов люди учнут о том бить челом, потому что все ратные люди валовые дела и окопы делывали». Находившиеся при Хованском выборные других стрелецких полков также высказали порицание челобитчикам, и те «отошли с печалью».
Этот отказ выполнить стрелецкие требования вызвал возмущение надворной пехоты: стрельцы «ссылались по полкам письмами», негодуя на выборных, которых считали подкупленными правительством. «И сего дня, — пишет Украинцев, — с тою ведомостью выборные приходили, и князь Иван Андреевич объявил им, и как тое дело вчерашняго дня было. И они, выслушав у него о том и приложа ему в том свою опасность, разошлись по полкам». Вероятно, выборные действительно имели основания опасаться гнева рядовых стрельцов. Украинцев тоже выражал обеспокоенность: «А что, государь, из того впредь учинится, и то время окажет; добро б, государь, было, чтоб великие государи изволили притить к Москве, не помешкав».: #c_132
Опасения не оправдались: стрельцы смирились, что не смогли получить из истощенной казны необоснованно требуемые деньги. Им было проще выколачивать недоданное за прошлые годы жалованье из своих полковников. С большинством бывших столичных командиров они уже свели счеты, а теперь требовали к ответу гарнизонных полковников из других городов.
Как уже говорилось, первым из них стал начальник черниговских стрельцов Степан Янов, привезенный в Москву и казненный по требованию восставших 14 июня. Вероятно, тогда же правительство под нажимом надворной пехоты постановило отозвать в Москву переяславского полковника Афанасия Паросукова и батуринского полковника Максима Лупандина, однако по просьбе гетмана Самойловича распоряжение было отменено — соответствующий царский указ был прислан Хованскому 22 июля. Иван Андреевич в связи с этим совещался с другими членами боярской комиссии. Украинцев сообщил Голицыну, что Хованский «хочет писать к великим государям, прося милости», чтобы отставка Паросукова и Лупандина непременно состоялась, иначе можно опасаться «великого дурна» от стрельцов.
Поскольку Малороссийский приказ также находился в подчинении Голицына, решение вопроса о замене полковников украинских гарнизонов зависело непосредственно от него. Соответственно, на него и обратилось раздражение Хованского, дошедшее до прямых угроз. «И досадует на тебя, — извещал Украинцев своего начальника, — что ведаешь ты настоящее дело, да не остерегаешь того и не так поступаешь, не опасаясь здоровья своего». Со своей стороны думный дьяк не скрывал страха перед начальником Приказа надворной пехоты: «А я от него в том крепко опасен».
Голицын в ответном письме старался смягчить ситуацию: «…о Порасукове и о Белосельском (новом полковнике на его замену. — В. Н.) как хотят, так и делают, от нас посылки быть не для чего». Что же касается Лупандина, то гетманское прошение в его защиту прислал в Москву сын самого Хованского, курский воевода князь Петр Иванович. Но даже об этом руководитель Посольского приказа не хотел напрямую оповещать главу боярской комиссии. «И ты, — инструктировал он подчиненного, — к слову нарочно извести ему про сие слухом, а не от меня». Как видно, Голицын тоже всерьез опасался «батюшки» московских стрельцов.
Двадцать девятого июля двор возвратился из похода в Москву, а Голицын на несколько дней задержался в своей деревне Булатниково. Он наставлял Украинцева: «Какие дела прилучатся, докладывай государыне сам». Это самое раннее документальное упоминание о Софье как о правительнице.
На другой день Украинцев сообщил патрону, что царевна сразу же по приезде развернула активную деятельность. Прежде всего она решила затянувшийся вопрос об отправке команды стрельцов на Украину для сопровождения «кречатников» — дворцовых служителей, которые должны были отвезти гетману Самойловичу кречетов и ястребов в качестве царского подарка. Соответствующее указание Софья, минуя Хованского, дала его заместителю в Приказе надворной пехоты окольничему Венедикту Змееву. Тот пообещал откомандировать стрельцов в течение одного дня. Возражений со стороны Хованского не последовало. Затем правительница взяла для рассмотрения сообщения гонцов Малороссийского приказа о положении на Украине и переписку гетмана с севским воеводой Леонтием Неплюевым, выслушала краткий доклад Украинцева о возвратившемся из Англии и Франции посольстве Петра Потемкина. По последнему вопросу Софья распорядилась затребовать у Потемкина копии грамот королей Карла II и Людовика XIV на латинском языке и осведомилась, готов ли статейный список (отчет о результатах миссии). В случае готовности этого документа царевна собиралась поставить Потемкина к руке, то есть дать ему аудиенцию для доклада.
Далее произошел интересный эпизод. К Потемкину с устными распоряжениями Софьи был отправлен один из приказных служителей, однако возвратился ни с чем. Украинцев сообщил Голицыну: «И подьячий, которой посылан, сказывал мне, что Петр в том отказал и поехал к милости твоей». Таким образом, летом 1682 года авторитет Софьи Алексеевны как правительницы еще не был непререкаем. Известный своими заслугами на дипломатическом поприще Петр Иванович Потемкин мог позволить себе не выполнить ее указание, сочтя более правильным сделать первый доклад о результатах своей миссии не царевне, а руководителю внешнеполитического ведомства.
Любопытно также, что Голицын вполне одобрил это поведение, распорядившись в ответном письме Украинцеву: «Петра Потемкина к руке до моего приезду к Москве не ставь, хотя и укажут ставить; а зачем, о том я великих государей (то есть, конечно, Софью. — В. Н.) извещу… А Петр Иванович Потемкин был у меня, и о том учини, пожалуй, как писано к тебе выше сего».
В тот же день Хованский поспешил решить вопрос о Паросукове и Лупандине — привел на аудиенцию к царям и Софье стрелецких депутатов, приехавших из Киева, Переяслава и Батурина, и те просили, «чтоб указали великие государи Афонасья и Максима переменить», говоря при этом, что у полковников много заступников, а они, стрельцы, «беззаступны и беспомощны». Софья «изволила князь Ивану Андреевичу говорить, чтоб их не переменять». И князь Иван Андреевич сказал, что «невозможно учинить, чтоб не переменять, потому что уже они (стрельцы. — В. Н.) обнадежаны тем, что велено их переменить». Софья вынуждена была уступить и приказала подготовить царские грамоты о замене Паросукова князем Иваном Белосельским, а Лупандина — Семеном Воейковым и о присылке обоих отставных полковников в Москву. Украинцев снова счел нужным получить по данному вопросу согласие Голицына: «И ты о том, что ко мне изволишь приказать?» Князь поспешил ответить: «По указу государыни учини не помешкав, что она указала».: #c_133
Так Паросуков и Лупандин, несмотря на попытки защитить их, попали в руки московских стрельцов, которые принялись выбивать из них деньги на правеже. Лишь 5 сентября правительница, сумевшая к тому времени упрочить свою власть, распорядилась прекратить истязания.
Приведенные выше сообщения Украинцева отражают лишь малую часть государственной деятельности Софьи, поскольку касаются только вопросов, входивших в компетенцию Посольского и Малороссийского приказов. Разумеется, эти учреждения, несмотря на их важность, не могли привлечь в исключительное внимание правительницы — она должна была в равной мере заниматься делами других ведомств, выслушивать доклады приказных судей и дьяков и давать им указания от имени царей. К сожалению, документально подтвердить это невозможно, но логика вещей говорит сама за себя.
Переписка Голицына и Украинцева является единственным достоверным источником, позволяющим судить как о степени участия Софьи Алексеевны в государственных делах летом 1682 года, так и о тогдашнем характере ее власти. Нет никакого сомнения, что на царевну уже тогда смотрели как на регентшу при малолетних братьях. Вместе с тем ее слово еще не во всех случаях являлось законом. Отдельного внимания заслуживает вопрос об отношениях Софьи Алексеевны с царевной Татьяной Михайловной, считавшейся главой царской семьи. Американский историк Пол Бушкович на основании рассмотренной выше переписки делает вывод, что в конце июля «Софья сумела оттеснить тетку Татьяну от деятельности».: #c_134
В действительности же никакой борьбы между ними не было. Очевидно, что Татьяна Михайловна лишь по необходимости участвовала в делах, когда к ней обращались за инструкциями во время отсутствия в столице ее властолюбивой племянницы. Возможно даже, что эти обязанности были старшей царевне в тягость. Во всяком случае, руководителям Посольского приказа было абсолютно ясно, что по возвращении Софьи в Москву все дела будет решать именно она. Когда Голицын пишет Украинцеву: «Докладывай государыне сам», — у того не возникает вопроса, о какой из государынь идет речь.
После победы в деле Паросукова и Лупандина стрельцы продолжали подавать челобитные о взыскании денег с других полковников — Колупаева, Писарева, Жемчужникова. Все они были доставлены в Москву и заплатили крупные суммы по искам бывших подчиненных. Правительство почти ежедневно удовлетворяло требования стрельцов о предоставлении им лавок, кузниц, мест под лесные склады и другой городской недвижимости.
Князь Иван Хованский также решил позаботиться о собственном благополучии, принудив к вступлению с ним в брак вдову убитого стрельцами думного дьяка Лариона Иванова, одного из самых богатых приказных деятелей того времени. По свидетельству Андрея Матвеева, согласие князь получил от избранницы «за жестокими угрозами». О предстоящей свадьбе Украинцев сообщал Голицыну в письме от 20 июля: «О князь Иване Андреевиче сказывают, что будет жениться в пришлое воскресенье с тою, о которой тебе и самому известно, а подлинно ль так, и то время покажет». Легко вычислить, что свадьба Хованского состоялась 23 июля. А через неделю царевна Софья Алексеевна призвала новоиспеченную княгиню Хованскую ко двору, решив, по-видимому, удовлетворить свое женское любопытство.
Иван Андреевич поспешил предъявить претензии на вотчины и поместья покойного думного дьяка. 12 августа ему были отведены земли Лариона Иванова в восьми уездах, а вскоре еще в двух — в общей сложности примерно четыре тысячи четвертей (около восьми тысяч гектаров). Хованский позаботился также о своем среднем сыне Петре — добился передачи ему двора и каменного особняка на Никитской улице, ранее принадлежавших боярину Ивану Максимовичу Языкову, убитому стрельцами в первый день восстания.: #c_135
Хованский чувствовал себя хозяином в столице, контролируемой подчиненной ему надворной пехотой. Правительница до поры была склонна потакать непомерным амбициям стрелецкого «батюшки». При выездах царского двора из Москвы князь Иван Андреевич неизменно назначался главой думных комиссий, замещавших государей. Так произошло и 13 августа 1682 года при отъезде царской семьи в Коломенское.
В возглавленную Хованским комиссию вошли боярин Михаил Львович Плещеев, окольничие Иван Севастьянович Хитрово, Иван Федорович Пушкин и Кирилл Осипович Хлопов, думные дворяне Иван Иванович Сухотин и Викула Федорович Извольский, думные дьяки Афанасий Тихонович Зыков и Иван Саввич Горохов. Как уже говорилось, Плещеев был сторонником Софьи и отчасти мог ослабить влияние равного ему по чину Хованского. Иван Хитрово также не мог быть угоден главе комиссии, поскольку в 1674 году у него произошел крупный служебный конфликт с Петром Хованским. Отличавшийся злопамятностью князь Иван Андреевич, конечно, не забыл старую обиду, нанесенную его сыну. Позиция Ивана Пушкина была, скорее всего, двойственной. В июне 1682 года он вошел в Боярскую думу (возможно, даже по протекции царевны Софьи) как сторонник Милославских, но при этом был шурином Ивана Андреевича Хованского — тот в 1642 году женился на его старшей сестре Ирине.: #c_136 Правда, последнее обстоятельство отчасти утратило значение, поскольку к описываемому моменту князь не только овдовел, но и вступил в новый брак. Но для сыновей Хованского Пушкин, разумеется, оставался дядей. С учетом огромного значения родственных связей в боярской среде его вряд ли можно считать явным противником Хованских, хотя в большей мере он, вероятно, ориентировался на Софью. Приверженцем правительницы, безусловно, являлся Викула Извольский, которому 17 сентября 1682 года был доверен арест Петра Хованского в Курске.: #c_137 Бесспорным сторонником царевны можно считать также Ивана Сухотина. Вполне лоялен ей был Афанасий Зыков, в начале сентября повышенный в чине до думного дворянина, а 10 октября назначенный товарищем судьи Палаты расправных дел. Из всех вышеперечисленных лиц единственной креатурой Ивана Хованского являлся Кирилл Хлопов. Что же касается Ивана Горохова, то он не стал работать ни в этой комиссии, ни в следующей, назначенной в том же месяце.
Как видим, оставленные в Москве думцы в подавляющем большинстве являлись противниками Хованских. Несомненно, такой состав временной столичной администрации был призван по возможности контролировать действия чрезмерно возвысившегося покровителя мятежных стрельцов.
По возвращении двора в Москву Хованский возобновил попытки действовать в интересах полков надворной пехоты. 16 августа он подал на рассмотрение Боярской думы стрелецкую челобитную, «чтобы на тех стрельцов, которые взяты из дворцовых волостей, брать с этих волостей подможные деньги по 25 рублей на человека». В целом требуемая сумма составляла около 100 тысяч рублей. Бояре отклонили незаконное посягательство на царскую казну, которая и без того была истощена. По окончании заседания Хованский вышел к стрельцам:
— Дети! Знайте, что уже бояре грозят и мне за то, что хочу вам добра; мне стало делать нечего, как хотите, так и промышляйте!
По Москве опять поползли тревожные слухи, что стрельцы имеют злой умысел на бояр и даже на членов царского семейства. Софья заметно забеспокоилась. 19 августа отмечался праздник Донской иконы Божией Матери; по традиции в этот день состоялся крестный ход из Успенского собора в Донской монастырь. В торжественном шествии должны были участвовать государи, но распространилась молва, что стрельцы готовят покушение на их жизнь. Софья не разрешила братьям идти во главе процессии; они прибыли в монастырь позже, когда там уже собралось множество народа, в окружении которого можно было чувствовать себя в безопасности. На следующий день всё царское семейство поспешно выехало в Коломенское.: #c_138
В связи с отъездом двора в столице была оставлена очередная думная комиссия. А. С. Лавров отделяет ее от следующей комиссии, якобы назначенной десятью днями позже, о чем говорится в разрядной записи: «…августа в 30-м числе… Иоанн Алексеевич, Петр Алексеевич… изволили итить с Москвы в свое в[еликих] г[осударей] дворцовое село Коломенское… А на Москве на их государском дворе оставлены…» (далее перечисляется состав комиссии).: #c_139 Однако здесь мы имеем дело с явной неточностью официального документа. Отъезда царей из Москвы 30 августа быть не могло, поскольку, выехав из столицы 20-го числа, двор оставался за ее пределами до 6 ноября.
Следовательно, никакая комиссия 30 августа не была назначена и в Москве продолжал действовать временный административный орган, сформированный десятью днями ранее, в который вошли бояре Иван Хованский, Михаил Плещеев, окольничие Кирилл Хлопов и Иван Пушкин, думные дворяне Иван Сухотин и Василий Тяпкин, думный дьяк Иван Горохов. Таким образом, мы видим здесь прежний состав комиссии, за исключением неназначенных Извольского и Зыкова и нового члена Василия Михайловича Тяпкина. Этот способный дипломат, выполнявший прежде ответственные поручения в Польше, в Крыму и на Украине, должен был по логике вещей ориентироваться на руководителя Посольского приказа Василия Голицына. В таком случае его назначение не могло быть приятно Хованскому. Кроме того, Голицын попытался убрать из Москвы единственного реального сторонника Хованских Кирилла Хлопова, добившись в том же месяце его назначения послом в Константинополь. Однако выполнение соответствующего царского указа затянулось до конца года, Хлопов остался в столице, но в последующих сентябрьских событиях поспешил склониться на сторону Софьи Алексеевны.
В целом нужно отметить весьма слабый состав временной высшей администрации, управлявшей столичными учреждениями в отсутствие Софьи, царей и виднейших сановников. А. С. Лавров справедливо утверждает: «…комиссии Хованских состояли в основном из незнатных или захудалых думцев, пожалованных в чины уже во время восстания, когда двери Думы широко распахнулись перед представителями дворянских родов». Но историк тут же противоречит себе, усматривая в этих комиссиях подобие старинной московской Семибоярщины, приобретавшее «особое влияние, потому что на престоле находились два несовершеннолетних самодержца», и даже позволяет себе весьма смелое суждение: «Князьям Хованским представилась заманчивая возможность воспользоваться возглавленным ими думным институтом, чтобы вернуть ему первоначальное значение регентского совета».: #c_140
В действительности ни о чем подобном не могло быть и речи. Оставляемые в Москве думные комиссии имели исключительно вспомогательное значение; это были временные исполнительные органы, руководствовавшиеся главным образом указами из подмосковных царских резиденций. Туда переместился реальный центр власти — Боярская дума, цари и действующая от их имени Софья. Последней противостоял не «думный институт» как прообраз некого регентского совета, а всего лишь непрочный союз бояр Хованских с полками надворной пехоты.
Однако историк продолжает последовательно развивать свою оригинальную концепцию. Реальную подоплеку драматических сентябрьских событий он видит в борьбе думных группировок, которая с конца августа якобы приобрела «особо острый характер, основанный на противостоянии боярской комиссии в Москве думным людям, сопровождавшим двор в „походе“».: #c_141 Но никакая борьба группировок в данном случае не прослеживается. Да ее и не могло быть, поскольку, как показано выше, Боярская дума назначала в московские комиссии достаточно лояльных деятелей, которые в подавляющем большинстве не склонны были поддерживать Хованских, а тем более создавать оппозицию Софье и основному составу Думы. В событиях августа и сентября видны лишь слабые попытки Ивана Хованского возвысить свое значение в глазах правительства и лично Софьи Алексеевны.
Отъезд царской семьи вызвал серьезное беспокойство в стрелецкой среде. 23 августа в Коломенское из Москвы прибыли выборные от всех полков, до которых дошли слухи, что государи покинули столицу из страха перед волнениями стрельцов: «…будто у них, у надворной пехоты, учинилось смятение и на бояр и на ближних людей злой умысл… и хотят приитить в Кремль с ружьем по-прежнему». Выборные уверяли царей и Софью, что во всех стрелецких полках «такого умысла нет и впредь не будет», и просили, «чтоб великие государи пожаловали их, не велели таким ложным словам поверить и изволили бы приитить к Москве». Софья в ответ распорядилась зачитать стрелецким выборным срочно составленный указ от имени царей Ивана и Петра, провозглашавший, что ни про какой злой умысел надворной пехоты им неведомо, «а изволили они, великие государи, с Москвы итить по своему государскому изволению, да и наперед сего в то село их государские походы бывали же». Успокоенные стрелецкие депутаты были отпущены в Москву.
Вслед за стрельцами в Коломенское приехал Иван Хованский, попытавшийся напугать Софью, показать ей, насколько она нуждается в защите московских стрельцов. Он в присутствии бояр начал рассказывать правительнице:
— Приходили ко мне новгородские дворяне и говорили, что их братья хотят приходить нынешним летом в Москву, бить челом о заслуженном жалованье и на Москве сечь всех без выбора и без остатка.
Софья спокойно ответила:
— Так надобно сказать об этом в Москве на Постельном крыльце всяких чинов людям, а в Новгород для подлинного свидетельства послать великих государей грамоту.
Хованский, испугавшись, начал упрашивать царевну, «чтоб про то на Москве не сказывать и в Новгород не посылать», дабы на него «не навести беды».: #c_142 Стало ясно, что тревожное сообщение он выдумал, чтобы произвести впечатление на правительницу и бояр. Но Софья легко разгадала довольно грубую уловку простодушного князя.
Во время недолгого пребывания Хованского в царской резиденции произошел еще один примечательный эпизод, заметным образом отразившийся на последующей трагической судьбе князя. Стрелецкий подполковник Федор Колзаков подал царям челобитную с просьбой пожаловать ему поместье или же по бедности «от подполковников отставить». Царским указом его отставка «из того чину» была утверждена, о чем начальник Приказа надворной пехоты получил уведомление. Самолюбивый и вспыльчивый Хованский, страшно раздосадованный тем, что дело решилось без его участия, начал «при многих людях» кричать «с великим невежеством»:
— Наперед сего при моей братье, которые сидели в Стрелецком приказе, так чинить без их ведома не смели! Еще копьям время не прошло!
Так в порыве раздражения князь намекнул на возможность повторения майских расправ, когда представителей правящей верхушки сбрасывали с Красного крыльца на стрелецкие копья. Разумеется, подобная выходка не могла остаться незамеченной. Впоследствии он обвинялся в том, что, «забыв свою голову», грозил копьями, «кому не сметь таких дел делать»,: #c_143 то есть боярам и правительнице.
Двадцать девятого августа царский двор приехал из Коломенского в расположенное неподалеку дворцовое село Дьяково, где были отпразднованы именины государя Ивана Алексеевича — «праздник усекновения честные главы Крестителя Господня Иоанна». Члены царской семьи слушали литургию в дьяковской церкви Иоанна Предтечи, «а за ними, великими государями, бояре и окольничие, и думные, и ближние люди были в золотых кафтанах». По окончании литургии Софья и цари в сопровождении придворных вернулись в Коломенское, где Иван Алексеевич в своих апартаментах жаловал именинными пирогами бояр, окольничих, стольников, стряпчих и приказных дьяков.: #c_144
Ко дню тезоименитства царя Ивана Софья решила затребовать из Москвы Стремянной полк, который всегда отличался наибольшей верностью государям. Хованский получил соответствующее распоряжение, но вместо этого вознамерился командировать названный полк в Киев. Только после нескольких напоминаний стрельцы были отправлены из Москвы в «государев поход».
Вслед за тем князь Иван Андреевич снова проявил своеволие. 1 сентября в столице торжественно праздновался Новый год; цари и правительница воздержались от поездки в Москву и приказали быть «у действия Нового лета» Хованскому как главе временной столичной администрации. Но князь отказался участвовать в торжествах в отсутствие государей и послал вместо себя только одного окольничего Кирилла Хлопова. Тем самым князь дал повод для обвинения в том, что «своим непослушанием и гордостию высокою то действо опорочил и святейшему патриарху досаду учинил и от всех народов привел в зазор».: #c_145
На следующий день в Коломенском на воротах царского дворца обнаружилось «прилепленное» письмо с указанием адресата: «Вручить государыне царевне Софии Алексеевне не роспечатав». Нашедший его стрелецкий полковник Акинфий Данилов поспешил отнести подметное послание правительнице. Оказалось, что это «извет», то есть донос на Ивана Андреевича и его сына Андрея. Московский стрелец и двое посадских людей, пожелавшие остаться неизвестными, сообщали о страшном заговоре: Хованские якобы пригласили «на нынешних неделях» к себе в дом «девяти человек пехотного чина да пяти человек посацких людей» и призывали их подстрекать «свою братью» на новое восстание, чтобы «царский корень известь», объявить царей Ивана и Петра «еретическими детьми» и убить обоих вместе с царицей Натальей Кирилловной, царевной Софьей Алексеевной, патриархом Иоакимом и всеми церковными властями. На одной царевне якобы предполагалось женить князя Андрея, а остальных постричь в монахини и разослать в дальние обители. Кроме того, решено было «бояр побить Одоевских троих, Черкасских двоих, Голицыных троих, Ивана Михайловича Милославского, Шереметевых двоих и иных многих людей из бояр, из дворян и из гостей за то, что будто они старую веру не любят, а новую заводят». Хованским приписывались планы организации народного восстания в масштабах всей страны: их агенты будто бы должны были «смущать» население, «чтоб в городах посацкие люди побили воевод и приказных людей, а крестьян научать, чтоб побили бояр своих и холопий боярских». Когда «государство замутится», в Москве можно было бы избрать царем Ивана Хованского, «а патриарха и властей поставить, кого изберут народом, которые бы старые книги любили». Как видим, Хованские выставлялись в доносе вождями всероссийской старообрядческой революции. Так неосторожные заигрывания Ивана Андреевича с раскольниками были раздуты до размеров государственного заговора.
Поддельность «изветного письма» отмечалась уже современниками событий. Андрей Матвеев полагал, что донос «был сложен из природной политики… боярина Милославского и сообщников его».: #c_146 Солдат Московского выборного полка Родиона Жданова Иван Алексеев не побоялся перед строем назвать извет на Хованских «воровскою и лживою грамотою».: #c_147
Историки также отмечали безусловную недостоверность этого документа. Н. Г. Устрялов писал: «Извет нелепый, вымышленный, как свидетельствует современник, боярином Милославским, в бессильной злобе к ненавистному сопернику; едва ли верила ему и Софья… Царевна притворилась, однакож, устрашенною открытием заговора ужасного…» М. П. Погодин отмечал, «что это подметное письмо (средство самое обыкновенное в то время) свидетельствует гораздо более против царевны Софьи, чем против Хованских». Правительница сохраняла донос в строжайшей тайне вплоть до самого дня их казни, она не приняла никаких мер к расследованию этого дела. «Если ж надо было выдумывать письмо, то, значит, никаких наличных доказательств не было, — справедливо утверждает историк. — Письмо нужно было, чтоб иметь после предлог лишний для обвинения и смертного приговора».: #c_148
В. И. Буганов, отвергая свидетельство Матвеева об инициативе Милославского, писал: «Скорее всего, это было делом рук самой Софьи и ее приближенных, Шакловитого и других». А. С. Лавров высказался по данному поводу более корректно: «Царевна Софья Алексеевна, стольник и полковник Акинфий Данилов и думный дьяк Федор Леонтьевич Шакловитый — вот три лица, которые в первую очередь дали ход „изветному письму“». А в самих изветчиках историк с полным основанием видит «скорее подставных лиц, нежели самодеятельных доброхотов».
Приведенные выше мнения относительно причастности Софьи, Милославского, Шакловитого и Данилова к составлению доноса на Хованских не вносят никакой ясности в эту почти детективную историю. Все предположения строятся главным образом на логическом умозаключении о заинтересованности правительницы в устранении Ивана и Андрея Хованских. Это единственный факт, не подлежащий сомнению. Но всё-таки думается, что не сама Софья инициировала появление извета. И она, и Шакловитый были способны организовать составление более правдоподобного документа. В этом деле можно скорее увидеть руку не очень умного интригана Милославского. В. И. Буганов справедливо утверждает, что летом и осенью 1682 года тот «уже не играл большой роли в борьбе за власть», однако это не мешало ему желать гибели Ивана Хованского, которого он боялся и ненавидел. Но в любом случае «изветное письмо», прилепленное к воротам царской резиденции, оказалось весьма кстати. С этого момента Софья начала целенаправленную подготовку к уничтожению Ивана и Андрея Хованских и подавлению стрелецкого восстания.
Интересно проследить связь содержания «изветного письма» с ходившими по Москве слухами о преступных замыслах князей Хованских. Андрей Матвеев приводит слова Ивана Милославского, якобы сказанные «во уши высочайшие», то есть Софье: «Первое: оный старый князь Хованский в такую крепкую силу у всех полков стрелецких пришел, что их вновь великим бунтом на всеконечное их царского дома искоренение приводит; второе: сын его князь же Хованский публично говорил, что по своей высокой породе из фамилии старых королей литовских Ягеллы, Наримунта и Карибута[9 - Владислав Ягелло (Ягайло) (ок. 1350–1434) — литовский великий князь (1377–1392), получил польскую корону после женитьбы на королеве Ядвиге. Наримунт (в православном крещении Глеб) (ок. 1294–1348) — сын великого литовского князя Гедимина, был женат на дочери Слонимского князя. Карибут (Корибут, в православном крещении Дмитрий) (? — после 1404) — младший брат Ягайло, был женат на дочери рязанского князя.], похвалялся замуж царевну Екатерину Алексеевну за себя взять и по той наследственной линии быть царем московским». Сильвестр Медведев пишет о намерении стрельцов «благочестивых самодержцев и всякого чина, по их зломысльству, придати горькой смерти» и избрать вместо них другого царя — возможно, князя Ивана Хованского, «их во всём верного поборника», который говорил им, что «он есть королевского рода».
Фуа де ла Невилль утверждал, что Хованским «завладело желание венчаться на царство», «он решил предложить брак своего сына с царевной Екатериной, младшей сестрой царевны Софьи. Но дерзость его не имела того успеха, на который он рассчитывал. Этот смелый план прогневил двор, так как стало ясно, что этот брак может послужить только во вред безопасности юных царей». Примечательно, что далее Невилль говорит о казни Хованских в «День святой Екатерины, чье имя носила царевна, которую боярин Хованский предназначал в жены своему сыну». Таким образом, он путает Екатерину с Софьей, на именины которой в действительности пришлось это событие. Как видим, известие французского автора отражает неопределенность слухов о замыслах Хованских.
Неизвестный польский дипломат сообщал, что «спрятанными и уцелевшими от разграбления стрельцов деньгами Хованский набрал себе единомышленников и подкупил стрельцов, в надежде сделаться царем, а Софью выдать замуж за своего сына», но тут же приводит слова Ивана Андреевича, которые можно расценить как проявление патриотизма и лояльности в отношении царей Ивана и Петра:
— Тогда мы сможем совершенно обезопасить Московское государство от внешних врагов, а несовершеннолетние цари пусть тем временем подрастают.
Впрочем, нужно с большой осторожностью относиться к этому источнику, содержащему немало противоречивых и явно недостоверных сведений.
Среди донесений и записок иностранных дипломатов выделяется оригинальностью известие датчанина Гильдебранда фон Торна: «Его (Ивана Хованского. — В. Н.) преступление было, как здесь говорят, в том, что он с лучшими стрельцами учинил бунт, для того чтобы вырубить всех бояр, тайно казнить царей, женить своего сына на молодой вдовствующей царице (Марфе Матвеевне. — В. Н.) и посадить его на престол».: #c_149
Таким образом, в слухах о матримониальных планах Хованских фигурировали сразу три невесты из царствующего дома — Софья Алексеевна, Екатерина Алексеевна и Марфа Матвеевна. Впрочем, любые их намерения в этом отношении одинаково сомнительны, поскольку к тому времени князь Андрей уже был женат на княжне Анне Семеновне Щербатовой (по первому мужу княгине Прозоровской).: #c_150
Приведенные выше сообщения не могут служить подтверждением данных «изветного письма», поскольку все они содержатся в источниках, написанных после рассматриваемых событий, а следовательно, в них мог быть интерпретирован и сам извет, который правительство обнародовало 18 сентября. Единственная не подлежащая сомнению информация во всём многообразии сведений о преступных замыслах Хованских заключается в том, что они кичились своим происхождением от литовских великих князей.
Тем не менее Софья после получения «изветного письма», судя по всему, притворилась напуганной. В тот же день двор поспешно выехал из Коломенского в село Воробьево, а 4 сентября переместился в село Павловское. Здесь царское семейство провело два дня в небольшом дворце на берегу Истры. Затем двор переехал в Саввино-Сторожевский монастырь под Звенигородом, где пробыл до 10 сентября.
Под защитой монастырских стен Софья попыталась предпринять первый демарш против Хованских: была составлена царская грамота во Владимир, Суздаль, Юрьев-Польской и другие города, адресованная стольникам, стряпчим, московским и городовым дворянам, детям боярским, копейщикам, рейтарам, солдатам и боярским слугам. В этом документе впервые действия московских стрельцов весной 1682 года были охарактеризованы как бунт и государственная измена: «…московские стрельцы всех приказов и бутырские солдаты по тайному согласию с боярином нашим с князь Иваном Хованским нам, великим государям, изменили и весь народ Московского государства возмутили».
В грамоте подробно описывались преступления бунтовщиков: расправы над стрелецкими полковниками, «воровское бесчеловечное убийство» бояр и ближних людей 15–17 мая, разгром Судного приказа, разграбление казны, поддержка раскольников, ополчившихся «на святую соборную Церковь». «А после того те же воры и изменники по своему воровскому совету с боярином с князь Иваном Хованским и с сыном ево с князь Андреем мыслили на нас, великих государей, всякое зло и бояр наших, окольничих, думных и ближних людей хотели побить всех без остатку для того, чтобы им Московским государством завладети. И для того своего богоненавистного соединения назвали они, воры и изменники, его, князь Ивана, себе отцом». Бунтовщики, говорилось в указе, нагло грозят людям всякого чина «воровскими копьями» и разорением и «живут во всяком бесстрашном самовольстве», а князь Иван Хованский «их не унимает и чинит им всякую помощь, и во всём на всякое зло и кровопролитие он и сын его князь Андрей им, ворам и изменникам, потакают и нашим великих государей указам во всём чинятся противны».
Далее сообщалось, что государи, не вытерпев «таких многих досад и грубостей и невинного кроворазлития», покинули Москву, а между тем князь Иван Хованский с «ворами и изменниками» в Москве «чинят всё по злому своему намерению, многих людей наглыми нападками разоряют», бьют знатных и честных людей на правеже по несправедливым искам, присваивают себе их дворы, «и оттого наше государство разоряется», а внешние враги радуются и замышляют всякие хитрости и зло. Грамота заканчивалась призывом к служилым людям идти «с великим поспешением» к столице для защиты «государского здоровья» и «очищения от вышеписанных воров и изменников царствующего нашего града Москвы».: #c_151
Таким образом, в конце первой декады сентября правительство Софьи заявило о готовности начать войну против мятежных стрельцов и связанных с ними Хованских. Однако царская грамота из Саввино-Сторожевского монастыря не была разослана по уездам — об этом свидетельствует посылка 18 сентября в те же города — Владимир, Суздаль, Юрьев — грамоты о сборе дворянского ополчения.: #c_152 Возможно, Софья, поначалу отважившаяся на этот шаг, вскоре передумала и решила до поры оставить свои замыслы в тайне. Ведь стань содержание грамоты известно Хованским, они предприняли бы все возможные меры для обороны Москвы от дворянского ополчения. А Иван Андреевич, что бы о нем ни говорили недоброжелательные современники и строгие историки, был опытным полководцем и умелым военным администратором. В случае открытых боевых действий московские стрельцы скорее всего не устояли бы под натиском превосходящих правительственных сил, но пролилось бы много крови. Осторожность Софьи помогла этого избежать, и Хованские до самого последнего дня не подозревали о нависшей над ними опасности.
Примерно тогда же государыня царевна распорядилась послать Ивану Хованскому царскую грамоту от 7 сентября о том, чтобы «давать заслуженные деньги московских полков надворной пехоте по тысяче рублев на неделю».: #c_153 Как видим, правительство не забывало заботиться о стрельцах, чтобы не потерять влияния на эту серьезную военную силу. Слова грамоты о «заслуженном» жалованье вовсе не сочетаются с представлениями о стрельцах как о «ворах и изменниках». Здесь видна тонкая двойственная политика регентши.
Через два дня в столицу была послана еще одна царская грамота — распоряжение московским и городовым дворянам, а также московским стрельцам в связи с угрозой со стороны Польши быть в полках. Предписывалось объявить этот указ в Кремле на Постельном крыльце всем служилым людям, «которые ныне на Москве». В приложенной к грамоте росписи были перечислены московские стрелецкие полки, которые следовало послать в Киев, Новгород, Смоленск и другие города — в общей сложности 13 полков надворной пехоты и Московский выборный солдатский полк Родиона Жданова: #c_154 — тот самый, который при прежнем командире Матвее Кровкове примкнул к мятежным стрельцам еще в самом начале восстания.
Если учесть, что в сентябре 1682 года в Москве находилось 19 стрелецких полков, получается, что правительство попыталось убрать из столицы две трети мятежного гарнизона. Хованский проигнорировал это распоряжение, не желая, разумеется, сокращать количество верных ему войск. Впрочем, он в любом случае не смог бы откомандировать в провинцию распоясавшихся стрельцов, которые чувствовали себя полными хозяевами в столице и к тому же не имели никакого желания отрываться от своих дворов, торговых лавок и прочей недвижимости. Отметим тонкий беспроигрышный ход Софьи: в случае выполнения данного указа из Москвы была бы удалена основная часть мятежников, а неподчинение Хованского этому требованию давало основание для обвинения его в государственной измене, что и было использовано впоследствии.
Тем временем жизнь двора в «государевом походе» шла своим чередом. 10 сентября в монастыре была отпразднована память чудотворца Саввы, а к вечеру царский «поезд» покинул стены обители и вернулся в Павловское. Здесь пробыли два дня, а затем перешли на Калязинскую дорогу и прибыли в село Хлябово на Икше. Оттуда по Троицкой дороге в ночь на 14 сентября прибыли в село Воздвиженское — как раз к храмовому празднику Воздвижения Креста Господня. Здесь тремя днями позже наступил ключевой момент в жизни Софьи Алексеевны, ознаменовавший упрочение ее власти.
Четырнадцатого сентября был принят царский указ о вызове в Воздвиженское всех бояр, окольничих, думных людей, стольников, стряпчих, дворян московских и жильцов, которые должны были собраться к первому часу дня (то есть с восходом солнца) 18 сентября для торжественной встречи Семена Самойловича, сына малороссийского гетмана. Грамоты с приказом явиться в Воздвиженское были посланы и Ивану и Андрею Хованским. 16 сентября они отправились в путь, не подозревая, что едут навстречу своей гибели.
Старик Хованский двигался не спеша в сопровождении свиты из семидесяти человек, в основном стрелецких солдат и офицеров. К вечеру он остановился в патриаршем селе Пушкине, приказав разбить лагерь на крестьянском гумне, а. Андрей тем временем «поехал в деревню свою, от села Пушкина версты с две».: #c_155 Непонятно, почему Иван Андреевич не захотел преодолеть это небольшое расстояние до поместья сына. Видимо, пожилого человека одолела дорожная усталость.
Наступило 17 сентября — день рождения и тезоименитства Софьи Алексеевны, которой исполнилось 25 лет. Знать и придворные уже наполняли Воздвиженское, спеша поздравить государыню царевну с днем ангела. Юные цари и всё остальное семейство «изволили божественные литоргии слушать в церкви Воздвижения честнаго креста. А за ними, великими государями, были бояря и окольничие, и думные и ближние люди в объяринных[10 - Объярь — плотная шелковая ткань, употребляемая для шитья парадной одежды.] в цветных кафтанех». По окончании обедни Софья «изволила бояр, окольничих и думных людей жаловать водкою». Но настроение царевны вряд ли было праздничным: необходимо было поскорее завершить тяжелое и неприятное дело, от которого зависело спокойствие в столице и во всём государстве.
Сразу же после именинного угощения состоялось экстренное заседание Боярской думы с участием Софьи и царей. Думный дьяк Федор Шакловитый зачитал доклад:
— Великим государям ведомо учинилось, что боярин князь Иван Хованский, будучи в Приказе надворной пехоты, а сын его, боярин князь Андрей, в Судном приказе, всякие дела делали без великих государей указа, самовольством своим и противясь во всём великих государей указу; тою своею противностью и самовольством учинили великим государям многое бесчестие, а государству всему великие убытки, разоренье и тягость большую. Да сентября во второе число, во время бытности великих государей в Коломенском, объявилось на их дворе у передних ворот на них, князя Ивана и князя Андрея, подметное письмо.
Далее был оглашен уже известный нам донос на Хованских. Государи и сестра их царевна Софья Алексеевна, «слушав того письма», указали, и бояре приговорили: «По подлинному розыску и по явным свидетельствам и делам, которые они противностью своею чинили, и тому изветному письму согласно, казнить смертью».: #c_156 Разумеется, никакого «подлинного розыска» и обнаружения «явных свидетельств» не было. К тому времени Шакловитый уже подготовил обстоятельно составленные смертные приговоры с перечислением всех действительных и мнимых провинностей князей Хованских. Решение об их казни было вынесено с нарушением всех норм судопроизводства — без допроса обвиняемых, показаний свидетелей и вообще без какого-либо предварительного следствия. Это была тщательно спланированная расправа над людьми, представлявшими опасность для государственного спокойствия, но не имевшими никаких реальных преступных замыслов.
Подчеркнем важную деталь: перед нами первое официальное упоминание о принятии Софьей царского указа наряду с братьями. Прежде все законодательные и распорядительные акты оформлялись только от имени царей Ивана и Петра.
Тотчас после вынесения решения о казни Хованских для их ареста был послан отряд боярина князя Михаила Ивановича Лыкова численностью около двухсот человек. Иван Андреевич со свитой был захвачен «на стану», то есть во временном лагере около Пушкина. Сопровождавших князя выборных стрельцов и боярских людей разоружили, связали и оставили в селе под присмотром тамошнего старосты. Вместе с Иваном Андреевичем на расправу повезли только «пущих заводчиков бунта» — рядовых надворной пехоты Алексея Юдина, Бориса Одинцова и еще троих стрельцов.
После ареста старшего Хованского отряд боярина Лыкова отправился на захват его сына в деревне на Клязьме, близ села Братовщино. Отряд Лыкова быстро окружил усадьбу Андрея Ивановича плотным кольцом, после чего сопротивление стало бессмысленным. Князь был схвачен вместе с находившимися при нем стрельцами. Связанных пленников присоединили к Ивану Хованскому с его подручными, посадили всех на лошадей и привезли в Воздвиженское. Здесь их уже ожидали члены Боярской думы, рассаженные на скамьях у передних ворот государева двора. Софья приказала не вводить Хованских в царский дворец и сама до конца дня не выходила из своих апартаментов. Видимо, царевне было слишком тяжело видеть людей, обреченных ею на смерть.
В присутствии бояр, окольничих и всех думных людей Федор Шакловитый зачитал смертные приговоры сначала отцу, потом сыну. Иван Андреевич обвинялся в раздаче стрельцам денежных сумм из государственной казны без царских указов, в допущении стрелецких расправ над «знатными людьми», в поддержке раскольников во время прений о вере 5 июля, в спасении от казни некоторых расколоучителей. Старому князю припомнили все его неосторожные слова — о том, что без него «никакая плоть не спасется и будут в Москве ходить в крови по колени», что угроза стрелецких копий еще не миновала, что никто из бояр не имеет таких заслуг перед государством, как он с сыном. Заносчивое поведение Хованских на заседаниях Боярской думы было описано с явными преувеличениями: они будто бы «в палате дела всякие оговаривали противно… государскому указу и Соборному уложенью с великим шумом, невежеством же и возношением», «бояр бесчестили и нагло поносили», никого не считали равными себе по значению и многим угрожали «смертию и копиями».
Ивану Хованскому были поставлены в вину все его служебные промахи: неявку на празднование Нового года, нежелание отправлять Стремянной полк в «государев поход», невыполнение царских указов о высылке из Москвы других полков. Особо была отмечена попытка князя напугать царевну Софью известием о мнимых планах нападения новгородских дворян на столицу. Затем было зачитано «изветное письмо», полученное в Коломенском 2 сентября, и сделан совершенно необоснованный вывод: «И вышеписанные твои, князь Ивановы, воровские дела и измена с тем письмом сходны, и злохитрый твой вымысл на державу их великих государей и на их государское здоровье обличился, и против того письма в тех делах ты означился, и во всём измена твоя и под государством Московским подъискание стало явно».: #c_157
Молодой князь Андрей Хованский удостоился отдельного приговора. Он обвинялся в том, что «умышлял и советовал» заодно с отцом во всех его преступных замыслах, осуществлял вместе с ним «многие злые дела» и тем самым учинил «Московскому государству великое разоренье и в народе многую смуту», говорил про царя Алексея Михайловича «многие непристойные и поносные слова», членов Боярской думы «всех лаял, поносил и переговаривал с великою наглостию», называя их ворами, а сам в то же время присваивал казенное имущество и деньги. Особого внимания заслуживает один пункт обвинения: «Да ты ж говорил про благоверных государынь царевен такие великие и страшные дела, что выше сего написано, многим бесстрашьем, чего не только говорить, и мыслить страшно».: #c_158 Выражение «что выше сего написано» свидетельствует, что детали этих «великих и страшных дел» изложены в приведенном ранее документе, то есть всё в том же изветном письме. Следовательно, речь идет о мнимых намерениях князя Андрея убить царевну Софью и жениться на ее сестре.
Отец и сын Хованские оправдывались «с сильными очистками», то есть приводили убедительные доводы в свою защиту, слезно просили бояр провести расследование обстоятельств стрелецкого бунта, «от кого вымышлен и учинен был», устроить им очные ставки с действительными «заводчиками» мятежа и «безвинно их так скоро не казнить». По поводу мнимых матримониальных планов князя Андрея старик Хованский пообещал:
— Если сын мой всё так делал, как говорится в сказке, то я предам его проклятию.
Андрей Матвеев утверждает, что Иван Милославский сообщил о происходящем царевне Софье и та передала боярам указание, «чтоб невзирая отнюдь ни на какие их, князей Хованских, отговорки», приговор был немедленно приведен в исполнение. Хованских отвели на площадь у Большой Московской дороги, где, за отсутствием профессионального палача, стрелец Стремянного полка отрубил голову сначала отцу, а потом сыну. Вслед за ними были казнены Алексей Юдин, Борис Одинцов и еще несколько стрельцов из ближайшего окружения Ивана Хованского. Останки князей, положенные в заранее приготовленные гробы, были отвезены в соседнее село Городец и похоронены неподалеку от Троицкой церкви.: #c_159
Так закончился насыщенный событиями день рождения государыни Софьи Алексеевны. На 25-летие царевна сделала себе самый дорогой и желанный подарок — реальную власть. Для этого пришлось переступить через кровь. Можно было после вынесения поверженным Хованским смертного приговора объявить помилование, заключить их в тюрьму до окончательного завершения стрелецкой смуты, потом отправить в ссылку. Ведь основная часть выдвинутых против них обвинений была надуманна, а за свои реальные проступки они не заслуживали казни. Но милосердие в данном случае могло бы показаться проявлением слабости характера регентши, что в тот момент было недопустимо. Решительный и жестокий поступок Софьи был призван произвести на правящую верхушку неизгладимое впечатление. Обезглавленные тела потомков Гедимина должны были служить вельможам напоминанием об опасности своеволия и непослушания государыне.


«Умирение столичного града»
Сразу же после казни князей Хованских была образована новая боярская комиссия, призванная управлять Москвой в отсутствие государей. В нее вошли боярин Михаил Петрович Головин, окольничий Михаил Федорович Полибин, думный дворянин Иван Иванович Сухотин и думный дьяк Иван Саввич Горохов. Главой комиссии был назначен боярин князь Федор Федорович Куракин, близкий к Милославским, однако он задержался в своей вотчине в Дедиловском уезде, поэтому руководство было возложено на Михаила Головина.: #c_160 Уже на следующее утро тот выехал из Воздвиженского в неспокойную Москву. Из представителей светской власти в столице оставался только Иван Сухотин, прежде входивший в комиссию Хованского, призванный обеспечить преемственность в деятельности московской администрации. Полибин и Горохов находились неизвестно где — по-видимому, прятались в своих загородных имениях, не испытывая никакого желания приступать к тяжелым обязанностям управления «мятежным градом».
Москва была вновь охвачена волнениями, спровоцированными на этот раз князем Иваном Хованским, младшим сыном Ивана Андреевича. О решении казнить его отца и брата он узнал от кого-то из бояр в Воздвиженском, в «государевом походе», и сразу же «ушел не дорогою, болотами и лесами, к Москве». Одновременно из Воздвиженского бежал его двоюродный брат князь Федор Семенович Хованский, но того по дороге «изловили».
Иван Хованский прибыл в Москву сразу после полуночи 18 сентября и тут же поспешил сообщить стрельцам страшную новость:
— Боярин князь Михайла Лыков, собрався с боярскими людьми, изрубили без указа великих государей отца моего и брата! Убили их без суда, без розыска, без ведома царского! Теперь хотят идти к Москве и рубить надворную пехоту всех!
Неточность сообщенных князем Иваном сведений объясняется тем, что он бежал из Воздвиженского еще до ареста старших Хованских. Но молодой человек не ошибся в главном: его родственники были мертвы. Известие о гибели «батюшки» Ивана Андреевича поразило стрельцов, поверивших, что готовится нападение боярских отрядов на Москву. Началось всеобщее смятение, весь город всполошился. Зазвонили набатные колокола, выбегавшие на улицу полусонные стрельцы говорили: