Виктор Олегович Пелевин Бэтман Аполло
 Скачать 1.63 Mb.
|
HAUTE SOS— Почему «высокий СОС»? — спросил меня Тар. — Эз говорил, что это в ста метрах под землей. — Азы дискурса, — сказал я. — Низ это верх, а истинный свет — тьма. Спускаясь в подземный мрак, мы выходим в свет и встречаем высшее общество… Следует фиксировать такие моменты в названиях и эмблемах. — А… Понятно. Всегда приятно чуть-чуть утереть нос французу по части бессодержательной трескотни. Лишний раз чувствуешь себя сверхчеловеком. Мы вышли из машины. — Прощайте, господа вурдалаки, — тихо сказал Григорий. — Спасай вас Господь. Эз обернулся и нахмурился, словно размышляя, что сделать с охамевшим водилой — но решил не напрягаться. Мы подошли к неоновой надписи, и часть стены отъехала в сторону, открыв лифт, отделанный строгой темной сталью. — Слушай, — сказал Тар, когда мы вошли в лифт, — я слышал, тут убили какую-то халдейскую свинку. Голову оторвали. Девушка-богомол. — Было такое. — Вы правда, что ли, жертвы до сих пор приносите? — Blood libel, — ответил я устало. — А разве халдеев сюда пускают? — Только обслугу, — сказал я. — Халдейский лифт на другой парковке. Для них сделали несколько залов, чтобы чувствовали близость к начальству. К нам они пройти не могут. А вот некоторые наши к ним ходят. Для свинства. У них там персидская пошлость с икрой и кокаином. Русалки в бассейне, поющие кариатиды, амуры. И даже атланты — плечи расправляют только так… Двери лифта открылись, и мы оказались в подземной галерее. В ней стояли два халдея-часовых в золотых масках — увидев нас, они синхронно отвернулись к стене. Мы прошли по длинному коридору мимо ниш, где стояли восковые фигуры великих вампиров древности. Снизу были таблички с двойными именами: божественным вампирическим и ничего не значащим людским. Ни одного известного в человеческой истории персонажа среди них не было. Заметив в одной из ниш своего тезку во фригийском колпаке, Эз игриво поклонился. У меня здесь тоже был тезка — по виду русский купец конца девятнадцатого века, в смазных сапогах и картузе. Но я не стремился вступить с ним даже в воображаемый контакт. Мне хотелось как можно быстрее распечатать флакон-сердце. Но перед этим было бы неплохо чуть выпить — для храбрости. — Пошли в бар? — предложил я. Эз смерил меня взглядом. — Ты что, хочешь напиться перед Красной Церемонией? — А у нас что… Красная Церемония? — Нуда, — сказал Эз. — Ваша мышка расщедрилась. Так что только чай. — Меня не предупредили, — сказал я. — Вот мы и предупреждаем. Ты разве не рад? — Почему… Я… — Он уже забыл, когда последний раз сосал баблос, — перебил Тар. — Сейчас его из-за нас угощают. Русские вампиры заискивают перед оксидентальными — и из-за этого иногда становятся друг к другу добрее. Но только на то время, пока они у нас на виду. Я молча сжал кулаки в карманах пиджака. Отвратительно, но каждое слово, сказанное Таром, было правдой. Дойдя до развилки коридора, Эз затормозил и поглядел на часы. — Зайдем в главный зал? — спросил он. — Время у нас есть. Главный зал «Haute SOS» изображал огромную подземную пещеру, освещенную редкими разноцветными огнями. Впрочем, слово «изображал» тут не особо подходит — он и был этой пещерой. Правда, искусственной, с привозными сталагмитами и сталактитами — но любая настоящая пещера, спрыснутая хай-теком и дорогим дизайном, выглядела бы точно так же. И еще здесь, конечно, был климат-контроль. Я не любил это место по профессиональным причинам — уж очень оно напоминало мрачные пространства «Тибетской Книги Мертвых», в которых я чуть не заблудился при проводах одного влиятельного калмыцкого руководителя. С тех пор тусклые огни под неровными сводами казались мне дорожными знаками, обозначающими спуск в нижние сферы. Хотя куда еще ниже… Народу в зале было немного — в основном в дальнем углу, где в воздухе мерцал подрагивающий киноэкран на длинных шлейфах водяного пара. Зрители, валявшиеся на широких восточных диванах под висящим в воздухе прямоугольником света, вызывали у меня почти классовое отторжение. Это были наши гламурные боги, вампиры моего возраста или немного старше — так называемая красная молодежь, главной обязанностью которой было красиво прожигать жизнь между ритуальными приемами баблоса. Смотрели последние «Сумерки». Иногда раздавался хохот. Чуть пахло марихуаной и любовными секрециями человеческого тела — феромоны здесь распыляли специально, чтобы поддержать в пресыщенных гостях хотя бы вялый интерес к празднику жизни. Их работа, впрочем, была ничуть не проще моей, поскольку никто из них не был уверен, что прожигает жизнь действительно красиво. Они постоянно нуждались в экспертной оценке и одобрении, совсем как дети. Встреча с французами (которые, в отличие от них, не были тунеядцами) была для них чем-то вроде экзамена — и французы, разумеется, это знали. Нам замахали руками. — Пойдем почирикаем? — спросил Тет. — Я в библиотеку, — сказал я. — Встретимся через час. — А, ну-ну. Он ухмыльнулся и шлепнул меня ладонью по спине, как один гусар другого. Клубная библиотека была на самом деле просто комнатой, где запирались желающие уединиться. Здесь были диваны и кресла, стол с кнопкой вызова официанта и камин, в котором всегда тлели угли. Камин был настоящим. Я плохо представлял, как удалось организовать естественную циркуляцию воздуха на такой глубине — и предполагал, что в физику этого вопроса вложили очень большие деньги. Чтобы оправдать слово «библиотека», здесь имелась и полка с книгами. Но их было всего две — «Феллацио за круассан» Палены Биркин и «Двадцать лет под Немецкими Кроватями» Владимира Камарина. Первую, вероятно, отобрали за изысканный слог, а вторую — за фамилию автора (вампиры ценят все, что хотя бы отдаленно ассоциируется с комаром — нашим традиционным символом мимолетной и зыбкой земной красоты). Как по мне, то книг было многовато. Камарина я бы еще оставил. А вот Палену Биркин выкинул бы вместе со всеми ее литературными достоинствами. Что это вообще такое — «литературные достоинства»? Нечто, определяемое в литературных кругах? Но стоит ли считаться с мнением пошлых, завистливых и некрасивых людей о том, какие комбинации слов являются эстетически совершенными? Их экспертиза ценна только в области их профессиональной специализации — организации наногешефтов, сопровождающихся микроскандалами. Я сел в кресло, вынул из кармана флакон-сердце, распечатал его и вылил единственную каплю жидкости себе в рот. После этого я закрыл глаза и стал ждать. Ничего не происходило. Так прошло, наверное, с четверть часа. Я за это время успел многое передумать и понять. Например, как ощущает себя и мир одинокий немолодой наркоман, постепенно осознающий, что только что разнюхался стиральным порошком, проданным ему под видом кокаина. Наконец я почувствовал рядом какое-то движение. Сглотнув слюну, я открыл глаза — и чуть не выругался. Передо мной стоял коленопреклоненный халдей-официант в золотой маске. Он протягивал мне меню. Я забыл вывесить знак «Просьба не беспокоить». Эта табличка с трогательным изображением уткнувшегося в книгу человечка так и осталась на дверной ручке с внутренней стороны. Но сервис все равно был слишком навязчивым. Я уже собирался отослать официанта, когда рядом раздался тихий женский голос: — Закажи пирожное и чай. Я обернулся. На диване сидела Софи. Она совсем не изменилась за несколько лет. Даже загар остался тем самым — легким и одновременно густым, как бывает у человека, который живет в счастливом и беззаботном месте, где люди не ищут солнечного света специально, а, наоборот, старательно от него прячутся. На ней было легкое короткое платье. Как и положено, черное. Официант все еще ждал. Я был настолько растерян, что послушно уткнулся в меню. Из него просто сочился халдейский креатив — название каждого блюда было заключено в маленький стишок, набранный мелким шрифтом. Первым пирожным, попавшимся мне на глаза, было тирамису. Возле картинки, изображавшей что-то вроде рентгенограммы детского скелетика в сейфе, чернели расходящимися лучами строки: маленький мальчик залез в холодильник, маленькой ножкою тронул рубильник. вот уже сопли замерзли в носу, нет, не доесть ему ТИРАМИСУ Слово «тирамису» было выделено цветом и размером — видимо, с целью показать, что на заказ принесут именно тирамису, а не замерзшие детские сопли. Кажется, подумал я, халдеи искренне верят, что их хозяева желают каждую секунду вдыхать человеческую боль. Или не верят, а знают… Искать, с чем они зарифмовали чай, я не стал. — Тирамису и чай, — сказал я. — Можно не спешить. Когда официант ушел, мы с Софи несколько долгих секунд смотрели друг на друга. Потом я встал, подошел к выходу, перевесил табличку «Просьба не беспокоить» на внешнюю ручку двери, закрыл ее, а затем еще и запер изнутри. Вернувшись, я сел не на свое место, а на диван рядом с Софи. Она приблизила свое лицо к моему. Я рефлекторно вздрогнул. Но она всего лишь поцеловала меня в щеку. Ее губы были живыми. Теплыми. Настоящими. — Ну и нравы тут у вас, — сказала Софи. — Двойные-тройные кросс-укусы… Проверки лояльности… Вы в каком веке живете вообще? Я тоже чмокнул ее в щеку — что получилось у меня немного резко, и вообще, наверное, выглядело нелепо, потому что я сделал это именно тогда, когда момент для ответного поцелуя был упущен. Все было точь-в-точь, как при нашей первой встрече. А затем мы поцеловались уже без всяких недоразумений, и я понял, что сейчас произойдет. То самое. — Официант тебя видел? — спросил я. Она засмеялась. — Конечно нет. И тирамису я съесть не смогу. Придется тебе самому… — Мне тоже его не доесть, — сказал я. — Маленький мальчик уже закрыл дверку, и сюда никто не войдет… У неизбежного не будет свидетелей. Софи наморщилась. — Рама, — сказала она, — я тебя умоляю, не в лимбо. Но я уже энергично боролся за свое счастье. Обеими руками. — Ну пожалуйста, только не здесь, — прошептала она. — А мне больше негде, — ответил я. — Представляешь? — Представляю, — вздохнула она. Я наконец повалил ее на диван. Я действовал с удивительным для себя нахальством, но в моих движениях все равно была некоторая зажатость. Дело в том, что я постоянно норовил повернуться так, чтобы она не могла залепить мне коленом в пах, как этому учат молодых вампиресс в курсе «искусство боя и любви». Опыт знакомства с самым слабым из подобных ударов, «предупреждающим», у меня имелся благодаря Гере — а в списке были еще «останавливающий», «сокрушающий» и «триумфальный». Меня ни в малейшей мере не тянуло узнать, что скрывается за этими шифрами. Софи, видимо, все поняла — и это до такой степени ее развеселило, что она совсем ослабла от смеха. Моя задача в результате стала очень простой. И я справился с ней блестяще. Окружающая реальность напомнила о себе вежливым стуком в дверь — видимо, халдей принес пирожное. — Идиот! — крикнул я. — Там табличка не беспокоить! Софи опять засмеялась. Это был удивительный смех, серебристый, счастливый и беззаботный. Только все это, к сожалению или счастью, было просто сном. Или чем-то похожим. Ну и что, думал я, зато мы видим этот сон вместе. А это и есть любовь… — Слушай, — сказал я, — а что будет, если попытаются снять нас на камеру? — Нас не смогут снять, — ответила она. — Почему? — Потому что снять смогут только тебя. — И что увидят? — Ничего хорошего. Лучше во время таких встреч висеть в хамлете. — Это правда, — согласился я. — Но тогда сотрется всякая грань между работой и отдыхом. Встав с дивана, я занервничал — и два раза обошел библиотеку в поиске скрытых камер. Их, понятно, нигде не было видно. Когда я вернулся к Софи, она уже привела себя в порядок. — Я все знаю, — сказала она. — Что? — Про тебя. И про вашу Иштар… — Подожди-подожди, — поднял я руку. — Не надо дальше. А то у меня начнется дежа вю. Ты мне уже много раз говорила, что все про нас знаешь. Только это на самом деле была не ты, а она… — Про это я тоже знаю. Но сейчас перед тобой я, можешь не сомневаться. Скажи, как вы с ней общаетесь? Я не про интимную сторону, а про техническую. — Обыкновенно, — сказал я. — Как с любой анимограммой. Я зависаю прямо в ее тронной камере. Гуляем, разговариваем. Иногда она не помнит, что она Иштар. Тогда она такая же, как за неделю до того дня… — Какого? — Когда ей отрезали голову. Она думает, что она Гера. Что у нас все только начинается. И впереди целая вечность… Приходится подыгрывать — хотя я все помню. Это тяжело. Но зато она в это время счастлива. У Софи в глазах задрожало влажное женское понимание, и я поспешил продолжить: — А бывает, она все про себя помнит. И вот это для меня полный ужас. Потому что тогда все забываю я. Я не помню, что мы в лимбо. Я не знаю, как она это делает — она намного сильнее. Она обшаривает всю мою память. И прикидывается чем-то таким, что мне нравится. Обычно тобой — это у меня самое светлое воспоминание. И тогда мне кажется, что мы встречаемся в той же самой комнате, и все почти как было в тот раз… И я каждый раз говорю тебе, как мне осточертела эта старая жирная мышь, и как я люблю тебя, а потом… Потом она меня будит. Самое страшное, конечно — просыпаться у нее на глазах. Она не говорит ничего. Просто смотрит. С такой нежной насмешечкой. Словно я ее даже не особо обидел — мол, чего еще ждать… И у меня каждый раз такое чувство, что она вытерла об меня ноги. Хотя ног у нее уже давно нет… — Обычное дело, — сказала Софи. — Все великие undead так делают. Ты же Кавалер Ночи. Не комплексуй. У тебя просто такая работа. Ей это нужно для нормального метаболизма. — Мне уже объясняли, — вздохнул я. — Только не говорили, что это для метаболизма. — Если бы ты не был способен на измену сам, не сомневайся — тебе помогли бы. — Я и не сомневаюсь, — сказал я. — Не представляешь, как они все контролируют. Вампонавигатор заряжает специальная комиссия. Выдают перед самым свиданием, чтобы я чего туда не добавил. — Не верят? — улыбнулась Софи. — За все отвечает комитет из трех старперов. Бальдр, Локи и Мардук, если ты кого-то знаешь. Втроем следят, чтобы богиню ничего не напугало. Так что у меня в обойме одни букеты с цветами и приятные сюрпризы. Радостные неожиданности. Я даже при желании ей настроение испортить не могу. А вампотеку в этом навигаторе уже второй год починить не могут. Работает только буква «С». Поэтому у нас с ней все умные разговоры вокруг этой буквы… Но самое ужасное, что она постоянно превращается в тебя. Постоянно… — Можешь расслабиться и считать, что это действительно я, — усмехнулась Софи. — Я не возражаю. Наоборот, мне будет приятно. В дверь постучали. Причем довольно настойчиво. — Я этого официанта сейчас убью, — сказал я. — И выпью его ДНА… Встав, я подошел к двери и чуть приоткрыл ее — так, чтобы в библиотеку нельзя было заглянуть. Что было, конечно, глупо, потому что никто не мог увидеть Софи при всем желании. Запоздалое понимание собственной глупости вызвало во мне раздражение, и с моего языка уже готова была слететь не вполне вежливая фраза — но за порогом стоял не официант. Это был Эз. — Ты баблос сосать пойдешь? — спросил он. — Тебя одного ждем. — Еще пять минут, — сказал я умоляюще. — Важный разговор. И закрыл дверь перед самым его носом. — Кто это? — спросила Софи. — Телепузики. Зовут на Красную Церемонию. — Тебе надо идти? Я сел рядом и поглядел на часы. — Еще есть время. Софи положила ладонь на мою руку, и я понял, что она хочет поговорить о чем-то важном. — Скажи, ты помнишь второго комара с ДНА Дракулы? Которого ты взял на память? — Еще бы, — сказал я. — Он у тебя? — Нет. Какое там. Отобрали после первого контрольного укуса. Софи разочарованно вздохнула. — Зачем же ты отдал? — А как я мог не отдать? Сказали, ценнейший памятник национальной культуры. Должен находиться в спецхране. Я думал, мне за это хоть баблоса дадут. Щас… Выписали моральное поощрение. — Какое? — Какую-то премию Совета Нечестивых. Называется «Сумрак и Блаженство». Или «Блаженство и Сумрак». — А что это такое? — Даже не знаю, — сказал я. — Мне намекнули, что хорошим тоном считается не приходить на вручение, ну я и не пошел. — Вряд ли ты много потерял, мой бедный мальчик… Она провела пальцами по моим волосам. — Я не мальчик, — сказал я, — и ты это хорошо знаешь. Она засмеялась. Но я видел, что известие про комара с ДНА Дракулы ее расстроило. — А зачем тебе второй комар? — спросил я. — С этими комарами связано нечто совершенно непостижимое. — Что именно? — Эти комары на самом деле из лимбо. Но их каким-то образом можно взять с собой в физическое измерение. — Как такое может быть? — Я сама не знаю. Дракула уже давно ушел из этого мира. Но мертвым в человеческом смысле его назвать нельзя. Видимо, его печалит, что большая часть его великих знаний осталась недоступна живым. И он нашел способ посылать из лимбо подобие приглашений. Чтобы его можно было навестить… — Из своей красной жидкости? — Из своей ДНА, — поправила Софи. — Извини. Но как такое может быть, если его тело уже умерло? Откуда он ее берет? — Я же говорю — это необъяснимо. — Откуда ты знаешь, что эти комары из лимбо? А не просто со стены в его спальне? — Ты помнишь его спальню? — Еще бы. — Тебя ничего там не удивило? — Удивило, — сказал я и положил ей руку на бедро. Софи наморщилась. — Я не об этом. Подумай. Подземный механизм убирает пол, превращая его в ступени. Заливает все краской. Из стены выдвигается спрятанная картина… Даже если бы в позапрошлом веке действительно могли сделать такие подземные механизмы, в чем лично я сомневаюсь, то сегодня они вряд ли работали бы. Тем более так безотказно. Все это было сном, Рама. Мы были в лимбо. — Но ведь мы полностью повторили ритуал соблазнения Дракулы. Значит, когда-то все это работало на самом деле? Софи улыбнулась. — Дракула был великий undead и мог навести на человека любой морок. Зачем он стал бы строить какие-то гигантские машины, чтобы убирать с их помощью пол? Ему проще было внушить своей гостье, что комната меняется и ее заливает красной жидкостью. Мы с тобой просто увидели, как это выглядело для его жертвы… Я хотела сказать, для его любимой. — А почему я увидел то, что видела она? Я даже не пробовал ее ДНА. — Потому, что мы были в лимбо. Там хранятся переживания и мысли всех людей, живших на земле. Я повторяла слова Дракулы, которые его жер… его любимая слышала в этой комнате. И ты увидел эхо ее памяти. И не просто увидел, ты в него попал. Вместе со мной. — То есть ты хочешь сказать, что в спальне все было не по-настоящему? — Все было по-настоящему, — сказала Софи. — Но в лимбо. В замке Дракулы граница между реальностью и лимбо размыта. Это не совсем физическое пространство. Почти как Хартланд. Именно поэтому туда посылают для инициации. — А другие раньше получали этих комаров? Софи кивнула. — Они много раз попадали в мир. Но не обязательно из этой спальни. Возвращающийся из замка вампир иногда привозил оттуда комара с ДНА Дракулы. Он помнил какую-то историю, которая с этим связана — но история была просто сновидением. А вот комар с ДНА был настоящим. И вампир мог встретиться с Дракулой в лимбо. — То есть нам на самом деле не обязательно было заниматься там любовью? Софи улыбнулась. — Может и нет. Но я решила перестраховаться. И это помогло. Мы нашли сразу двух комаров. Такое редко бывает. — Я бы с удовольствием отдал тебе своего, — сказал я. — Но у меня его нет. Может быть, кто-нибудь привезет? — Теперь комары перестали появляться. — Почему? — Я точно не знаю. Может, потому, что ты отдал своего в чужие руки. Дракула не особо любит такое отношение к его дарам. — Я не виноват, — сказал я. — Если бы я знал, вообще не брал бы. Оставил бы тебе… Софи не ответила. — Слушай, я даже ревную. Чем тебе так интересен этот Дракула? Она усмехнулась. — Ты все равно не поймешь. — Может, пойму. — Он величайший из всех. The undead… Я никогда не испытывал доверия к смысловым нюансам, передаваемым с помощью английских артиклей. — Поэтому Стокер и хотел назвать свой роман «The Undead», — продолжала Софи. — Он, как халдей высокого уровня, все-таки кое-что знал. Дракула — это действительно был исполин… И не был, а есть до сих пор. Мало того, некоторые говорят, что он превзошел состояние undead. — Ты хочешь сказать, что Дракула до сих пор жив? — Он до сих пор the undead. Примерно как ваш Ленин. Но я не хочу без конца говорить про Дракулу. Сколько мы тут сидим? Я поглядел на часы. — Пятьдесят восемь минут. Как насчет неизбежного-два? — Уже нет времени. Сейчас часы пробьют полночь, и моя карета превратится… — В мою тыкву, — сказал я. — Я знаю. Когда мы встретимся? — Я попытаюсь это устроить, — ответила она. — Обещаю. Я решил больше не тратить времени на разговоры — и обнял ее. Вернее — хотел обнять. Но не успел. Она исчезла. Но это было не так, как если бы она вдруг растворилась в воздухе. Все случилось иначе, гораздо безнадежнее. Это было как мгновенно наступившая за опьянением трезвость. Я попросту понял, что передо мной ничего нет. И, возможно, не было с самого начала. Единственной реальностью были непристойные следы, оставленные мной на диване. Я подобрал с пола флакон-сердце и изо всех сил швырнул его в стену. Он разбился — и я тут же обругал себя, потому что теперь у меня не осталось вообще ничего на память о нашей фальшивой встрече… В дверь опять постучали. — Рама, — недовольно прокричал Тар, — тебя долго еще ждать? Первый раз в жизни мне совершенно не хотелось идти на Красную Церемонию. Если бы еще год назад мне сказали, что я настолько потеряю вкус к жизни, я вряд ли поверил бы. Но это было именно так. У дверей в библиотеку стояли Эз, Тар и Тет — и несколько прожигателей смерти , как любили называть себя наши гламурные боги, чтобы отделить себя от человеческой золотой молодежи. В руках у них были фигурные стаканчики с красным «Tomato Virgin» — главным хитом сезона. Из чего следовало, что никто из них на Красную Церемонию не приглашен — водку перед баблосом не пьют. Эз спорил с одним из наших гламурных лоботрясов (кажется, его звали Аргус) — а остальные внимательно их слушали, стараясь не проронить ни капли драгоценного французского дискурса. Впрочем, Аргус, кажется, побеждал в споре — у Эза был раздосадованный и смущенный вид. — Великий Вампир точно не пидарас, — повторил Аргус. — Ну а как же миф о Ганимеде? — спросил Эз. — Не пидарас. Я это доказать могу как дважды два. — Это будет интересно, — сказал Эз. — И как же? — Я в Лондоне был недавно. У них там религиозные люди хотели дать рекламу на двухэтажных автобусах. Что от гомосексуализма при желании можно вылечиться. А мэр запретил. Потому, сказал, что пидарасы обидятся. — Ну и что? — А до этого какая-то атеистическая контора пустила на тех же автобусах объяву — «There’s probably no God»19. И ничего. Мэр не возражал. — А какая тут связь? — спросил Эз. — Прямая. Если бы Великий Вампир был пидарасом, лондонский мэр обосрался бы на автобусах такие вещи про него писать. Что его нету. Неужели непонятно? Эз углубился в обдумывание аргумента, который показался мне неожиданно глубоким — причем именно на метафизическом уровне. Я буквально ощутил, как изогнулся его легкий французский ум под чудовищным нажимом русского дискурса. Тар похлопал Эза по плечу. — Пошли на церемонию, — сказал он. — Просветишь варваров в следующий раз. Это была удобная возможность прервать дискуссию, и Эз ею воспользовался. Он любезно кивнул нашей красной молодежи, как бы обещая выслушать всех при следующей встрече, и повернулся к церемониймейстеру — халдею в маске комара. Маска была очень старой, из золотой парчи — с глазами-жемчужинами и стержнем-носом. — Мы готовы, — сказал он. Церемониймейстер повернулся и повел нас через зал. Мы прошли массивную дверь, по бокам которой стояли на головах два перевернутых черных атланта (посетители почему-то называли их «узбекскими йогами»), и стали подниматься по закручивающемуся вверх спиральному коридору, освещенному точками спрятанных в стены ламп. Когда мы дошли до пересекающей пол золотой черты, церемониймейстер встал на одно колено и ударил правым кулаком по своему левому плечу. От этого энергичного движения пришитые к его хламиде прозрачные крылья шумно взлетели и опали, на секунду показавшись живыми. Дальше могли идти только вампиры. Мы медленно пошли по последнему витку коридора. — Кстати, Рама, — сказал Тет, — ты знаешь, что можно заглянуть в свое личное будущее, когда принимаешь баблос? — Не знаю, — ответил я. — А как? — Усилием воли. Просто поглядеть туда, и все. Но для этого надо пожертвовать фазой наслаждения. Поэтому никто так не делает. — А если у вампира много баблоса? — спросил я. — Те вампиры, у кого много баблоса, и так знают, что с ними будет. Все то же самое, а потом смерть. С этим трудно было не согласиться. — Никто не хочет знать, когда она наступит, — продолжал Тет, — поэтому высшие вампиры туда не смотрят. — А ты? — спросил я. — Я пробовал один раз. — И что видел? — Хочешь узнать, посмотри сам. — Я ведь все равно не узнаю, что будет с тобой, — сказал я. — Узнаешь, — ответил Тет. — Потому что я тебя там видел. — Там что-то страшное? — Не знаю. Это как посмотреть. — Во время Красной Церемонии много всего мерещится, — сказал я. — Как узнать, что это именно будущее? — Гарантий нет, — пожал плечами Тет. — Такое же гадание на менструальных тряпках, как и все остальное в нашей черной судьбе. Мне пришло в голову, что он специально говорит суггестивными загадками, чтобы испортить мне Красную Церемонию — и, самое главное, ядовитое семя уже посеяно. Попробуйте пять минут не думать о белой обезьяне… К счастью, мы уже пришли. Красный Зал «Haute SOS» был совсем маленьким — и походил на рубку звездного корабля, спроектированную дизайнером-геем для мыльной оперы о галактическом мультикультурализме. У стен стояли массивные электрифицированные кресла со сложной и громоздкой механикой, а на сводчатом потолке было обязательное для этих помещений золотое солнце с волнистыми лучами. У солнца было лицо, и оно улыбалось. Эти солнечные лики, надо сказать, раздражали меня уже много лет. В большом Красном Зале на даче Ваала Петровича, где обычно собирались рублевские вампиры, солнце походило на Хрущева. Здесь такое сходство отсутствовало — лик солнца был анонимно-условен. Зато сам его диск, зажатый между сводами, напоминал разработанный долгой практикой морщинистый анус. Этот анус, правда, улыбался — но вампира редко радует чужое счастье… Пока мы рассаживались в креслах, я поделился своим наблюдением с Тетом, чтобы расквитаться за его суггестивную атаку: на солнце приходится смотреть всю Красную Церемонию, и теперь у него был шанс для разнообразия увидеть перед собой нечто иное. К моему удивлению, Тет яростно закивал головой. — Я тоже ненавижу гей-дизайн, — сказал он. — Особенно в одежде. Я недавно пытался найти в своем бутике приличные плавки — и у всех была одинаковая огромная шнуровка на гульфике. Которую очень занимательно, наверное, развязывать зубами под кристаллическим метамфетамином, порочно глядя на партнера снизу. Но во всем остальном она нефункциональна, и плавки постоянно спадают. Что тоже, наверное, входит в концепцию. И вся одежда, которую делают геи, такая же. Не то чтобы нефункциональная, а функциональная в крайне специфическом диапазоне. Но никого другого в дизайн давно не берут — мафия. Вот за это мы их и не любим. Я имею в виду, дизайнеров одежды… Тет, видимо, бравировал вольномыслием — или показывал, как бесстрашно умеет заглядывать в бездну новейший европейский дискурс: все знали, что три телепузика голубые как небо апреля (я сообразил наконец, что именно по этой причине Аргус и вступил с ними в спор о половой ориентации Великого Вампира). Правда, в каких именно отношениях они состоят друг с другом, было для меня загадкой. Наверно, какой-нибудь треугольник Эшера. Впрочем, не мое это дело. — Он пытается испортить тебе Красную Церемонию, Тет, — сказал Эз. — Точно так же, как ты пытаешься испортить ее ему… Ребята, peace. Эз был самым умным из всех. Я убеждался в этом при каждой новой встрече. — Ты ошибаешься, — сказал Тет. — Это правда — насчет будущего. Я пробовал. — А зачем заглядывать в будущее, если надо отказаться от радости в настоящем? — спросил Эз. — Чтобы выяснить, будет ли радость потом? Это глупо. Пропадает единственный смысл, который я вижу в процедуре. Все равно что секс без наслаждения… Самые мудрые говорят, что Красная Церемония нам совершенно ни к чему. Она ни к чему даже Великой Мыши — и нужна только Великому Вампиру. Он затягивает в нее через удовольствие. Точно так же, как людей в совокупление. Если бы не было наслаждения, кто бы плодил детей? Вот так и мы — кто бы трясся в этих креслах? — А зачем Великому Вампиру Красная Церемония? — спросил Тар. — Мы не знаем, — ответил Эз. — Может быть, мы просто участвуем в его пищеварении… — Не богохульствуй, — сказал Тар. — Да, — ответил Эз, — извини. Забыл, что мы в России… — Хватит острить, — сказал я. — Настройтесь на серьезный и торжественный лад. Вспомните о миллионах безответных тружеников, которые сделали возможным наше сегодняшнее счастье… Французы захихикали — я понял, что в этот раз мне действительно удалось их развеселить. Но тут раздался нежный звон — словно ветер качнул увешанную серебряными колокольчиками занавеску, — и смех стих. Церемония началась. Мягкие пластиковые фиксаторы защелкнулись на моих щиколотках и запястьях. Потом на грудь и живот опустилась выдвинувшаяся из-за спинки кресла пластина — все это должно было защитить меня от травм, если мое тело начнет непроизвольно сокращаться во время приема баблоса. Кресло медленно отклонилось назад — и теперь я уже не видел французов. Передо мной осталось только сияющее на потолке солнце, и я с ухмылкой подумал, что телепузикам обеспечен однозначный ассоциативный коридор на все время таинства — если кто-нибудь из них решит открыть глаза. Дальнейшее всегда напоминало мне зубоврачебную процедуру. Раздалось тихое жужжание, и на мою голову опустилось прозрачное забрало с мягкими прокладками. Два резиновых валика надавили мне на щеки, и, когда мой рот открылся, из черного металлического набалдашника перед ним выдвинулась тонкая трубка и уронила точно в центр моего языка маленькую холодную каплю, которую я тут же рефлекторно прижал к небу… Помнится, первая Красная Церемония показалась мне чем-то грандиозным и неземным. Но после того, как я пережил этот опыт множество раз, я стал относиться к нему с некоторым скепсисом. Чудо ушло — осталась лишь жажда, как называют в наших кругах неизбывную тоску вампира. Сперва кажется, что это тоска по баблосу — вот только удовлетворить ее не может никакое его количество. С годами понимаешь, что Красная Церемония вовсе не утишает жажду. Она ее разжигает. После того, как капля баблоса попадает на язык, вампир прижимает ее к небу — тому месту, где к ней может прикоснуться магический червь. Между баблосом, языком и магическим червем не должно быть никаких посторонних элементов — это опасно. Именно поэтому первая часть процедуры не претерпела никаких качественных изменений за последние десять тысяч лет. Нельзя спрятать баблос в желатиновую пилюлю, или еще как-то модернизировать эту фазу. Красная капля падает в рот вампира точно так же, как в древние времена, когда на время церемонии нас привязывали к ложу или креслу веревками. Только раньше вампиру вставляли между зубов специальную деревяшку, как эпилептику. Теперь из-за современных фиксаторов в подобном нет необходимости. Если вдуматься, уже в первой секунде Красной Церемонии содержится ее эстетическое саморазоблачение: рефлекторное движение ловящего каплю языка слишком уж судорожное и нервное, чтобы иметь отношение к божественному. Больше оно напоминает о наркотическом рабстве. После этого начинается долгая и не особо приятная галлюцинация, во время которой кажется, что ты со страшной скоростью перемещаешься в пространстве (тело начинает непроизвольно дергаться, поэтому его приходится фиксировать). Потом происходит самое мучительное — кажется, будто входишь в соприкосновение с тысячами, или даже с миллионами человеческих умов — и успеваешь на страшной скорости заглянуть в каждый из них. Как сказал кто-то из простоватых русских вампиров, словно собираешь картошку — а тебя заставляют работать все быстрее и быстрее… Несмотря на сельскохозяйственность, довольно точный образ. Невыносимей всего именно эта нечеловеческая скорость. Такое чувство, что становишься раскаленной сверхзвуковой иглой, которая продевает сквозь чужие головы невидимую нить, соединяет их в гирлянды и уходит в матово-черную непостижимость. Некоторые верят, что эта непостижимость — Иштар, другие думают, что это сам Великий Вампир (лично я равнодушен к этому спору о бирках). Падением в эту бесконечную черноту и кончается первая часть Церемонии. За годы я изобрел несколько уловок, позволяющих чуть-чуть облегчить неприятную фазу. Можно сосредоточиться на какой-нибудь мысли или без конца считать про себя от одного до десяти. Но самый действенный и простой метод — это зацепиться за чье-то отдельное сознание и удерживать на нем внимание как можно дольше, позволив процессу развиваться без твоего участия. Надо просто вглядываться во мглу одной-единственной выбранной души, отключаясь от раскаленных волн влетающей в тебя информации. Думаю, это не вполне достойное поведение — все равно что спрятаться в окоп, пока товарищи по Церемонии идут в атаку. Но трусость здесь никому не видна. Если Эз был прав, и в Красной Церемонии нуждался только Великий Вампир, это, наверное, был мой способ уклониться от труда на его ниве. Но на каждого хитрого кровососа, как известно, есть своя космическая справедливость с винтом. Подозреваю, что я так редко попадал на Красную Церемонию именно из-за своей привычки сачковать во время сакрального ритуала — и Великий Вампир не посылал мне баблоса потому, что я не желал честно его отрабатывать. А все перипетии моей вампирической судьбы были просто объективацией этого обстоятельства — отсюда и ненависть Великой Мыши, и черная зависть собратьев… Впрочем, так можно скатиться в лютеранство или психоанализ. Нам это ни к чему. Первая попытка зацепиться за чужой ум не получилась. Я скользко кувыркнулся сквозь гриппозный кошмар какого-то политтехнолога, которому снилось, что он работает на дом Бурбонов («Людовик — это от слова «люди»!). Но сразу же после этого я удачно зацепился за ум десятилетнего мальчугана, занятого игрой на крохотной ручной консоли — размером чуть больше шоколадки. Я таких раньше не видел: у меня были только стандартные «Playstation» и «Xbox». Ребенок дрался с каким-то ледяным гигантом, управляя воином-меченосцем. Консолька подловато подыгрывала ледяному гиганту, задерживая мальчика в самые ответственные моменты боя — так, что ему вновь и вновь приходилось умирать в миллиметре от победы — и начинать долгую битву сначала. У мальчика на лбу залегла глубокая недетская морщина — он чувствовал всю несправедливость происходящего, и не мог понять, кто и зачем придумал, чтобы даже этот маленький фальшивый мир, который вообще можно сделать каким угодно, был устроен так подло и нечестно. Чувство это, надо сказать, было хорошо мне знакомо по собственному игровому опыту. Самое поразительное, что в этом трудном детском деле (которое родители, должно быть, считали приятным времяпровождением) присутствовал не только азарт. В нем было не меньше смертной тоски, чем в последних минутах идущего в бой солдата — но мальчугана-игрока, в отличие от солдата, убивали вновь и вновь. Потом, правда, он нашел способ одолеть гиганта — но этого я уже не успел увидеть, потому что держаться за чужое сознание стало невозможно. Твердо решив купить себе такую же микроконсоль, я рухнул в черную засасывающую мглу, где от меня не осталось ничего. Первая фаза Церемонии кончилась. Если бы в нашей памяти оставалась только она, мы, наверное, не особо стремились бы повторить этот опыт. Но все дело в том, что происходит следом — когда, если верить халдейским ученым, мощнейший нейротрансмиттер, исходящий от магического червя, меняет химию нашего мозга, замыкая в нем контуры неведомого людям наслаждения. Одновременно редактируется память о только что пережитом страдании (многие вампиры верят, что мы вообще забываем большую часть первой фазы — и это кажется мне вполне возможным). Но как описать то короткое и невыразимое, что случается после? Я даже не могу сказать, сколько оно длится. И в какой именно момент мы замечаем, что это уже происходит… Я всегда был. Я всегда буду. Первая же мысль, пройдя рябью по вечности, которая была мной, доказала это с абсолютной очевидностью. Это было не просто счастье. Это было нечто большее, совершенно незнакомое человеку. Всемогущество и всеведение. Я мог все — но ни к чему не стремился. Я знал все — и именно поэтому ничего не желал знать. Было вообще непонятно, как можно чего-то хотеть. Кроме того, чтобы остаться здесь навсегда. Как только в сознании возникла эта крохотная трещинка, невозможное и невыразимое перестало быть мной и начало отдаляться — и я уже не мог стать им снова. Не мог именно потому, что хотел. Хотел вернуться в ту секунду, где не хотел ничего. Раньше мне казалось, что в этот момент можно сделать какое-то правильное душевное усилие и изменить ситуацию. Теперь у меня имелся долгий опыт — и я знал, что ничего не смогу поделать до следующей Красной Церемонии, и чем дальше от вечности будет уносить меня ветер мыслей, тем сильнее окажется моя жажда. Но это была только часть того вихря переживаний, которым завершается каждая Красная Церемония. Есть много другого, что довольно трудно объяснить не имеющим подобного опыта людям. Дело в том трюке, который совершает память. Она подсказывает — миг назад кончилось нечто невыразимо прекрасное, дивное. И хоть ты знаешь, что ничего особенного на самом деле не произошло и все оставалось именно тем, чем было всегда (и в этом самое главное), память утверждает, что чудо случилось. И ты поддаешься ее сладкому обману, понимая на один озаренный неземной иронией миг, как ограничен человек, какое засахаренное надувательство есть весь его внутренний мир и все, что можно думать или помнить. Божественность этой секунды в том, что замечаешь, как на твоих глазах вершится нехитрый обман, который люди принимают за реальность… Такое действительно может видеть только бог — через дырку оставленного в человеческом сознании служебного люка. Ради этого мига вампиры и претерпевают все муки первой фазы. Иногда он растягивается, и возвращение к обычной реальности оказывается долгим и плавным, иногда все происходит быстро — но разница не играет роли. Возможность попасть на эту вершину снова — единственное, что имеет значение. С крючка невозможно соскочить. Но в этот раз произошла странная вещь. Как только в моей вечности появилась первая трещина страдания, я вспомнил слова Тета — о том, что можно заглянуть в будущее вместо того, чтобы пытаться продлить этот миг. И я неожиданно для себя попытался это сделать — использовав для этого остатки своего ускользающего всемогущества. Я увидел что-то похожее на обрывок сна. Передо мной было штормовое море, мглу над которым прорезали косые зиги молний. В море плыл корабль. Такой огромный, что волны ничего не могли ему сделать — он был слишком велик, чтобы качаться от их ударов. Этот корабль был совершенно черным, с гладкой верхней палубой, на которой не было ни надстроек, ни людей. И больше всего он походил на огромный черный гроб (я понимаю, что это уже становится немного смешным — но говорю чистую правду). Затем я вдруг понял, что я уже на корабле. Передо мной было длинное полутемное помещение, похожее на нутро огромного шкафа. Такое сравнение пришло мне в голову потому, что там в несколько рядов висели какие-то темные костюмы… Потом я понял, что это не костюмы. Это были люди. Верней, вампиры. Я видел нечто вроде огромного коммунального хамлета. Мне говорили, что после революции семнадцатого года подобное действительно существовало, пока не выросло новое поколение халдеев. Но здесь было что-то другое. Вампиры висели на узких треугольных штангах, похожих на костюмные вешалки — потому мне и показалось сперва, что это развешенная одежда. Их полная неподвижность пугала. Кажется, все они спали. Но не так, как дремлют в хамлете, где тело все-таки совершает непроизвольные движения, а очень глубоким сном. Или вообще были мертвы. Потом я увидел, что многие из них необычно одеты. На них были рясы, камзолы, какой-то древний slim fit с кружевами — и вперемежку с этим сюртуки, френчи, фраки. Все это было в основном черного цвета, поэтому странности такого соседства делались заметны постепенно. Женщин было мало. Их вообще немного среди вампиров, потому что каждая женщина — это потенциальный конкурент Великой Мыши, но здесь их было даже меньше, чем обычно. Их ноги были целомудренно завернуты в длинные платья, и они казались подвешенными мумиями в бинтах. Другой странностью были длинные бороды у большинства вампиров-мужчин. Чем длинней борода, тем старомоднее был наряд. Самая длинная, несколько раз перекрученная вокруг пояса, принадлежала мелкому лысому мужичку, завернутому, как мне сперва показалось, в одеяло (потом по золотой пряжке на плече я понял, что это черная тога). Затем я увидел Эза. Его глаза были чуть приоткрыты, а на подбородке и щеках отросла длинная редкая щетина. Рядом висел Тет. Через двух толстых вампиров — Тар. А дальше… Дальше был я. Я не видел своего лица. Но мне достаточно было один раз увидеть свою перевернутую спину и знакомую прядь волос, чтобы испытать холодную дрожь узнавания. На мне была обычная немудрящая черная пара, снятая с манекена в бутике. Ошибиться я не мог. Испуг был таким, что я перестал видеть длинные ряды висящих в полутьме вампиров. Передо мной мелькнули другие помещения черного корабля — в одних рокотали какие-то сумрачные машины, в других, словно в запаснике музея, стояли древние статуи и саркофаги, в третьих грозно блестело оружие… Комнаты были безлюдны. Бодрствующих людей (или вампиров — все были только в черном) я видел всего два раза. Они проезжали мимо кладовок по трубообразным коридорам — в коробках, похожих на горизонтально движущиеся лифты. Потом я ощутил нечто вроде центра тяжести этой огромной ладьи. Там находилось живое существо. Вызываемое им чувство напоминало о Великой Мыши — но существо было неизмеримо старше и могущественней (раньше я не представлял, что такое возможно). А затем я его увидел… Это было что-то вроде огромного крылатого осьминога (именно так), щупальца которого проходили сквозь борта и плавали в море вокруг корабля, как проросшие в воду корни. Существо знало, что я его вижу. Оно само показывало мне себя. Вернее, не показывало — а лишь давало понять, что оно есть. Но вообще-то ему ничего от меня не было нужно. Или оно хотело, чтобы я так думал. А в самую последнюю секунду я понял еще одну вещь. Софи была рядом. Но не в трюме с оцепенелыми вампирами, а где-то еще на этом корабле. Она посылала мне привет. Она хотела меня видеть. Это было так странно… Словно в крохотном потаенном уголке циклопического корабля зеленел нежнейший росток. И этот росток меня почти любил… Я и забыл, когда на моих глазах последний раз выступали слезы. — Рама! Ты живой? Я открыл глаза. Телепузики уже встали с кресел. Красная Церемония была завершена. — Живой, живой, — сказал я, поднялся с места и поплелся к выходу вслед за ними. Когда мы оказались в коридоре, я поймал взгляд Тета. В нем был вопрос. Я кивнул. Тогда он подошел ко мне и взял меня под руку. — Ты видел? Я снова кивнул. — Корабль? — Да, — сказал я. — И еще видел нас всех. Что это? — Будущее. И довольно близкое. — Мы на самом деле там? Как в «Матрице»? — Нет, — сказал Тет. — Мы здесь. Но мы там будем. А потом, может быть, вернемся в мир. Я ничего больше не знаю, Рама. Ты видел бэтмана? — Нет, — ответил я. — Я видел какого-то Ктулху. Тет засмеялся. — Бэтман и Ктулху — это одно и то же, — сказал он. — Просто покрывающие легенды. Его маскировочные мифы. — Его — это кого? — спросил я. Тет посмотрел на меня с недоумением. — Нашего господина, — ответил он. — Какого господина? — Если ты не знаешь, подожди, пока тебе объяснят. — Не говори загадками, — попросил я. — Давай сменим тему, — сказал Тет и убрал руку. Мы дошли до арки с перевернутыми атлантами, где ждал комариный церемониймейстер. Эз повернулся ко мне. — Было здорово тебя увидеть, — сказал он. — Куда вы теперь? — спросил я. — Завтра улетаем в Рио. А сейчас нас везут развлекаться. Охота на медведя в мешке, какая-то древняя русская забава. Потом из его мозгов сделают культовую кашу с луком. — А кто в мешке? — спросил я. — Вы или медведь? Эз наморщился. — Не грузи. Как будто тебе всего этого, — он кивнул на арку, за которой остался Красный Зал, — мало. До встречи, Рама. Я попрощался с телепузиками (Тет теперь избегал моего взгляда) и сел за ближайший пустой стол. Мысли вихрем крутились в моей голове. Софи была на этом корабле. Что она там делала? Или ощущение ее присутствия было просто эхом нашей встречи? Ведь я ее там так и не увидел… Она обещала устроить нашу встречу. Но как? Когда? Где? Что-то тяжелое приземлилось на стол рядом, и я вздрогнул. Передо мной стояла сильно уменьшенная копия старого советского холодильника — эдакий «ЗиЛ»-бонсай в сорок сантиметров. На нем был даже карликовый магнитик в виде божьей коровки, прижимавший к дверце исписанную микроскопическим почерком бумажку размером с ноготь. Сзади сверкнула мертвой улыбкой маска халдейского официанта. — Что это? — нахмурился я. — Тирамису, ваша низость, — ответил официант, ставя рядом чайный набор. — Тирамису и чай.  |