Мы будем жить вечно, Сквозь бури и битвы, Сквозь зло и обиды
 Скачать 304 Kb.
|
|
Панченко Юлия. «Любовь оживает в саду под зимними вишнями». *** Мы будем жить вечно, Сквозь бури и битвы, Сквозь зло и обиды Шагая беспечно. Мы будем жить вечно, Бесстрашно и вольно, Хотя порой — больно… Хотя порой — лечь бы… Мы будем жить вечно, Где жить невозможно, Развяжем лишь ножны, Расправим лишь плечи. Мы будем жить вечно В обманщицах-сказках, В балладах и красках Картин безупречных. Пусть стелет лёд вечер, Пусть дышат тьмой двери, Но в смерть мы не верим И будем жить вечно… (с) Отступившее добро - сильнее победившего зла... - Когда ты вернешься, мама? – маленькие ладошки ухватили Нику за брючину. Девушка присела на корточки и погладила малышку по белокурой головке. - К вечеру, милая. Пообещай слушаться Ташу. Обещаешь? – В ответ девочка кивнула и, посмотрев на Нику серьезными серыми глазами, попросила: - Дай слово, что вернешься. Ника зажмурилась на миг – так невыносимо тяжело было смотреть в глаза дочки: слишком взрослым был взгляд для четырехлетнего ребенка, слишком серьезно она морщила свой хорошенький лобик. - Обещаю, - голос предательски сел, и Ника улыбнулась, чтоб сгладить неуверенность. Из кухни выглянула Таша, всплеснула руками: - Всё не распрощаетесь? Вера, пожелай маме мира в пути и пойдем завтракать. Девочка нехотя разжала ладошку, отцепившись от штанины, мельком взглянула на соседку, что порой сидела с ней вместо няни и обняла мать за шею. Ника поцеловала дочку в макушку и шагнула за порог. Она не увидела, как Таша одним размытым движением перекрестила ее напоследок. Последние несколько лет на улицах стало небезопасно. После затяжного военного конфликта, город словно вымер. Не слышался смех ребятни, не так часто ездили автомобили. Редкие прохожие – в основном женщины, все больше смотрели под ноги, торопясь скрыться с улиц. Одичавшие банды подростков грабили, жгли, а порой и убивали. Порядка не было никакого – власть поменялась, забыв о том, что с преступностью следует бороться. Дома по большей части стояли обгорелые, с пустыми черными глазницами вместо окон, или вовсе были разрушенными до основания. Дом, в котором жила Ника, уцелел по чистой случайности – снаряд попал в соседнюю многоэтажку. Около сотни жителей погибло от осколков, столько же остались погребены под толщей камней. Впрочем, это случилось два года назад. С тех пор не бомбили. Война закончилась. Ника трудилась на продуктовом складе – развозила скудное продовольствие по немногочисленным магазинам. Жителей в городе осталось меньше половины – мужчин призвали в армию в самом начале конфликта и почти никто из них так и не вернулся, а женщины выживали как могли. Кто-то успел уехать, когда еще не было Стены, кто-то погиб, кто-то сошел с ума… Каждый день Ника прощалась с дочкой как в последний раз. Потому что никто не знал – вернется ли она с работы. Сегодня был день зарплаты, и Ника с затаенным нетерпением ждала возвращения домой. Мечтала, как заварит чаю, нальет сгущенку в стеклянную пиалочку и устроится на балконе – с томиком Маяковского в руках, и будет дышать, дышать очищающимся от вони смога, воздухом. А дочка усядется на маленькой табуреточке и примется рисовать. И все равно, что чай будет самым дешевым, с горчинкой, а сгущенка – просроченная, с масляной корочкой по краю жестяной банки. Неважно, что стихотворения заучены, а нелюбовь Лили Брик к талантливому поэту - раздражает без меры. Без разницы, что рисовать Вера будет на тонкой, пожелтевшей от времени бумаге, простым карандашом, с давно затупившимся грифелем. Все это - счастье. Счастье уже то, что она – Ника – не инвалид и может покормить семью. И такие вечера – в день выдачи пайка вместо зарплаты: тихие, размеренные, когда не нужно бежать в подвал или падать на пол и закрывать собой маленькое тельце икающей от страха дочки – тоже счастье. На складе, где хранился провиант, было сыро. Пахло плесенью и почему-то мхом. Ника давно уже привыкла к этому запаху, но сегодня он снова по-особенному резко напомнил о себе. Приняв у кладовщицы четыре ящика и поставив мудреную завитушку в ведомости, Ника выгрузила продукты у старенького мини-вена, а после ловко устроила коробки между сиденьями. Проверила решетки на окнах, наличие бензина в баке и только потом устроилась за рулем. Надела парик шоколадного цвета, что был противоположным от ее натуральных волос, напоследок трижды стукнула себя кулаком по груди и наконец, выехала со склада. На машины с продовольствием часто нападали. И для безопасной перевозки груза приходилось идти на хитрости – парик, чтоб не провели до дома и не заставили воровать для кого-то, решетки на старой полицейской машине – вроде бы остались с прежних времен. Спрятанные между сидениями коробки. И три стука по груди – как мнимый талисман на удачу. Глупое суеверие, привычка, но, пока – работало, берегло. Люди иногда убивали за бутылку подсолнечного масла. Или за пакет с крупой. Так что, простая на вид профессия Ники, на деле оказалась круче и опаснее шпионской вылазки в Кремль. На дорогах было пусто. И грязно. Оранжевые кленовые листья мел зябкий ветер и бросал их под колеса. Ника, не торопясь, затормозила у магазина и не торопясь принялась поправлять парик, как вдруг кто-то стукнул по капоту автомобиля. - Детка, у тебя найдется монетка? – Спросила сухонькая бабушка в зеленом, с поперечными серебряными нитями, платке, и обошла машину, остановившись аккурат у водительской дверцы. Лицо ее было усталым и морщинистым. Никак под сотню лет старушке, подумала Ника и опустила стекло. - Не найдется, - горько поджав губы, ответила девушка, умолчав о том, что даже если бы и была – бабуле не досталась бы. Уж лучше Вере купить карандаши новые. Если бы те привозили в этот обнищавший и забытый город. И если бы вообще продавались такие «ненужные потребителю» вещи в их «продвинутой и нацеленной на экономический рост» стране. Стране, что вот уж несколько лет как воюет с призраками и заставляет своих граждан убивать друг друга. И голодать. Воровать. Насиловать. Жечь. Попрошайничать. От мыслей о «режиме» волна ненависти окатила Нику, и она снова перевела глаза на старушку, которая в свою очередь растеряла былое радушие. - Значится, бросишь подыхать, даже не бросив монетки? – Блеклые глаза недобро прищурились, и бабка с ловкостью фокусника достала из-под плаща деревянную клюку. Потом молниеносно замахнулась и ударила по решетке, точно в то место, где было лицо Ники. Девушка и успела только отшатнуться да заметить резиновый наперсток на конце палки. - Ну, бабка, ну, даешь. Беги, пока цела, - разозлившись в миг, ответила Ника и распахнула дверцу. За порчу такой мелочи, как решетка, хозяйка ее по голове не погладит. Да и прошло время почтения старости. Когда каждый день выживаешь, а не живешь, когда работаешь сутками за кусок хлеба, не остается вежливости и смирения. Только желание здорового возмездия И всепоглощающая злость. Бабка поковыляла прочь, бормоча проклятия и припадая на левую ногу, а Ника вдохнула поглубже и в бессильной злобе покачала головой. День и дальше выдался насыщенным. В одном из четырех магазинов не оказалось работников, и пришлось возвращаться с коробкой обратно на склад. Там Ника получила выговор за вмятину на капоте, штраф за опоздание на прошлой неделе и долгожданную зарплату – помятую коробку с продуктами: двумя банками сгущенки, несколькими упаковками отечественных макарон и одну с гречкой. Так же там был чай и яичный порошок, сухие дрожжи и четыре купюры по двести гривенников. Получке Ника обрадовалась и заторопилась домой. Зажигались редкие фонари, освещая дорогу запозднившимся путникам. День был короток. Нике казалось, что только минуту назад еще светило ленивое солнце, чьи лучи уже не грели, а только делали вид, как вдруг – сумерки. Девушка зажгла ближний свет и поднажала на педаль газа. Под колесами хрустели пластиковые бутылки и прочий мусор, но эстетичный вид улиц давно не волновал девушку. Все, что не касалось ее самой и ее дочери – было абсолютно неважно. Уже показался дом с родными окнами, что украшали кремовые занавески и комната, где так уютно горел свет. Ника заторопилась еще более, забыв, что еще секунду назад думала о причудливости жизни – война, голод, смерть, а чувство счастья вызывает включенное электричество, вода в кране и возможность вытянуть ноги после напряженного, трудового дня. Думая об этом, Ника въехала во двор, вышла из машины и тут… - Какая приятная встреча, лапушка, - зажав ржавый стилет у горла Ники, протянул долговязый мальчишка. Он был бедой, когда еще в стране все было спокойно. Рослый, не по годам развитый, он пугал Нику отсутствующим взглядом бледных, водянистых глаз. Она жаловалась мужу на распустившуюся ребятню, а тот только посмеивался: «Родная, что за старческое брюзжание – ты сама не намного его старше». Когда же грянула война, стало не до подростков. И вот. - Отпусти, - попыталась дернуться Ника, но парень, что был выше ее на целую голову, с легкостью прижал девушку к боку машины. - Не рыпайся, крошка, - зашептал он ей на ухо. Ника в отчаянии закрыла глаза, как вдруг за их спинами прозвучало насмешливое: - И вот это, Арсений Аврелиевич, самый перспективный район? Будущее восточного региона? Или мы зашли не вовремя? Паренек обернулся, а потом и отступил от Ники, она же облегченно разлепила веки. Напротив них находились двое мужчин. И не столько их вид поразил Нику, как сам факт их наличия тут – в захолустном, недавно прифронтовом, провинциальном городишке. В двух шагах стоял один из народных депутатов – важный, в дорогом драповом пальто, с кожаной папкой в руках, а рядом с ним – офицер в парадной форме. На военном был приталенный сюртук с начищенными до блеска серебряными пуговицами, брюки с отутюженной стрелкой, высокие сапоги. Франт – подумала Ника, глянув на офицера. Потому как одевались военные так лет двести назад. Впрочем, она больше обрадовалась появлению незнакомцев, нежели напугалась. - Кыш отсюда, - шикнул на подростка военный и того как ветром сдуло. Ника же стояла, привалившись спиной к боку машины и пыталась отдышаться. Теперь, когда прошел первый испуг и когда исчез стилет у горла, стало легче. Только на мгновение. Потому что Ника осознала, что по-прежнему на улице, в ночи, в сером и зябком, опускающемся на плечи тумане. Определенно вне зоны своего комфорта. - Спасибо, господа, ваше появление пришлось весьма кстати, - натянуто улыбнулась мужчинам Ника и отлепилась от машины с намерением достать коробку и подняться в квартиру. Офицер остановил ее одним взмахом руки. Небрежный жест привыкшего к повиновению подчиненных, человека, заставил Нику замереть на месте от возмущения. И только она собралась сказать незнакомцу о том, куда ему стоит пойти и дирижировать именно там, как он снова ее перебил. На этот раз, обратившись к депутату. - Арсений Аврелиевич, думаю, пора нам расстаться – сегодня мы поработали славно, а сейчас самое время на покой. Созвонимся на днях и решим тот застарелый, но так волнующий вас, вопрос. Пока же - время терпит, - офицер снял кожаную перчатку и протянул руку для прощания. Депутат слегка поморщился, но руку подал без промедления. - Хватит тебе уже кривляться, Марк, какой я тебе Аврелиевич? Давай, во встречи, - сказав это, повернулся спиной к ним и зашагал вперед. И только тогда Ника рассмотрела трех телохранителей маячивших неподалеку и курящих вблизи высокого джипа. - Ну что, лисичка, чем благодарить будешь? – ловко оттеснив Нику от машины, офицер уселся на водительское место. От такой наглости Ника на секунду оторопела, но потом взяла себя в руки. Все от того, что давно не общалась с мужчинами – подумала она. Забыла уже, что парни любят такие вот скабрезности. - Извольте объясниться, - с некоторым высокомерием, ответила девушка и обогнула машину. Там открыла дверцу и попыталась достать коробку, но Марк ей помешал – схватил за руку. - Тут и объяснять нечего, лисичка. Куда пойдем – к тебе домой или в мой гостиничный номер? - Ты что позволяешь себе, военный? – мигом ощетинившись, Ника вырвала ладонь из его руки. Одно дело противостоять психопату с ножом у горла, другое – говорить с представителем современной элиты. И, черт возьми, Ника не знала, что было хуже. - Ничего такого, за что меня можно было бы наказать, - Сказав это, он выбрался из мини-вэна, лениво подошел к девушке, нарочито медленно наклонился, достал коробку и швырнул ее вон. Послышались жестяное бряцанье, шелест рвущихся упаковок и звон стекла. - Ты что сделал? – сипло спросила Ника. Горло вдруг перехватило спазмом от обиды, злости, непередаваемого унижения. - Что за любовь к дурацким вопросам? – усмехнулся офицер и внимательным взглядом впился в ее лицо. Знал ли он, сколько она работала ради этой паршивой коробки? Сколько страха вытерпела, развозя порченный, но такой необходимый провиант по магазинам, и сколько седых волосков прибавилось в ее красивые золотые локоны за время службы? Не знал. Потому что привык к тому, что все блага мира валяются у его ног. Потому что на ней был парик шоколадного цвета. Ника смотрела на военного и чувствовала, как в груди разгорается бешеная ненависть. То самое чувство, что выжигает душу дотла. От неистовой, хлещущей по венам злобы задрожали руки и запекли глаза. Она сжала ладошки в кулаки и шагнула офицеру навстречу. - Вот так просто взял и выбросил? – Злым шепотом спросила Ника и приподнялась на носочки, чтоб быть хоть чуточку выше, но Марк все так же возвышался над ней подобно скале. – Просто так сказал «кыш» и за это я должна пригласить тебя в гости? Да пошел ты, офицер, ко всем чертям, - на этом она плавно обогнула его и подняла пустую коробку с земли. Потом наклонилась и принялась собирать в нее уцелевший провиант. Масло, дрожжи, помятые банки сгущенки, чай. Слезы вдруг подступили к горлу. Комок такой величины стал, что не сглотнуть. И зажгло глаза и опалило щеки. От обиды – дикой, неистовой. От несправедливости. Захотелось крикнуть на весь мир: Господи, за что ты так? Почему Сашка не вернулся с войны, а этот придурок топчет землю? Отчего Вера каждый вечер спрашивает – придет ли завтра папа? А послезавтра? И строит дочка планы на будущее только с ним – родным. И невдомек ей, маленькой, что папу давно похоронили в братской могиле на тридцатом километре. Не обнимет больше, не потреплет по золотой макушке… Опустила веки, и злые слезы градом потекли – не видно было, что офицер закурил нервно, запустил пятерню в густую шевелюру и присел рядом на корточки. - Ладно тебе, мелочи все, - Марк выдохнул дым под ноги и встретился с горящими ненавистью серыми глазами. - Мелочи, - мотнула головой Ника, словно не веря в абсурдность ситуации. И понятно стало, что не отпустит ее, сколько бы ни плакала. И поехать с ним придется. А потом сигануть бы с крыши, да только Вера с Ташей дома ждут. Вот он дом – крикни, и выбегут, только защитить ее – Нику, все равно некому. Она зло глянула из-под косой челки, выпрямилась, не отпуская из рук опостылевшей уже коробки, и бросила отрывисто: - Жди здесь. Машину все равно не брошу – служебная она. Офицер щелчком пульнул окурок в ближайшие заросли шиповника и кивнул в ответ. Не было на его лице ни удивления, ни хоть какой бы то ни было эмоции. Только скука. Ника поднялась в квартиру, сунула в руки Таше коробку и, не переступая порога, зашептала: - Ничего не спрашивай, слышишь? Скажи Вере, что я у соседей да спать ее скорей укладывай. Таша в ответ зажала рот ладонью и закивала часто-часто. Поняла, что дурное случилось. Иначе от чего у Ники лицо белее мела и веко на правом глазу дергается часто-часто? Марк ждал ее у машины. Дверца была распахнута, в салоне тускло горел свет, но и его скудности хватало для внимания мелкой мошкары, что, не боялась холодов, роилась и надоедливо лезла в нос. Ника торопливо пересекла двор и забралась на пассажирское место. Офицер лихо рванул с места – так, что шины скрипнули. Видно, не терпелось ему. Он привез ее в центр города. За популярным в былые времена кинотеатром, находилась гостиница «Спартак». Ника и не знала, что та работает до сих пор. Оказалось – процветает. Это был парадокс – всюду нищета и голод, а тут – островок роскоши. Блеск лакированных поверхностей и блики, пускаемые помпезными люстрами, слепили глаза. Вид лепных потолков и позолоченных фресок заставил Нику поежиться. Как так-то? Марк направился к стойке, где восседала начесанная администраторша. Вид ее был до невероятного смешон – на голове округлой формы бабетта, на глазах серые тени, на губах алая помада. Образ завершала ярко-желтая блуза и строгая юбка в шотландскую клетку. Среди помпезности современного интерьера, дама из «шестидесятых» выглядела, мягко говоря, странно. Администратор, при виде офицера одернула рубашку на выдающейся груди и сладко улыбнулась. Какого черта – подумала Ника. Пусть возьмет эту – она явно возражать не станет, а ее – Нику, пусть оставит в покое. Но офицер холодно попросил ключ и, не обращая внимания на ужимки администраторши, потянул Нику к лифтам. В номере была та же роскошь – беж и позолота, в воздухе застыл пряный запах экзотический свечей, пол устилал пушистый ковер, в ворсе которого мягко утопали ноги. Хрустальный звон бокалов вывел Нику из транса – это Марк протягивал ей высокий фужер с искрящимся розовым шампанским. - Ты слишком напряжена, стоит расслабиться - заметил военный и взглядом указал на мягкое кресло у французского окна. Ника отставила бокал и с трудом заставила себя посмотреть офицеру в глаза. - На кой я тебе сдалась? Та девушка на ресепшн – явно не против побыть в твоей компании часок-другой. Я же – обозленная от нищеты и адской работы, пария. Чувствуешь разницу? – Ника инстинктивно подалась к нему навстречу – жест искренности, требование, почти мольба – отпусти! Марк порыва не оценил. Повертел ножку бокала в руке и глянул на девушку сквозь напиток. - В том то и дело, что чувствую. Подойди. Ну, давай же, лисичка, мне некогда играть в эти игры, - не дождавшись послушания, Марк сам шагнул к ней, притянул к себе и коснулся большим пальцем ее нижней губы. Ника стояла замерев. Не шелохнулась и тогда, когда он принялся расстегивать пуговицы на рубашке, а после взялся за молнию на брюках. Она переступила через брошенную у ног кучку одежды и с вызовом посмотрела на офицера. Марк оставался одет, и этот контраст между ними казался неестественным, неправильным. - Давай же, лисичка, покажи себя. Сними с головы эту штуковину: она на ощупь как пакля, а я противник всего искусственного, - Марк отошел на шаг и устроился в кресле. Словно под гипнозом, Ника протянула руку и сняла парик. Когда густые, искрящие золотом локоны упали ей на плечи, Марк на миг зажмурился. Так ослепительно красива она оказалась: стройная, грациозная, яркая. - Подойди, - хрипло вымолвил он. И сама не отдавая себе отчета, Ника пошла. Мягко зарываясь босыми ступнями в пушистый ворс, расправив плечи и гордо подняв подбородок. Остановилась у кресла. Слева от офицера. Марк тронул прядь ее волос, покатал между пальцев, а затем взял за руку и, глядя ей прямо в глаза – снизу вверх, поцеловал ладонь. Губы его оказались сухими и горячими, и от этого касания в груди вдруг стало тесно. Ника задышала часто, чувствуя, как наливается тяжестью низ живота и за это возненавидела Марка еще больше. Хоть и некуда больше было. Он двинулся неуловимо быстро и вот она у него на коленях, прижимается спиной к его груди. Пуговицы рельефно вдавливаются в позвоночник и холодят кожу, а его горячие руки неторопливо скользят по предплечьям, перемещаются на шею, опускаются к груди… Он задевает пальцами соски, от чего те сразу же твердеют. Его руки поглаживают живот, снова опускаются. Ниже. Еще ниже. Ника, сидя безвольной куклой на коленях у офицера, задышала тяжело, часто. Марк склонился к ее уху и зашептал жарко, от чего мурашки побежали вниз по шее: - Чувствуешь, как я хочу тебя? Конечно чувствуешь, лисичка, ведь так? Ты самая красивая из девушек, которых я встречал. А как непередаваемо вкусно ты пахнешь… Глупая, неужели думала, что я променяю тебя на то силиконовое нечто? И он принялся целовать ее узкие плечи, шею, позвоночник. Когда терпеть стало невмоготу, Ника обернулась и встретилась с Марком взглядом. Его светлые, зеленые глаза поглотил зрачок, от чего они казались непроницаемо черными. И Ника нырнула в их омут. С головой, с разлетающимися по округе брызгами. Она потянулась к его губам, коснулась несмело. Лизнула. На вкус они оказались терпкими, с легкой горчинкой от табака… Сколько времени они провели на узком кресле? Никто не считал. Было жарко, тесно, сладко. Марк так и не снял офицерского кителя и спустя время тот потерял свой парадный вид. Спустя время, Ника, пряча глаза, отправилась в душ и заперевшись изнутри, долго не выходила. Сперва отстраненно смотрела на себя в зеркало. Как на незнакомку, чужачку. Отражение радовало забытым давно блеском в глазах - диким, необузданным, первобытным. Так смотрят удовлетворенные мужским вниманием самки. Щеки разрумянились, губы припухли, а волосы разметались по плечам пышной волной. Потом Ника принялась недоумевать – неужели кинулась в объятия военного по своей воле? Вспомнив, поняла – да, черт возьми, так и было – она откликалась на ласки Марка страстно, горячо. Сама бесстыдно прикасалась к нему руками, губами, жадно вздыхала терпкий мужской запах и получала от этого огромное удовольствие. Тактильное, обонятельное… Как получилось, что отдалась первому встречному с такой горячностью, пылом? Поступок не укладывался в привычные рамки повседневности, она себя откровенно не понимала. Было ли что-то особенное в военном, или все получилось так, потому что Ника соскучилась по мужским ласкам – не знала. В тот момент не сумела отделись зерна от плевел. Тело просто зажило отдельной от разума жизнью – возжаждало прикосновений, влажных, горячих поцелуев… И единения тесного, и движений нетерпеливых… Стало ясно, что на этой мысли можно смело заканчивать самокопание. Дело сделано. Качественно сделано. До звона в ушах, до подрагивающих ног, до мышечных судорог и сладкой пульсации. Ника вздохнула облегченно, словно примиряясь с собой, а потом открыла кран с горячей водой. Появилась распаренная, сонная, но с четким намерением прямо сейчас вернуться к родным. - Далеко собралась, лисичка? – саркастично заломив бровь, спросил Марк. - Домой, - в некотором недоумении, ответила Ника. - Если бы тот ржавый стилет хотя бы оцарапал нежную шейку, лежать бы тебе тихой у ног укуренного придурка или загибаться от столбняка в районной поликлинике. Как считаешь, мы квиты? Или быть может, ты еще хоть пару часов будешь мне благодарна? - Ну и сволочь ты, - покачала головой Ника. - Ну, соври еще, что не понравилось, - по-чеширски улыбнулся Марк, а на щеках Ники заалел мягкий румянец. Она осталась еще на час, а потом еще на один. Уже к утру Нику сморил тяжелый, пустой сон, а Марк, зевнув лениво, укрыл девушку, повыше натянув одеяло на плечи, и решил, что заберет ее с собой в столицу. Захочет Ника или нет – было неважно. Слишком золотой девочкой оказалась его находка. Слишком яркой для загибающейся провинции. Просто вылитая лисичка. - Я никуда с тобой не поеду! – в который раз повторила Ника, зло смотря на развалившегося поперек постели Марка. Сама она вышагивала по номеру, забыв потуже запахнуть разошедшийся на груди халат. - Разве я спрашивал? – в удивлении изогнул брови Марк. – Я поставил тебя в известность. Выезжаем через четыре часа, хочешь ты того или нет. - Ты не понимаешь! – в отчаянии заломив руки, крикнула Ника. - Так объясни, толком, вместо того, чтобы орать, - спокойно ответил военный. - Я не могу уехать. Я живу не одна, - уже спокойнее отозвалась девушка и присела в одно из кресел, подтянув под себя ноги. Марк рассмеялся. Нагло, от души. Даже головой покачал. Когда веселье поутихло, утер глаза и наконец, ответил: - Ты в серьез предполагаешь, что твой муж, любовник, сверхактивный сосед, да черт возьми, кем бы ни был этот придурок - веская причина? Плевать мне на твоих сожителей. Если тебе нечего взять с собой, тогда сразу на вокзал, - на этом выражение его лица сделалось жестким, словно он все для себя решил. Ника слушала его с кривой усмешкой на лице и думала о том, что причина, по которой она никуда не поедет куда более весомая, нежели какой-то там гипотетический сосед. Повисла пауза. Тягучая, неловкая. Они смотрели друг другу в глаза и каждый ждал от другого каких-то слов, действий. Наконец, Ника отвела взгляд, потерла руками лицо и сказала: - Ты ведь все решил, верно? Марк кивнул. Резко, непримиримо. Не глядя на него, Ника продолжила: - Марк, я никуда не поеду. И не потому что мы знакомы несколько часов, не потому что ты вражеский офицер – ведь именно с такими как ты воевал мой покойный муж. Не потому что я сплю с каким-то соседом. Я не поеду с тобой, потому что дома меня ждет четырехлетняя дочка. На ее тираду Марк отреагировал странно – моргнул, фыркнул и пробормотал что-то о глупых лисицах. Спустя пару часов Ника открывала двери своей квартиры трясущимися руками и проклинала все на свете – военного, за то, что такой попался, а еще судьбу, за то, что свела. Предстояло объяснить дочке, что они уезжают. Вместе. Таша разрыдалась. Утираясь бардовым платком в крупную клетку, она причитала о том, что так нельзя – везти ребенка непонятно куда и совершенно неясно с кем. Ника с подругой была совершенно согласна. Вера восприняла новость на удивление спокойно. Кивнула и ушла собирать немногочисленные игрушки. В считанные минуты вещи были собраны. Ника сунула в карман потрепанную фотографию мужа, стянула в узел носовой платок, где царапаясь, терлись друг об дружку серебряные украшения. Ценностей в квартире больше не осталось. Таша уже не плакала, только изредка всхлипывала. Обняла крепко на прощание обеих и, не таясь, перекрестила. Ника шагнула на лестницу, крепко стиснув в руке ладошку дочери, и принялась спускаться, ни разу не обернувшись. Эта квартира, дом, разгромленный город, остались в прошлом. Столица оказалась праздной. Тут было шумно, суетно, торжественно. На каждом здании реял стяг. От двуцветной символики рябило в глазах и начинало подташнивать. Ника поначалу крутила головой, а после впилась взглядом Марку в спину и шла по его следам. Люди по городу гуляли совершенно свободно – радостные, улыбающиеся, нарядные. Страшно было подумать, что только десяток часов назад Ника с дочерью были за гранью мира, в его канализации. Невозможно представить, что через пару тысяч километров от этого города люди считают дни до зарплаты – выдачи пайка и приваривают решетки на двери машин, чтоб благополучно довезти этот паек до дома. Глядя на парочек, прогуливающихся у фонтана, абсурдно вспоминать о том, что в родном захолустье и мужчин-то не осталось. Одни женщины бродят да одичавшие подростки, что не годились в призывники, а может, дезертировавшие, кто знает. Бросая косые взгляды по сторонам, Ника кусала губы от досады. Так не должно быть – билось в ее мозгу, и от этой мысли хотелось выть и топать ногами. Абсурдность сравнений: нищета и роскошь, отчаяние и беззаботность, злоба и легкомыслие, все это казалось нереальным, ненастоящим, сюрреалистичным. Ника не понимала, как вообще может быть так. Но именно так все и было. Марк привез их к элитной новостройке. Подхватил Веру на руки, от чего та вздрогнула, но не расплакалась, щелкнул кнопкой на брелоке и уверенно направился к подъезду. Ника поплелась следом. В холле их встретил отдающий честь военный. Он вытянулся в струнку, но в глазах плескалось любопытство. - Отставить, - отмахнулся Марк, особенно не разглядывая парня. Ника робко улыбнулась и проследовала к лифтам. Вера, в силу маленького возраста раньше не видела такой роскоши – фресок, лепных потолков, натертых до блеска поверхностей, поэтому крутила головой во все стороны, совершенно забыв, что находится в чужих руках. Вообще, в пути они с Марком неплохо поладили. Он был непосредственным, часто задавал вопросы и с серьезным лицом слушал ответы, придумывал всякие игры, чтоб в дороге было веселей. Так как он сам был за рулем, а Ника с дочкой ехали на заднем сидении, то игры были словесно-интеллектуальными. Впрочем, Вере нравилось. Сама она поначалу осторожничала, куксилась, но потом растормошилась и даже сама выпытала у Марка пару «секретов» вроде возраста – офицеру оказалось тридцать семь, любимого блюда – это была жареная картошка с грибами, и прозвища, каким его кликала мама в детстве. После того, как он признался, что родительница звала его «Пельмешком», ибо в четыре года он был маленьким и толстым, Ника прыснула и встретила его изучающий взгляд в зеркале заднего вида. Марк смотрел с жадным вниманием, словно впитывал каждую ее улыбку, каждый жест. Ника смутилась, припомнив, чем они занимались прошлой ночью, и уткнулась носом в макушку дочери. В привычной для себя манере, Марк фыркнул, без труда разгадав причину ее стеснения, и улыбнулся – искренне, тепло и лучисто. Жаль, Ника не увидела этого. Прозевала. В квартире было пять комнат – еще не обставленных, гулких. Ника прошлась, оценивая качество тисненых обоев, кружевных гардин и некоторой мебели из мореного дуба. Гладила поверхности и до сих пор не верила, что все это происходит с ней на самом деле. Вера с дороги устала, потому перекусив наспех – найденным в холодильнике сыром да чаем, Ника уложила ее спать, а сама решила принять душ. После, переодевшись в чистое, она тоже выпила чаю и надумала поговорить с Марком, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию. Он полулежал на софе в своем кабинете и курил тонкую коричневую сигарету. В воздухе пахло коньяком и шоколадным табачным дымом. Ну и франт – в который раз за несколько дней, подумала Ника. Марк напоминал ей напыщенного щеголя из девятнадцатого века. Весь такой надушенный, расфуфыренный, с пафосными замашками и любви к роскоши, сегодня он вызывал у Ники чувство отторжения, почти неприязни. Потому что был частью другого – недоступного ей мира. Пусть даже она заглянула за завесу столичной, наполненной шиком жизни, Ника не считала себя достойной для всего этого. Чрезмерно долго она работала на складе – ладони успели загрубеть от шершавой баранки, а мышцы окаменеть от таскаемых коробок. Чересчур много она видела убитых осколками людей, и лица их – застывшие, грязные, всплывали в вязких кошмарах. Излишне часто просыпалась от разрывающего барабанные перепонки шума залпов, и нервы так и остались натянуты как тетива – тронь и зазвенят. Ей хотелось выбежать на улицу и кричать – очнитесь, люди! Посмотрите вокруг, обернитесь! Там – всего лишь в паре тысяч километров, загибаются жители, не смеющие перейти границу из минных полей и сотен блокпостов, где завидев гражданских, стреляют без предупреждения! Там подыхают с голоду, там почти не осталось живых! Но, сейчас она замерла на пороге просторного и полумрачного кабинета, пристанища странного офицера. Человека, кто насильно вытащил ее из дерьма за весьма странную плату. - Что застыла, - лениво отозвался Марк и вытянул на сидение ноги, позабыв при этом снять сапоги. - Все жду, что сейчас открою глаза, и все это окажется сном. И я суну ноги в разношенные тапочки, побреду умываться, а после покормлю Веру да примусь собираться на работу. - Если тебе так хочется трудиться – не вопрос. Пристрою тебя секретарем-референтом. Или красивым манекеном в ювелирный магазин. Что скажешь? – Марк выпустил дым и сощурился как хитрый кот. Ника не уловила в его тоне иронии или насмешки. Только злость. - Я совсем не понимаю тебя. Зачем тебе вздумалось тащить нас в столицу? Зачем я вообще тебе понадобилась? – И Ника шагнула в кабинет. Чтоб оказаться ближе, чтоб увидеть его глаза сквозь плотную завесу сладкого дыма. - Ты что, маленькая? Тебе нужно показать картинки «для чего мужчине нужна женщина»? - Ты прекрасно понял, о чем я, - поморщилась от сарказма Ника. – Тут куча готовых на все баб! Но ты забрал меня! Да еще и вместе с ребенком! - Да, скажи еще, оторвал от родного гнезда, испортил лучшие годы и поломал будущее, - Марк с силой затушил окурок в хрустальной пепельнице и допил остаток коньяка из бокала. Ника скрипнула зубами. Все верно – он вытащил ее из загибающейся дыры, спас, словно рыцарь на белом коне и в сияющих доспехах, вот только уж больно банальная получилась сказка. Неправильная. В ней героиня совсем не пай девочка, а рыцарь и вовсе оказался спятившим на всю голову. - Марк, - поборов гнев, позвала Ника. – Как жить станем? Как муж с женой или как господин с бесправной рабыней? Он усмехнулся. Жестко. И вмиг растерял ауру щеголя с дуринкой да царскими замашками, разом превратившись в хищного правителя судеб. - Это, моя дорогая, только от тебя зависит. Как любить меня станешь. Ника поежилась от перемены в нем, краем сознания отметив, что Марк далеко не так прост, и замерла, услышав ответ. Они смотрели друг на друга добрую минуту, а потом Ника вышла, мягко прикрыв за собой дверь. Под вечер Марк уехал. Спустя пару часов в дверь позвонил незнакомый военный, нагруженный тяжелыми на вид пакетами. В них оказалась еда и всякие мелочи вроде шампуня и детского мыла. Разбирая пакеты, Ника глотала слезы и сама не знала – то ли от горя, то ли от облегчения. На ужин она запекла курицу в медово-горчичном соусе и картофель. Вера, разморенная сменой обстановки, теплом и вкусной пищей, опять быстро уснула. Ника вымыла посуду и принялась ждать Марка. Его слова о любви она восприняла серьезно. Быть бесправной куклой совершенно не хотелось. Он пришел в первом часу. С порога принюхался и, стараясь не шуметь, разулся, после прошел на кухню. Ника спала, обхватив руками подтянутые к груди колени. На широком кухонном диване вполне можно было устроиться с удобствами, но она приютилась на самом краешке. Губы во сне слегка приоткрылись, из прически выбилась пара локонов, делая лицо беззащитным, до неприличного юным. На столе под салфеткой стоял остывший ужин. При виде такой картины, Марку стало стыдно и отчего-то сжалось сердце - на одну единственную секунду, но весьма болезненно. Он шагнул на кухню, под ногой предательски скрипнул паркет, и Ника тотчас открыла глаза. Вскинулась, попыталась встать, только вместо этого рухнула на пол. Марк, не ожидавший такого, долю секунды стоял столбом, а потом бросился ей на помощь. - Черт, - себе под нос буркнула Ника, - ноги совершенно затекли. Марк подхватил ее на руки и понес в спальню. Ника не возражала, только втянула воздух шумно, когда колючие иголки по крови потекли – вены оживали. Принялась ожесточенно растирать ступни и голени. Она имела презабавный вид и Марк, до сей поры не отличавшийся смешливостью, улыбнулся. Всколоченные волосы, припухшие губы, искорки боли в ярких глазах, приспущенная лямка на майке, обнажавшая худенькое плечо - вдруг заставили сердце военного биться втрое быстрее. Он присел рядом с ней и, глядя в глаза, потянулся к ступням. Их руки встретились, и Марка как током шибануло. В висках застучало, во рту пересохло. Как пацан несмышленый, он с осторожностью принялся растирать ей ноги, поднимаясь все выше. Она была в его старых домашних шортах, на что он только сейчас обратил внимание. Хрупкая, тонкая, даже в древних тряпках Ника ему виделась золотоволосой богиней. Нежность к ней подстегнула, заставила вспомнить, что он далеко не робкий мальчик. Марк приблизился, не отрывая взгляда, поцеловал колено, следом другое. Почувствовал, как участилось ее дыхание, сбившись на миг. Увидел, как заблестели желанием глаза, а у самого кровь вскипела. Принялся поглаживать нежно, забрался под майку, коснулся теплой, мягкой кожи своими огрубевшими ладонями. Ника выдохнула – шумно, со свистом. Потянулась к нему губами, коснулась несмело, но от этого касания кровь у обоих застучала с удвоенной силой. На пол полетела майка, севшие после стирки столетние шорты… Ника прикрыла веки и дрожащими руками стала расстегивать пуговицы на его рубашке, а потом прижалась к Марку грудью, провела рукой по шее, вверх по волосам, потом вниз по спине, и словно толкнуло что изнутри. Наслаждалась им, вдыхала полюбившийся запах терпких сигарет и свежий аромат его собственной кожи. Ника распахнула глаза и увидела рядом его – горящие, полубезумные. Марк скинул рубашку и девушка разглядела с десяток шрамов у него на животе – старых, давно затянувшихся, они переплетались с розовыми, куда более свежими. Ника провела по ним рукой без всякого отвращения, притянула его к себе, стала целовать. Страстно, глубоко. И пусть он задевал ее гордость своим богатством, царскими замашками, но еще он возбуждал ее так, что кровь кипела. Его терпкий запах, пылающий взгляд из подо лба, горячие руки на теле - выметали из головы все предрассудки, заставляя быть мягкой, податливой. Быть желанной. Он вдруг отстранился, опустился чуть ниже, обхватил ее щиколотки и мягко их расставил пошире. Расслабилась, позволила ему быть властным. Марк стал целовать живот, жарко касаясь губами и опускаясь все ниже. Когда миновал пупок, прикусывая кожу, проводя языком все порывистей, смелее, у Ники закатились глаза. Она подалась вперед, комкая простыни руками, оставляя на ладонях саднящие лунки от ногтей. Он целовал ее, раз за разом лаская языком самое чувствительное место. У Ники задрожали ноги, а через минуту, после нескольких точных, умелых ударов горячего языка по сокровенному, горячая волна покатилась по телу и устремилась вниз, ярко запульсировала, заставляя Нику громко и протяжно стонать, шептать бессвязное. Отдышавшись, она вдохнула глубоко, потянула Марка за волосы – порывисто, но мягко. - Хочу тебя, - хрипло выдохнула ему в лицо и поцеловала в губы. Влажно. Неторопливо. Он подхватил ее под бедра и одним движением оказался внутри. Замер за миг, сомкнув веки, а потом принялся двигаться. Ника застонала громче и обхватила его шею руками. - Лисичка, никого не встречал слаще тебя, - возбуждающе, до одури хрипло сказал Марк и она отозвалась. Запульсировала снова, взрываясь. Выгнулась на простынях, губы приоткрылись в немом крике. Марк прошипел сквозь стиснутые зубы что-то неразборчивое и присоединился к разрядке. Зверски хотелось есть. И курить. Ника разглядывала Марка из-под опущенных ресниц, и он ощущал этот изучающий взгляд. Щелкнул лисичку по носу и потянулся до хруста. Ника фыркнула и закуталась в простыню. Глаза ее постепенно закрылись, дыхание стало ровнее. Марк укрыл ее мягким пледом и вышел на кухню. Поставил тарелку с едой в микроволновку, отыскал сигареты, жадно закурил. Вспомнил, что в доме ребенок и распахнул окно. Мокрый осенний ветер всколыхнул занавески и принес запах жухлых листьев. Привыкший к холодам, Марк даже не поежился. Пикнула машина, Марк пульнул сигарету в темноту – курить резко расхотелось. Еда пахла так, что рот наполнялся слюной быстрее, чем военный ее глотал. После трапезы, вертя в руке вилку, он понял, что попал. Капитально. Лисица его зацепила. Упрямым взглядом, гордой осанкой, уверенной походкой. И пусть смотрела она далеко не детским взором, а скорее бывалым, повидавшим всякое, она не потерялась, не забилась, не закостенела. В ней чувствовалась жизнь. Юная, непередаваемо привлекательная, она приковывала внимание, манила. Насмешливая, чуть снисходительная улыбка на алых губах, заставляла Марка снова и снова бросать вызов, покорять. Копна пшеничных, с золотыми бликами, роскошных волос, делала лицо невинным, и эта смесь заставляла сердце Марка биться быстрее. Он хотел ее до дрожи, до боли. Его ничуть не смущало, что в комплекте с Никой получил еще и Веру. Мелкая была невероятно похожа на мать, и это примирило военного с тем, что он у Ники не первый. Мысль, что кто-то так же целовал, ласкал, зарывался руками в волосы, до него, заставляла Марка сжимать руки в кулаки. И все же, не смотря на напоминание об этом, малышка казалась военному забавной, она не вызывала неприязни. Серьезная, не по годам развитая, Вера совсем по-взрослому складывала губы трубочкой, рассуждая о чем-либо. Марк ловил себя на том, что улыбается, стоит мелкой мелькнуть рядом. Ника открыла глаза, когда луч осеннего солнца коснулся лица. На мгновение забылось где она, но потом все события нахлынули и захотелось свернуться калачиком, накрыться с головой одеялом, уснуть. А проснуться три года назад. Где Санька еще целехонек, где о войне даже помыслить не могли… С кухни донесся одуряющий запах кофе и послышались редкие смешки. Ника удивленно повела плечом и отправилась в ванную. Пора явить себя публике, и до этого лучше смыть с себя печаль по несбыточному. Когда вошла на кухню, картина ей открылась презабавная. Марк ловко жонглировал четырьмя апельсинами и при этом напевал детскую песенку. Вера же сидела растрепанная, с поджатыми под себя ногами, укутанная в розовый махровый плед по самый нос. Девчушка с открытым ртом смотрела на Марка и изредка пищала, когда апельсин грозил свалиться мимо ладони жонглера. Лучи солнца пронзали комнату, от чего виднелись повисшие в воздухе пылинки. Картина поистине была интересной. - Доброе утро, лисичка, - пропел Марк и ловко, один за одним, поймал фрукты. - Доброе, - отозвалась Ника и потрепала дочку по голове. Вера на появление матери отреагировала вяло – улыбнулась мельком и снова впилась взглядом в Марка. Тот засмеялся и принялся мазать тосты сливочным маслом. Пока остывал кофе, Ника причесала дочку. Завтракали молча, но в приподнятом настроении. Когда Вера унеслась по своим детским, и понятным только ей одной, делам, Марк сделался серьезным. - Завтра отведешь девочку в сад. Я оставлю номер, позвони, обговори все детали. Днем прогуляйся по магазинам и купи все необходимое для себя и ребенка. И не спорь, - предупредив возможный выпад, поднял ладонь военный. Ника не могла найти слов. Впрочем, не особенно-то и искала. Кивнула и принялась пить кофе. Так и завертелось. Вера пошла в сад, сама Ника стала искать работу, а пока ничего достойного не подворачивалось, занималась домашними делами, много гуляла, в особенности по парку, что располагался недалеко от дома. Большой город девушке был не по душе. Ей хотелось отгородиться от всех – прохожих, любопытных зевак, лихих водителей на хищных авто… И хотя парк был не очень-то и уединенным местом – утром и вечером там прогуливались собачники со своими питомцами, в обед молодые мамы с колясками, Нике все равно полюбилось гулять именно там. В парке имелись широкие асфальтированные дорожки с коваными фонарями у обочин, что так уютно зажигались вечерами; высокие деревянные лавочки с фигурными подлокотниками, на которых действительно было удобно сидеть. А уж сама атмосфера – пряный запах осенних листьев, уютно шуршащих под ногами, отдаленный шелест полуголых крон, порывы прохладного ветра, приносящего обрывки далеких разговоров, в особенности примиряла Нику с присутствием прохожих. Она не торопясь бродила по аллеям, сунув руки в карманы новенького пальто, уткнув нос в терракотовый вязаный шарф, и думала, думала, мечтала… Марк не скупился. Каждый день оставлял деньги на видном месте. По первости Ника их не брала – гордость претила. Марк фыркал, и каждый день докладывал к предыдущим по несколько купюр. Когда накопилась приличная стопка, и сумма, от которой у Ники кружилась голова, он в открытую сунул ей деньги и сказал, чтоб дурью не маялась, а одела себя и ребенка. Как-никак зима на носу. В тот день – когда карман жгла фантастическая сумма, произошло еще одно запомнившееся событие – Ника столкнулась у лифтов с девицей лет двадцати пяти. Та оглядела соседку откровенно презрительным взглядом и даже сморщила нос. Ника, к такому враждебному настрою от совершенно незнакомого человека была не готова, поэтому без обиняков спросила: - В чем дело, от меня дурно пахнет? Девица в ответ криво усмехнулась напомаженными губами и вскинула подбородок: - Да уж не розами. В таких обносках еще моя прабабка ходила. Как только он на тебя позарился? – Девица в недоумении покачала головой и еще раз оглядела Нику с ног до головы. Ника тоже опустила голову и критично оглядела свои растоптанные сапоги и потертые, выцветшие джинсы. Она была согласна с неизвестной соседкой – как только позарился? Вслух, правда, девушка не высказала своей солидарности. Улыбнулась, скептически глянула на невежу, пожала плечами и направилась к лестнице. Что стало главным аргументом – встреча у лифта, или упоминание скорой зимы, Ника не поняла. Но, деньги потратила. Вышагивая по парку, Ника часто думала о прошлом, об оставленном городе и покинутой Таше. К слову, она сумела дозвониться до соседки – сказала, что все в порядке, добрались хорошо, обещала помочь перебраться и ей – если получится, конечно. Таша принялась плакать и отнекиваться, но Ника только утвердилась в мысли помочь подруге. Еще мысли неизбежно возвращались к Марку. За прожитое вместе время, Ника толком ничего о нем не узнала. Ни чем занимается, ни чем так хорошо зарабатывает на жизнь, ведь пенсия военного – слезы. Война в прошлом, думала Ника, значит, ни о каких премиях и пособиях не может быть и речи, но Марк продолжал ходить на работу изо дня в день, оставаясь дома только по воскресеньям. В свой выходной он предпочитал читать, литрами пить кофе да курить пахучие сигареты, уединившись в кабинете и развалясь на излюбленной софе. Спрашивать об интересующем напрямую, Ника считала моветоном. Кому понравится такое бесцеремонное вторжение в личные дела? Позже, по обрывкам телефонных разговоров поняла только, что у него свое дело – перевозки, грузы, пути сбыта… В закулисной стороне бизнеса Ника плохо разбиралась, поэтому предпочла не совать туда носа. Словом, Марк оставался для нее загадкой. Весьма эпатажной, непредсказуемой, а порой и опасной тайной. Иногда в его взгляде мелькало нечто темное, жуткое, от чего хотелось отвести глаза, передернуться всем телом. В такие моменты он становился непохожим на себя – черты лица заострялись, глаза делались |