Билеты по рус. лит. 20 в.. ЛИТЕРА БИЛЕТЫ. 1. Послеоктябрьское творчество А. Блока. Стихотворение Скифы и статьи Интеллигенция и революция, Крушение гуманизма, О назначении поэта
 Скачать 264.8 Kb.
|
19. Историческая проза 1920–1930-х годов. Романы А. Чапыгина («Разин Степан»), О. Форш («Одеты камнем», «Радищев»), Ю. Тынянова («Кюхля», «Смерть Вазир-Мухтара»). Анализ одного произведения.Задача советской исторической прозы в первой половине 1920-х гг. — показать, что современники несут ответственность перед многими поколениями страдавших и умиравших от голода и нужды, перед павшими борцами за свободу, что победа октябрьской революции -закономерный итог многотысячелетней истории человечества, укрепить в читателях ненависть к любому эксплуататорскому строю, к классовым врагам, оправдать и объяснить жестокость по отношению к дворянству, духовенству, купечеству, интеллигенции, кровавую расправу над императорской семьей. Тенденциозность проявляется, во-первых, в самом характере отбора исторических событий, во-вторых, в оценках событий. Меняется тематика исторических произведений. Прозаиков привлекает все, что можно назвать борьбой с «эксплуататорами». Это обусловлено заданностью ключевой проблемы: столкновения защитников народных интересов и врагов народа. Основной конфликт произведений связан с двумя аксиомами, определяющими подход к историческому процессу: народ непременно бедствует, а «верхи» наслаждаются жизнью за народный счет. Но хотя классовые противоречия и являются главной движущей силой исторического процесса, собственно конфликт показывается как классовый лишь опосредованно: у исторических фигур, ставших главными героями книг Ашукина, Левицкой-Ден, Гамбарова, иное классовое происхождение. Писатели создают образы вождей, подчеркивая, что вожди - прежде всего выразители воли народной. советские писатели занимались разработкой общих схем, стремились задать необходимую тональность восприятия исторического прошлого. Их цель — сделать изложение доступным и заставить принять предлагаемую точку зрения. Отсюда обилие публицистических приемов, плакатность изображения, схематизм в построении системы персонажей с четким делением на положительных и отрицательных. Небольшие по объему и написанные доступным языком, рассчитанные на малоподготовленного читателя, произведения и историю адаптируют соответствующим образом, устаревшие слова поясняются в сносках или специальных словариках, заменяются на те, что понятны современникам. Необходимо отметить, что общий пафос не предполагает тождества проблематики произведений. Так, в повести Гамбарова центральное место занимает полемика с народниками, которая проецируется на актуальное еще идеологическое противостояние большевиков и эсеров. Идея интернационализма является одной из ключевых в романе Левицкой-Ден. Революционеры, борцы за справедливость становились примером для подражания. Писатели обращались к прошлому в поисках героического. В ранней исторической прозе было слишком много положительного, а требовалось, чтобы образ положительного героя не заслонял общий отрицательный фон - советский читатель должен был искать героев в современности либо в недавнем революционном прошлом. Ю.Н.Тынянов главным героем повести «Кюхля» делает человека слабого, пожалуй, самого негероического из декабристов. В определенном смысле повесть экспериментальна: писатель старался сконструировать книгу так, чтобы она была интересна и идейным сторонникам большевизма, и тем, кто далеко не во всем разделяет (или вообще не разделяет) точку зрения победителей. Опираясь на факты, на документы, отталкиваясь от научного исследования биографии Кюхельбекера, Тынянов выстраивает ее в соответствии с художественной задачей, акцентируя внимание на одних эпизодах и игнорируя другие. Подчеркнутая документальность многих рассуждений и размышлений придает достоверность и фрагментам, которые вымышлены автором. Прежде всего это касается образа Александра I. Мысли, реакции, мотивы его поступков сочинены, но они обретают очертания исторического факта. Александр I предстает лживым, властолюбивым, нетерпимым, даже кровожадным, испытывающим досаду из-за того, что взбунтовавшимся против него людям удалось избежать гибели. Антисамодержавный пафос — главное, что сближает повесть Тынянова с книгами Ашукина, Гамбарова и Шаповаленко. Писатель стремится «развенчать» монарха, рисуя фигуру то зловещую, то комическую. У Тынянова к императорской семье отрицательно относятся не только декабристы, но абсолютно все — от простого мастерового до Милорадовича. «Александр, который всем говорил, что тяготится троном, боялся соперников»,13 — утверждает писатель. Этот прием — утверждение заведомо недоказуемого как исторического факта — Тынянов использовал и в дальнейшем. Именно здесь зарождается его знаменитая формула: «Там, где кончается документ, там я начинаю». Исторический анекдот постепенно начинает определять отношение к истории. Ошибка переписчика уничтожает человека, человека создает — а сознательной «воле» писателя подвластно все. Он оказывается сильнее эпохи, сильнее истории. Долгое время в советской исторической прозе противоборство двух сил — народа и самодержавного государства — рассматривалось в качестве определяющего конфликта любого исторического периода, а их непосредственные вооруженные столкновения — в качестве ключевых моментов исторического процесса. Именно к изображению таких «ключевых моментов» обращались писатели. Первостепенной являлась задача пересмотреть прежние взгляды на народные бунты, крестьянские восстания, революционные выступления. Персонажами книг становились Степан Разин, Иван Болотников, декабристы, народовольцы — те, кто в прежнее время боролся, по новой исторической модели, «против самодержавия». В 1920-е и в начале 1930-х гт. создаются такие повести и романы, как «Разин Степан» и «Гулящие люди» А.П.Чапыгина, «Стенькина вольница» Ал.Алтаева, «Иван Болотников» М.М.Шишкевича, «Салават Юлаев» С.П.Злобина, «Повесть о Болотникове» Г.П.Шторма, «Холоп Ивашка Болотников» Г.В.Добржинского, и т.д. В романе А.П.Чапыгина «Разин Степан» содержание эпохи определяется не столкновениями государств, не политикой властителей, не государственными преобразованиями, а народными возмущениями, вооруженными выступлениями против правящих классов. Даже повседневная жизнь в романе предстает как непрерывная цепь столкновений угнетателей и угнетаемых. Чапыгин останавливает внимание только на моментах социально конфликтных, и у читателя создается впечатление, что вся жизнь России сводится к сплошному насилию и произволу. Итоги анализа русской исторической прозы 1920-1930-х гг. Ее тематика достаточно многообразна, изображаются разные страны, разные эпохи — от античной Греции до Российской Империи второй половины 19 в. Можно выделить и период, более всего интересовавший русских прозаиков. Его временные границы с некоторой долей приближения определяют восшествие на престол Елизаветы, с одной стороны, и кончина А.С.Пушкина, с другой. О причинах, побуждающих обращаться к событиям второй половины 18 - первой трети 19 вв. писал в предисловии к роману "Чертов мост" М.А.Алданов: "Эпоха, взятая в серии "Мыслитель", потому, вероятно, и интересна, что оттуда пошло почти все, занимающее людей нашего времени"17. В отношении русской истории советские писатели и писатели русского зарубежья придерживаются в целом схожих принципов отбора материала (по-разному решая поставленные проблемы), но когда речь идет об истории мировой, произведения существенно отличаются и по тематике. Проблематика исторической прозы имеет свою специфику. В любом историческом произведении писатель затрагивает проблемы "прошлого-настоящего-будущего", "жизни и смерти", "личности и общества". Романтизм, которому историческая проза обязана многим, определил еще одну ключевую проблему — героя и толпы. Но историческая проза обязательно отражает тот круг проблем, который характерен для литературы в данный период ее развития в целом. История, в конечном счете, призвана объяснить или оправдать современность. Прошлое рассматривается в исторической прозе с точки зрения настоящего, но историческая дистанцированность, лежащая в основе соотношения времени создания и времени изображаемого, определяет уникальность структуры произведения. Постановка и решение актуальных для современности проблем на историческом материале позволяет сделать произведение убедительнее, поскольку и писателю, и читателям известен окончательный результат (историческая дистанция нивелирует возможность изменения этого результата), в отличие от произведений о современности, где окончательность решения может быть поставлена под сомнение, ведь дальнейшее развитие событий способно кардинально поменять картину. Немаловажным является и то, что автор в исторической прозе выступает как лицо «незаинтересованное». Он занимает «внешнее» положение по отношению к эпохе, хотя на самом деле и выстраивает ее на основании собственных представлений. Изменения, происходящие в русской исторической прозе после революционных событий 1917 г., связаны с привнесением «новой тенденциозности». Эта новая тенденциозность, определялась, во-первых, взглядами и задачами конкретного писателя, во-вторых, общими идеологическими установками, и, в-третьих, появлением новых исторических источников — и документальных, и аналитических. В наиболее общей форме новая тенденциозность определяется словом «переосмысление». Если в предшествующий период развития литературы к истории обращались чаще всего в поисках «урока», то на этапе становления советской литературы писатели выступают скорее в качестве «учителей». «Переосмысление» долгое время в метрополии связано с тотальным или частичным отрицанием национального прошлого. Отрицание это проявляется двояко: либо отвергается вообще все, что происходило до начала «третьего этапа освободительного движения», либо отвергается все, кроме выступлений против власти. Социальные конфликты переосмысляются в духе новой идеологии, нравственные конфликты — в духе новой морали; «переоценка ценностей» зачастую доходит до абсурда. Задача «развенчания» самодержавия понималась иногда настолько буквально, что любые силы, боровшиеся с «царской» Россией, показывались с симпатией. Но необходимо отметить, что сама задача «переоценки исторического прошлого» казалась вовсе не бесспорной. В начале 1920-х гг. установка, которая сейчас воспринимается как крайняя, была умеренной, позволявшей в настоящем «балансировать» между прошлым и будущим. Радикальнее выступали те, кто призывал вообще отказаться от «позорного прошлого», писать историю с чистого листа. Этой позиции защитники исторической прозы противопоставили тезис о необходимости социальной критики прошлого и героизации тех, кто выступал против «угнетателей». По мере того, как строилось советское общество, как формировалась новая государственная идеология, менялся и пафос исторической прозы. На смену всеобъемлющей критике приходит критика недостаточности того, что двигало историю по пути "прогресса", при несомненном признании общей закономерности изменений. Ограниченность теперь рассматривается как естественная черта исторических деятелей прошлого, обусловленная объективными предпосылками. Народность не обязательно связывается с изображением народных движений, народные интересы могут остаиватъ представители разных общественных групп и даже монархи, В конце 1930-х гг. патриотические мотивы уже начинают определять тенденциозность советской исторической прозы. Обусловлено это было осознанием надвигающейся мировой войны. Историческая проза показывает, что задача возбуждения и "поддержания" классовой ненависти отходит на второй план. Главным врагом становятся "иноземные захватчики", героями — те, кто успешно боролся с завоевателями. Советские писатели возвращаются ко многому из того, что было ранее отвергнуто, но при этом они объединяют традиции дореволюционной исторической прозы с тем, что было наработано в предшествующее десятилетие. Наряду с положительным героем, олицетворяющим государство (пусть самодержавное), в произведении обязательно присутствует положительный герой — воплощение народных чаяний. Им противостоят отрицательные персонажи: алчные и безжалостные завоеватели, ненавидящие все русское, и предатели, ради корысти, власти и т.п. продающие свое отечество, свой народ. Патриотический пафос сочетается с пафосом социального обличения, ненависть к врагам классовым объединяется с ненавистью к врагам государства. 20. Книги стихов А. Ахматовой «Подорожник» и «Anno Domini». Внутри раннего периода творчества происходит мировоззренческий рост сознания поэта. Ахматова по-новому воспринимает окружающую ее действительность. От переживаний интимных, чувственных она приходит к решению нравственных глобальных вопросов. Выходят сборники "Подорожник" (1921), "Anno Domini" (1922). Сборник "Подорожник" содержал всего 38 стихотворений, в основном написанных в 1917 – 1918 годы или даже относящихся к более раннему периоду. Также Ахматова пыталась озаглавить данную книгу "Лихолетье", но потом отказалась. Наверное, это связано с тем, что символ "подорожник" более объемен по своему содержанию. В четвертой книге стихов образ подорожника практически не встречается. Подорожник – "сорная луговая, обычно придорожная, трава с мелкими цветками, собранными в колос". Трава, выросшая на руинах любимой страны, в контексте стихов Ахматовой приобретает двоякую символику. С одной стороны, запустение таково, что "культурные" цветы не растут, и подорожник – символ гибели культурного уклада. С другой стороны, подорожник – символ нетленных сил земли. Он, несмотря ни на что, пробивается сквозь толщу руин и завалов. Жизнь – вечна. А жизнь для поэта – это его творчество, которое не прекращается, не взирая на смерть, разлуку, потери, предательство, переворошенный быт, безысходно еощущение катастрофы – все то, что только может выпасть на долю человека, застигнутого сменой эпох. Не все представители творческой интеллигенции согласились разделить свою судьбу с участью страны, как это сделала Ахматова. Поток эмигрантов был велик: Ты – отступник: за остров зеленый Отдал, отдал родную страну, Наши песни и наши иконы, И над озером тихим сосну. ( "Ты – отступник: за остров зеленый", 1917, стр.128).Что же остается ей, верной своей голодной и разрушенной стране: только молиться за живых и оплакивать безвременно ушедших: Да не страшны ни море, ни битвы Тем, кто сам потерял благодать. Оттого-то во время молитвы Попросил ты тебя поминать. ( "Ты – отступник: за остров зеленый", 1917, стр.128). То, что Ахматова осталась в России, - это испытание. Советская Россия ее не принимала. Эмиграция ценила в ней главным образом то, что сохранялось, "будучи навечно запечатленным в стихе, от канувшего в Лету незабвенного прошлого". Эпиграфом к книге "Подорожник" является отрывок из "Посвящения" к поэме "Полтава" А.С.Пушкина. Тема "Подорожника", а именно: человеческая судьба в контексте истории – тесно переплетается с одной из тем поэмы "Полтава" (темой частного человека, раздавленного колесом истории).Интересная история: Ахматова подарила Б. Анрепу черное кольцо. Это кольцо было завещано ей бабушкой. Ахматова всегда носила это кольцо и говорила, что оно обладает таинственной силой. Потом кольцо было утеряно. И эта утрата стала символом разрыва. Ахматова тяжело переживала это. Все первые стихи книги "Подорожник" посвящены теме разлуки с Б.Анрепом. Они образуют своеобразный мини-цикл. Вот отрывок из одного стихотворения этого цикла: Словно ангел, возмутивший воду, Ты взглянул тогда в мое лицо, Возвратил и силу, и свободу, А на память чуда взял кольцо. ( "Словно ангел, возмутивший воду", 1916, стр.130). Таким образом, заглавие "Подорожник" несет в себе обширную символику. "Anno Domini" – пятая книга стихов Ахматовой, завершает первый период творчества поэта (1907 – 1925) и некоторым образом предвещает стихотворения, которые она собиралась написать во второй половине своей жизни. Первоначально книга называлась "Anno Domini MCMXXI", что в переводе с латинского означает "В лето Господне 1921". Почти все стихотворения, входящие в эту книгу, были написаны в 1921 году. Это, мы знаем, год потерь для Ахматовой: она пережила смерти родного брата, своего первого мужа Н. Гумилева, А. Блока, о котором говорила как о "памятнике началу столетия". Мир, в котором обречена жить лирическая героиня, - ненадежный, опасный мир. Следовательно, главным предметом художественного осмысления, поэтических раздумий Ахматовой стала именно судьба сверстников и современников, людей ее круга. Композиция "Anno Domini" трехчастная: 1) "После всего; 2) "MCM XXI" . В первой части книги Ахматова не просто констатирует результаты перемен, ее переполняют чувства и эмоции, бушующие в душе по поводу случившегося. Поэт не знает, что его ждет, поэтому, может быть, в его сознании тревога, растерянность, метания сознания из настоящего и в прошлое, и в будущее. В первом стихотворении рисуется картина Петрограда 1919 года через то душевное состояние людей, ту атмосферу, царившие в городе: Никто нам не хотел помочь За то, что мы остались дома, За то, что, город свой любя, А не крылатую свободу, Мы сохранили для себя Его дворцы, огонь и воду. ( "Петроград, 1919", стр. 144). Вторая часть стихотворения обращена в будущее. Осознавая всю трудность, непреодолимость нынешней ситуации, Ахматова предвидит будущее: Иная близится пора, Уж ветер смерти сердце студит, Но нам священный град Петра Невольным памятником будет. ( “Петроград, 1919”, стр. 144). Итак, Ахматова «заключена в столице дикой». Свобода потеряна. В некоторых стихах первой части чувствуется преемственность «Anno Domini» с книгой «Белая стая». Образ птицы – символ свободы в «Anno Domini». А ее – то и не хватает лирической героине. И даже небо – свободная стихия –лишено своего естественного состояния, своего света: Веет ветер лебединый, Небо синее в крови. ( «Веет ветер лебединый», 1922, стр. 149) Обращение к Библейскому циклу подтверждает мысль о том, что она жила в «страшном мире», где сознание, чувства расходятся с реальностью, вступают в противоборство со временем и пространством. Из настоящего посредством памяти – в прошлое. Часть с названием «MCM XXI» передает ту атмосферу, которая окутывала Россию в 1921 году: ощущение тоски, потерянности. Это нашло свое отражение в стихах любовной тематики: Путник милый, ты далече, Но с тобою говорю. В небесах зажглися свечи Провожающих зарю. ( «Путник милый, ты далече», 1921, стр. 160). Ахматова считает себя виновницей всех несчастий своих близких, так как, пророчествуя о днях катастрофы, накликала беду: Я гибель накликала милым, И гибли один за другим. О, горе мне! Эти могилы Предсказаны словом моим. ( «Я гибель накликала милым», 1921, стр. 168). Одну из главных мыслей третьей части книги «Anno Domini» «Голос памяти» можно сформулировать так: мир, человек, жизнь вообще существуют лишь тогда, когда в человеческой душе, в сознании сохраняется память о друзьях, когда-то ушедших. Отсутствие памяти – это всеобщая гибель, физическая и духовная. Эта мысль об огромном значении чувства дружбы и духовного родства нашла отражение в эпиграфе к третьему разделу: Мир – лишь луч от лика друга, Все иное тень его. Н. Гумилев. Ничего не остается, как только справлять «тайную тризну» и думать о том, что: Все души милых на высоких звездах. Как хорошо, что некого терять И можно плакать. ( «Царскосельские строки», 2, 1921, стр. 175).Героине некого больше терять – она одна. Рассмотрев три части книги «Anno Domini», мы видим, что главными здесь явл. темы времени, памяти, духовного родства со своим поколением. |