Главная страница
Навигация по странице:

  • Как разобраться в этой путанице Кто поможет найти выход из этого ужасного положения

  • — Неужели сегодня опять вынесут гроб из дома королевского прокурора

  • — От кого вы — Нет, это уж слишком!— Сударыня, простите, но так приказано; ваше имя

  • — Возможно, сударыня; а теперь скажите, что вам угодно

  • — Спешное дело — Очевидно, раз я все еще здесь. Но довольно: вот моя карточка, передайте ее вашему хозяину.— Вы подождете, пока я вернусь

  • — И вам жаль меня — Искренно жаль, сударыня.— Вы понимаете, почему я пришла

  • — Неужели вы думаете, что это забудется

  • — В таком случае, если его арестуют… Вы думаете, его арестуют

  • — Вы себе это говорили, не правда ли, сударыня

  • — Но уверены ли вы, сударь, — возразила г-жа Данглар, — что он такой уж преступник, как это говорят

  • — Да кто он… этот несчастный — Кто знает! Бродяга, корсиканец.— Никто его не признал

  • Кто я Закон. Разве у закона есть глаза, чтобы видеть вашу печаль

  • — Убийца — слабый — Его позор запятнает мой дом.— А разве мой дом не отмечен смертью

  • Александр Дюма Граф МонтеКристо


    Скачать 3.16 Mb.
    НазваниеАлександр Дюма Граф МонтеКристо
    Дата17.07.2022
    Размер3.16 Mb.
    Формат файлаdoc
    Имя файлаDuma_Aleksandr_Graf_Monte-Kristo_Litmir.net_bid120_b63b2.doc
    ТипДокументы
    #632363
    страница94 из 113
    1   ...   90   91   92   93   94   95   96   97   ...   113

    Глава 2

    ЗАКОН



    Мы видели, как благополучно мадемуазель Данглар и мадемуазель д'Армильи совершили свой побег; все были слишком заняты своими собственными делами, чтобы думать о них.

    Пока банкир, с каплями холодного пота на лбу, видя перед собой призрак близкого банкротства, выводит огромные столбцы своего пассива, мы последуем за баронессой, которая, едва придя в себя после сразившего ее удара, поспешила к своему постоянному советчику, Люсьену Дебрэ.

    Баронесса с нетерпением ждала брака дочери, чтобы освободиться, наконец, от обязанности опекать ее, что, при характере Эжени, было весьма обременительно; по молчаливому соглашению, на котором держится семейная иерархия, мать может надеяться на беспрекословное послушание дочери лишь в том случае, если она неизменно служит ей примером благоразумия и образцом совершенства.

    Надо сказать, что г-жа Данглар побаивалась проницательности Эжени и советов мадемуазель д'Армильи от нее не ускользали презрительные взгляды, которыми ее дочь награждала Дебрэ Эти взгляды, казалось ей, свидетельствовали о том, что Эжени известна тайна ее любовных и денежных отношений с личным секретарем министра Однако, будь баронесса более проницательна, она поняла бы, что Эжени ненавидит Дебрэ вовсе не за то, что в доме ее отца он служит камнем преткновения и поводом для сплетен; просто она причисляла его к категории двуногих, которых Диоген не соглашался называть людьми, а Платон иносказательно именовал животными о двух ногах и без перьев.

    Таким образом, с точки зрения г-жи Данглар, — а к сожалению, на этом свете каждый имеет свою точку зрения, мешающую ему видеть точку зрения другого, — было весьма печально, что свадьба дочери не состоялась, — не потому, что этот брак был подходящим, удачным и мог составить счастье Эжени, но потому, что этот брак дал бы г-же Данглар полную свободу.

    Итак, как мы уже сказали, она бросилась к Дебрэ; Люсьен, как и весь Париж, присутствовал на торжестве у Дангларов и был свидетелем скандала.

    Он поспешно ретировался в клуб, где его друзья уже беседовали о событии, составлявшем в этот вечер предмет обсуждения для трех четвертей города-сплетника, именуемого столицей мира.

    В то время как г-жа Данглар, в черном платье, под густой вуалью, поднималась по лестнице, ведущей в квартиру Дебрэ, несмотря на уверения швейцара, что его нет дома, Люсьен спорил с приятелем, старавшимся доказать ему, что после разразившегося скандала он, как друг дома, обязан жениться на мадемуазель Эжени Данглар и на ее двух миллионах.

    Дебрэ слабо защищался, как человек, который вполне готов дать себя убедить; эта мысль не раз приходила в голову ему самому, но, зная Эжени, зная ее независимый и надменный нрав, он время от времени восставал, утверждая, что этот брак невозможен, и вместе с тем невольно дразнил себя грешной мыслью, которая, если верить мора листам, вечно обитает даже в самом честном и непорочном человеке, прячась в глубине его души, как сатана за крестом. Чаепитие, игра, беседа, — как мы видим, занимательная, потому что она касалась столь важных вопросов, — продолжались до часу ночи.

    Тем временем г-жа Данглар, проведенная лакеем Люсьена в маленькую зеленую гостиную, ожидала, трепещущая, не снимая вуали, среди цветов, которые она прислала утром и которые Дебрэ, к чести его будь скачано, разместил и расправил с такой заботливостью, что бедная женщина простила ему его отсутствие.

    Без двадцати двенадцать г-жа Данглар, устав напрасно ждать, взяла фиакр и поехала домой.

    Дамы известного круга имеют то общее с солидно устроившимися гризетками, что они никогда не возвращаются домой позже полуночи.

    Баронесса вернулась к себе с такими же предосторожностями, с какими Эжени только что покинула отцовский дом; с бьющимся сердцем она неслышно поднялась в свою комнату, смежную, как мы знаем, с комнатой Эжени.

    Она так боялась всяких пересудов Она так твердо верила, — и по крайней мере за это она была достойна уважения, — в чистоту дочери и в ее верность родительскому дому!

    Вернувшись к себе, она подошла к дверям Эжени и прислушалась, но не уловив ни малейшего звука, попыталась войти; дверь была заперта.

    Госпожа Данглар решила, что Эжени, устав от тягостных волнений этого вечера, легла в постель и заснула.

    Она позвала горничную и расспросила ее.

    — Мадемуазель Эжени, — отвечала горничная, — вернулась в свою комнату с мадемуазель д'Армильи; они вместе пили чай, а затем отпустили меня, сказав, что я им больше не нужна.

    С тех пор горничная не выходила из буфетной и думала, как и все, что обе девушки у себя в комнате.

    Таким образом, г-жа Данглар легла без тени какого-либо подозрения; слова горничной рассеяли ее тревогу о дочери.

    Чем больше она думала, тем яснее для нее становились размеры катастрофы; это был уже не скандал, но разгром; не позор, но бесчестие.

    Тогда г-жа Данглар невольно вспомнила, как она была безжалостна к Мерседес, которую из-за мужа и сына недавно постигло такое же несчастье.

    «Эжени погибла, — сказала она себе, — и мы тоже. Эта история в том виде, как ее будут преподносить, погубит нас, потому что в нашем обществе смех наносит страшные, неизлечимые раны».

    — Какое счастье, — прошептала она, — что бог наделил Эжени таким странным характером, который всегда так пугал меня!

    И она подняла глаза к небу, благодаря провидение, которое неисповедимо направляет грядущее и недостаток, даже порок, обращает на благо человеку.

    Затем ее мысль преодолела пространство, как птица, распластав крылья, перелетает пропасть, и остановилась на Кавальканти.

    Этот Андреа оказался негодяем, вором, убийцей; и все же чувствовалось, что он недурно воспитан; он появился в свете как обладатель крупного состояния, покровительствуемый уважаемыми людьми.


    Как разобраться в этой путанице? Кто поможет найти выход из этого ужасного положения?

    Дебрэ, к которому она бросилась в первом порыве как женщина, ищущая поддержки у человека, которого она любит, мог только дать ей совет; нужно было обратиться к кому-то более могущественному.

    Тогда баронесса вспомнила о Вильфоре.

    Вильфор распорядился арестовать Кавальканти; Вильфор безжалостно внес смятение в ее семью, словно он был ей совсем чужой.

    — Нет, — поправила она себя, — королевский прокурор не бессердечный человек — он представитель правосудия, раб своего долга; честный и стойкий друг, который, хотя и безжалостной, но уверенной рукой нанес скальпелем удар по гнойнику; он не палач, а хирург; он сделал все, чтобы честь Дангларов не пострадала от позора, которым покрыл себя этот погибший юноша, представленный ими обществу в качестве будущего зятя.

    Раз Вильфор, друг семьи Данглар, действовал так, то нельзя было предположить, чтоб он мог что-либо знать заранее и потворствовать проискам Андреа.

    Таким образом, поведение Вильфора начало представляться баронессе в новом свете, и она его истолковала в желательном для себя смысле.

    Но на этом королевский прокурор должен остановиться; завтра она поедет к нему и добьется от него, если не нарушения служебного долга, то во всяком случае всей возможной снисходительности.

    Баронесса воззовет к прошлому; она воскресит его воспоминания; она будет умолять во имя грешной, но счастливой поры их жизни; Вильфор замнет дело или хотя бы даст Кавальканти возможность бежать, — для этого ему достаточно обратить взор в другую сторону: карая преступление, он поразит только тень преступника заочным приговором.

    Успокоившись на этом, она заснула.

    На следующий день, в десять часов утра, она встала и, не вызывая горничной, никому не показываясь, оделась с той же простотой, что и накануне, вышла из дому, дошла до улицы Прованс, наняла фиакр и велела везти себя к дому Вильфора.

    Уже целый месяц этот проклятый дом имел зловещий вид чумного барака; часть комнат была закрыта снаружи и изнутри, ставни открывались лишь на короткое время, чтобы впустить свежий воздух, и тогда в окне появлялась испуганная голова лакея; потом окно захлопывалось, как могильная плита, и соседи перешептывались!


    — Неужели сегодня опять вынесут гроб из дома королевского прокурора?

    Госпожа Данглар содрогнулась при виде этого мрачного дома; она вышла из фиакра; колени ее подгибались, когда она позвонила у запертых ворот.

    Только после того как она в третий раз дернула колокольчик, чей зловещий звук словно вторил всеобщей печали, появился привратник и чуть-чуть приоткрыл калитку.

    Он увидел женщину, светскую даму, элегантно одетую, и, несмотря на это, ворота оставались едва приотворенными.

    — Да откройте же! — сказала баронесса.

    — Раньше скажите, кто вы, сударыня? — спросил привратник.

    — Кто я? Да вы меня отлично знаете.

    — Мы теперь никого не знаем, сударыня.

    — Да вы с ума сошли, любезный! — воскликнула баронесса.


    — От кого вы?

    — Нет, это уж слишком!


    — Сударыня, простите, но так приказано; ваше имя?

    — Баронесса Данглар. Вы меня сто раз видели.


    — Возможно, сударыня; а теперь скажите, что вам угодно?

    — Какая дерзость! Я пожалуюсь господину де Вильфор!

    — Сударыня, это не дерзость, это осторожность: сюда входят только по записке господина д'Авриньи или после доклада господину королевскому прокурору.

    — Так вот, у меня как раз дело к королевскому прокурору.


    — Спешное дело?

    — Очевидно, раз я все еще здесь. Но довольно: вот моя карточка, передайте ее вашему хозяину.


    — Вы подождете, пока я вернусь?

    — Да, идите.

    Привратник закрыл ворота, оставив г-жу Данглар на улице.

    Правда, баронесса ждала недолго; вскоре ворота открылись настолько, что она могла войти; как только она вошла, ворота за ней захлопнулись.

    Войдя во двор, привратник, не спуская глаз с ворот, вынул из кармана свисток и свистнул.

    На крыльце показался лакей Вильфора.

    — Сударыня, извините этого честного малого, — сказал он, идя навстречу баронессе, — но так ему приказано, и господин де Вильфор поручил мне сказать вам, что он не мог поступить иначе.

    Во дворе стоял впущенный с теми же предосторожностями поставщик, и один из слуг осматривал его товары.

    Баронесса взошла на крыльцо; она чувствовала себя глубоко потрясенной этой скорбью, которая усугубляла ее собственную печаль, и в сопровождении лакея, ни на миг не терявшего ее из виду, вошла в кабинет королевского прокурора.

    Как ни была озабочена г-жа Данглар тем, что привело ее сюда, но встреча, оказанная ей всей этой челядью, показалась ей до того возмутительной, что она начала с жалоб.

    Но Вильфор медленно поднял голову и посмотрел на нее с такой грустной улыбкой, что жалобы замерли у нее на устах.

    — Простите моим слугам страх, который я не могу поставить им в вину; заподозренные, они сами стали подозрительными.

    Госпожа Данглар часто слышала в обществе разговоры о паническом страхе, царившем в доме Вильфора, но она никогда не поверила бы, что это чувство могло дойти до такой крайности, если бы не убедилась в этом воочию.

    — Так вы тоже несчастны? — сказала она.

    — Да, сударыня, — ответил королевский прокурор.


    — И вам жаль меня?

    — Искренно жаль, сударыня.


    — Вы понимаете, почему я пришла?


    — Вы пришли поговорить со мной о том, что случилось в вашем доме?

    — Это ужасное несчастье, сударь.

    — То есть неприятность.

    — Неприятность! — воскликнула баронесса.

    — Сударыня, — отвечал королевский прокурор с невозмутимым своим спокойствием, — я теперь называю несчастьем только то, что непоправимо.


    — Неужели вы думаете, что это забудется?

    — Все забывается, сударыня; ваша дочь выйдет замуж завтра, если не сегодня, через неделю, если не завтра. А что касается жениха мадемуазель Эжени, то я не думаю, чтобы вы о нем жалели.

    Госпожа Данглар посмотрела на Вильфора, изумленная этим почти насмешливым спокойствием.

    — К другу ли я пришла? — спросила она со скорбным достоинством.

    — Вы же знаете, что да, — ответил Вильфор, и щеки его покрылись легким румянцем.

    Ведь это заверение напоминало об иных событиях, чем те, которые волновали обоих в эту минуту.

    — Тогда будьте сердечнее, дорогой Вильфор, — сказала баронесса, — обращайтесь со мной, как друг, а не как судья, я глубоко несчастна, не говорите мне, что я должна быть веселой.

    Вильфор поклонился.

    — За последние три месяца у меня создалась эгоистическая привычка, сударыня, — сказал он. — Когда я слышу о несчастьях, я вспоминаю свои собственные несчастья, это сравнение приходит мне на ум даже помимо моей воли. Вот почему рядом с моими несчастьями ваши несчастья кажутся мне простыми неприятностями; вот почему рядом с моим трагическим положением ваше положение представляется мне завидным; но вас это сердит, оставим это. Итак, вы говорили, сударыня?..

    — Я пришла узнать у вас, мой друг, — продолжала баронесса, — что ждет этого самозванца.

    — Самозванца? — повторил Вильфор. — Я вижу, сударыня, вы, как нарочно, то преуменьшаете, то преувеличиваете. Андреа Кавальканти, или, вернее, Бенедетто — самозванец? Вы ошибаетесь, сударыня: Бенедетто самый настоящий убийца.

    — Сударь, я не спорю против вашей поправки; но чем суровее вы покараете этого несчастного, тем тяжелее это отзовется на нашей семье. Забудьте о нем ненадолго, не преследуйте его, дайте ему бежать.

    — Поздно, сударыня; я уже отдал приказ.


    — В таком случае, если его арестуют… Вы думаете, его арестуют?

    — Я надеюсь.

    — Если его арестуют (а я слышу со всех сторон, что тюрьмы переполнены), оставьте его в тюрьме.

    Королевский прокурор покачал головой.

    — Хотя бы до тех пор, пока моя дочь не выйдет замуж! — добавила баронесса.

    — Невозможно, сударыня; правосудие имеет свой порядок.

    — Даже для меня? — сказала баронесса полушутя, полусерьезно.

    — Для всех, — отвечал Вильфор, — и для меня, как для других.

    — Да… — сказала баронесса, не поясняя словами той мысли, которая вызвала это восклицание.

    Вильфор посмотрел на нее своим испытующим взглядом.

    — Я знаю, что вы хотите сказать, — продолжал он, — вы намекаете на распространившиеся по городу ужасные слухи, что смерть, которая БОТ уже третий месяц облекает в траур мой дом, смерть, от которой чудом спаслась Валентина, — не случайная смерть.

    — Я совсем об этом не думала, — поспешно сказала г-жа Данглар.

    — Нет, вы об этом думали, сударыня, и это справедливо, потому что вы не могли не подумать об этом и не сказать себе: ты, карающий преступления, отвечай: почему вокруг тебя преступления совершаются безнаказанно?

    Баронесса побледнела.


    — Вы себе это говорили, не правда ли, сударыня?

    — Да, сознаюсь.

    — Я вам отвечу.

    Вильфор пододвинул свое кресло к стулу г-жи Данглар; затем, опершись обеими руками о письменный стол, голосом, глуше обычного, заговорил:

    — Есть преступления, которые остаются безнаказанными, потому что преступники неизвестны, и вместо виновного мог бы пострадать невинный; но как только эти преступники будут обнаружены (и Вильфор протянул руку к большому распятию, висевшему против его стола), как только они будут обнаружены, — повторил он, — богом живым клянусь, кто бы они ни были, они умрут! Теперь, после клятвы, которую я дал и которую я сдержу, осмельтесь просить у меня пощады этому негодяю!


    — Но уверены ли вы, сударь, — возразила г-жа Данглар, — что он такой уж преступник, как это говорят?

    — Вот его дело: Бенедетто приговорен к пяти годам каторги за подлог в шестнадцать лет, — как видите, молодой человек подавал надежды, — потом побег, потом убийство.


    — Да кто он… этот несчастный?

    — Кто знает! Бродяга, корсиканец.


    — Никто его не признал?

    — Никто; его родители неизвестны.


    — А этот человек, который приезжал из Лукки?

    — Такой же мошенник, как и он; его сообщник, быть может.

    Баронесса умоляюще сложила руки.

    — Вильфор! — сказала она своим самым нежным и вкрадчивым голосом.

    — Ради бога, сударыня, — отвечал королевский прокурор с твердостью, даже несколько сухо, — никогда не просите у меня пощады виновному!


    Кто я? Закон. Разве у закона есть глаза, чтобы видеть вашу печаль?

    Разве у закона есть уши, чтобы слышать ваш нежный голос? Разве у закона есть память, чтобы отозваться на ваши кроткие мысли? Нет, сударыня, закон повелевает. И когда закон повелел, он разит.

    Вы мне скажете, что я живое существо, а не кодекс; человек, а не книга. Посмотрите на меня, сударыня, посмотрите вокруг меня; разве люди видели во мне брата? Они меня любили? Щадили меня? Просил ли кто-нибудь пощады Вильфору и даровал ли ему кто-нибудь пощаду? Нет, еще раз нет!

    Гонимый, вечно гонимый!

    А вы, женщина, сирена, смотрите на меня своим чарующим взором, который напоминает мне то, из-за чего я должен краснеть. Да, краснеть за то, о чем вы знаете, и, быть может, не только за это.

    Но с тех пор как сам я пал, ниже, чем другие, быть может, — с тех пор я срываю с людей одежды, чтобы найти гнойник, и нахожу его всегда; скажу больше: я нахожу его с радостью, с восторгом, этот знак человеческой слабости или человеческой злобы!

    Ибо каждый человек и каждый преступник, которого я караю, кажется мне живым доказательством, лишним доказательством того, что я не гнусное исключение! Увы! Все люди злы, сударыня; докажем это и поразим злодея.

    Вильфор произнес последние слова с исступленной яростью, почти свирепо.

    — Но вы говорите, — возразила г-жа Данглар, делая последнюю попытку, — что этот молодой человек — бродяга, сирота, всеми брошенный?

    — Тем хуже; вернее, тем лучше. Провидение сделало его таким, чтобы некому было оплакивать его.

    — Вы нападаете на слабого, сударь!


    — Убийца — слабый?

    — Его позор запятнает мой дом.


    — А разве мой дом не отмечен смертью?

    — Вы безжалостны к другим, — воскликнула баронесса. — Так запомните мои слова: к вам тоже будут безжалостны.

    — Пусть так! — сказал Вильфор, угрожающим жестом простирая руки к небу.

    — Хотя бы отложите дело этого несчастного, если его арестуют, до следующей сессии; пройдет полгода, и все забудется.

    — Нет, — сказал Вильфор, — у меня еще пять дней впереди; следствие закончено; пяти дней для меня больше чем достаточно; и разве вы не понимаете, сударыня, что и мне тоже надо забыться? Когда я работаю, а я работаю день и ночь, бывают минуты, что я ничего не помню, а когда я ничего не помню, я счастлив, как счастливы мертвецы; но все же это лучше, чем страдание.

    — Но ведь он скрылся; дайте ему убежать; бездействие — самый легкий способ проявить милосердие.

    — Ведь я вам сказал, что уже поздно; телеграф уже на рассвете передал приказ, и теперь…

    — Сударь, — сказал входя камердинер, — депеша из министерства внутренних дел.

    Вильфор схватил конверт и торопливо его вскрыл.

    Госпожа Данглар содрогнулась от ужаса, Вильфор затрепетал от радости.

    — Арестован! — воскликнул Вильфор. — Его задержали в Компьене; все кончено.

    Госпожа Данглар встала; лицо ее было бледно.

    — Прощайте, сударь, — холодно сказала она.

    — Прощайте, сударыня, — отвечал королевский прокурор, почти радостно провожая ее до дверей.

    Потом он вернулся к письменному столу.

    — Так! — сказал он, ударяя рукой по депеше. — У меня есть подлог, три кражи, два поджога, мне не хватало только убийства, вот и оно; сессия будет отличная.

    1   ...   90   91   92   93   94   95   96   97   ...   113


    написать администратору сайта