Александр Дюма Граф МонтеКристо
 Скачать 3.16 Mb.
|
Глава 5ВАЛЕНТИНАНочник продолжал гореть на камине, поглощая последние капли масла, еще плававшие на поверхности воды, уже краснеющий круг окрашивал алебастровый колпачок, уже потрескивающий огонек вспыхивал последними искрами, ибо и у неживых предметов бывают предсмертные судороги, которые можно сравнить с человеческой агонией, тусклый, зловещий свет бросал опаловые отблески на белый полог постели Валентины. Уличный шум затих и воцарилось жуткое безмолвие. И вот дверь из комнаты Эдуарда отворилась, и лицо, которое мы уже видели, отразилось в зеркале, висевшем напротив, то была г-жа де Вильфор, пришедшая посмотреть на действие напитка. Она остановилась на пороге, прислушалась к треску ночника, единственному звуку в этой комнате, которая казалась необитаемой, и затем тихо подошла к ночному столу, чтобы взглянуть, пуст ли стакан. Он был еще на четверть полон, как мы уже сказали. Госпожа де Вильфор взяла его, вылила остатки в камин и помешала золу, чтобы жидкость лучше впиталась; затем старательно выполоскала стакан, вытерла своим платком и поставила не прежнее место. Она долго не решалась подойти к кровати и посмотреть на Валентину. Этот мрачный свет, безмолвие, темные чары ночи, должно быть, нашли отклик в кромешных глубинах ее души: отравительница страшилась своего деяния. Наконец она собралась с духом, откинула полог, склонилась над изголовьем и посмотрела на Валентину. Девушка не дышала; легчайшая пушинка не заколебалась бы на ее полуоткрытых, неподвижных губах, ее веки подернулись лиловой тенью и слегка припухли, и ее длинные темные ресницы осеняли уже пожелтевшую, как воск, кожу. Госпожа де Вильфор долго смотрела на это красноречивое в своей неподвижности лицо; наконец отважилась и, приподняв одеяло, приложила руку к сердцу девушки. Оно не билось. Трепет, который она ощутила в пальцах, был биением ее собственного пульса; она вздрогнула и отняла руку. Рука Валентины свесилась с кровати; рука эта, от плеча до запястья, казалась изваянной Жерменом Пилоном; но кисть была слегка искажена судорогой, и тонкие пальцы, оцепенев, застыли на красном дереве кровати. Лунки ногтей посинели. У госпожи де Вильфор не оставалось сомнений: все было кончено; страшное дело, последнее из задуманных ею, наконец свершилось. Отравительнице нечего было больше делать в этой комнате; она, не выпуская полога из рук, осторожно попятилась, видимо, страшась шума собственных шагов по ковру; она была заворожена зрелищем смерти, которое таит в себе неодолимое обаяние, пока смерть еще не разложение, а только неподвижность, пока она еще таинство, а не тлен. Минуты проходили, а г-жа де Вильфор все не могла выпустить полог, который она простерла, как саван, над головой Валентины. Она платила дань раздумью, а раздумье преступника — муки совести. Ночник затрещал громче. Госпожа де Вильфор вздрогнула и выпустила полог. В ту же секунду ночник погас, и комната погрузилась в непроглядный мрак. И в этом мраке вдруг ожили часы и пробили половину пятого. Преступница, затрепетав, ощупью добралась до двери и вернулась к себе с каплями холодного пота на лбу. Еще два часа комната оставалась погруженной во тьму. Затем понемногу ее залил бледный свет, проникая сквозь ставни; он стал ярче и вернул предметам, краски и очертания. Вскоре на лестнице раздалось покашливание, и в комнату Валентины вошла сиделка с чашкой в руках. Отцу, возлюбленному первый взгляд сказал бы: Валентина умерла; но для этой наемницы Валентина только спала. — Так, — сказала она, подходя к ночному столику, — она выпила часть микстуры, стакан на две трети пуст. Затем она подошла к камину, развела огонь, села в кресло и, хотя она только что встала с постели, воспользовалась сном Валентины, чтобы еще немного подремать. Она проснулась, когда часы били восемь. Тогда, удивленная непробудным сном больной, испуганная свесившейся рукой, которой спящая так и не шевельнула, сиделка подошла к кровати и только тогда заметила похолодевшие губы и остывшую грудь. Она хотела поднять руку Валентины, но закоченевшая рука была так неподатлива, что сиделка поняла все. Она в ужасе вскрикнула и бросилась к двери. — Помогите! — закричала она. — Помогите! — Что случилось? — ответил снизу голос д'Авриньи. Это был час его ежедневного визита. — Что случилось? — послышался голос Вильфора, быстро выходящего из кабинета. — Доктор, вы слышите, зовут на помощь? — Да, да, — отвечал д'Авриньи, — идем, идем скорее к Валентине. Но прежде чем подоспели отец и доктор, слуги, находившиеся в комнатах и коридорах того же этажа, уже вошли и, увидав Валентину, бледную и неподвижную на кровати, в отчаянии ломали руки. — Позовите госпожу де Вильфор, разбудите госпожу де Вильфор, — кричал королевский прокурор, стоя на пороге, которого он, казалось, не смел переступить. Но слуги, не отвечая, смотрели на д'Авриньи, который вошел в комнату, бросился к Валентине и приподнял ее. — И эта! — прошептал он, опуская ее — О господи, когда же конец! Вильфор вбежал в комнату. — Боже мой, что вы сказали, — отчаянно крикнул он. — Доктор! Доктор!.. — Я сказал, что Валентина умерла, — торжественно и сурово ответил д'Авриньи. Вильфор рухнул на колени, как подкошенный, уронив голову на постель Валентины. При словах доктора, при возгласе отца охваченные паникой слуги выбежали вон с глухими проклятиями; на лестницах и в коридорах были слышны их торопливые шаги, затем громкий шум во дворе; потом все стихло; все, от первого до последнего, бежали из проклятого дома. Тогда г-жа де Вильфор в накинутом на плечи пеньюаре приподняла портьеру; она остановилась на пороге, притворяясь удивленной и стараясь выдавить несколько непокорных слезинок. Вдруг она побледнела и, вытянув руки, подскочила к ночному столику. Она увидела, что д'Авриньи нагнулся и внимательно рассматривает стакан, который она своими руками опорожнила в эту ночь. В стакане было ровно столько жидкости, сколько она выплеснула в золу камина. Если бы дух Валентины встал перед ней, отравительница была бы не так потрясена. Этот цвет — цвет напитка, который она налила Валентине в стакан и который Валентина выпила, этот яд не может обмануть глаза д'Авриньи, и д'Авриньи внимательно его рассматривает, это — чудо, которое сотворил бог, дабы, вопреки всем уловкам убийцы, остался след, доказательство, улика преступления. Пока г-жа де Вильфор стояла неподвижно, как воплощение страха, а Вильфор, припав лицом к постели умершей, не видел ничего вокруг, д'Авриньи подошел к окну. Еще раз тщательно рассмотрев содержимое стакана, он обмакнул в жидкость кончик пальца. — Это уже не бруцин, — прошептал он, — посмотрим, что это такое! Он подошел к одному из шкафов превращенному в аптечку, и, вынув из серебряного футляра склянку с азотной кислотой, налил несколько капель в опаловую жидкость, тотчас же окрасившуюся в кроваво-красный цвет. — Так! — сказал д'Авриньи, с отвращением судьи, перед которым открывается истина, и с радостью ученого, разрешившего сложную задачу. Госпожа де Вильфор оглянулась по сторонам; глаза ее вспыхнули, потом погасли, она, шатаясь, нащупала рукою дверь и скрылась. Через минуту послышался шум падающего тела. Но никто не обратил на это внимания. Сиделка следила за действиями доктора, Вильфор пребывал все в том же забытьи. Один д'Авриньи проводил глазами г-жу де Вильфор и заметил ее поспешный уход. Он приподнял портьеру, и через комнату Эдуарда его взгляд проник в спальню, г-жа де Вильфор без движения лежала на полу. — Ступайте туда, — сказал он сиделке, — госпоже де Вильфор дурно. — Но мадемуазель Валентина? — проговорила она с запинкой. — Мадемуазель Валентина не нуждается больше в помощи, — сказал д'Авриньи, — она умерла. — Умерла? Умерла? — стонал Вильфор в пароксизме душевной муки, тем более раздирающей, что она была неизведанной, новой, неслыханной для этого стального сердца. — Что я слышу! Умерла! — воскликнул третий голос — Кто сказал, что Валентина умерла? Вильфор и доктор обернулись. В дверях стоял Моррель, бледный, потрясенный, страшный. Вот что произошло. В обычный час, через маленькую дверь, ведущую к Нуартье, явился Моррель. Против обыкновения, дверь не была заперта; ему не пришлось звонить, и он вошел. Он постоял в прихожей, зовя прислугу, чтобы кто-нибудь проводил его к Нуартье. Но никто не откликался; слуги, как известно, покинули дом. Моррель не имел особых поводов к беспокойству: Монте-Кристо обещал ему, что Валентина будет жить, и до сих пор это обещание не было нарушено. Каждый вечер граф приносил ему хорошие вести, подтверждаемые на следующий день самим Нуартье. Все же это безлюдье показалось ему странным; оп позвал еще раз, в третий раз; та же тишина. Тогда он решил подняться. Дверь Нуартье была открыта, как и остальные двери. Первое, что бросилось ему в глаза, был старик, сидевший в кресле, на своем обычном месте; он был очень бледен, и в его расширенных глазах застыл испуг. — Как вы поживаете, сударь? — спросил Моррель, не без замирания сердца. — Хорошо, — показал старик, — хорошо. Но его лицо выражало все большую тревогу. — Вы чем-то озабочены, — продолжал Моррель. — Позвать кого-нибудь из слуг? — Да, — показал Нуартье. Моррель стал звонить изо всех сил; по, сколько он ни дергал за шнур, никто не приходил. Он повернулся к Нуартье; лицо старика становилось все бледнее и тревожнее. — Боже мой! — сказал Моррель. — Почему никто не идет? Еще кто-нибудь заболел? Глаза Нуартье, казалось, готовы были выскочить из орбит. — Да что с вами? — продолжал Моррель. — Вы меня пугаете! Валентина?.. — Да! Да! — показал Нуартье. Максимилиан открыл рот, по не мог вымолвить ни слова; он зашатался и прислонился к стене. Затем он указал рукой на дверь. — Да! Да! Да! — показал старик. Максимилиан бросился к маленькой лестнице и спустился по ней в два прыжка, между тем как Нуартье, казалось, кричал ему глазами: — Скорей, скорей! Моррель в одну минуту пробежал несколько комнат, пустых, как и весь дом, и достиг комнаты Валентины. Ему не пришлось отворять дверь, она была раскрыта настежь. Первое, что он услышал, было рыдание. Он увидел, как в тумане, черную фигуру, стоявшую на коленях и зарывшуюся в беспорядочную груду белых покрывал. Страх, смертельный страх пригвоздил его к порогу. И тут он услышал голос, который говорил: — Валентина умерла, — и другой, который отозвался, как эхо: — Умерла! Умерла! |