Александр Дюма Граф МонтеКристо
 Скачать 3.16 Mb.
|
Глава 7ПОДПИСЬ ДАНГЛАРАУтро настало пасмурное и унылое. Ночью гробовщики исполнили свою печальную обязанность и зашили лежащее на кровати тело в саван — скорбную одежду усопших, которая, чтобы ни говорили о всеобщем равенстве перед смертью, служит последним напоминанием о роскоши, любимой ими при жизни. Этот саван был не что иное как кусок тончайшего батиста, купленный Валентиной две недели тому назад. Нуартье еще вечером перенесли из комнаты Валентины в его комнату; против всяких ожиданий, старик не противился тому, что его разлучают с телом внучки. Аббат Бузони пробыл до утра и на рассвете ушел, никому не сказав ни слова. В восемь часов приехал д'Авриньи; он встретил Вильфора, который шел к Нуартье, и отправился вместе с ним, чтобы узнать, как старик провел ночь. Они застали его в большом кресле, служившем ему кроватью; старик спал спокойным, почти безмятежным сном. Удивленные, они остановились на пороге. — Посмотрите, — сказал д'Авриньи Вильфору, — природа умеет успокоить самое сильное горе; конечно, никто не скажет, что господин Нуартье не любил своей внучки, и, однако, он спит. — Да, вы правы, — с недоумением сказал Вильфор, — он спит, и это очень странно: ведь из-за малейшей неприятности он способен не спать целыми ночами. — Горе сломило его, — отвечал д'Авриньи. И оба, погруженные в раздумье, вернулись в кабинет королевского прокурора. — А вот я не спал, — сказал Вильфор, указывая д'Авриньи на нетронутую постель, — меня горе не может сломить; уже две ночи я не ложился; но зато посмотрите на мой стол: сколько я написал в эти два дня и две ночи!.. Сколько рылся в этом деле, сколько заметок сделал на обвинительном акте убийцы Бенедетто!.. О работа, моя страсть, мое счастье, мое безумие, ты одна можешь победить все мои страдания! И он судорожно сжал руку д'Авриньи. — Я вам нужен? — спросил доктор. — Нет, — сказал Вильфор, — только возвращайтесь, пожалуйста, к одиннадцати часам, в двенадцать часов состоится… вынос… Боже мой, моя девочка, моя бедная девочка! И королевский прокурор, снова становясь человеком, поднял глаза к небу и вздохнул. — Вы будете принимать соболезнования? — Нет, один мой родственник берет на себя эту тягостную обязанность. Я буду работать, доктор; когда я работаю, все исчезает. И не успел доктор дойти до дверей, как королевский прокурор снова принялся за свои бумаги. На крыльце д'Авриньи встретил родственника, о котором ему говорил Вильфор, личность незначительную как в этой повести, так и в семье, одно из тех существ, которые от рождения предназначены играть в жизни роль статиста. Одетый в черное, с крепом на рукаве, он явился в дом Вильфора с подобающим случаю выражением лица, намереваясь его сохранить, пока требуется, и немедленно сбросить после церемонии. В одиннадцать часов траурные кареты застучали по мощеному Двору, и предместье Сент-Оноре огласилось гулом толпы, которая одинаково жадно смотрит и на радости и на печали богачей и бежит на пышные похороны с той же торопливостью, что и на свадьбу герцогини. Понемногу гостиная, где стоял гроб, наполнилась посетителями; сначала явились некоторые наши старые знакомые — Дебрэ, Шато-Рено, Бошан, потом все знаменитости судебного, литературного и военного мира; ибо г-н де Вильфор, не столько даже по своему общественному положению, сколько в силу личных достоинств, занимал одно из первых мест в парижском свете. Родственник стоял у дверей, встречая прибывающих, и для равнодушных людей, надо сознаться, было большим облегчением увидеть равнодушное лицо, не требовавшее лицемерной печали, притворных слез, как это полагалось бы в присутствии отца, брата или жениха. Те, кто были знакомы между собой, подзывали друг друга взглядом и собирались группами. Одна такая группа состояла из Дебрэ, Шато-Рено и Бошана. — Бедняжка, — сказал Дебрэ, невольно, как, впрочем, и все, платя дань печальному событию, — такая богатая! Такая красивая! Могли бы вы подумать об этом, Шато-Рено, когда мы пришли… давно ли?.. да три недели, месяц тому назад самое большое… подписывать ее брачный договор, который так и не был подписан? — Нет, признаться, — сказал Шато-Рено. — Вы ее знали? — Я говорил с ней раза два на балу у госпожи де Морсер; она мне показалась очаровательной, только немного меланхоличной. А где мачеха, вы не знаете? — Она проведет весь день у жены этого почтенного господина, который нас встречал. — Кто он такой? — Это вы о ком? — Да господин, который нас встречал. Он депутат? — Нет, — сказал Бошан, — я осужден видеть наших законодателей каждый день, и эта физиономия мне незнакома. — Вы упомянули об этой смерти в своей газете? — Заметка не моя, но она наделала шуму, и я сомневаюсь, чтобы она была приятна Вильфору. Насколько я знаю, в ней сказано, что если бы четыре смерти последовали одна за другой в каком-нибудь другом доме, а не в доме королевского прокурора, то королевский прокурор был бы, наверное, более взволнован. — Но доктор д'Авриньи, который лечит и мою мать, говорит, что Вильфор в большом горе, — заметил Шато-Рено. — Кого вы ищете, Дебрэ? — Графа Монте-Кристо. — Я встретил его на Бульваре, когда шел сюда. Он, по-видимому, собирается уезжать; он ехал к своему банкиру, — сказал Бошан. — Его банкир — Данглар? — спросил Шато-Рено у Дебрэ. — Как будто да, — отвечал личный секретарь с некоторым смущением, но здесь не хватает не только Монте-Кристо. Я не вижу Морреля. — Морреля? А разве он с ними знаком? — спросил Шато-Рено. — Мне кажется, он был представлен только госпоже де Вильфор. — Все равно, ему бы следовало прийти, — сказал Дебрэ, — о чем он будет говорить вечером? Эти похороны — злоба дня. Но тише, помолчим; вот министр юстиции и исповеданий; он почтет себя обязанным обратиться с маленьким спичем к опечаленному родственнику. И молодые люди подошли к дверям, чтобы услышать «спич» министра юстиции и исповеданий. Бошан сказал правду; идя на похороны, он встретил Монте-Кристо, который ехал к Данглару, на улицу Шоссе-д'Антен. Банкир из окна увидел коляску графа, въезжающую во двор, и вышел ему навстречу с грустным, но приветливым лицом. — Я вижу, граф, — сказал он, протягивая руку Монте-Кристо, — вы заехали выразить мне сочувствие. Да, такое несчастье посетило мой дом, что, увидав вас, я даже задал себе вопрос, не пожелал ли я несчастья этим бедным Морсерам, — это оправдало бы пословицу: «Не рой другому яму, сам в нее попадешь». Но нет, честное слово, я не желал Морсеру зла; быть может, он был немного спесив для человека, начавшего с пустыми руками, как и я, обязанного всем самому себе, как и я; но у всякого свои недостатки. Будьте осторожны, граф: людям нашего поколения… впрочем, простите, вы не нашего поколения, вы — человек молодой… Людям моего поколения не везет в этом году: свидетель тому — наш пуританин, королевский прокурор, который только что потерял дочь. Вы посмотрите: у Вильфора странным образом погибает вся семья; Морсер опозорен и кончает самоубийством; я стал посмешищем из-за этого негодяя Бенедетто и вдобавок… — Что вдобавок? — спросил граф. — Увы, разве вы не знаете? — Какое-нибудь новое несчастье? — Моя дочь… — Мадемуазель Данглар? — Эжени нас покидает. — Да что вы! — Да, дорогой граф. Ваше счастье, что у вас нет ни жены, ни детей! — Вы находите? — Еще бы! — И вы говорите, что мадемуазель Эжени… — Она не могла перенести позора, которым нас покрыл этот негодяй, и попросила меня отпустить ее путешествовать. — И она уехала? — В прошлую ночь. — С госпожой Данглар? — Нет, с одной нашей родственницей… Но как-никак мы потеряли нашу дорогую Эжени: сомневаюсь, чтобы с ее характером она согласилась когда-либо вернуться во Францию! — Что поделаешь, дорогой барон, — сказал Монте-Кристо. — Все эти семейные горести — катастрофа для какого-нибудь бедняка, у которого ребенок — единственное богатство, но они не так страшны для миллионера. Что бы ни говорили философы, деловые люди всегда докажут им противное; деньги утешают во многих бедах, а вы должны утешиться скорее, чем кто бы то ни было, если вы верите в целительную силу этого бальзама; вы — король финансов, точка пересечения всех могущественных сил. Данглар искоса взглянул на графа, стараясь понять, смеется ли он, или говорит серьезно. — Да, — сказал он, — если богатство утешает, я должен быть утешен: я богат. — Так богаты, дорогой барон, что ваше богатство подобно пирамидам; если бы хотели их разрушить, то не посмели бы; а если бы посмели, то не смогли бы. Данглар улыбнулся доверчивому простодушию графа. — Кстати, когда вы вошли, я как раз выписывал пять бумажек; две из них я уже подписал; разрешите мне подписать три остальные? — Пожалуйста, дорогой барон, пожалуйста. Наступило молчание, слышно было, как скрипело перо банкира; Монте-Кристо разглядывал раззолоченную лепку потолка. — Испанские? — сказал Монте-Кристо. — Или гаитийские, или неаполитанские? — Нет, — отвечал Данглар, самодовольно посмеиваясь, — чеки на предъявителя, чеки на Французский банк. Вот, граф, — прибавил он, — вы император — финансов, если я — король; часто вам случалось видеть такие вот клочки бумаги стоимостью по миллиону? Монте-Кристо взял в руку, словно желая их взвесить, пять клочков бумаги, горделиво переданных ему Дангларом, и прочел: «Господин директор банка, благоволите уплатить предъявителю сего за мой счет один миллион франков. Барон Данглар». — Один, два, три, четыре, пять, — сказал Монте-Кристо, — пять миллионов! Черт возьми, вот так размах, господин Крез! — Вот как я делаю дела! — сказал Данглар. — Это удивительно, особенно, если эта сумма, в чем я, впрочем, не сомневаюсь, будет уплачена наличными. — Так оно и будет, — сказал Данглар. — Хорошо иметь такой кредит; в самом деле, только во Франции видишь такие вещи; пять клочков бумаги, которые стоять пять миллионов; нужно видеть это, чтобы поверить. — А вы сомневаетесь? — Нет. — Вы это говорите таким тоном… Хотите, доставьте себе удовольствие: пойдите с моим доверенным в банк, и вы увидите, как он выйдет оттуда с облигациями казначейства на ту же сумму. — Нет, право, это слишком любопытно, — сказал Монте-Кристо, складывая все пять чеков, — я сам произведу опыт. Мой кредит у вас был на шесть миллионов; я взял девятьсот тысяч франков, за вами остается пять миллионов сто тысяч. Я беру ваши клочки бумаги, которые я принимаю за валюту при одном взгляде на вашу подпись, и вот вам общая расписка на шесть миллионов, которая уравнивает наши счеты. Я приготовил ее заранее, так как должен сознаться, что мне очень нужны деньги сегодня. И, кладя чеки в карман, он другой рукой протянул банкиру расписку. Молния, упавшая у ног Данглара, не поразила бы его большим ужасом. — Как же так? — пролепетал он. — Вы берете эти деньги, граф? Но, простите, эти деньги я должен приютам, это вклад, и я обещал уплатить сегодня. — А, это другое дело, — сказал Монте-Кристо. — Мне не нужны непременно эти чеки, заплатите мне какими-нибудь другими ценностями; я их взял просто из любопытства, чтобы иметь возможность рассказывать повсюду, что без всякого предупреждения, не попросив у меня и пяти минут отсрочки, банк Данглара выплатил мне пять миллионов наличными. Это было бы великолепно! Но вот ваши чеки; повторяю, дайте мне что-нибудь другое. Он подал чеки Данглару, и тот, смертельно бледный, протянул было руку, как коршун протягивает когти сквозь прутья клетки, чтобы вцепиться в мясо, которое у него отнимают. Но вдруг он спохватился, сделал над собой усилие и сдержался. Затем он улыбнулся, и его искаженное лицо смягчилось. — Впрочем, — сказал он, — ваша расписка это те же деньги. — Ну, конечно! Будь вы в Риме, Томсон и Френч платили бы вам по моей расписке с той же легкостью, с какой вы сами сделали это сейчас. — Извините меня, граф, извините. — Так я могу оставить эти деньги себе? — Да, да, оставьте, — сказал Данглар, отирая вспотевший лоб. Монте-Кристо положил чеки обратно в карман, причем лицо его ясно говорило: «Что ж, подумайте; если вы раскаиваетесь, еще не поздно». — Нет, пет, — сказал Данглар, оставьте эти чеки себе. Но, вы знаете, мы, финансисты, очень щепетильны. Я предназначал эти деньги приютам, и мне казалось, что я их обкрадываю, если не плачу именно этими чеками, как будто деньги не все одинаковы. Простите меня! И он громко, но нервически рассмеялся. — Прощаю, — любезно отвечал Монте-Кристо, — и кладу деньги в карман. И он вложил чеки в свой бумажник. — Но у вас остается еще сто тысяч франков? — сказал Данглар. — О, пустяки! — сказал Монте-Кристо. — Лаж, вероятно, составляет приблизительно ту же сумму; оставьте ее себе, и мы будем квиты. — Вы говорите серьезно, граф? — Я никогда не шучу с банкирами, — отвечал Монте-Кристо с серьезностью, граничащей с дерзостью. И он направился к двери как раз в ту минуту, когда лакей докладывал: — Господин де Бовиль, главный казначей Управления приютов. — Вот видите, — сказал Монте-Кристо, — я пришел как раз вовремя, чтобы воспользоваться вашими чеками; их берут нарасхват. Данглар снова побледнел и поспешил проститься с графом. Монте-Кристо обменялся церемонным поклоном с г-ном де Бовиль, который дожидался в приемной и был тотчас же после ухода графа введен в кабинет Данглара. На лице графа, всегда таком серьезном, мелькнула мимолетная улыбка, когда в руке у казначея приютов оп увидел бумажник. У дверей ею ждала коляска, и он велел тотчас же ехать в банк. Тем временем Данглар, подавляя волнение, шел навстречу своему посетителю. Нечего и говорить, что на его губах застыла приветливая улыбка. — Здравствуйте, дорогой кредитор, — сказал он, — потому что я бьюсь об заклад, что ко мне является именно кредитор. — Вы угадали, барон, — отвечал Бовиль, — в моем лице к вам являются приюты: вдовы и сироты моей рукой просят у вас подаяния в пять миллионов. — А еще говорят, что сироты достойны сожаления! — сказал Данглар, продолжая шутку. — Бедные дети! — Вот я и пришел от их имени, — сказал Бовиль. — Вы должны были получить мое письмо вчера… — Да. — Вот и я, с распиской в получении. — Дорогой де Бовиль, — сказал Данглар, — ваши вдовы и сироты, если вы ничего не имеете против, будут добры подождать двадцать четыре часа, потому что граф Монте-Кристо, который только что отсюда вышел… ведь вы с ним встретились, правда? — Да, так что же? — Так вот, Монте-Кристо унес их пять миллионов! — Как так? — Граф имел у меня неограниченный кредит, открытый римским домом Томсон и Френч. Он попросил у меня сразу пять миллионов, и я дал ему чек на банк; там я держу свои деньги; вы понимаете, я боюсь, что если я потребую у управляющего банком десять миллионов в один день, это может ему показаться весьма странным. В два дня — другое дело, — добавил Данглар с улыбкой. — Да что вы! — недоверчиво воскликнул Бовиль. — Пять миллионов этому господину, который только что вышел отсюда и еще раскланялся со мной, как будто я с ним знаком? — Быть может, он вас знает, хотя вы с ним и не знакомы. Граф Монте-Кристо знает всех. — Пять миллионов! — Вот его расписка. Поступите, как апостол Фома: посмотрите и потрогайте. Бовиль взял бумагу, которую ему протягивал Данглар, и прочел: «Получил от барона Данглара пять миллионов сто тысяч франков, которые, по его желанию, будут ему возмещены банкирским домом Томсон и Френч в Риме». — Все верно! — сказал он. — Вам известен дом Томсон и Френч? — Да, — сказал Бовиль, — у меня была с ним однажды сделка в двести тысяч франков; но с тех пор я больше ничего о нем не слышал. — Это один из лучших банкирских домов в Европе, — сказал Данглар, небрежно бросая на стол взятую им из рук Бовиля расписку. — И на его счету было пять миллионов только у вас? Да это какой-то набоб, этот граф Монте-Кристо! — Я уж, право, не знаю, кто он такой, но у него было три неограниченных кредита: один у меня, другой у Ротшильда, третий у Лаффита; и, как видите, — небрежно добавил Данглар, — он отдал предпочтение мне и оставил сто тысяч франков на лаж. Бовиль выказал все признаки величайшего восхищения. — Нужно будет его навестить, — сказал он. — Я постараюсь, чтобы он основал у нас какое-нибудь благотворительное заведение. — И это дело верное; он одной милостыни раздает больше, чем на двадцать тысяч франков в месяц. — Это замечательно! Притом, я ему поставлю в пример госпожу де Морсер и ее сына. — В каком отношении? — Они пожертвовали все свое состояние приютам. — Какое состояние? — Да их собственное, состояние покойного генерала де Морсер. — Но почему? — Потому, что они не хотели пользоваться имуществом, приобретенным такими низкими способами. — Чем же они будут жить? — Мать уезжает в провинцию, а сын поступает на военную службу. — Скажите, какая щепетильность! — воскликнул Данглар. — Я не далее как вчера зарегистрировал дарственный акт. — И сколько у них было? — Да не слишком много, миллион двести тысяч с чем-то. Но вернемся к нашим миллионам. — Извольте, — сказал самым естественным тоном Данглар. — Так вам очень спешно нужны эти деньги? — Очень: завтра у нас кассовая ревизия. — Завтра! Почему вы это сразу не сказали? До завтра еще целая вечность! В котором часу ревизия? — В два часа. — Пришлите в полдень, — сказал с улыбкой Данглар. Бовиль в ответ только кивнул головой, теребя свой бумажник. — Или вот что, — сказал Данглар, — можно сделать лучше. — Что именно? — Расписка графа Монте-Кристо — это те же деньги; предъявите эту расписку Ротшильду или Лаффиту; они тотчас же ее примут. — Несмотря на то, что им придется рассчитываться с Римом? — Разумеется; вы только потеряете тысяч пять-шесть на учете. Казначей подскочил. — Ну нет, знаете: я лучше подожду до завтра. Как вы это просто говорите! — Прошу прощения, — сказал Данглар с удивительной наглостью, — я было подумал, что вам нужно покрыть небольшую недостачу. — Что вы! — воскликнул казначей. — Это бывает у нас, и тогда приходится идти на жертвы. — Слава богу, нет, — сказал Бовиль. — В таком случае до завтра; согласны, мой дорогой? — Хорошо, до завтра; но уж наверное? — Да вы шутите! Пришлите в полдень, банк будет предупрежден. — Я приду сам. — Тем лучше, я буду иметь удовольствие увидеться с вами. Они пожали друг другу руки. — Кстати, — сказал Бовиль, — разве вы не будете на похоронах бедной мадемуазель де Вильфор? Я встретил процессию на Бульваре. — Нет, — отвечал банкир, — я еще немного смешон после этой истории с Бенедетто и прячусь. — Напрасно; чем вы виноваты? — Знаете, мой дорогой, когда носишь незапятнанное имя, как мое, становишься щепетилен. — Все сочувствуют вам, поверьте, и все особенно жалеют вашу дочь. — Бедная Эжени! — произнес Данглар с глубоким вздохом. — Вы знаете, что она возвращается? — Нет. — Увы, к несчастью, это так. На следующий день после скандала она решила уехать с подругой-монахиней; она хочет поискать какой-нибудь строгий монастырь в Италии или Испании. — Это ужасно! И господин де Бовиль удалился, выражая свои соболезнования несчастному отцу. Но едва он вышел, как Данглар с выразительным жестом, о котором могут составить себе представление только те, кто видел, как Фредерик играет Робер-Макера59, воскликнул: — Болван!!! И, пряча расписку Монте-Кристо в маленький бумажник, добавил: — Приходи в полдень! В полдень я буду далеко! Затем он запер двери на ключ, опорожнил все ящики своей кассы, собрал тысяч пятьдесят кредитными билетами, сжег кое-какие бумаги, другие положил на видное место и сел писать письмо; кончив его, он запечатал конверт и надписал: «Баронессе Данглар». — Вечером я сам положу его к ней на туалетный столик, — пробормотал он. Затем он достал из ящика стола паспорт. — Отлично, — сказал он, — действителен еще на два месяца. |