Александр Дюма Граф МонтеКристо
 Скачать 3.16 Mb.
|
Глава 17ПРИЗНАНИЕВ эту минуту послышался голос Вильфора, кричавшего из своего кабинета: — Что случилось? Моррель взглянул на Нуартье, к которому вернулось все его хладнокровие, и тот глазами указал ему на пишу, где однажды, при сходных обстоятельствах, он уже скрывался. Он едва успел схватить шляпу и спрятаться за портьерой. В коридоре уже раздавались шаги королевского прокурора. Вильфор вбежал в комнату, бросился к Валентине и схватил ее в объятья. — Доктора! Доктора!.. Д'Авриньи! — крикнул Вильфор. — Нет, я лучше сам поеду за ним. И он стремглав выбежал из комнаты. В другую дверь выбежал Моррель. Его поразило в самое сердце ужасное воспоминание: ему вспомнился разговор между Вильфором и доктором, который он случайно подслушал той ночью, когда умерла г-жа де Сен-Меран; симптомы, хоть и более слабые, были такие же, какие предшествовали смерти Барруа. И ему почудилось, будто в ушах у него звучит голос Монте-Кристо, сказавшего ему не далее как два часа тому назад: «Что бы вам ни понадобилось, Моррель, приходите ко мне, я многое могу сделать». Он стрелой помчался по предместью Сент-Оноре к улице Матиньон, а с улицы Матиньон на Елисейские Поля. Тем временем Вильфор подъехал в наемном кабриолете к дому Д'Авриньи; он так резко позвонил, что швейцар открыл ему с перепуганным лицом. Вильфор бросился па лестницу, не в силах вымолвить ни слова. Швейцар знал его и только крикнул ему вслед: — Доктор в кабинете, господин королевский прокурор! Вильфор уже вошел, или, вернее, ворвался к доктору. — Ах, это вы! — сказал Д'Авриньи. — Да, доктор, — отвечал Вильфор, закрывая за собой дверь, — и на этот раз я вас спрашиваю, одни ли мы здесь? Доктор, мой дом проклят богом. — Что случилось? — спросил тот внешне холодно, но с глубоким внутренним волнением. — У вас опять кто-нибудь заболел? — Да, доктор, — воскликнул Вильфор, хватаясь за голову, — да! Взгляд Д'Авриньи говорил: «Я это предсказывал». Он медленно и с ударением произнес: — Кто же умирает на этот раз? Кто эта новая жертва, которая предстанет перед богом, обвиняя нас в преступной слабости? Мучительное рыдание вырвалось из груди Вильфора; он схватил доктора за руку. — Валентина! — сказал он. — Теперь очередь Валентины! — Ваша дочь! — с ужасом и изумлением воскликнул д'Авриньи. — Теперь вы видите, что вы ошибались, — прошептал Вильфор, — помогите ей и попросите у страдалицы прощения за то, что вы подозревали ее. — Всякий раз, когда вы посылали за мной, — сказал д'Авриньи, — бывало уже поздно, но все равно, я иду; только поспешим, с вашими врагами медлить нельзя. — На этот раз, доктор, вам уже не придется упрекать меня в слабости. На этот раз я узнаю, кто убийца, и не пощажу его. — Прежде чем думать о мщении, сделаем все возможное, чтобы спасти жертву, — сказал д'Авриньи. — Едем. И кабриолет, доставивший Вильфора, рысью домчал его обратно вместе с д'Авриньи в то самое время, как Моррель стучался в дверь Монте-Кристо. Граф был у себя в кабинете и, очень озабоченный, читал записку, которую ему только что спешно прислал Бертуччо. Услышав, что ему докладывают о Морреле, который расстался с ним за каких-нибудь два часа перед этим, граф с удивлением поднял голову. Для Морреля, как и для графа, за эти два часа изменилось, по-видимому, многое: он покинул графа с улыбкой, а теперь стоял перед ним, как потерянный. Граф вскочил и бросился к нему. — Что случилось, Максимилиан? — спросил он. — Вы бледны, задыхаетесь! Моррель почти упал в кресло. — Да, — сказал он, — я бежал, мне нужно с вами поговорить. — У вас дома все здоровы? — спросил граф самым сердечным тоном, не оставлявшим сомнений в его искренности. — Благодарю вас, граф, — отвечал Моррель, видимо, не зная, как приступить к разговору, — да, дома у меня все здоровы. — Я очень рад; но вы хотели мне что-то сказать? — заметил граф с возрастающей тревогой. — Да, — сказал Моррель, — я бежал к вам из дома, куда вошла смерть. — Так вы от Морсеров? — спросил Монте-Кристо. — Нет, — отвечал Моррель, — а разве у Морсеров кто-нибудь умер? — Генерал пустил себе пулю в лоб, — отвечал Монте-Кристо. — Какое ужасное несчастье! — воскликнул Максимилиан. — Не для графини, не для Альбера, — сказал Монте-Кристо, — лучше потерять отца и мужа, чем видеть его бесчестие; кровь смоет позор. — Несчастная графиня! — сказал Максимилиан. — Больше всего мне жаль эту благородную женщину! — Пожалейте и Альбера, Максимилиан; поверьте, он достойный сын графини. Но вернемся к вам; вы хотели меня видеть; я очень рад, если могу быть вам полезен. — Да, я пришел к вам в безумной надежде, что вы можете помочь мне в таком деле, где один бог может помочь. — Говорите же! — Я даже не знаю, — сказал Моррель, — имею ли я право хоть одному человеку на свете открыть такую тайну; но меня вынуждает рок, я не могу иначе. И он замолчал в нерешительности. — Вы знаете, что я вас люблю, — сказал Монте-Кристо, сжимая руку Морреля. — Ваши слова придают мне смелости, и сердце говорит мне, что я не должен иметь тайн от вас. — Да, Моррель, сам бог внушил вам это. Скажите же мне все, как вам велит сердце. — Граф, разрешите мне послать Батистена справиться от вашего имени о здоровье одной особы, которую вы знаете. — Я сам в вашем распоряжении, что же говорить о моих слугах? — Я должен узнать, что ей лучше, не то я с ума сойду. — Хотите, чтобы я позвонил Батистену? — Нет, я сам ему скажу. Моррель вышел, позвал Батистена и вполголоса сказал ему несколько слов. Камердинер спешно вышел. — Ну, что? Послали? — спросил Монте-Кристо возвратившегося Морреля. — Да, теперь я буду немного спокойнее. — Я жду вашего рассказа, — сказал, улыбаясь, Монте-Кристо. — Да, я все скажу вам. Слушайте. Однажды вечером я очутился в одном саду; меня скрывали кусты, никто не подозревал о моем присутствии. Мимо меня прошли двое; разрешите мне пока не называть их; они разговаривали тихо, но мне было так важно знать, о чем они говорят, что я напряг слух и не пропустил ни слова. — Начало довольно зловещее, если судить по вашей бледности. — Да, мой друг, все это ужасно! В этом доме кто-то только что умер; один из собеседников был хозяин, другой — врач. И первый поверял второму свои опасения и горести, потому что уже второй раз за этот месяц смерть, быстрая и неожиданная, поражала его дом, словно ангел мщения призвал на него божий гнев. — Вот что! — сказал Монте-Кристо, пристально глядя на Морреля и неуловимым движением поворачивая свое кресло так, чтобы оказаться в тени, в то время как свет падал прямо на лицо гостя. — Да, — продолжал Максимилиан, — смерть дважды за один месяц посетила этот дом. — А что отвечал доктор? — спросил Монте-Кристо. — Он отвечал… он отвечал, что смерть эта кажется ему неестественной и что ее можно объяснить только одним… — Чем? — Ядом! — В самом деле? — сказал Монте-Кристо с тем легким покашливанием, которое в минуты сильного волнения помогало ему скрыть румянец, или бледность, или просто то внимание, с каким он слушал собеседника. — В самом деле, Максимилиан? И вы все это слышали? — Да, дорогой граф, я все это слышал, и доктор даже прибавил, что, если что-либо подобное повторится, он будет считать себя обязанным обратиться к правосудию. Монте-Кристо слушал с величайшим спокойствием, быть может, притворным. — Потом, — продолжал Максимилиан, — смерть нагрянула в третий раз, но ни хозяин дома, ни доктор никому ничего не сказали; теперь смерть, может быть, нагрянет в четвертый раз. Скажите, граф, к чему меня обязывает знание этой тайны? — Дорогой друг, — сказал Монте-Кристо, — вы рассказываете о случае, о котором знают решительно все. Дом, где вы все это слышали, мне знаком, или по крайней мере я знаю точь-в-точь такой же; там имеется сад, отец семейства, доктор, там одна за другой случились три странных и неожиданных смерти. Взгляните на меня: я не слышал ничьих признаний и тем не менее знаю все это не хуже вас. Но разве меня мучает совесть? Нет, меня это ничуть не касается. Вы говорите: словно ангел мщения призвал божий гнев на этот дом; а кто вам сказал, что это не так? Закройте глаза на преступления, которых не хотят видеть те, кому надлежало бы их видеть. Если в этом доме бог творит свой суд, Максимилиан, то отвернитесь и не мешайте божьему правосудию. Моррель вздрогнул. Голос графа звучал мрачно, грозно и торжественно. — Впрочем, — продолжал граф, так резко меняя тон, что казалось, будто заговорил совсем другой человек, — откуда вы знаете, что это должно повториться? — Это повторилось, граф! — воскликнул Моррель. — Вот почему я здесь. — Что же я могу сделать, Моррель? Может быть, вы хотите, чтобы я предупредил королевского прокурора? Монте-Кристо произнес последние слова так выразительно, с такой недвусмысленной интонацией, что Моррель вскочил. — Граф, — воскликнул он, — вы знаете, о ком я говорю! — Да, разумеется, мой друг, и я докажу вам это, поставив точки над и, то есть назову всех действующих лиц. Вы гуляли в саду Вильфора; из ваших слов я заключаю, что это было в вечер смерти маркизы де Сен-Меран. Вы слышали, как Вильфор и д'Авриньи беседовали о смерти маркиза де Сен-Меран и о не менее удивительной смерти маркизы. Д'Авриньи говорил, что предполагает отравление и даже два отравления; и вот вы, на редкость порядочный человек, с тех пор терзаете свое сердце, пытаете совесть, не зная, следует ли вам открыть эту тайну или промолчать. Мы живем не в средние века, дорогой друг, теперь уже нет ни святой инквизиции, ни вольных судей; что вы с ними сделаете? «Совесть, чего ты хочешь от меня?» — сказал Стерн. Полно, друг мой, пусть они спят, если им спится, пусть чахнут от бессонницы, если она их мучит, а сами бога ради спите спокойно, благо у вас совесть чиста. Лицо Морреля страдальчески исказилось; он схватил Монте-Кристо за руку. — Но ведь это повторилось! Вы слышите? — Так что же? Пусть, — сказал граф и, удивленный этой непонятной ему настойчивостью, испытующе посмотрел на Максимилиана. — Это семья Атридов; бог осудил их, и они несут свою кару; они сгинут все, как бумажные человечки, которых вырезают дети и которые валятся один за другим, хотя бы их было двести, от дуновения их создателя. Три месяца тому назад умер маркиз де Сен-Меран; спустя несколько дней — маркиза; на днях — Барруа; сегодня — старик Нуартье или юная Валентина. — Вы знали об этом? — воскликнул Моррель с таким ужасом, что Монте-Кристо вздрогнул, — он, который не шевельнулся бы, если бы обрушилась твердь небесная. — Вы знали об этом и молчали? — Что мне до этого? — возразил, пожав плечами Монте-Кристо. — Что мне эти люди, и зачем мне губить одного, чтобы спасти другого? Право, я не отдаю предпочтения ни жертве, ни убийце. — Но я, я! — в исступлении крикнул Моррель. — Ведь я люблю ее! — Любите? Кого? — воскликнул Монте-Кристо, вскакивая с места и хватая Морреля за руки. — Я люблю страстно, безумно, я отдал бы всю свою кровь, чтобы осушить одну ее слезу. Вы слышите! Я люблю Валентину де Вильфор, а ее убивают! Я люблю ее, и я молю бога и вас научить меня, как ее спасти! Монте-Кристо вскрикнул, и этот дикий крик был подобен рычанию раненого льва. — Несчастный! — воскликнул он, ломая руки. — Ты любишь Валентину! Ты любишь дочь этого проклятого рода! Никогда в своей жизни Моррель не видел такого лица, такого страшного взора. Никогда еще Ужас, чей лик не раз являлся ему и на полях сражения, и в смертоубийственные ночи Алжира, не опалял его глаз столь зловещими молниями. Он отступил в страхе. После этой страстной вспышки Монте-Кристо на миг закрыл глаза, словно ослепленный внутренним пламенем; он сделал нечеловеческое усилие, чтобы овладеть собой; и понемногу буря в его груди утихла, подобно тому как после грозы смиряются под лучами солнца разъяренные, вспененные волны. Это напряженное молчание, эта борьба с самим собой длилась не более двадцати секунд. Граф поднял свое побледневшее лицо. — Вы видите, друг мой, — сказал он почти не изменившимся голосом, как господь карает кичливых и равнодушных людей, безучастно взирающих на ужасные бедствия, которые он им являет. С бесстрастным любопытством наблюдал я, как разыгрывается на моих глазах эта мрачная трагедия; подобно падшему ангелу, я смеялся над злом, которое совершают люди под покровом тайны (а богатым и могущественным легко сохранить тайну); и вот теперь и меня ужалила эта змея, за извилистым путем которой я следил, ужалила в самое сердце! Моррель глухо застонал. — Довольно жалоб, — сказал граф, — мужайтесь, соберитесь с силами, надейтесь, ибо я с вами, и я охраняю вас. Моррель грустно покачал головой. — Я вам сказал — надейтесь! — воскликнул Монте-Кристо. — Знайте, я никогда не лгу, никогда не ошибаюсь. Сейчас полдень, Максимилиан; благодарите небо, что вы пришли ко мне сегодня в полдень, а не вечером или завтра утром. Слушайте меня, Максимилиан, сейчас полдень: если Валентина еще жива, она не умрет. — Боже мой! — воскликнул Моррель. — И я оставил ее умирающей! Монте-Кристо прикрыл глаза рукой. Что происходило в этом мозгу, отягченном страшными тайнами? Что шепнули этому разуму, неумолимому и человечному, светлый ангел или ангел тьмы? Только богу это ведомо! Монте-Кристо снова поднял голову; на этот раз лицо его было безмятежно, как у младенца, пробудившегося от сна. — Максимилиан, — сказал он, — идите спокойно домой; я приказываю вам ничего не предпринимать, не делать никаких попыток и ничем не выдавать своей тревоги. Ждите вестей от меня; ступайте. — Ваше хладнокровие меня пугает, граф, — сказал Моррель. — Вы имеете власть над смертью? Человек ли вы? Или вы ангел? бог? И молодой офицер, никогда не отступавший перед опасностью, отступил перед Монте-Кристо, объятый невыразимым ужасом. Но Монте-Кристо взглянул на него с такой печальной и ласковой улыбкой, что слезы увлажнили глаза Максимилиана. — Многое в моей власти, друг мой, — отвечал граф. — Идите, мне нужно побыть одному. Моррель, покоренный той непостижимой силой, которой Монте-Кристо подчинял себе всех окружающих, даже не пытался ей противиться. Он пожал руку графа и вышел. Но, дойдя до ворот, он остановился, чтобы подождать Батистена, который показался на углу улицы Матиньон. Тем временем Вильфор и д'Авриньи спешно прибыли в дом королевского прокурора. Они нашли Валентину все еще без чувств, и доктор осмотрел больную со всей тщательностью, которой требовали обстоятельства от врача, посвященного в страшную тайну. Вильфор, не отрывая глаз от лица д'Авриньи, ждал его приговора. Нуартье, еще более бледный, чем Валентина, еще нетерпеливее жаждущий ответа, чем Вильфор, тоже ждал, и все силы его души и разума сосредоточились в его взгляде. Наконец д'Авриньи медленно проговорил: — Она еще жива. — Еще! — воскликнул Вильфор… — Какое страшное слово, доктор! — Да, я повторяю: она еще жива, и это очень меня удивляет. — Но она спасена? — спросил отец. — Да, раз она жива. В эту минуту глаза д'Авриньи встретились с глазами Нуартье; в них светилась такая бесконечная радость, такая глубокая и всепроникающая мысль, что доктор был поражен. Он снова опустил в кресло больную, чьи бескровные губы едва выделялись на бледном лице, и стоял неподвижно, глядя на Нуартье, который внимательно следил за каждым его движением. — Господин де Вильфор, — сказал, наконец, доктор, — позовите, пожалуйста, горничную мадемуазель Валентины. Вильфор опустил голову дочери, которую поддерживал рукой, и сам пошел за горничной. Как только Вильфор закрыл за собой дверь, д'Авриньи подошел к Нуартье. — Вы желаете мне что-то сказать? — спросил он. Старик выразительно закрыл глаза; как нам известно, в его распоряжении был только этот единственный утвердительный знак. — Мне одному? — Да, — показал Нуартье. — Хорошо, я постараюсь остаться с вами наедине. В эту минуту вернулся Вильфор в сопровождении горничной; следом за горничной шла г-жа де Вильфор. — Что случилось с бедной девочкой? — воскликнула она. — Она только что была у меня; правда, она жаловалась на недомогание, но я не думала, что это так серьезно. И молодая женщина со слезами на глазах и с чисто материнской нежностью подошла к Валентине и взяла ее за руку. Д'Авриньи наблюдал за Нуартье; старик широко раскрыл глаза, его щеки побледнели, а лоб покрылся испариной. — Вот оно что! — невольно сказал себе д'Авриньи, следя за направлением взгляда Нуартье, — другими словами, взглянув на г-жу де Вильфор, твердившую: — Бедной девочке надо лечь в постель. Давайте, Фанни, мы с вами ее уложим. Д'Авриньи, которому это предложение давало возможность остаться наедине с Нуартье, одобрительно кивнул головой, но строго запретил давать больной что бы то ни было без его предписания. Валентину унесли; она пришла в сознание, но не могла ни пошевельнуться, ни даже говорить, настолько она была разбита перенесенным припадком. Все же у нее хватило сил взглядом проститься с дедушкой, который смотрел ей вслед с таким отчаянием, словно у него вырывали душу из тела. Д'Авриньи проводил больную, написал рецепты и велел Вильфору самому поехать в аптеку, лично присутствовать при изготовлении лекарств, привезти их и ждать его в комнате дочери. Затем, снова повторив свое приказание ничего не давать Валентине, он спустился к Нуартье, тщательно закрыл за собою дверь и, убедившись в том, что никто их не подслушивает, сказал: — Вы что-нибудь знаете о болезни вашей внучки? — Да, — показал старик. — Нам нельзя терять времени; я буду предлагать вам вопросы, а вы отвечайте. Нуартье показал, что готов отвечать. — Вы предвидели болезнь Валентины? — Да. Д'Авриньи на секунду задумался; затем подошел ближе к Нуартье. — Простите меня за то, что я сейчас скажу, но ничто не должно быть упущено в том страшном положении, в котором мы находимся. Вы видели, как умирал несчастный Барруа? Нуартье поднял глаза к небу. — Вы знаете, от чего он умер? — спросил д'Авриньи, кладя руку на плечо Нуартье. — Да, — показал старик. — Вы думаете, что это была естественная смерть? Подобие улыбки мелькнуло на безжизненных губах Нуартье. — Так вы подозревали, что Барруа был отравлен? — Да. — Вы думаете, что яд, от которого он погиб, предназначался ему? — Нет. — Думаете ли вы, что та же рука, которая по ошибке поразила Барруа, сегодня поразила Валентину? — Да. — Значит, она тоже погибнет? — спросил д'Авриньи, не спуская с Нуартье пытливого взгляда. Он ждал действия этих слов на старика. — Нет! — показал тот с таким торжеством, что самый искусный отгадчик был бы сбит с толку. — Так у вас есть надежда? — сказал удивленный д'Авриньи. — Да. — На что вы надеетесь? Старик показал глазами, что не может ответить. — Ах, верно, — прошептал д'Авриньи. Потом снова обратился к Нуартье: — Вы надеетесь, что убийца, отступится? — Нет. — Значит, вы надеетесь, что яд не окажет действия на Валентину? — Да. — Вы, конечно, знаете не хуже меня, что ее пытались отравить, — продолжал д'Авриньи. Взгляд старика показал, что у него на этот счет нет никаких сомнений. — Почему же вы надеетесь, что Валентина избежит опасности? Нуартье упорно смотрел в одну точку; д'Авриньи проследил направление его взгляда и увидел, что он устремлен на склянку с лекарством, которое ему приносили каждое утро. — Ах, вот оно что! — сказал д'Авриньи, осененный внезапной мыслью. Неужели вы… Нуартье не дал ему кончить. — Да, — показал он. — Предохранили ее от действия яда… — Да. — Приучая ее мало-помалу… — Да, да, да, — показал Нуартье, в восторге оттого, что его поняли. — Вы, должно быть, слышали, как я говорил, что в лекарства, которые я вам даю, входит бруцин? — Да. — И, приучая ее к этому яду, вы хотели нейтрализовать действие яда? Глаза Нуартье сияли торжеством. — И вы достигли этого! — воскликнул д'Авриньи. — Не прими вы этой предосторожности, яд сегодня убил бы Валентину, убил мгновенно, безжалостно, до того силен был удар; по дело кончилось потрясением, и во всяком случае на этот раз Валентина не умрет. Неземная радость светилась в глазах старика, возведенных к небу с выражением бесконечной благодарности. В эту минуту вернулся Вильфор. — Вот лекарство, которое вы прописали, доктор, — сказал он. — Его приготовили при вас? — Да, — отвечал королевский прокурор. — Вы его не выпускали из рук? — Нет. Д'Авриньи взял склянку, отлил несколько капель жидкости на ладонь и проглотил их. — Хорошо, — сказал он, — пойдемте к Валентине, я дам предписания, и вы сами проследите за тем, чтобы они никем не нарушались. В то самое время, когда д'Авриньи в сопровождении Вильфора входил в комнату Валентины, итальянский священник, с размеренной походкой, со спокойной и уверенной речью, нанимал дом, примыкающий к особняку Вильфора. Неизвестно, в чем заключалась сделка, в силу которой все жильцы этого дома выехали два часа спустя; но прошел слух, будто фундамент этого дома не особенно прочен и дому угрожает обвал, что не помешало новому жильцу около пяти часов того же дня переехать в него со всей своей скромной обстановкой. Новый жилец взял его в аренду на три, шесть или девять лет и, как полагается, заплатил за полгода вперед; этот новый жилец, как мы уже сказали, был итальянец и звали его синьор Джакопо Бузони. Немедленно были призваны рабочие, и в ту же ночь редкие прохожие, появлявшиеся в этом конце улицы, с изумлением наблюдали, как плотники и каменщики подводили фундамент под ветхое здание. |