Антропология права. Антагонизм традиционного и технократического подходов к природопользованию в контексте юридической антропологии

• Название: Антагонизм традиционного и технократического подходов к природопользованию в контексте юридической антропологии
• Дата: 01.06.2018
• Размер: 79.64 Kb.
• Имя файла: Антропология права.docx
• Тип: Реферат; #45668
• страница: 3 из 4

Юридическая антропология в России

Следовало бы выделить этот сюжет в отдельную тему, но автор принципиально не желает этого делать, поскольку считает, что юридическая антропология в России, как и в случае с социологией, кибернетикой, генетикой и другими "продажными девками империализма", — просто основательно забытое старое, поэтому и рассматривать сей предмет надлежит в русле мировой тенденции, а не отдельно от нее.

Как и в других европейских метрополиях, в России развитие юридической этнологии, а позднее и юридической антропологии во многом стимулировалось колонизацией¹¹⁰Кавказа, Сибири, Средней Азии. Принятое в рамках начатой Сперанским широкомасштабной правовой реформы Уложение 1822 г. об управлении инородцами предусматривало сохранение за покоренными народами ("инородцами") как традиционных форм самоуправления, так и многих обычаев и собственных судов. Подобно предпринятому в Индии составлению каталогов народов, религий и каст, в России ведется поощряемая наместниками и губернаторами работа по описанию и классификации как самих "инородцев", так и их правовых обычаев¹¹¹.

Уже с 40-х гг. XIX в. ведутся систематические исследования народов Сибири, общие описательные и этнографические работы¹¹² чередуются с анализом особенностей правового быта сибирских народов¹¹³, их общинной организации¹¹⁴.

Создание в 1845 г. Императорского Русского географического общества с мощным этнографическим отделением способствовало целенаправленному изучению народов России. С 1850 г. стала реализовываться программа изучения населения России, составленная РГО и разосланная во все его губернские отделения. Программа содержала детальный вопросник, по которому составлялись научные отчеты, содержащие несколько разделов. К концу XIX в. Обществом был накоплен и издан имеющий и по сей день огромную научную ценность материал о народах России.

Большое внимание официальной этнографии и антропологии уделяется народам Туркестана, как часто называли тогда Среднюю Азию, где особенно остро стояла проблема совместимости национальных культур, религий с задачами российской колонизации¹¹⁵. Был взят курс на сохранение традиционных структур в бытовой сфере и на повышение уровня образования населения¹¹⁶.

В рамках программы РГО и вне ее также активно исследуются и Закавказье, особое внимание уделяется обычному праву его народов¹¹⁷. Характерно, что уже тогда многие авторы вставали на позиции правового плюрализма, т. е. признания одновременного действия как норм права, исходящих от государства, так и норм обычного права народов, населяющих многонациональное и многоконфессиональное государство.

Как исследователь обычного права народов Северного Кавказа начинал свою научную деятельность Максим Максимович Ковалевский, чья мировая известность не нуждается в представлении: достатоточно напомнить, что К. Маркс взялся за изучение русского языка с целью прочитать в подлиннике труд М. М. Ковалевского "Общинное земледелие, ход и последствия его разложения" и сделал подробный конспект этой работы¹¹⁸. Будучи ученым "широкого профиля" — юристом, социологом, политологом, этнографом, Ковалевский искал в обычном праве объяснения механизмов формирования современного права, а в общинной организации — прототип будущих демократических институтов. Подобно Ф. Боасу и Б. Малиновскому, и даже ранее их, он проводит комплексные полевые исследования обычаев, имущественных и социальных отношений у осетин и публикует результаты своих исследований, сразу же выдвинувшие его в ряд юристов-антропологов мировой величины¹¹⁹. Эти исследования позволяют Ковалевскому поднять теоретические вопросы формирования права как составной части социального бытия человека¹²⁰.

Вообще следует отметить, что на рубеже XIX и XX вв. российская антропология права (тогда еще не было такого названия) развивалась преимущественно в русле истории права, частично — социологии права. Таковы исследования марксиста Н. И. Зибера по феномену "братств" (по современной терминологии "мужских союзов" в рамках племенной организации) как института правовой социализации взрослого населения, работы А. Стронина и К. Тахтарева по истории форм общественной организации (о них — речь впереди).

Вместе с тем разрабатывались и проблемы возникновения правовых норм через систему запретов и разрешений, и здесь свое слово сказали М. Кулишер и А. Ефименко¹²¹. При этом российские исследователи строили свои теоретические концепции не только на материале древних обществ или экзотических народов, но и на отечественном материале. Д. Мейер считал обычаи славян первоисточником "юридического воззрения"¹²², а А. Павлов рассматривал формирование русского права как сплав народных обычаев с греко-латинским правом, пришедшим из Византии¹²³. Вместе с тем под воздействием марксизма развивались и концепции феномена "права-власти", т. е. права как продукта борьбы различных групп (половых, возрастных, имущественных) за господство над всем обществом¹²⁴.

"Социологическая струя" мощно пронизывает творчество юриста, принадлежавшего до эмиграции одновременно российской и польской интеллектуальной культуре, — Леона Петражицкого: по его концепции право действует не только там, где его фиксирует юриспруденция, но и в любом другом месте, где существуют личностные отношения и отношения подчинения¹²⁵.

Не был чистым социологом и Питирим Сорокин, другой российский ученый, получивший впоследствии мировую известность. Напомним, что по образованию П. Сорокин был юристом и до отъезда успел издать труд, который смело можно отнести к жанру юридической антропологии, ибо, рассматривая проблемы преступления и наказания, он прежде всего анализирует само понятие "преступного" в сознании человека¹²⁶. Примечательно, что книге было предпослано предисловие "самого" М. Ковалевского — своего рода напутствие-эстафета патриарха российской общественной науки молодому ученому, который, впрочем, заслужит впоследствии и ругань "самого" Ленина. Другой, не менее яркой и еще "более антропологичной" работой П. Сорокина был учебник по теории права, предназначенный для широкой аудитории и объясняющий ей, что такое право и как оно появилось¹²⁷. В нем он анализирует все возможные социальные проявления права: право как правила поведения, как правила и нормы, преломленные в психике в виде правовых убеждений, наконец, как реализация этих убеждений в источниках права и различных институтах политической организации общества¹²⁸.

Можно было бы еще долго продолжать обзор российской дореволюционной юриспруденции — сюжет весьма благодарный, поскольку в трудах Г. Ф. Шершеневича, С. А. Муромцева, П. И. Новгородцева, многих других можно обнаружить россыпи блестящих теоретических положений, которые и сейчас могут быть восприняты отечественной антропологией права, а посему еще ждут своих исследователей. Нам же хотелось бы завершить этот обзор дореволюционного периода сведениями об университетском правовом образовании¹²⁹.

Согласно университетскому Уставу 1863 г. в число обязательных семи кафедр юридических факультетов была включена кафедра начала общенародного правоведения, на которой читались и курсы обычного права. По Уставу 1884 г. вводились новые кафедры: кафедра истории русского права и кафедра местных прав. Это давало прогрессивной профессуре возможность читать свои курсы обычного права и права народов, населяющих Российскую империю.

Особняком от университетской правовой науки стоит творчество легендарного Николая Николаевича Миклухо-Маклая (1846—1888). Он не был лектором-педагогом, он был чистой воды путешественником-исследователем, сразу по окончании медицинских факультетов Лейпцигского и Йенс-кого университетов отправившимся в научные морские экспедиции на Канарские острова и к берегам Красного моря. Вернувшись в Россию, он путем колоссальных усилий добивается от Русского географического общества не только одобрения его программы исследований далекой Океании, но и разрешения отправиться туда на корвете "Витязь". Исследовательский замысел молодого ученого был грандиозен: это изучение физической географии и метеорологии, зоологические, антропологические и этнографические исследования. Последнее было для него особенно важной задачей, поскольку Миклухо-Маклай поставил себе целью доказать, что человечество независимо от расовых различий представляет собой один, единый вид, что первобытность состояния человека при внимательном рассмотрении не так уж проста и убога, как кажется европейскому путешественнику. (Заметим, что доказано это было Миклухо-Маклаем почти за век до структуралистских теоретических изысков об "универсальности" человеческого бытия.) Он был также убежден, что добиться уважения и доверия аборигенов можно только, отправившись к ним в одиночку, без всякого оружия: "Моя сила должна заключаться в спокойствии и терпении", — запишет он в дневнике.

Была у Миклухо-Маклая еще одна задумка, о которой он поведал не сразу: увлекшись идеями Льва Толстого о переустройстве мира через переустройство самого человека, он задумал создать на островах Океании русскую вольную колонию¹³⁰, что дало затем англичанам, с которыми он не раз входил вконфликт, защищая права аборигенов, основание посмертно обвинить его чуть ли не в намерении создать базу для российского военного флота.

Из пяти томов сочинений Миклухо-Маклая¹³¹ наибольший интерес для нас представляет второй том, где собраны его заметки по антропологии и этнографии, а также том четвертый (письма), из которого следует, что он был не только ученым-гуманистом, но и человеком, выражаясь современным штампом, "с активной жизненной позицией", не отделявшим нравственности убеждений от нравственности поступков. Он, в частности, не раз выступал добровольным адвокатом по защите прав аборигенов на землю: "Земля целиком является собственностью различных общин, занимающихся возделыванием почвы в течение столетий. <...> Туземцы не понимают абсолютного разлучения со своей землей" (письмо сэру Артуру Гордону, Верховному комиссару Великобритании в Западной Океании). Именно нравственная позиция ученого снискала ему симпатии Л. Н. Толстого, редко кого из ученых жаловавшего добрым словом. Печально, что впервые работы Миклухо-Маклая увидели свет через... 35 лет после его смерти, уже при Советской власти (спасибо ей за это)¹³², которая (власть) способствовала затем его популяризации и даже героизации.

Не так ласкова оказалась новая власть к жившим ученым-антропологам. Нет, ни антропология, ни этнография не были запрещены в СССР, в отличие, скажем, от социологии или политической науки. Более того, были сохранены традиции и исследовательские центры, так как ленинско-сталин-ская национальная политика предполагала как подготовку национальных кадров, так и изучение культурного наследия народов многонационального государства. И в этом плане был достигнут впечатляющий прогресс. Не поощрялись, мягко говоря, "лишь" позитивные исследования по обычному праву, правам личности, т. е. то, что составляет сердцевину юридической антропологии. В обществе, строящем светлое будущее, должно было быть только одно, классовое право и единственным генератором его было государство, все остальное должно было рассматриваться как "пережитки" и "изживаться": жизнь общества контролируется нормами, личность практически не имеет возможности вмешиваться в правотворчество. Естественно, отпадает сама собой потребность в развитии юридической антропологии.

Для нас тем не менее развитие антропологии и этнографии советского периода интересно тем, что, несмотря на идеологические тиски, в которые была зажата вся общественная наука, не был утрачен общий высокий научный уровень исследований, сохранялись традиции комплексного, междисциплинарного подхода к изучаемым объектам, уточнялся понятийный аппарат, был накоплен огромный по объему эмпирический материал, были созданы большие исследовательские коллективы, выходила научная периодика¹³³. Нам еще предстоит убедиться в том, что советские правоведы нередко использовали антропологический и этнографический материал в "снятом виде" и тем самым обогащали и свою науку.

Ярчайшей личностью этого переходного периода был Владимир Германович Богораз (1865—1936). Уже двадцатилетним студентом Петербургского университета он подвергается аресту за революционную деятельность и ссылается в 1886 г. в Якутию, а затем на Колыму, где обнаруживает свое призвание ученого-антрополога и писателя. Уже первая его работа по чукотскому языку и фольклору¹³⁴ привлекает внимание мирового научного сообщества и его труды переводятся за рубежом¹³⁵. В 1900—1901 гг. Богораз вместе с Л. Штренбер-гом (1861—1927), специализировавшимся на изучении народности гиляков, участвует в Джезуповской северо-тихоокеанской экспедиции, организованной Ф. Боасом, широкомасштабном международном исследовательском проекте изучения народов Севера¹³⁶. В ходе экспедиции Богораз собирает более 5 тыс. предметов быта чукчей, записывает около 450 текстов мифов, легенд, песен, шаманских заклинаний и даже производит фонозаписи громоздкой по тем временам аппаратурой, делает более 800 антропометрических замеров и лицевых муляжей. Свое исследование В. Богораз проводил для решения сразу нескольких исследовательских задач: выявления функционирования социальной организации чукчей, их ритуала и мифологии, лечебных свойств шаманизма. Международная известность В. Богораза не помешала тому, что по возвращении в Петербург, где он вновь с головой окунулся в революционную деятельность, он подвергается арестам в 1905 г., ссылается в Финляндию, откуда тайно наезжает в столицу. За годы вынужденной "отсидки" в ссылке он успевает проанализировать весь материал, касающийся шаманства и традиционных верований народов Севера, регулярно публикуется в журнале "Этнографическое обозрение" и за рубежом. Несмотря на то что В. Богораз не принял концепций исторического материализма, после революции он назначается профессором Петроградского университета, хранителем Музея антропологии и этнографии, а в 1925 г. и директором создававшегося Института народов Севера. Оставшуюся жизнь он посвящает подготовке десятков комплексных экспедиций в районы Севера, участвует лично в переписях населения, создании сотен "очагов культуры" (школ, клубов) и даже в создании первых кооперативов, ничего общего не имевших с колхозами. Им публикуются учебники, словари, сборники фольклора и памятников исторической мысли. Иногда он берется за перо и для написания научных трудов¹³⁷.

Период 20—30-х гг. интересен для нас тем, что, несмотря на навязанную общественным наукам догматичность, ее лучшие представители не оставляли попыток переосмыслить знания о человеческом социуме. Многие талантливые ученые "ушли" в древность и в этнографию, поскольку там не надо было особенно активно демонстрировать "партийность" науки, а можно было заниматься серьезными научными исследованиями¹³⁸. Этот период интересен и тем, что в работах отечественных исследователей все чаще используется междисциплинарный подход, когда исследователю становится тесно в рамках одной науки и узкой специализации. С середины 50-х гг., времен идеологической "оттепели", этот подход заявлят о себе в полный голос.

Особое место в возродившейся в 50-е гг. этнологии права заняло исследование обычного права народов России. Развитие национальных культур в послевоенный период, реабилитация в годы "оттепели" народных обычаев и традиций объективно способствовали развитию теоретических положений, подкрепленных новыми исследованиями и архивными поисками, рассматривавших обычное право как органическую часть традиционной культуры народов СССР. Правда, нередко эти исследования велись в рамках анализа "пережитков" древних форм родовой и общинной организации, семейно-брачных отношений с целью их скорейшего искоренения¹³⁹. И все же была разработана солидная основа теории и методологии нормативной этнологии (так стала именоваться эта отрасль этнологии), не говоря о сотнях фундаментальных работ по этнологии и антропологии, в которых содержался большой эмпирический материал по общему праву. К концу 90-х гг. отечественная нормативная этнология уже ни в чем не уступала родственным зарубежным аналогам¹⁴⁰, а по широте охвата изучаемых проблем даже превосходила их.

В следующей части нашего по необходимости краткого обзора подходов к проблематике юридической антропологии в отечественной науке хотелось бы заострить внимание на том, как наше правоведение реагировало на открытия этнографии, истории, антропологии. Возьмем для примера только догосу-дарственные формы организации власти и нормативности.

Мы уже отмечали¹⁴¹, что еще в начале XX в. в общественных науках наступило время комплексных проблем, изучаемых в разных аспектах несколькими науками. Появились смежные науки: социальная антропология, политическая этнография, экономическая и политическая география, социальная и политическая психология и т. д. "Становится привычным делом использовать многообразные модели одного и того же изучаемого явления, чтобы увидеть его с разных точек зрения"¹⁴², — напоминал уже в 80-е гг. научно-популярный журнал.

Вопрос о более активном использовании данных других наук, в частности этнографии, в науке о государстве и праве ставился неоднократно как самими этнографами¹⁴³, так и юристами¹⁴⁴. Речь шла о создании субдисциплины "нормативная этнография", однако дальше пожеланий дело не пошло. В статье А. Б. Венгерова "Значение археологии и этнографии для юридической науки"¹⁴⁵ в начале 80-х гг. был вновь поставлен вопрос о более активном использовании теорией и историей государства и права достижений археологии и этнографии; о корректировке в этой связи некоторых устоявшихся положений, касающихся периодизации первобытной истории, возникновения раннеклассового государства, роли внешнего фактора в создании и развитии государственно-правовых институтов, значения этнических процессов для правового регулирования общественных отношений. К сожалению, эта статья была сдержанно встречена юристами и не послужила началом дискуссии о внедрении данных других наук в правоведение. Лишь позднее к этой теме вернутся сам А. Б. Венгеров¹⁴⁶, В. С. Нерсе-сянц в предисловии к переводу книги Н. Рулана, этнологи А. И. Першиц и Я. С. Смирнова¹⁴⁷, а затем и другие авторы, на которых мы обязательно будем ссылаться в других разделах.

С началом перестройки необходимость приближения правовой науки к материалу других наук подчеркивается все энергичнее. Сошлемся на мнение В. А. Туманова: "Советская этнография и правоведение располагают достаточным материалом для развития юридической этнологии, но в разработке концептуальных основ этого направления исследований сделаны лишь первые шаги. А между тем оно достаточно значимо как для истории государства и права (возникновение этих институтов, проблема "предправа" и т. п.), так и для выявления и осмысления современных этнических процессов, значимых для функционирования правовых институтов или подлежащих учету в правотворческой деятельности"¹⁴⁸. В. А. Туманов подчеркивает при этом, что недопустимо переносить выводы, полученные на материале примитивных обществ, на современность.

Конечно, с В. А. Тумановым трудно не согласиться. Уточним лишь, что помимо действительно недобросовестных методов переноса выводов о явлениях далекого прошлого на современность, либо, напротив, так называемой "модернизации" прошлого, придания ему черт современности, существуют действительно научные способы "перенесения во времени". В археологии уже несколько десятилетий используется метод реконструкции целого явления по отрывочным сведениям о нем. Для юриста-антрополога интересна в этой связи методология социальной реконструкции (так называемая методика палеосоциологических реконструкций) развития первобытного общества¹⁴⁹.

Исследование происхождения и сущности любого социального явления должно начинаться с анализа той фазы этого явления, на которой оно возникает и проявляет свои потенциальные возможности, а в дальнейшем и ведущие признаки. Так, в своей работе по истории демократии мы утверждали: такой фазой будущего общинного самоуправления и демократических норм жизни общины является уже элементарная саморегуляция в жизни человеческих общностей, переходящих от стадности к родообщинной организации, т. е., иначе говоря, социогенез.

Проблемы взаимовлияния антропо- и социогенеза стали предметом интенсивной научной дискуссии¹⁵⁰. Их нельзя обойти при установлении момента генезиса "нормативности" первоначальной человеческой общности, выступающей вначале как элементарная саморегуляция. Дело в том, что открытия антропологов и археологов, позволяющие сейчас удлинить историю человечества более чем вдвое, почти до 2 млн. лет, и считать родиной человека Африку¹⁵¹, вносят существенные поправки и в представления о социогенезе. Так, уже неандертальцы знали развитое охотничье хозяйство, строили жилища, практиковали охотничью магию, словом, предвосхитили образ жизни, приписывавшейся ранее homo sapiens, в том числе и родовую организацию на стадии ее становления. Одним из первых в науке подошел к этой проблеме украинский археолог П. П. Ефименко, писавший, что "уже первобытные общины неандертальцев при их несомненной замкнутости (эндогамности) являлись прямыми предшественниками и некоторым подобием родовых общин"¹⁵². Иными словами, зачатки родовой организации прослеживаются уже в эпоху палеолита. "Но раз так, — делал вывод академик Ю. В. Бром-лей, — то родовая организация оказывается несколько старше homo sapiens и поворотный момент в социогенезе опережает поворот в антропогенезе"¹⁵³. Корректируя усвоенную со школьной скамьи установку на то, что "труд создал человека", можно сделать вывод, что не только труд создал человека, но и сопровождавшая его элементарная социальная жизнь с ее первыми запретами.

Данные современной этнографии во многом корректируют и выстроенную Л. Г. Морганом систему брачно-семей-ных отношений. По Моргану, древнейшей формой этих отношений называлась кровнородственная семья, основанная на групповом браке всех лиц одного поколения, и так называемая семья пуналуа. Этот вывод он делал из сообщений (оказавшихся неверными) европейских миссионеров в Полинезии и на Гавайских островах. Отечественные ученые, как и ряд их зарубежных коллег, обосновали вывод о том, что первой формой общественно регулируемых отношений между полами являлся дуально-родовой групповой брак, хотя учитывали и сочетание парного и группового брака¹⁵⁴.

В противоречие с выводами Л. Г. Моргана о существовании частной собственности на стадии отцовского рода входят данные этнографии, не обнаружившей частной собственности у австралийцев с их патрилинейным родом и, напротив, подтвердившей существование материнского рода у народов, стоявших на стадии возникновения частной собственности (ашанти и некоторые другие африканские племена). История первобытного общества все более лишается своей былой хрестоматийной упрощенности, обогащаясь новыми, подчас противоречащими друг другу фактами, ставящими перед теорией и историей права новые проблемы.

Одной из важнейших проблем, для решения которой на теоретическом уровне обязательно требуется использовать данные этнологии, истории, археологии, фольклористики, остается проблема объяснения механизма возникновения правовых норм из первичных социальных норм, причем необязательно только в древнем обществе. Именно с этой целью историки и теоретики права должны были (и будут) обращаться к работам специалистов других отраслей знания. Период 60—80-х гг. вовсе не был "застойным" в этом плане, хотя ответ на поставленную теоретическую задачу искали, в основном, увы, не юристы¹⁵⁵.

Интереснейший материал дает потестарная и политическая этнография о половозрастных группах, мужских и женских тайных обществах в системе общинно-племенной организации. Этнографы и историки с полным основанием предполагают, что уже в недрах родового строя родственные отношения имели своим "противовесом" принципиально иной тип социальных связей¹⁵⁶. Эти связи долгое время "скрывались" преобладанием исключительно форм родства, т. е. того, что лежало на поверхности в виде обычаев, традиций, преданий. Но уже изучение тотемической организации позволило вскрыть иные формы общественной организации труда и социальной жизни, нежели кровнородственные связи.

Сами условия воспроизводства условий жизни, формы трудовой деятельности требовали распределения отдельных видов работ по половозрастным группам. Л. Е. Куббель считает, что "возрастные классы не в последнюю очередь создаются как организации для совместной работы в земледелии"¹⁵⁷. Это уже деление рода, общины на производственной основе, что создает предпосылки появления групп, каждая из которых имеет свою специфику, свой интерес. Логично предположить, что, включаясь в систему общинно-родового, племенного самоуправления, эти автономные группы стремились занять в ней соответствующие своим интересам места. Половозрастная организация еще близка кровнородственной, подражая ей, но уже противостоит ей как организация функционально-корпоративная¹⁵⁸. Значение таких групп было велико и как среды социализации молодежи. Достаточно ознакомиться с красочными описаниями путешественниками, миссионерами, этнографами обрядов инициации молодежи в Африке, Океании, целью которых приобщить молодежь к трудовой, религиозной, военной деятельности. Безусловно, прав И. Л. Андреев, утверждающий, что "возрастной принцип консолидации населения, существующий "рядом" с его родственными связями, получает толчок к развитию и становится контуром специфических общественных институтов"¹⁵⁹. Добавим при этом, что возрастные группы редко выступают в этой роли самостоятельно. Чаще всего они обнаруживают себя в виде отдельных групп внутри так называемых мужских, реже — женских союзов¹⁶⁰. С. А. Токарев, исследовавший племенную социальную организацию островитян Меланезии, пришел к выводу, что "мужские организации являются носителями общественной власти"¹⁶¹. На начальном этапе своего возникновения и существования они еще не претендуют на безраздельное обладание общественной властью и привилегиями (во многих регионах им противостояли женские союзы¹⁶²), они лишь покушаются на эту власть.

Лишь позднее выросшие на их основе тайные общества и союзы претендуют уже на монопольное обладание властью, сохраняя многие институты общинной демократии как свою опорную базу в "низах"¹⁶³. Подрывая, а во многих случаях и разрушая систему общинно-племенного самоуправления, тайные общества выступали преимущественно как антипод этой системы, защищая интересы сравнительно небольшой группы соплеменников.

Борьба демократического и авторитарного начал, коллективного и личного интересов, нормативности и произвола обостряется в эпоху "вождеств"¹⁶⁴. И здесь основной материал поставляет этнография. Период вождеств, если правильно опознать его в многообразии догосударственных форм организации власти, интересен прежде всего тем, что публичная власть, вышедшая из недр общинно-племенных структур, стремится не разрушить их, а использовать в своих интересах. Феномен "военной демократии" (термин, введенный Л. Г. Морганом и принятый Ф. Энгельсом) трудно понять, не обращаясь к периоду "вождеств". Сам исторический тип "военной демократии" требует особого рассмотрения, что мы предпримем ниже. А пока отметим, что и в этой части истории государства и права отечественная наука дает немало поводов для уточнения созданной Л. Г. Морганом теоретической схемы, основанной на североамериканском материале и перенесенной на "гомеровскую" Грецию.

Приведенные примеры показывают, насколько важно сверять десятилетиями незыблемые схемы с данными других наук. Археологические открытия последних двух-трех десятилетий вызвали смятение среди историков. Французские археологи в одной из горных пещер на северо-востоке Бразилии обнаруживают свидетельства появления людей на американском континенте по меньшей мере 32 тыс. лет назад, на тысячи лет раньше, чем считалось до сих пор, — рушится традиционная точка зрения о заселении Америки через материковую перемычку из Азии и последующей миграции древних людей в Южную Америку... Недавние раскопки гробниц Хоремхеба и Майя, главнокомандующего войсками и министра финансов фараона Тутан-хамона дают новые сведения о политическом строе и борьбе за власть в Египте XIV в. до н. э. В свое время дешифровка линейного письма микенского периода Древней Греции, сделанная Б. М. Вентрисом и Д. Чадвиком в 1953 г., не только дала начало новой отрасли истории античности — микенологии, но и подвергла сомнению веками незыблемые представления о так называемой царской власти гомеровского периода. Наша наука реагировала на эти отрытия изданием работ, переоценивающих прежние, казавшиеся бесспорыми факты¹⁶⁵.

Огромным подспорьем для юриста-антрополога оказывается социально-антропологическое прочтение фольклора, мифологии, эпоса¹⁶⁶. В. Я. Пропп в своей ставшей всемирно известной книге (этой библии всех специалистов по мифологии) об исторических корнях волшебной сказки писал, что "сказку нужно сравнивать с социальными институтами прошлого и в них искать корни ее... <...> ...Многие из сказочных мотивов восходят к различным социальным институтам"¹⁶⁷. Эти проблемы мифологии с разных позиций изучаются школами Е. Мелетинского и Ю. Лотмана.

Мы затронули лишь малую часть проблем, встающих перед правоведением и его отраслью — юридической антропологией — в свете прогресса знаний в других общественных науках. Следует, наконец, перейти к анализу современного состояния проблематики правовой антропологии в нашей науке.

90-е гг. стали поворотными для развития многих отраслей общественных наук. Словосочетание "юридическая антропология" стало обозначать реально существующее направление, утвердившееся на стыке этнологии, антропологии и правоведения.

Пока еще не произошло окончательного разделения между этнологией права и собственно антропологией права. Это связано во многом с особенностями формирования и организационной поддержки "нового" направления. Дело в том, что подобно прорыву с утверждением в стране политической науки благодаря проведенному в Москве в августе 1979 г. Всемирному конгрессу Международной ассоциации политической науки на базе Института государства и права РАН и Советской ассоциации политических наук — утверждение юридической антропологии состоялось во многом благодаря проведению в августе 1997 г. на базе Института этнологии и антропологии XI Международного конгресса по обычному праву и правовому плюрализму Международного союза антропологических и этнологических наук¹⁶⁸. Конференции и семинары по юридической антропологии проводились и раньше¹⁶⁹, но именно Международный конгресс собрал вместе российских и зарубежных исследователей, преподавателей, правозащитников, дал импульс развитию этой отрасли науки у нас в стране уже на "легальной" основе.

Другим важным событием — как в научном, так и в организационном смысле — была Летняя школа по юридической антропологии в Звенигороде в мае 1999 г.¹⁷⁰ В ней приняли участие аспиранты, преподаватели из Кавказского региона, а также представители неправительственных организаций коренных народов Севера России, поэтому она имела четкую практическую направленность и решала несколько задач:

— передача участникам знаний и технологий применения этих знаний, которые помогут в более эффективном использовании международного права, законодательства России, достижений юридической антропологии с целью учета норм обычного права коренных народов, включая их права на землю, природные ресурсы и устойчивое развитие;

— содействие пониманию изменений, происходящих в различных системах обычного права в современных условиях, и форм взаимодействия обычного и позитивного права;

— ознакомление с возможными методами изменения национальных правовых систем с целью более полного отражения в них отдельных аспектов обычного права;

— обсуждение различных направлений академических исследований правового плюрализма и обычного права в связи с их долговременной социальной важностью¹⁷¹.

Сообщения участников школы продемонстрировали тематическое разнообразие, высокий научный уровень проведенных исследований и, что особенно отрадно, серьезность намерений самих исследователей и дальше продолжать свою научную и практическую деятельность по избранному направлению. В школе заявили о себе несколько региональных центров, ведущих как исследовательскую, так и педагогическую и просветительскую деятельность.

Результатом следующего "круглого стола" по правовому плюрализму в России стал новый сборник под красноречивым и несколько "провокационным" названием "Закон и жизнь"¹⁷². Статьи в нем посвящены истории права, проблемам соотношения права и закона, теории и практики правового плюрализма на Северном Кавказе и в среднеазиатских государствах, а также обычно-правовому и государственному регулированию традиционного природопользования. Похоже, повальное увлечение современной западной юридической антропологии идеей правового плюрализма захватило и россиян.

В заключение хотелось бы отметить серию публикуемых документов и материалов Центра по изучению межнациональных отношений РАН¹⁷³. По нашему мнению, половина наименований имеет прямое или косвенное отношение к антропологии права.

Несколько слов о преподавании юридической антропологии. Это одна из немногих сфер, где юристы опередили этнологов. С 1995 г. в Академическом правовом университете при Институте государства и права РАН в Москве и в его филиале в Анапе читается спецкурс "Антропология права" (руководитель — профессор А. И. Ковлер). Разработаны и читаются спецкурсы для будущих юристов в Московском государственном университете, в Ставропольском университете, в вузах Сыктывкара, Нальчика и в других городах. К сожалению, в отсутствие единого методического центра нет возможности дать полную картину преподавания юридической антропологии в России. Но процесс, что называется, пошел.

То же самое можно сказать и о наметившейся тенденции сотрудничества юристов и экологов в деле защиты среды обитания и прав малочисленных коренных народов России. Созданный в декабре 1999 г. правовой центр "Родник" (руководитель О. Я. Яковлева) ставит одной из своих задач правовое образование этих народов, защиту их прав как на исконную среду обитания, так и на традиционный образ жизни, вплоть до ведения судебных дел и консультирования по судебным искам (против нефтяных и газовых компаний прежде всего). Центром намечена программа публикаций по самой разной тематике. Этот пример показывает, что юридическая антропология становится уже и практически значимой наукой.

Завершаем свой обзор на оптимистической ноте, а именно констатацией того факта, что рождение новой отрасли правоведения, а именно юридической антропологии, кажется, состоялось. Оно долго подготавливалось подспудными процессами сразу в нескольких науках, движением навстречу друг другу правоведов, востоковедов, этнологов, антропологов. Но главная причина этого рождения состоит, видимо, в том, что наконец юридическая антропология оказалась востребованной обновляющимся российским обществом: создание федерации с правосубъектностью 89 территориальных образований, необходимость решения проблем малочисленных народов, кавказская трагедия и, наконец (и это самое главное), осознание многими гражданами своих прав как высшей социальной ценности — дали ей мощный стимул к развитию.