Файл 626. Черная свеча Высоцкий Владимир
 Скачать 0.88 Mb.
|
|
— Вас куда девать, гражданин начальник? — Меня? — старшина не потерялся. Был готов и ответил с холодной усмешкой: — Я, Свиньин, тебя и при коммунизме охранять буду. В зоопарке. А пока мы его построим, посидишь в карцере. Трое суток! Все! Откроешь рот — добавлю! — Ежели ему «Интернационал» спеть хочется, тогда как? — Дуплетом будете петь. Ключников. Тоже, наверное, попоститься захотел? — Поститься? — Ключик замотал головой. — Упаси Господи, гражданин начальник. Я же — атеист. — Что ещё за масть объявилась? Почему не знаю?! — Атеист, гражданин начальник… как бы вам проще объяснить. — Ключик сунул в рот палец и закатил глаза, а капитан Сычёв подошёл на шаг ближе, едва скрывая улыбку. — Педераст неверующие — подсказал Жорка-Звезда, — Чо объяснять, когда любой грамотный человек знает. — А! — обрадовался Подлипов. — То-то я смотрю, у тебя походка изменилась. Ключик покраснел, принялся оправдываться беззлобно и как всегда лениво: — Георгий шутит, гражданин начальник. Со мною все в порядке, походка от голода такая. Вы-то сами член партии? — А то как же?! На такой пост всякого не поставят. У меня стаж с войны. — Значит, и вы — атеист… — Замолчи! Трое суток! А ну, подравняйсь! Вам только дай волю. Кого угодно из себя выведете. Атеисты, мать вашу так! Упоров не прислушивался к разговорам, даже о побеге думалось без прежней страсти и интереса. Он смотрел мимо шевелящегося рта старшины, мимо расхохотавшегося капитана Сычёва в сторону уходящей к горизонту чахлой колымской тайги, а видел тихую бухту и застывшую белую яхту. Члены экипажа совсем не похожи на тех, кто его окружает, просто люди, каких любит море: спокойные, сильные, без тайного умысла в глазах. Медленно, грациозно, точно лебедь, яхта отходит от искусанного морской водой гранита пристани. Он без сожаления наблюдает за береговой толчеёй, исчезающей из его новой жизни. — Поднять паруса! Лево на борт! — …Ты что, Упоров, глухой, чо ли?! — старшина Подлипов рассержен. — Пошли со мной! Спит стоя, лошадь! — Яхту видел белую, — сознаётся зэк, — Кстати, куда мы идём? — Ты хотел знать — куда тебя ведут? Начальство затребовало. Опять что-нибудь натворил или хочешь натворить. От тебя ничего другого не дождёшься. Подлипов достал из кармана спичку и, ковыряя в зубах, продолжал рассуждать: — Забавный вы народ: каждый хуже говна, а мнит о себе, как о человеке. Помню, политические решили день рождения Маркса отметить. Собрались в кучу, говорили за бессмертное учение, потом один, злой такой, жёлтый, будто из задницы вылез, говорит — давай «Капитал» почитаем. И просят своего, как вроде секретаря ячейки, хоть и беспартийного: «Принеси-ка, Поликарпыч, „Капитал“, освежимся партийной мудростью». Поликарпыч икру заметал. Туда — сюда! Они все нахрапистые, принципиальные. Требуют! Выясняется — Поликарпыч двинул тот «Капитал» Копчёному, а Копчёный засадил Жорке-Звезде. Накрылся, одним словом, «Капитальчик». Били Поликарпыча. А ведь гнул из Soklan.Ru 128/246 себя железного большевика. Сталину писал, мол, жертва — он. Ты, Упоров, ручки-то — за спину. Беседа — беседой, порядок — порядком. — Спасибо за науку, гражданин начальник. — Да чо там, — засмущался не ожидавший такого ответа Подлипов и, расправив под ремнём гимнастёрку, добавил: — На то и поставлены, чтоб вас на путь наставлять. Начальство знает все. Есть такое начальство, которое не только все знает, но и кое-что соображает, а главное — делает. Упоров не догадывался, что именно с таким начальством ему придётся столкнуться. Сперва он подумал — буду крутить дело с грузом, и был сбит с толку неожиданно приятным предложением: — Садитесь! Команда поступила от полковника с холёным лицом и бакенбардами, придающими ему сходство с героями Гоголя. На вид полковнику было лет пятьдесят. Впрочем, когда постоянно видишь перед собой измождённые лица потерявших возраст людей, судить о возрасте тех, кто находится на другой ступени жизни, сложно. Скорей всего, полковник — много старше. Несомненно другое — он был главным в просторном, отделанном под морёный дуб кабинете начальника лагеря. Упоров сел. От непривычной мягкости и удобства обтянутого коричневой кожей стула почувствовал себя беспомощным, а запах одеколона «Красная Москва» сразу выделил его собственный запах, оказавшийся до тошноты неприятным. «Должно быть, они нюхают тебя, как кусок падали. Живой падали»! — зло подумал зэк, перестав принюхиваться, даже испытал что-то похожее на превосходство в кругу одинаково пахнущих людей он был сам по себе. Полковник с бакенбардами отодвинул жёлтую папку, переместил взгляд на заключённого. Ощупью, белой ладонью без мозолей нашёл золотой портсигар, достал папиросу, и сразу перед ним загорелась немецкая зажигалка расторопного Морабели. Он прикурил, продолжая рассматривать зэка через голубоватый дым. — Вы действительно не принимали участия в убийстве старшины Стадника? «Как же, как же, гражданин начальник, лично треснул в солнечное сплетение!» — протащил сквозь себя чистосердечное признание зэк и ответил, насупившись: — Нет. Не принимал. — Ваша мать была пианисткой, отец — боевой командир? — Да, гражданин начальник. — Что вас толкнуло на побег? — Желание быть свободным. Упоров заметил — из всех присутствующих нервничает один Морабели. Начальник лагеря стоит с отсутствующим видом у окна, рассматривая свой новый «газик». Но зэк чувствовал — Губарь все контролирует и именно от него зависит результат разговора. — Ограбление кассы было вам совершенно необходимо? — Смалодушничал, за что и получил. — Грехов много… хотя первопричина вашего заключения сегодня выглядит уже не столь убедительно. Сказано так внезапно, что у Вадима перехватило дыхание. — … Далее, что меня настораживает, следует целая вереница правонарушений. Раздался стук в дверь, знакомый голос за спиной попросил разрешения войти. — Заставляете себя ждать, Оскоцкий! — На лесосеке — два трупа. Есть подозрение… — Я не требую объяснений. Тем более в присутствии заключённого. Констатирую факт. Садитесь. Полковник поправил причёску и продолжил как ни в чём не бывало: — Возьмём хотя бы случай нападения на плацу на начальника режима. Возмутительно! И непонятно… — Простите, гражданин начальник. Меня посылали на верную смерть, в зону, где мне хотели отрубить руки. Решил облегчить своими действиями задачу администрации. Soklan.Ru 129/246 — Ну-ну, если можно, подробней. — В тюремной бане защитил женщину, после чего суки постановили на своей сходке отрубить мне руки. Очаева они же зарубили, значит, не зря обещаются… — Бросьте вы строить из себя паиньку, Упоров! — решительно поднялся подполковник Оскоцкий. Его никто не остановил. — Речь идёт о драке в бане из-за дочери белогвардейского генерала Донскова, казнённого после войны в городе Харбине. Девица вполне достойна своего папаши. Мерзкое падшее существо. За лекарство для таких вот типов сожительствовала с доктором Заком. — Этот горбун? Интересно! — Позорная история! Заключённая Донскова отправлена в Озерлаг с соответствующей характеристикой. Что касается заключённого Упорова, мы располагаем оперативными данными о его связи с воровскими группировками… — Можете говорить об этом в прошедшем времени. С ними будет покончено. У вас что-нибудь есть, Важа Спиридонович? Грузин смотрел так, словно не слыхал вопроса, просто рассматривал зэка, испытывая при этом сожаление, а может быть — презрение. Говорить начал, медленно расставляя слова: — Заключённый Упоров жестоко поскользнулся. Но не сам! Морабели энергично крутнул головой, дополнив выразительный жест движением руки. — Ему дали подножку воры. Обычный приём подонков… Он этого не хочет понять. Или понимает, но боится. Я с ним беседовал, сказал ему: «Пришёл твой черёд думать о собственной судьбе, Вадим!» Обещал поддержку. Могу повторить ещё раз: думай! Отдел по борьбе с бандитизмом готов оказать помощь каждому, кто сознательно встал на путь исправления. У меня все, товарищ полковник. — Красиво сказано, Важа Спиридонович, — с нескрываемой иронией произнёс полковник в бакенбардах, многозначительно оглядев всех участников беседы, кроме замкнутого зэка. — Но какую-то надежду вы видите. Главное, он — человек не пропащий. Мы правильно пас поняли, Важа Спиридонович? — Совершенно верно, Василий Пантелеймонович! Надежда есть. На этот раз начальник отдела по борьбе с бандитизмом был не столь артистичен, чем слегка развлёк повернувшегося спиной к окну Губаря. Насторожённый зэк видел — их единство существует только в словах, на самом деле все они думают иначе, чем говорят, а уж об отношении к нему рассуждать не приходится… Морабели он нужен для того, чтобы найти путь к грузу, подполковник Оскоцкий просто хочет уничтожить строптивого заключённого, неясно только с полковником в бакенбардах, да с Губарем. В этот момент Василий Пантелеймонович встал из своего глубокого кресла, обращаясь к начальнику лагеря Кручёный: — Вы что-то хотели сказать, Остап Николаевич? Губарь улыбнулся одними бескровными губами, давая понять Василию Пантелеймоновичу, что хорошо отнёсся к его приглашению на разговор, и, ткнув пальцем в сторону зэка, категорически заявил: — Он — лучший проходчик в лучшей бригаде. Голова у него работает. Скажу откровенно: после освобождения Лысого другой кандидатуры на место бригадира не вижу. Состав бригады увеличен в два раза. Работать она должна по-новому. Вы знаете, как? Он ответил почти механически: — Знаю, гражданин начальник. А немного подумав, добавил спокойно и рассудительно: — Перед каждым должна стоять личная цель, тогда возможна большая общая польза. После этого подполковник Оскоцкий скептически хмыкнул, хрустнул ухоженными пальцами и сказал: — Кулацкая философия. Другого не ожидал. Но Губарь сделал вид, что не услышал замечания начальника режима, только немного затянул паузу перед тем, как высказать своё отношение: — В сути верно. Общение с ворами рекомендую прекратить, сделайте это деликатно. Вы Soklan.Ru 130/246 начинаете новое дело. Без блатного засилия, без азартных игр и всяких там грязных извращений. Вы меня понимаете? Необходим живой пример не только для Кручёного, но и для всей Колымы. Я на вас надеюсь, заключённый Упоров. — В таком случае, будем считать — разговор состоялся, — Василий Пантелеймонович зябко потёр руки. — А у вас прохладно, Остап Николаевич. Постарайтесь уяснить. Упоров: вам предоставлены возможность для досрочного освобождения и поддержка администрации. Уяснили? Заключённый кивнул, но сказал, однако, о другом: — Гражданин начальник, разговор о той заключённой, ну, Донсковой, несправедливый. Святая она женщина, гражданин начальник. Василий Пантелеймонович поморщился. Он не был готов к такому повороту беседы и потому испытывал некоторое разочарование. — Советую вам контролировать эмоции, заключённый Упоров. Я чекист, мнение чекиста для меня не пустой звук. Слова произносились очень жёстко, но странное дело, не излучали угрозы, напоминая весенний гром, после которого обычно идёт тёплый слепой дождик. Зэк это почувствовал, опустил глаза. Так и дослушал Василия Пантелеймоновича, который постукивал в такт своим выражениям розовым ногтем по золотому портсигару: — Феликс Иванович всегда отличался глубоким проникновением в человеческую сущность. Впрочем, нас это не касается. Увести! Тот внезапный разговор произошёл в четверг перед обедом, а в следующий вторник Упоров сидел на корточках а углу нового дощатого сарая, где с новой весны хранился инструмент бригады, и слушал приглушённый голос грека. Месяц, проведённый им на тюремных нарах, мало изменил внешность Заратиади, хотя вёл он себя не так беззаботно, сохраняя во всем располагающую ровность. Грек задумал побег ещё раньше, это был их второй разговор. Выходило, что он пригласил Упорова потому, что тот уже бегал и не повторит ошибок. Опыт нельзя придумать, им можно обзавестись, рискуя жизнью. Вадим имел такой опыт. — За перевалом, у Седого ручья, нас будут ждать олени, — сказал грек. Тогда Упоров перестал рассматривать бегающих по доскам муравьёв и поднял лицо, чтобы лучше видеть Заратиади. — Дикие? — Зачем?! Глупость городишь! Ездовые. Шесть голов. При них — два проводника. Люди не только надёжные, но и заинтересованные в моей свободе. — А в моей? — Мы бежим вместе до самых Афин. — Занятно. Допустим, мы доберёмся до того ручья. Что дальше? Упоров снова заинтересовался муравьиной вознёй, даже погонял их пальцем. А грек пересел на старый ящик из-под гвоздей, взял в руку сухую щепку, принялся чертить план будущего побега. — Вот ручей, через полтора километра — болото. — Кущаевское? — Воронцовское, Кущаевское — за Анаднканом. Ты меня, похоже, проверяешь? Бледное, заросшее чёрной щетиной лицо было теперь рядом, и когда их глаза встретились, Упоров подумал о шестигранном ломе, что стоял в противоположном углу сарая. Взгляд принадлежал человеку, который не собирается жить спокойно, пока не получит ответ. «Он действительно хочет убежать, — Упоров улыбался глупым мыслям о ломе. — Но тогда и все остальное может оказаться правдой». — Нет, Боря, — сказал бывший штурман, немного подумав, — зачем мне тебя проверять? Сам-то ты видел это болото? Оно, знаю точно, непроходимо. Грек не проявил даже намёка на замешательство или смущение, отвечал, как хороню осведомлённый о деталях человек: — В том весь секрет. Тропа есть, ею пользуются дикие олени и один из тех, кто будет нас Soklan.Ru 131/246 встречать. — Якут? — Полукровок. Хочет сам на Аляску удрать. Работает за металл, но зато надёжно. Упорова разговор о золоте снова насторожил. Он ждал его и в кабинете начальника лагеря, и сейчас, в этом наспех сколоченном на месте сгоревшего сарая строении, из которого хорошо просматривался подход по единственной между болотцами тропке. — С золотом сложнее, — Вадим искушал себя опасной игрой, прилагая все силы, чтобы не сыграть фальшиво. — Но думать будем… — Если есть над чем — думай, а нет, — грек махнул рукой, поймав на лету комара, — так и голову не ломай. Деньги есть. — Положим, мы доберёмся до побережья… — Никаких «положим». Мы доберёмся! Через месяц будем стоять на палубе судна. Иностранного. Там, на побережье, есть кому нас доставить в нейтральные воды. По крыше меленько и дробно стеганул дождик. Вода подтекала в щели между листов ржавого железа, стекала струйками на пол, где уже не было ни одного муравья. — А пара лишних оленей, это возможно? — спросил Упоров, не спуская при этом глаз с грека. Тот задумался, переспросил со старательным спокойствием: — Пару лишних оленей? Зачем? У нас же будет свободная пара. У тебя какой-то груз? — Груз может появиться. Да… Забыл спросить про оружие… — Наган. Большего не потребуется. На Седом ручье вооружимся. — Может, у воров поинтересоваться? — С ворами и побежишь, — брезгливо обрезал грек, при этом губы его сжались, рот стал твёрдым. — Такой побег делить нельзя. Особенно с ворами. Или ты ничему не научился в том побеге? Решай! — Вроде бы все решили, о ворах — забудем. — Тогда — в субботу. Мусора на рыбалку торопятся. Уходить будем через шестую шахту. — Она затоплена. — Была. Воду нынче откачали. Не полностью. Грязи полно, но кровля держит. Проскочим и обвалим. Тебя не хватятся. Мы говорили почти час… — Я инструмент пошёл готовить. Работаю я здесь. Грек вытер рукавом слегка порозовевшее лицо, Вадим увидел на нём следы внутреннего нетерпения. Ещё он почувствовал — разговор стал для Заратиади в тягость, и Борис его просто договаривает, переполненный привалившей удачей. «Похоже — ты на работе, парень! — сказал себе с весёлой злостью зэк. — Твои нервы — на пределе». Сомненья в том, правда, ещё оставались, но бывший штурман уже прокручивал варианты на случай, если стоящий перед ним человек окажется не тем, за кого себя выдаёт… — Бывай! — сказал грек, протягивая руку. Вадим пожал её молча, значительно, и они, как боксёры перед ударом гонга, разошлись в разные стороны. — Тебя ждут на вахте, — Лысый сообщил новость бесцветным голосом, а заметив вопрос в глазах растерявшегося зэка, не счёл нужным что-то объяснять. Вадим поднялся с широкого чурбака, на котором сидел уже третий час, точнее — с начала смены, когда бугор послал его готовить черенки для лопат, спросил: — Опять на беседу? Лысый развернул вполуоборот голову, прежде чем ответить, смахнул с розового уха большую навозную муху. Затем пробурчал: — Ты кому-то очень нужен. Идём. Сам пошёл впереди, ломая каблуками ссохшиеся куски красноватой земли. На этот раз зэк не поверил в спокойствие бугра: ему показалось, он даже был уверен — тот знает больше, чем сказал. — Зачем темнишь, Никандра? Soklan.Ru 132/246 Остановленный вопросом, Лысый развернулся. Острая насторожённость зэка заставила его объяснить начистоту: — Меня просили не говорить тебе. Там — старший лейтенант из управления лагерей. Ты же с другими, кто помельче, не общаешься. — А-а-а, — протянул Упоров, не догадываясь, кто там мог быть. — Раз из управления, значит до меня. Тормознись, надо хоть рожу сполоснуть. — Он торопится. Пошли. И когда Упоров догнал его за поросшим молодым березняком отвалом. Лысый добавил полушёпотом: — Не к добру ты дёрганый стал, Вадим. — Хорошо рассуждать, когда до свободы — шаг! — Десять лет к тому шагу плюсуй. Десять! Да три по горам с поражением в правах. И спросить не с кого — за что?! Ты бригаду принимать собираешься? Вопрос застал Упорова врасплох, что не преминул отметить разговорившийся Никандра: — Придумать ничего не можешь? Ну, и не майся. Вчера не выпил свою долю, а люди не без глаз — отметили. — Не было в тех бутылках моей доли: на черенках её, что ли, заработал?! — У нас — котёл. Вместе решали. |