Черноземова Е. Н. История английской литературы Планы. Разработки. Материалы. Задания. 2е изд., испр
 Скачать 1.16 Mb.
|
Тема VII. Человек перед лицом смерти (Сост. М. Альтман, Е. Лисицына)Разработка темы возможна в нескольких аспектах. Один из них — проследить, как изображалась смерть, какими были символические образы, ее выражающие, в каких произведениях и для чего вводился персонифицированный образ смерти. Иная задача — проследить, как менялось отношение человека к смерти и как были запечатлены такие изменения в художественной литературе, как при этом взаимодействовали светская литература с духовной. Особый аспект проблемы — жизнь после смерти. Что литература на протяжении веков говорит о жизни души и как и для чего рассказывает о бренности тела? Каково жанровое своеобразие подхода к проблеме? Какие намечаются способы преодоления Времени и прорыва к Бессмертию? В каких жанрах организованы подобные размышления? Ч. ДИККЕНС. «РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ПЕСНЬ В ПРОЗЕ» О Смерть, Смерть, холодная, жестокая, неумолимая Смерть! Воздвигни здесь свой престол и окружи его всеми ужасами, коими ты повелеваешь, ибо здесь твои владения! Но если этот человек был любим и почитаем при жизни, тогда над ним не властна твоя злая воля, и в глазах тех, кто любил его, тебе не удается исказить ни единой черты его лица! Пусть рука его теперь тяжела и падает бессильно, пусть умолкло сердце и кровь остыла в жилах, — но эта рука была щедра, честна и надежна, это сердце было отважно, нежно и горячо, а в этих жилах текла кровь человека, а не зверя. Рази, Тень, рази! И ты увидишь, как добрые его деяния — семена жизни вечной — восстанут из отверстой раны и переживут того, кто их творил! С. 87. Пер. Т. Озерской. — М., 1988. Ч. ДИККЕНС. «ПРИКЛЮЧЕНИЯ ОЛИВЕРА ТВИСТА» — Однако я должен сказать... — продолжал гробовщик, возвращаясь к размышлениям, прерванным Бидлом, — однако я должен сказать, мистер Бамбл, что есть одно немаловажное затруднение. Видите ли, чаще всего умирают люди тучные. Те, что были лучше обеспечены, много лет платили налоги, чахнут в первую очередь, когда попадают в работный дом. С. 32. — Помню, я впервые надел эту шинель, чтобы присутствовать на следствии о том разорившемся торговце, который умер в полночь у подъезда. — Припоминаю, — сказал гробовщик. — Присяжные вынесли решние: «Умер от холода и от отсутствия самого необходимого для поддержания жизни», не правда ли? С. 33. — Ax, — воскликнул мужчина, залившись слезами и падая к ногам умершей. — На колени перед ней, на колени перед ней, вы все, и запомните мои слова! Говорю вам, ее уморили голодом! Я не знал, что ей так худо, пока у нее не началась лихорадка. И тогда кости ее выступили наружу. И не было ни огня в очаге, ни свечи. Она умерла в темноте — в темноте! Она не могла даже рассмотреть лица своих детей, хотя мы слышали, как она окликала их по имени. Для нее я просил милостыню, а меня посадили в тюрьму. Когда я вернулся, она умерла, и кровь застыла у меня в жилах, потому что ее уморили голодом. Клянусь пред лицом бога, который это видел, — ее уморили голодом! С. 44. Старожилы не помнили, чтобы так свирепствовала корь и так косила жизнь младенцев; и много траурных процессий возглавлял маленький Оливер в шляпе с лентой, спускавшейся до колен, к невыразимому восторгу и умилению всех матерей города. С. 46. Пер. А.В. Кривцовой. — М.,1975. У. ГОЛДИНГ. «ПОВЕЛИТЕЛЬ МУХ» — Зверя — бей! Глотку — режь! Выпусти — кровь! Из ужаса рождалось желание — жадное, липкое, слепое. — Зверя — бей! Глотку — режь! Выпусти — кровь! Снова вызмеился наверху бело-голубой шрам и грянул желтый взрыв. Малыши визжа неслись с опушки. Один, не помня себя, проломил кольцо старших: — Это он! он! Круг стал подковой. Из лесу ползло что-то Неясное, темное. Впереди зверя катился надсадный вопль. Зверь ввалился, почти упал в центр подковы. — Зверя — бей! Глотку — режь! Выпусти — кровь! Зверя — прикончь! Палки хрустнули, подкова, хрустнув, снова сомкнулась вопящим кругом. Зверь стоял на коленях в центре круга, зверь закрывал лицо руками. Пытаясь перекрыть дерущий омерзительный шум, зверь кричал, что-то про мертвеца на горе. Вот зверь пробился, вырвался за круг и рухнул с крутого края скалы на песок, к воде. Толпа хлынула за ним, стекла со скалы, на зверя налетели, его били, кусали, рвали. Слов не было, и не было других движений, только рвущие когти и зубы. С. 130-131. Наконец Ральф перестал смеяться. Он весь дрожал. — Хрюша. — А? — Это был Саймон. — Ты уже сказал. — Хрюша. — А? — Это было убийство. — Хватит тебе! — взвизгнул Хрюша. — Ну чего, зачем, какой толк это говорить? Он вскочил на ноги, наклонился над Ральфом: — Было темно. И был этот, ну, танец треклятый. И молния была, гром, дождь. Мы перепугались. — Я не перепугался, — медленно проговорил Ральф. — Я... я даже не знаю, что со мной было. — Перепугались мы! — горячо заспешил Хрюша. — Мало ли, что могло случиться. И это совсем не... то, что ты сказал. Он махал руками, подыскивая определение. — Ох, Хрюша! У Ральфа был такой голос, хриплый, убитый, что Хрюша сразу перестал махать. Он наклонился к Ральфу и ждал. Ральф, обнимая рог, раскачивался из стороны в сторону. — Неужели ты не понимаешь, Хрюша? Что мы сделали... С.133. Пер. Е. Суриц. - М., 1981. |