Данте Алигьери Божественная Комедия. Данте Алигьери. Божественная комедия
 Скачать 3.89 Mb.
|
|
Изобличает этот слезный град? И чем вы так казнимы лучезарно?" 100 Один ответил: "Желтый наш наряд Навис на нас таким свинцовым сводом, Что под напором гирь весы скрипят. 103 Мы гауденты, из Болоньи родом, Я - Каталано, Лодеринго - он; Мы были призваны твоим народом, 106 Как одиноких брали испокон, Чтоб мир хранить; как он хранился нами, Вокруг Гардинго видно с тех времен". 109 Я начал: "Братья, вашими делами..." - Но смолк; мой глаз внезапно увидал Распятого в пыли тремя колами. 112 Он, увидав меня, затрепетал, Сквозь бороду бросая вздох стесненный. Брат Каталан на это мне сказал: 115 "Тот, на кого ты смотришь, здесь пронзенный, Когда-то речи фарисеям вел, Что может всех спасти один казненный. 118 Он брошен поперек тропы и гол, Как видишь сам, и чувствует все время, Насколько каждый, кто идет, тяжел. 121 И тесть его здесь терпит то же бремя, И весь собор, оставивший в удел Еврейскому народу злое семя". 124 И видел я, как чудно поглядел Вергилий на того, кто так ничтожно, В изгнанье вечном, распятый, коснел. 127 Потом он молвил брату: "Если можно, То не укажете ли нам пути Отсюда вправо, чтобы бестревожно 130 Из здешних мест мы с ним могли уйти И черных ангелов не понуждая Нас из ложбины этой унести". 133 И брат: "Тут есть вблизи гряда большая; Она идет от круговой стены, Все яростные рвы пересекая, 136 Но рухнула над этим; вы должны Подняться по обвалу; склон обрыва И дно лощины сплошь завалены". 139 Вождь голову понурил молчаливо. "Тот, кто крюком, - сказал он наконец, - Хватает грешных, говорил нам лживо". 142 "Я не один в Болонье образец Слыхал того, как бес ко злу привержен, - Промолвил брат. - Он всякой лжи отец". 145 Затем мой вождь пошел, слегка рассержен, Широкой поступью и хмуря лоб; И я от тех, кто бременем удержан, 148 Направился по следу милых стоп. ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 1 Покуда год не вышел из малюток И солнцу кудри греет Водолей, А ночь все ближе к половине суток 4 И чертит иней посреди полей Подобье своего седого брата, Хоть каждый раз его перо хилей, - 7 Крестьянин, чья кормушка небогата, Встает и видит - побелел весь луг, И бьет себя пониже перехвата; 10 Уходит в дом, ворчит, снует вокруг, Не зная, бедный, что тут делать надо; А выйдет вновь - и ободрится вдруг, 13 Увидев мир сменившим цвет наряда В короткий миг; берет свой посошок И гонит вон пастись овечье стадо. 16 Так вождь причиной был моих тревог, Когда казался смутен и несветел, И так же сразу боль мою отвлек: 19 Как только он упавший мост приметил, Он бросил мне все тот же ясный взгляд, Что у подножья горного я встретил. 22 Он оглядел загроможденный скат, Подумал и, кладя конец заботам, Раскрыв объятья, взял меня в обхват. 25 И словно тот, кто трудится с расчетом, Как бы все время глядя пред собой, Так он, подняв меня единым взметом 28 На камень, намечал уже другой И говорил: "Теперь вот тот потрогай, Таков ли он, чтоб твердо стать ногой". 31 В плаще бы не пройти такой дорогой; Едва и мы, с утеса на утес, Ползли наверх, он - легкий, я - с подмогой. 34 И если бы не то, что наш откос Был ниже прежнего, - как мой вожатый, Не знаю, я бы вряд ли перенес. 37 Но так как область Злых Щелей покатый К срединному жерлу дает наклон, То стены, меж которых рвы зажаты, 40 По высоте не равны с двух сторон. Мы наконец взошли на верх обвала, Где самый крайний камень прислонен. 43 Мне так дыханья в легких не хватало, Что дальше я не в силах был идти; Едва взойдя, я тут же сел устало. 46 "Теперь ты леность должен отмести, - Сказал учитель. - Лежа под периной Да сидя в мягком, славы не найти. 49 Кто без нее готов быть взят кончиной, Такой же в мире оставляет след, Как в ветре дым и пена над пучиной. 52 Встань! Победи томленье, нет побед, Запретных духу, если он не вянет, Как эта плоть, которой он одет! 55 Еще длиннее лестница предстанет; Уйти от них - не в этом твой удел; И если слышишь, пусть душа воспрянет". 58 Тогда я встал; я показать хотел, Что я дышу свободней, чем на деле, И молвил так: "Идем, я бодр и смел!" 61 Мы гребнем взяли путь; еще тяжеле, Обрывистый, крутой, в обломках скал, Он был, чем тот, каким мы шли доселе. 64 Чтоб скрыть усталость, я не умолкал; Вдруг голос из расселины раздался, Который даже не как речь звучал. 67 Слов я понять не мог, хотя взобрался На горб моста, изогнутого там; Но говоривший как бы удалялся. 70 Я наклонился, но живым глазам Достигнуть дна мешала тьма густая; И я: "Учитель, сделай так, чтоб нам 73 Сойти на вал, и станем возле края; Я слушаю, но смысла не пойму, И ничего не вижу, взор склоняя". 76 И он: "Мой отклик слову твоему - Свершить; когда желанье справедливо, То надо молча следовать ему". 79 Мы с моста вниз сошли неторопливо, Где он с восьмым смыкается кольцом, И тут весь ров открылся мне с обрыва. 82 И я внутри увидел страшный ком Змей, и так много разных было видно, Что стынет кровь, чуть вспомяну о нем. 85 Ливийской степи было бы завидно: Пусть кенхр, и амфисбена, и фарей Плодятся в ней, и якул, и ехидна, - 88 Там нет ни стольких гадов, ни лютей, Хотя бы все владенья эфиопа И берег Чермных вод прибавить к ней. 91 Средь этого чудовищного скопа Нагой народ, мечась, ни уголка Не ждал, чтоб скрыться, ни гелиотропа. 94 Скрутив им руки за спиной, бока Хвостом и головой пронзали змеи, Чтоб спереди связать концы клубка. 97 Вдруг к одному, - он был нам всех виднее, - Метнулся змей и впился, как копье, В то место, где сращенье плеч и шеи. 100 Быстрей, чем I начертишь или О, Он вспыхнул, и сгорел, и в пепел свился, И тело, рухнув, утерял свое. 103 Когда он так упал и развалился, Прах вновь сомкнулся воедино сам И в прежнее обличье возвратился. 106 Так ведомо великим мудрецам, Что гибнет Феникс, чтоб восстать, как новый, Когда подходит к пятистам годам. 109 Не травы - корм его, не сок плодовый, Но ладанные слезы и амом, А нард и мирра - смертные покровы. 112 Как тот, кто падает, к земле влеком, Он сам не знает - демонскою силой Иль запруженьем, властным над умом, 115 И, встав, кругом обводит взгляд застылый, Еще в себя от муки не придя, И вздох, взирая, издает унылый, - 118 Таков был грешник, вставший погодя. О божья мощь, сколь праведный ты мститель, Когда вот так сражаешь, не щадя! 121 Кто он такой, его спросил учитель. И тот: "Я из Тосканы в этот лог Недавно сверзился. Я был любитель 124 Жить по-скотски, а по-людски не мог, Да мулом был и впрямь; я - Ванни Фуччи, Зверь, из Писгойи, лучшей из берлог". 127 И я вождю: "Пусть подождет у кручи; Спроси, за что он спихнут в этот ров; Ведь он же был кровавый и кипучий". 130 Тот, услыхав и отвечать готов, Свое лицо и дух ко мне направил И от дурного срама стал багров. 133 "Гораздо мне больнее, - он добавил, - Что ты меня в такой беде застал, Чем было в миг, когда я жизнь оставил. 136 Я исполняю то, что ты желал: Я так глубоко брошен в яму эту За то, что утварь в ризнице украл. 139 Тогда другой был привлечен к ответу. Но чтобы ты свиданию со мной Не радовался, если выйдешь к свету, 142 То слушай весть и шире слух открой: Сперва в Пистойе сила Черных сгинет, Потом Фьоренца обновит свой строй. 145 Марс от долины Магры пар надвинет, Повитый мглою облачных пелен, И на поля Пиценские низринет, 148 И будет бой жесток и разъярен; Но он туман размечет своевольно, И каждый Белый будет сокрушен. 151 Я так сказал, чтоб ты терзался больно!" ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ 1 По окончаньи речи, вскинув руки И выпятив два кукиша, злодей Воскликнул так: "На, боже, обе штуки!" 4 С тех самых пор и стал я другом змей: Одна из них ему гортань обвила, Как будто говоря: "Молчи, не смей!", 7 Другая - руки, и кругом скрутила, Так туго затянув клубок узла, Что всякая из них исчезла сила. 10 Сгори, Пистойя, истребись дотла! Такой, как ты, существовать не надо! Ты свой же корень в скверне превзошла! 13 Мне ни в одном из темных кругов Ада Строптивей богу дух не представал, Ни тот, кто в Фивах пал с вершины града. 16 Он, не сказав ни слова, побежал; И видел я, как следом осерчало Скакал кентавр, крича: "Где, где бахвал?" 19 Так много змей в Маремме не бывало, Сколькими круп его был оплетен Дотуда, где наш облик брал начало. 22 А над затылком нависал дракон, Ему налегший на плечи, крылатый, Которым каждый встречный опален. 25 "Ты видишь Кака, - мне сказал вожатый. - Немало крови от него лилось, Где Авентин вознес крутые скаты. 28 Он с братьями теперь шагает врозь За то, что обобрал не без оглядки Большое стадо, что вблизи паслось. 31 Но не дал Геркулес ему повадки И палицей отстукал до ста раз, Хоть тот был мертв на первом же десятке". 34 Пока о проскакавшем шел рассказ, Три духа собрались внизу; едва ли Заметил бы их кто-нибудь из нас, 37 Вождь или я, но снизу закричали: "Вы кто?" Тогда наш разговор затих, И мы пришедших молча озирали. 40 Я их не знал; но тут один из них Спросил, и я по этому вопросу Догадываться мог об остальных: 43 "А что же Чанфа не пришел к утесу?" И я, чтоб вождь прислушался к нему, От подбородка палец поднял к носу. 46 Не диво, если слову моему, Читатель, ты поверишь неохотно: Мне, видевшему, чудно самому. 49 Едва я оглянул их мимолетно, Взметнулся шестиногий змей, внаскок Облапил одного и стиснул плотно. 52 Зажав ему бока меж средних ног, Передними он в плечи уцепился И вгрызся духу в каждую из щек; 55 А задними за ляжки ухватился И между них ему просунул хвост, Который кверху вдоль спины извился. 58 Плющ, дереву опутав мощный рост, Не так его глушит, как зверь висячий Чужое тело обмотал взахлест. 61 И оба слиплись, точно воск горячий, И смешиваться начал цвет их тел, Окрашенных теперь уже иначе, 64 Как если бы бумажный лист горел И бурый цвет распространялся в зное, Еще не черен и уже не бел. 67 "Увы, Аньель, да что с тобой такое? - Кричали, глядя, остальные два. - Смотри, уже ты ни один, ни двое". 70 Меж тем единой стала голова, И смесь двух лиц явилась перед нами, Где прежние мерещились едва. 73 Четыре отрасли - двумя руками, А бедра, ноги, и живот, и грудь Невиданными сделались частями. 76 Все бывшее в одну смесилось муть; И жуткий образ медленной походкой, Ничто и двое, продолжал свой путь. 79 Как ящерица под широкой плеткой Палящих дней, меняя тын, мелькнет Через дорогу молнией короткой, 82 Так, двум другим кидаясь на живот, Мелькнул змееныш лютый, желто-черный, Как шарик перца; и туда, где плод 85 Еще в утробе влагой жизнетворной Питается, ужалил одного; Потом скользнул к его ногам, проворный. 88 Пронзенный не промолвил ничего И лишь зевнул, как бы от сна совея Иль словно лихорадило его. 91 Змей смотрит на него, а он - на змея; Тот - язвой, этот - ртом пускают дым, И дым смыкает гада и злодея. 94 Лукан да смолкнет там, где назван им Злосчастливый Сабелл или Насидий, И да внимает замыслам моим. 97 Пусть Кадма с Аретузой пел Овидий И этого - змеей, а ту - ручьем Измыслил обратить, - я не в обиде: 100 Два естества, вот так, к лицу лицом, Друг в друга он не претворял телесно, Заставив их меняться веществом. 103 у этих превращенье шло совместно: Змееныш хвост, как вилку, расколол, А раненый стопы содвинул тесно. 106 Он голени и бедра плотно свел, И, самый след сращенья уничтожа, Они сомкнулись в нераздельный ствол. 109 У змея вилка делалась похожа На гибнущее там, и здесь мягка, А там корява становилась кожа. 112 Суставы рук вошли до кулака Под мышки, между тем как удлинялись Коротенькие лапки у зверька. 115 Две задние конечности смотались В тот член, который человек таит, А у бедняги два образовались. 118 Покамест дымом каждый был повит И новым цветом начал облекаться, Тут - облысев, там - волосом покрыт, - 121 Один успел упасть, другой - подняться, Но луч бесчестных глаз был так же прям, И в нем их морды начали меняться. 124 Стоявший растянул лицо к вискам, И то, что лишнего туда наплыло, Пошло от щек на вещество ушам. 127 А то, что не сползло назад, застыло Комком, откуда ноздри отросли И вздулись губы, сколько надо было. 130 Лежавший рыло вытянул в пыли, А уши, убывая еле зримо, Как рожки у улитки, внутрь ушли. 133 Язык, когда-то росший неделимо И бойкий, треснул надвое, а тот, Двойной, стянулся, - и не стало дыма. 136 Душа в обличье гадины ползет И с шипом удаляется в лощину, А тот вдогонку, говоря, плюет. 139 Он, повернув к ней новенькую спину, Сказал другому: "Пусть теперь ничком, Как я, Буозо оползет долину". 142 Так, видел я, менялась естеством Седьмая свалка; и притом так странно, Что я, быть может, прегрешил пером. 145 Хотя уж видеть начали туманно Мои глаза и самый дух блуждал, Те не могли укрыться столь нежданно, 148 Чтоб я хромого Пуччо не узнал; Из всех троих он был один нетронут С тех пор, как подошел к подножью скал; 151 Другой был тот, по ком в Гавилле стонут. ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ 1 Гордись, Фьоренца, долей величавой! Ты над землей и морем бьешь крылом, И самый Ад твоей наполнен славой! 4 Я пять таких в собранье воровском Нашел сограждан, что могу стыдиться, Да и тебе немного чести в том. 7 Но если нам под утро правда снится, Ты ощутишь в один из близких дней, К чему и Прато, как и все, стремится; 10 Поэтому - тем лучше, чем скорей; Раз быть должно, так пусть бы миновало! С теченьем лет мне будет тяжелей. 13 По выступам, которые сначала Вели нас вниз, поднялся спутник мой, И я, влекомый им, взошел устало; 16 И дальше, одинокою тропой Меж трещин и камней хребта крутого, Нога не шла, не подсобясь рукой. 19 Тогда страдал я и страдаю снова, Когда припомню то, что я видал; И взнуздываю ум сильней былого, 22 Чтоб он без добрых правил не блуждал, И то, что мне дала звезда благая Иль кто-то лучший, сам я не попрал. 25 Как селянин, на холме отдыхая, - Когда сокроет ненадолго взгляд Тот, кем страна озарена земная, 28 И комары, сменяя мух, кружат, - Долину видит полной светляками Там, где он жнет, где режет виноград, 31 Так, видел я, вся искрилась огнями Восьмая глубь, как только с двух сторон Расщелина открылась перед нами. 34 И как, конями поднят в небосклон, На колеснице Илия вздымался, А тот, кто был медведями отмщен, 37 Ему вослед глазами устремлялся И только пламень различал едва, Который вверх, как облачко, взвивался, - 40 Так движутся огни в гортани рва, И в каждом замкнут грешник утаенный, Хоть взор не замечает воровства. 43 С вершины моста я смотрел, склоненный, И, не держись я за одну из плит, Я бы упал, никем не понужденный; 46 И вождь, приметив мой усердный вид, Сказал мне так: "Здесь каждый дух затерян Внутри огня, которым он горит". 49 "Теперь, учитель, я вполне уверен, - Ответил я. - Уж я и сам постиг, И даже так спросить я был намерен: 52 Кто в том огне, что там вдали возник, Двойной вверху, как бы с костра подъятый, Где с братом был положен Полиник?" 55 "В нем мучатся, - ответил мой вожатый, - Улисс и Диомед, и так вдвоем, Как шли на гнев, идут путем расплаты; 58 Казнятся этим стонущим огнем И ввод коня, разверзший стены града, Откуда римлян вышел славный дом, 61 И то, что Дейдамия в сенях Ада Зовет Ахилла, мертвая, стеня, И за Палладий в нем дана награда". 64 "Когда есть речь у этого огня, Учитель, - я сказал, - тебя молю я, Сто раз тебя молю, утешь меня, 67 Дождись, покуда, меж других кочуя, Рогатый пламень к нам не подойдет: Смотри, как я склонен к нему, тоскуя". 70 "Такая просьба, - мне он в свой черед, - Всегда к свершенью сердце расположит; Но твой язык на время пусть замрет. 73 Спрошу их я; то, что тебя тревожит, И сам я понял; а на твой вопрос Они, как греки, промолчат, быть может". 76 Когда огонь пришел под наш утес И место "и мгновенье подобало, Учитель мой, я слышал, произнес: 79 "О вы, чей пламень раздвояет жало! Когда почтил вас я в мой краткий час, Когда почтил вас много или мало, 82 Слагая в мире мой высокий сказ, Постойте; вы поведать мне повинны, Где, заблудясь, погиб один из вас". 85 С протяжным ропотом огонь старинный Качнул свой больший рог; так иногда Томится на ветру костер пустынный, 88 Туда клоня вершину и сюда, Как если б это был язык вещавший, Он издал голос и сказал: "Когда 91 Расстался я с Цирцеей, год скрывавшей Меня вблизи Гаэты, где потом Пристал Эней, так этот край назвавший, - 94 Ни нежность к сыну, ни перед отцом Священный страх, ни долг любви спокойный Близ Пенелопы с радостным челом 97 Не возмогли смирить мой голод знойный Изведать мира дальний кругозор И все, чем дурны люди и достойны. 100 И я в морской отважился простор, На малом судне выйдя одиноко С моей дружиной, верной с давних 103 Я видел оба берега, Моррокко, Испанию, край сардов, рубежи Всех островов, раскиданных широко. 106 Уже мы были древние мужи, Войдя в пролив, в том дальнем месте света, Где Геркулес воздвиг свои межи, 109 Чтобы пловец не преступал запрета; Севилья справа отошла назад, Осталась слева, перед этим, Сетта. 112 "О братья, - так сказал я, - на закат Пришедшие дорогой многотрудной! Тот малый срок, пока еще не спят 115 Земные чувства, их остаток скудный Отдайте постиженью новизны, Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир безлюдный! 118 Подумайте о том, чьи вы сыны: Вы созданы не для животной доли, Но к доблести и к знанью рождены". 121 Товарищей так живо укололи Мои слова и ринули вперед, Что я и сам бы не сдержал их воли. 124 Кормой к рассвету, свой шальной полет На крыльях весел судно устремило, Все время влево уклоняя ход. 127 Уже в ночи я видел все светила Другого остья, и морская грудь Склонившееся наше заслонила. 130 Пять раз успел внизу луны блеснуть И столько ж раз погаснуть свет заемный, С тех пор как мы пустились в дерзкий путь, 133 Когда гора, далекой грудой темной, Открылась нам; от века своего Я не видал еще такой огромной. 136 Сменилось плачем наше торжество: От новых стран поднялся вихрь, с налета Ударил в судно, повернул его 139 Три раза в быстрине водоворота; Корма взметнулась на четвертый раз, Нос канул книзу, как назначил Кто-то, 142 И море, хлынув, поглотило нас". ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ 1 Уже горел прямым и ровным светом Умолкший пламень, уходя во тьму, Отпущенный приветливым поэтом, - 4 Когда другой, возникший вслед ему, Невнятным гулом, рвущимся из жала, Привлек наш взор к верховью своему. 7 Как сицилийский бык, взревев сначала От возгласов того, - и поделом, - Чье мастерство его образовало, 10 Ревел от голоса казнимых в нем И, хоть он был всего лишь медь литая, Страдающим казался существом, 13 Так, в пламени пути не обретая, В его наречье, в нераздельный рык, Слова преображались, вылетая. 16 Когда же звук их наконец проник Сквозь острие, придав ему дрожанье, Которое им сообщал язык, 19 К нам донеслось: "К тебе мое воззванье, О ты, что, по-ломбардски говоря, Сказал: "Иди, я утолил желанье!" 22 Мольбу, быть может, позднюю творя, Молю, помедли здесь, где мы страдаем: Смотри, я медлю пред тобой, горя! 25 Когда, простясь с латинским милым краем, Ты только что достиг слепого дна, Где я за грех содеянный терзаем, |