Асламова190стр. Дарья Асламова Записки сумасшедшей журналистки
 Скачать 7.96 Mb.
|
|
– Аня, мы приглашены на ужин или просто на выпивку? – поинтересовалась я. – Я думаю, просто на выпивку. – Тогда я поужинаю в отеле. – О, черт! Это секрет – я не должна бы тебе говорить. Ахмед хотел устроить сюрприз, пригласить тебя просто на бокал вина, а потом удивить великолепным ужином, у него самый лучший повар в Бахрейне. Поэтому, пожалуйста, не ужинай. – Что за ребячество! Тогда я повредничаюнаемся заранее до отвала. Меня растрогала и умилила эта детская выходка, это простодушное желание удивить и восхитить. Но из какого-то дурацкого каприза я налопалась за ужином в отеле. Аня заехала за мной в семь часов вечера, элегантно одетая и благоухающая духами. Машину она вела босиком, чтоб Не испачкать задники классических туфель и не повредить их трением. "Но ведь ноги будут гряз-нЬ1ми", – удивилась я. "Ерунда! – отмахнулась Аня. – Ноги можно быстренько в туалете отмыть, а вот новые туфли дорого стоят". Мы приехали к изящному особняку, где у входа нас встретил вышколенный слуга, некто вроде мажордома. Он проводил нас через ряд блестящих комнат к хозяину дома, семидесятилетнему на вид человеку с пергаментным лицом, мягкими манерами и тихим голосом. В нем была какая-то своеобразная красота старости, какая бывает в старом дереве, отшлифованном временем, в старинных книгах в основательных переплетах с золотым тиснением, в оружии прошлых времен, тускло поблескивающем серебром, в очаровательно потертой старой коже. Мы распили с хозяином дома бутылку доброго французского вина, сидя в изысканно обставленном кабинете и слушая "Лебединое озеро" Чайковского. Господин Ахмед оказался большим поклонником русской классической музыки. "Давайте немного перекусим", – любезно предложил он спустя некоторое время, прерывая нашу умеренную светскую беседу. Я едва сдержала улыбку, предвкушая сюрприз, так тщательно приготовленный. Мы прошли в столовую, где горели только свечи, рассеивая вечернюю тьму. На безупречно сервированном длинном столе матово поблескивала дорогая посуда и сверкали длинные бокалы. За стеклянными дверями мягко светился небольшой бассейн. Я изобразила на лице все подобающие случаю эмоции. Мы сели ужинать, но мне кусок в горло не шел, – ведь я уже успела набить себе желудок Из вежливости я ковырялась в тарелке, чувствуя на себе озабоченный взгляд Ахмеда. "Вам не нравится?" – встревоженно спросил он. "Что вы, все чудесно! – ответила я. – Просто я уже ужинала сегодня". Самым оригинальным блюдом в меню были сырые шляпки шампиньонов, начиненные острыми салатами. Грибы выращиваются прямо здесь, в саду, окружающем виллу. Страшно изысканно, но слишком непривычно, на мой вкус, зато Аня уплетала за обе щеки. Еще она налегала на хлеб двух видов – толстые лепешки с прослойкой из местных трав ("зеленый" хлеб) и финиковый хлеб (он включает все обычные ингредиенты, но воду для теста несколько часов настаивают на финиках, и она становится сладкой). Аня попросила повара завернуть ей домой несколько лепешек "зеленого" хлеба. – Вы меня заинтересовали, – сказал в конце ужина Ахмед. – У меня есть друг, писатель, умный и образованный человек. Я думаю, вы бы ему понравились. Мы собираемся с ним в августе в Англию, и я был бы рад, если бы вы и Аня сопровождали нас. – Это он всерьез? – спросила я, поворачиваясь к Ане. – Не знаю, но вроде бы да, – ответила она, пожимая плечами. – А заметь, какой у Ахмеда типичный образ мыслей арабского мужчины. Он не говорит: "Вам бы понравился мой друг". Он говорит: "Вы бы ему понравились". Это очень характерно для арабов. Они и мысли не допускают, что могут не нравиться женщине или не быть ей Интересными. Итак, что ты ответишь на предложение Ахмеда? Я уцепилась за свою привычную отговорку замужеством. – Но я не предлагаю вам роль проститутки, – заметил Ахмед. – Совсем нет. Это роль компаньонки. Вы образованны, привлекательны с вами приятно общаться. Спросите у Ани, можно ли мне доверять. Однажды она ездила со мной в Швейцарию, и ее муж отпустил нас с легким сердцем. – Аня, это правда? – Да, чудесная была поездка. Мы путешествовали с такой помпой и жили в таких великолепных отелях! – Но как ты все объяснила своему мужу? – Очень просто. У меня была сильная депрессия, и Ахмед предложил приятный способ развеять мою тоску – съездить в Швейцарию. Муж мне доверяет и полагается на мою порядочность. – Да, тебе повезло с мужем. Я сказала Ахмеду, что должна подумать, предложение слишком неожиданное. После ужина мы много разговаривали на политические темы, спорили о Сталине и не на шутку горячились. Аня бросала встревоженные взгляды на Ахмеда, беспокоясь о его здоровье. Она сделала мне знак, что пора уходить. На прощание она нежно попеняла Ахмеду, что он не бережет себя. Меня поразила теплота их отношений – этой странной дружбы, связывавшей молодую красивую женщину и старика. 27 мая. Сумбурный отъезд на родину. Я упустила последний самолет, улетающий в Москву, й теперь рейсов не будет до сентября. Я решила лететь через Арабские Эмираты и купила себе билет до Дубая через Доху, столицу Катара. За что не люблю арабские авиакомпании, так это за отсутствие спиртного. Томясь в вынужденном четырехчасовом безделье перелета, я тщательно перебирала мелочи воспоминаний, раскладывая их по полочкам с надписями "смешно", "грустно", "странно". Картинки с Алексом были отнесены в разряд странных. Он вчера сделал мне два подарка, преподнеся их в свойственной ему раздражающей манере. Алекс подарил мне очки в изящной дорогой оправе, но перед этим настоял, чтобы я прошла осмотр у врача-окулиста, мотивируя это тем, что в России нет хороших врачей и нужной аппаратуры. Его приобретенный еврейско-американский снобизм взбесил меня до крайности. Все эти рассуждения о русской отсталости задевают мое воспаленное чувство патриотизма. Затем он преподнес мне помаду, уверяя, что моя слишком дешевая. Тогда я заявила, что это не мой цвет и я передарю его помаду отельной горничной. Мы разругались. Алекс пробуждает все худшие свойства моей натуры и вызывает у меня сложную гамму симпатии и антипатии. Самолет со свистом пошел на посадку, прервав мои МЫСЛИ. В Дубае я просто опешила от невероятного количества русских, сидевших среди множества тюков, мешков и сумок. Это бы совсем напоминало аэропорт в каком-нибудь провинциальном Русском городке, если бы не мелькавшие иногда испуганные и совершенно лишние здесь арабские лица и великолепное, современное устройство здания, сверкающего огнями реклам и магазинов, не вяжущееся с таким обилием граждан нашей великой несуразной родины. Здесь царило оживление табора. Люди неустанно что-то жевали – бутерброды, гамбургеры, булочки, пирожные, запивая все это, разумеется, водкой и ледяной колой. Я здесь выглядела до нелепости инородной в своей шляпе с розочками, сарафане в цветочек, а главное, лишь с одной скромной дорожной сумкой в руках. Я тут же попала в какую-то шумную компанию мужиков-челноков, которые пили за столиком ром и закусывали солеными орешками. Они "травили" невероятные истории о челночной жизни. Чем больше я пила ром, тем охотнее верила любой несусветице. В восемь вечера началась посадка в самолет. Я с ужасом смотрела на этот склад товаров, который должен был загрузиться в старенький, трещащий по швам самолет. Было уже совсем темно, когда мы наконец взлетели. Смутные мысли и внезапно вспыхивавшие воспоминания жужжали вокруг меня, словно пчелы в потревоженном улье, и, убаюканная ими, я вскоре задремала. Проснулась я внезапно от резкого толчка, какого-то провала. Самолет весь трясся, словно в припадке эпилепсии, и, казалось, стонал от перегрузок. Мы попали в грозу. За окном густела страшная и великолепная ночь, судорожно освещаемая апокалипсическим блеском молний. "Что, страшно?" – спросил меня мой сосед То-лик. Я молча кивнула. "А ты не бойся. Что наша жизнь? – с философским видом продолжал он. -Только случай". У меня руки чесались вмазать ему за этот треп, но тут он внес дельное предложение: "Надо выпить. Хочешь водки?" – "Нет, лучше кампари". Толик купил у стюардессы порционную бутылочку кампари, к которой я немедленно присосалась. Я была самой трезвой в самолете, остальные пассажиры уже пребывали в жидком состоянии. Меня трясло от холода и нервного возбуждения, и даже спиртное не давало привычного тепла. "Надо девчонке что-нибудь подыскать одеться", – решили мужики и начали разбирать свои мешки, извлекая из их бездонных глубин уйму разноцветного тряпья. Салон стал похож на лавку старьевщика, где без разбору свалены безделки и ценные вещи. Я завернулась в длинное платье, похожее на смирительную рубашку, из мягкой ткани, нежной, как материнское молоко. А сверху накрылась теплой курткой коньячного цвета. Согревшись, я с благодарностью подумала, что всю жизнь мужчины подсовывают мне лучшие куски в прямом и переносном смысле, – от курицы мне обычно достается ляжка с сочным мясом, в жареной картошке – кусочки сальца с хрустящей корочкой, раков и крабов мне всегда услужливо чистят умелые мужские руки, а в холодное время мужчины с готовностью снимают теплые пиджаки, чтобы согреть мои хрупкие плечи, а сами дрожат в тоненьких Рубашках. Все-таки хорошо, что они есть на свете, сильные и легкомысленные самцы! Бахрейн остался далеко-далеко, и я думала о нем с нежным чувством сожаления. Маленькая, хорошо организованная страна с населением всего в полмиллиона человек показалась мне По-домашнему уютной. Люди живут там такой Размеренной жизнью, что могут позволить себе рскощь интересоваться чужими проблемами. Я предвкушала, как зимой, в холодной, мятежной России я буду вспоминать воспаленное солнце, восхитительно нежный песок, крабов, которые возмущенно шевелят клешнями, если их вытащить из воды, толстую водяную змею, выброшенную на берег, коктейль под названием "Скользкий сосок", свидание в неурочный час, дымок кальяна, капризы арабских лошадей, – все обаяние далекой страны под названием Бахрейн. Одни в Париже 24 апреля. "От сумы и от тюрьмы не зарекайся, – думала я, скидывая в чемодан вечерние платья. – Бедность в любой момент может нанести удар. Но на черный день у меня останутся воспоминания о роскошной жизни. Решено, буду жуировать напропалую, пировать всласть в этом чудо-городе". Мы с сестрой отправляемся завтра в Париж. Сумма, выданная мне мужем Андреем на недельные шалости, просто фантастическая. От этих наглых легких денег идет какой-то жульнический душок, придающий скоропостижному богатству оттенок временности и незаконности. Но я остерегаюсь задавать вопросы в лоб, куда проще, когда ветер гуляет в голове. Все, что с детства мерещилось, таится в волшебном слове "Париж"-Я сейчас похожа на пьянчугу-матроса, который готовится сойти на берег и пропить свое жалованье в несколько дней. Хочу унести с собой в тусклую будничную московскую жизнь нечто пряное, дорогое, изысканное, французское. ПоэзиЯ материальности удивительно привлекательна для меня. Моя мама твердит, что деньги надо хранить в чулке, про запас. Но дьявол меня побери, если я когда-нибудь буду жить сообразно житейским правилам! Париж – это город, где собраны все наслаждения лени, где на всякое требование есть свое удовлетворение. Моя сестра Юля помешана на музеях, меня же в дрожь бросает от их пустых, блистательных залов с потускневшими от времени портретами покойников на стенах. Я мечтаю пошататься по кабакам, примерить маску одинокой, независимой и богатой леди, свободной от мужчин. 25 апреля. Мы начали отмечать наш отъезд в кафе аэропорта Шереметьево, затем перебрались в ирландский бар по ту сторону границы. Чудесное место. Однажды я пила там с одним английским студентом, который уже двое суток сидел в нейтральной зоне. Он летел откуда-то из Азии в Лондон через Москву, самолет задержали, а транзитной визы у парня не было. Он все это время просидел в баре, даже спал там на кушетке. Студент прошел все стадии опьянения, от буйства до внутренней тишины, и после ударной дозы виски Даже протрезвел, – так бывает, когда бесконечно Долго пьешь, в голове внезапно светлеет, и все вещи становятся на свои места, только отношение к ним меняется в сторону иронии. Мы с Юлей были уже подшофе, когда внезапно до нас дошло, что самолет уже должен взлезать, а мы все еще за стойкой бара. Мы рассеян-0 побрели по аэропорту и даже нашли выход на посадку. В зале ожидания сидели еще пяток таких же идиотов, как мы, перекочевавших из ирландского бара. "Странно, – вдруг заметил муж" чина, вложенный в монументальное пальто цвета антрацита, – неужели в Париж летят всего семь человек?" Присутствующие выразили свое удивление, каждый в меру выпитого спиртного. "Однако так мы можем долго сидеть", – развил свою мысль антрацитовый мужчина. Все горячо согласились с ним, но с места никто не сдвинулся. Оратор куда-то ушел и вскоре вернулся с раздраженной стюардессой, которая энергично накинулась на нас: "Ну, где же вы, граждане, шляетесь! Ведь самолет уже готовится взлетать, вас даже искать перестали". – "А что нас искать? – резонно возразила я. – Заглянули бы лучше в ирландский бар". Нас повели по бесконечному лабиринту узких коридоров и лестниц к выходу на летное поле, но к самолету, стоявшему всего в двух шагах от нас, не пустили. По правилам аэропорта пассажиры могут передвигаться по полю только в автобусе. А его-то, родимого, и не было. "Да мы быстрее пешком дойдем", – уверяли мы стюардессу. "Нельзя", – твердила она и вела отчаянные переговоры по рации. В результате всех накладок самолет вылетел с опозданием на два часа. Париж встретил нас преподлейшей погодой и забастовкой грузчиков в аэропорту. Холодный дождь мигом вымочил мою прелестную весеннюю шляпку, украшенную искусственными цветами. Серый день мокрой тряпкой лег на ДУУ' В огромный грузовой лифт в аэропорту набилось множество народу. Рядом с молоденькой беременнНой женщиной из нашей группы встал какой-то парень в длинной вязаной "маминой" кофте с безумными, потерянными глазами. На следующей остановке женщина ойкнула и выскочила. Парень перебрался поближе к нам, его лихорадило, он часто дышал, потом затрясся и блаженно обмяк. Мы с сочувствием смотрели на беднягу. На улице нас догнала беременная и, делая круглые от ужаса глаза, спросила: "Знаете, что делал этот придурок в лифте?!" Эффектная пауза и выдох: "Онанировал". – "Так он, наверное, около нас и кончил", – сообразила Юля. "Может, это любовь", – философски заметила я. Вечером мы нарядились в длинные черные декольтированные платья, делающие нас выше и стройнее. Обе, очаровательные наповал, похожие друг на друга, ясные, тонкие, юные, надменные, нырнули в волнующий холод весенней парижской ночи, сели в такси и покатили на Елисейские поля, к кабаре "Лидо", сверкающему искусственными созвездиями огней. Наш столик был у самой сцены. Подали легкий, артистически приготовленный ужин и ледяное шампанское в серебряном ведерке. Мы потягивали нежно-колючую сладкую влагу из высоких, тонких, как мыльные пузыри, бокалов и, волнуясь, осматривались по сторонам. Всем вам Знакомы, наверное, эти неопределенные, головокРУЖительные чувства, когда вечером в одиночестве оказываешься в ресторане незнакомого города. Мы были едва ли не единственными молодыми женщинами в зале. Здесь Преобладали уже изрядно побитые молью дамы в Ь1Шиного цвета дорогих платьях, отлично скроенных и безукоризненно сшитых, с солидны спутниками, курящими сигары. Бриллианты на женских шеях брызгали огнем. Их сухощавые пальцы, обремененные кольцами, играли ножками бокалов. За соседним столиком сидели два светских хлыща, на мой взгляд, итальянского происхождения, и бросали на нас плотоядные взгляды. Свет погас, и представление началось. Такое шоу может позволить себе только Париж! Ослепительная игра света, музыка, сладко и больно бьющая по сердцу, роскошь фантастических провоцирующих костюмов, сверкающих золотом и серебром, расточительные декорации. Ядреные девицы, все как одна красавицы с великолепными формами, демонстрировали залу свои налитые обнаженные груди и выпуклые бедра, мужчины с фигурами атлетов заставляли ускоренно биться сердца старых дам. Вся эта феерия буйно и щедро вторгалась в наши широко раскрытые глаза, чуткие уши, трепещущие ноздри. Подстегиваемые искорками шампанского, мы дрожали от какого-то беспредметного вызова, от исступленного восторга молодого тела, подчиняющегося ритму спектакля, у меня пересохло в горле и дивно звенело в голове. Это действительно настоящая Франция, Париж. Когда я решила выйти в дамскую комнату. дорогу мне преградил один из итальянцев и почтительно спросил разрешения разделить наш* одиночество – отправиться после шоу в какой нибудь кабачок. Его хищная улыбка противоречила изысканности его речи. Я неопределенно кивнула, не говоря ни да ни нет, и вернулась поему столику. "Юля, нам предлагают "выпивку постелью". Что ты на это скажешь?" – спросила я сестру. Она со своей робкой улыбкой пожала плечами и ответила вопросом на вопрос: "А ты как думаешь?" – "А я думаю послать их к черту! Впервые в жизни я не нуждаюсь в спонсорах, я богата и свободна и могу позволить себе роскошь сама оплачивать свои счета, не терзая мужские бумажники. Хочу быть одна". 28 апреля. Один из старинных русских писателей утверждал, что язва путешествий – это необходимость все видеть, то есть глупая обязанность, на которую добровольно и мученически обрека-ешься ложным понятием о чести. Вот уже четвертый день я добросовестно восхищаюсь наружностью немыслимых кружевных замков, дышащих парадным холодом мрамора, идеально круглыми прудами с дремотной водой, обросшими бархатом тины, зеленой геометрией парков, похожих на правильно решенную школьную задачку, изрытыми временем мраморными львами, у которых из пасти сочится тонкая серебряная нитка воды, с натужной внимательностью рассматриваю окоченевшие в жеманных позах статуи. Над нами светится мягкое парижское серое небо, и, несмотря на холод и дожди, в воздухе чувствуется смутное Дыхание неизбежной весны. Мы бродим по громадным залам, увешанным бесценными полотнами, любуемся потолками, блистающими золотой Вязью, драгоценной мебелью, отсвечивающей в Лаковых полах, восхищаемся бесчисленными сокровищами духа, спрятанными в пыльных библиотеках, где мерцают тусклым золотом десятки тысяч корешков. В этих залах ухо еще улавливает прерванные временем разговоры, глаз еще различает свет и тень прошедшей жизни, а воображение рисует неоконченные драмы и комедии. Юдя млеет от всей этой почтительно культивируемой старины, золотой прелестной, мило-условной сказки, вокруг которой тщательно выпалывается трава забвения, замирает перед кроватью под истертым бархатным балдахином, на которой спали пять королев, трепещет, слушая историю пятнадцатилетней жены графа, которую муж, в неурочный час вернувшийся с охоты, застукал с юным пажом. Жену он заставил принять яд, а пажа заколол шпагой. Надо признать, у моей сестры есть вкус к старине и чутье к живописи, то, что у меня отсутствует напрочь. |