КОНЦЕПЦИИ МЕЖДУНАРОДНОГО ПРАВА СОВРЕМЕННЫХ ГОСУДАРСТВ. 3 р. МАГ . Д. работа Пахомов. Донецкой народной республики государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования
 Скачать 209.65 Kb.
|
|
ГЛАВА 2. КОНЦЕПЦИИ СОВРЕМЕННОГО ПРАВА СОВРЕМЕННЫХ ГОСУДАРСТВ 2.1. Концепции международного права западных государств. Правовые концепции западных государств, существующие в настоящее время – это всегда незавершённое явление. Основой этих концепций служат авторские концепции международного права, разработанные в национальной правовой традиции в прошлом. Однако зафиксировать их в завершённом виде не представляется возможным, ведь они постоянно пополняются новым теоретическим осмыслением правового регулирования международных процессов. Вместе с этим большинство национальных школ правовой науки имеет некие характерные особенности понимания юридических вопросов в определённом ключе. Возникновение новых идей и систем, осмысляющих международные процессы, укладываются в более или менее устойчивые тенденции. Существующие расхождения с генеральной линией, заданной самой традицией отправления правосудия в данном государстве, можно расценить как исключения, подтверждающие правило. Обращаясь к современным международно-правовым доктринам западных государств, необходимо осуществлять анализ трёх факторов, влияющих на их формирование: Исторической основы традиции понимания международного права. Она включает в себя две составляющих: доктринальные концепции прошлого, закреплённые в виде научных работ и учебных пособий, мнений выдающихся юристов-теоретиков и практиков; и историко-политических событий и процессов, повлиявших на особенности понимания и толкования норм международного права. Актуальных представлений о международном праве в государстве на текущий момент. Именно эти представления становятся источником международного права – прямым или косвенным, в зависимости от нормативно-правого содержания и традиции. Пройдя проверку временем и породив линию преемственности, подобные воззрения могут быть включены в образовательные курсы по соответствующим дисциплинам. Взаимосвязи исторической основы с текущими представлениями. Анализ этой взаимосвязи позволяет установить степень совпадения возникающих авторитетных мнений с общей системой понимания международного права. В результате можно получить набор специфических черт, характерных для правовых доктрин конкретных государств, что позволит сопоставить их для выявления сходств и различий в ходе сравнительного анализа. Предварительно стоит уточнить термин «современные западные государства». Хронологически данное понятие охватывает период с конца Второй мировой войны и до наших дней. Такое деление достаточно традиционно, учитывая, что Вторая мировая война оказала переломное влияние как на восприятие международных отношений, так и на становление политической действительности, которая является доминирующей вплоть до сегодняшнего дня, хотя в ней и наличествуют изменения. Географически под западными странами могут пониматься все государства, которые унаследовали западную культурную парадигму и западные ценности. Однако это толкование слишком широко, и требует сужения. Отбор логично будет провести по степени значимости, которое имеют выделенные государства на формирование особого типа международно-правового сознания. Активность государств на политической арене, в том числе в рамках международных отношений, позволяет сузить круг представителей до нескольких фигурантов. К таковым автор относит США и Великобританию, которые олицетворяют собой англосаксонскую систему понимания международного права, Францию и ФРГ. Англо-саксонская система права имеет устойчивую специфику, обусловленную историческими условиями её становления. У правовых доктрин, рождённых в американской и британской среде, много общего. Это общее – в экспансионистских тенденциях данных государств. Международное право традиционно трактовалось в англосаксонской историко-политической парадигме как кодифицированное осмысление политики. Это обуславливалось несколькими причинами [28, 3]. Во-первых, в Великобритании, как одной из стран-носителей старейшей правовой доктрины, последняя формировалась и сохранялась в области внутригосударственного общего права. Труды юристов теоретического и практического толка восходят ещё к позднему Средневековью, когда о правовом регулировании международных отношений и речь не шла, впрочем, как и о самом понятии «международные отношения». Применительно к тому времени употребление данного термина носит исследовательский характер. Формирование внутренней системы прецедентарного права, в том числе и доктринального, практически не затрагивало внешнеполитическую деятельность Великобритании. Последняя осуществлялась в русле активной колониальной экспансии. Отношения с колониями выстраивались в духе экспансионизма, и лишь с началом процесса деколонизации Великобритания стала отказываться от своих притязаний на бывшие подконтрольные территории. Впрочем, конфликт вокруг Фолклендских островов показал, что по своей сути англичане продолжают придерживаться политического понимания международного права. И если в случае Фолклендов волеизъявление островитян поддержало британский протекторат, и действия Британии формально укладывались в рамки Устава ООН, то, например, правовая позиция Великобритании накануне Второй мировой войны может расцениваться как исключительно «политическая». Наследуя общие принципы англосаксонской правовой трактовки, США первоначально отличались тем, что сами были британской колонией. Оформление государства сопровождалось борьбой за независимость от метрополии. С 1783 года, когда Великобритания признала независимость своей бывшей колонии, внешняя политика США была направлена на утверждение своего международного суверенитета. Соответствующим образом осмысливалось и доктринальное направление, разработчики которого принадлежали к партии революционеров. Отстаивание собственных интересов США на международной арене осуществлялось в условиях явного и скрытого противодействия и политической конкуренции со стороны бывшей метрополии, равно как и других государств, например, Испании, не склонных уступать претензиям новоиспеченного государства [28, 4]. В результате в США разрабатываются внешнеполитические доктрины, ставящие целью закрепление самостоятельности США на международной арене. Судьбоносным документом стала доктрина Монро, разработанная госсекретарём в администрации президента и провозглашённая Джеймсом Монро в 1823 году. Целью данной доктрины было разделение сфер влияния на континентах. Руководство США было озабочено возможным вмешательством европейских государств в дела не только непосредственно США, но и их соседей по геополитическому ареалу. Активная политическая деятельность в Америке (в том числе Центральной и отчасти Южной) расценивалась, согласно доктрине Монро, как прямое противодействие американским интересам. Такой политический курс положил началу будущей практической гегемонии США в Западном полушарии и начал процесс вывода развитых стран Западной Европы из политической жизни этого региона. Доктрина Монро, будучи государственным внешнеполитическим курсом, не являлась плодом теоретического осмысления международного права. Наоборот, она сама оказала значительное влияние на специфику понимания международного права научно-юридическими и практикующими кадрами, а также отдельными философами права. Оставляя за собой решающее право осуществлять политические решения в Западном полушарии, США отказывались от вмешательства в дела европейских государств, в том числе и в колониальную политику относительно подконтрольных территорий вне Европы. Из этих двух частей – требования невмешательства в свои дела и гарантий невмешательства в чужие – в ходе историко-политического развития сохранил своё влияние лишь первый принцип. На смену второму пришли другие, более агрессивные, стремлением которых было расширение влияния США не только на страны Западного полушария, но и на территории, традиционно принадлежащие европейскому континенту. Действия доктрины Монро проявились в полной мере уже в 40-е годы XIX столетия, когда в ход американо-мексиканской войны к США перешло около 55% тогдашней территории Мексики. На тот момент ещё не существовало международных органов или праворегулирующих документов, которые бы могли каким-то образом оценить произошедшее и выработать стратегию отношения к самому факту аннексии. Европейские государства отнеслись к ходу войны в соответствии с доктриной Монро, хотя она сама по себе не была международным документом и не предполагала ратификации странами, принявшими её. Решение хотя и было политическим, но способствовало дальнейшему укреплению позиций США на международной арене, в том числе и с позиций силы [1, 43]. Конец XIX – первая половина XX в. ознаменовались постепенным обретением Соединёнными Штатами влияния даже в тех регионах, где их присутствие доктрина Монро не предполагала. Существенное расширение сферы влияния да и вообще смысла американского внешнеполитического курса произошло при Теодоре Рузвельте, которому принадлежит такая тактика, как «дипломатия канонерок». В ходе конфликта Венесуэлы с европейскими державами по финансовым вопросам в 1903 году США вмешались в него с целью ограничения действий европейских государств, хотя Венесуэла не принадлежала даже к спорным территориям США. Для демонстрации своих политических предпочтений американцы активно пользовались вооружёнными силами. В результате без открытых столкновений удалось вывести превосходство США в определённых международных событиях на новый уровень. Решающими факторами перераспределения влияния на международной арене в пользу США стали две мировые войны. Не вдаваясь детально в анализ столь сложных и неоднозначных событий, можно отметить две общие тенденции. С одной стороны, благодаря своему частичному изоляционизму в результате доктрины Монро США словно бы получило негласное одобрение осуществлять третейское судейство в европейских вопросов как сторона, не заинтересованная ни одной из участников конфликта. Это проявилось уже в 14 пунктах Вильсона, которые вызвали большое недовольство союзников, но несмотря на это, положены в основу Версальского мира. С другой стороны, ведение военных действий неизбежно вело к ослаблению воюющих сторон на европейском континенте, а вот США, умело использовав ситуацию, наоборот, обратили обе войны в огромную экономическую выгоду для себя. Результатом явилось формирование «полюсного» мира. В реальности он стал двухполюсным, так как политический противовес развившимся США, которые к послевоенному времени приобрели тенденцию являться представителем ценностей всего Западного мира, составил СССР, осуществлявший альтернативную внешнеполитическую стратегию. Но точно так же он мог бы предположительно быть одно- или многополюсным, в зависимости от хода войны. Приведённый ход развития международной позиции США, безусловно, имеет прежде историко-политический, а затем уж правовой характер, тем более, теоретически-доктринальный. Однако именно в случае США государственная политика была практической демонстрацией обобщённого теоретического понимания принципов международного права. И, диалектически, политика и сама порождала определённую традицию теоретизирования, задавала рамки научного и особенно учебного представления права. В отличие от Европейских стран, в США не было вековой традиции правоприменения и правоосмысления. Формированию европейских национальных государств предшествовал длительный и сложный процесс. В рамках понимания правовой культуры достаточно сказать, что ни одна из держав Старого Света не возникла на пустом месте. Здесь правомернее было бы говорить не о возникновении новых государств, а о приобретении существующими государственными образованиями специфических черт, которые сложились в период Нового времени. Соответственно, становлению современного европейского права предшествовала обширнейшая традиция юриспруденции, как практической, нашедшей применение в прецедентарных системах права (например, в той же Великобритании), так и теоретической, отразившейся в правовых доктринах различных областей права, в том числе и нового на тот момент раздела международного права [14, 216]. По сравнению с этим период между колонизацией территории США и объявлением её независимости представляется крайне недолгим. Ко всему прочему, новоявленное государство сразу попало в ситуацию необходимости динамичной и принципиальной реакции в политической среде. США оказались новым игроком на мировой политической арене, в то время как большинство субъектов европейской политики всегда имели традицию выстраивания отношений в предыдущие эпохи. В данных условиях от руководства Североамериканских Штатов требовалось незамедлительное принятие решений, продиктованное в равной степени здравым смыслом и национальными интересами. Такие решения затем доктринально закреплялись, получая теоретически-правовое обоснование осуществляемой политики. Таким образом, в отличие от Европы, Америка не испытала косвенное влияние теоретических правовых конструкций, осмысливающих сам феномен международного права (например, основы международного права, предложенные Гуго Гроцием). Как известно, данные концепции длительное время были несколько оторваны от политической реальности, делая акцент на должном и избегая комментировать сущее. На американском континенте реальная политика, наоборот, влияла на формирование научно обоснованного базиса, так сказать, легитимировала его. Поскольку вся история США сложилась как создание альтернативного европейскому миропорядка, а в каком-то смысле противодействия ему, Это наложило печать как на практическую внешнюю политику, так и на понимание международного права. Начиная со времён Реформации, американская территория была пристанищем для тех, кто не поладил с европейскими реалиями. Всех переселенцев объединяли такие общности, как желание построить новую жизнь и оппозиционность (религиозная, политическая, социальная) по отношению к Старому Свету и его институтам. В том числе – к институту права. Отрицание европейской традиции стало имманентно присущим американской культуре в широком смысле слова. Осмысление права осуществлялось в рамках признания американских интересов в качестве базовой основы. Это привело к сращиванию доктрины международного права с внешнеполитической доктриной. В результате уникальной стала ситуация, когда взгляд американских юристов теоретиков на международные отношения вырабатывался независимо от европейского, практически не испытывая его влияния. Современная доктринальная правовая концепция международных отношений США с конца Второй мировой войны напрямую была связана с противостоянием СССР [22,]. Для всего Западного мира, а для США в особенности, советская система стала угрозой традиционным евроатлантическим ценностям и политическим система Старого и Нового Света. Политические действия, принимаемые в этот период различными государствами Западной Европы и США, редко велись в рамках принципов международного права, наоборот – международные соглашения подписывались исходя из политических предпочтений сторон конфликта. Обе стороны систематически нарушали базовые тезисы, выработанные ООН, в том числе на территории третьих стран. Впрочем, это не мешало маскировать подобные действия под соответствующие международные принципы. Развал СССР породил множество проблем, связанных со встраиванием территорий, отныне самостоятельно определяющих свой курс, в существующую систему международных отношений. Однако в целом доктринальная позиция США изменилась мало. Точкой возмущения, породившей активное теоретическое и практическое освоение новых форм международных отношений со стороны США, были террористические атаки 11 сентября 2001 года. Для американцев, для которых жертв на континенте в результате атак извне не было даже во время Второй мировой, испытали культурный шок. Дальнейший внешнеполитический курс США исходил из предпосылки полного исключения самой возможности повторения подобных инцидентов. Как политика, так и правовая доктрина США стали более агрессивными. В США начинает развиваться концепция правомерности нанесения превентивного удара в рамках обеспечения национальной безопасности. Само понятие превентивного удара достаточно неоднозначно. Дискуссии вызывает даже не само определение данного действия со стороны государства, но мера потенциальной опасности, превышение которой санкционирует право нанести превентивный удар. В классическом международном праве, которое закреплено в Уставе ООН, не вызывает разногласий только применение военной силы в ответ на нападение извне. Упреждающее воздействие не является ответной реакцией, а стремится не допустить угрозу. Однако в международной юриспруденции не разработаны критерии, которые исчерпывающим образом классифицируют потенциальную угрозу. Ведь практически до самого момента осуществления нет гарантированной уверенности, что угроза насилия превратится в насилие. Данная неоднозначность вообще не может быть снята в рамках системы классического права, ведущего свой отсчёт с римских времён. Причина в том, что согласно логике этой системы, осуждено может быть только действие, а не замысел. Пока замысел не осуществлён, нельзя говорить о нарушении международных норм, а значит, нельзя применять и силу, нанося упреждающий удар. Конечно, такая ситуация в международных отношениях никогда не сводится исключительно к праву. Решения о применении силы в качестве упреждающего удара принимаются государствами на политических основаниях. Хорошим примером таких действий обеих сторон является Карибский кризис. США не были первыми, кто пришёл к доктринальному обоснованию права нанесения превентивного удара. Израиль успешно использовал данную схему в 1981 году при уничтожении ядерного реактора “Осирак» в Ираке. Тогда США, как и ООН, осудили действия Израиля, хотя некоторыми специалистами по международному праву позже предпринималась попытка найти правовое оправдание действиям израильтян. Воздействие как на внутриамериканское, так и на сознание международного сообщества терактов 11 сентября стимулировало выработку в США доктрины превентивного удара и её позитивного восприятия в случае применения. Первым прецедентом её применения стало вторжение американцев в Ирак под видом борьбы с оружием массового поражения. Найдено оно так и не было. Военное вторжение проводилось без одобрения Совета безопасности ООН, однако для его легитимизации США были предоставлены доказательства разработки Ираком ядерного и биологического оружия. Многочисленные расследования позволили выявить фальсификацию этих аргументов. Несмотря на однозначную осуждающую позицию Секретариата ООН и многих стран Мирового сообщества, не было оказано никакого видимого влияния на силы коалиции. Таким образом, США фактически добились молчаливого принятия своих действий с помощью рычагов политического влияния. Доктринальное осмысление применения превентивных мер можно найти уже у американского специалиста по международному праву М. Мак-Дугала. Он, в частности, толковал 51-ю статью Устава ООН как таковую, которая не противоречит праву государства на самооборону в случае угрозы. Таким образом, под понятие угрозы подпадала и потенциальная возможность представлять опасность национальной безопасности Соединённых Штатов. Процент вероятности перехода такой гипотетической угрозы из потенциального состояния в активно действующее выводился из правового поля и решался ситуативно, а значит, политически. В наше время правовое обоснование доктрины превентивной войны дают У. Тафт, юрисконсульт Госдепартамента США и Дж. Ю, профессор права университета Беркли [28, 7]. Хотя стоит отметить, что и среди американских представителей правовых школ нет единства по данному вопросу. Многие специалисты отрицают правомерность верховенства политики над правом. Тем не менее, нужно принять во внимание, что из всей пестроты теоретических оснований правовой доктрины источниками международного права для США будут те концепции, которые непротиворечивы по отношению к генеральному политическому курсу страны. Ведь историю своего государства в США всегда умели представить непротиворечивым образом. Следует принять во внимание также и то, что на момент начала военной операции в Ираке США уже имели косвенный прецедент не просто негласного одобрения своей политики, но и соответствующее решение комиссии ООН. Речь идёт о вторжении в Афганистан сил США 7 октября 2001 года. Совет Безопасности ООН не только квалифицировал данные действия как правомочный ответ на осуществлённую 11 сентября террористическую акцию, но и принял резолюцию, санкционировавшую введение на территорию Афганистана Международных сил содействия безопасности. Что же послужило причиной таких расхождений? Устав ООН регулирует применение силы государствами в отношении государств. В случае же многих ближневосточных государств, а теоретически и не только их, речь идёт о противодействии террористическим группировкам, которые не представляют государство, но осуществляют контроль наряду с государственной властью в опасном объёме, производя террористическую противоправную деятельность. Коль скоро речь идёт не о свержении государственного строя и прямой интервенции, а лишь о ликвидации террористической угрозы, то и применение силы в данном случае расценивают как соответствующее международным стандартам. Для такого заключения пришлось пересматривать традиционные представления о суверенитете государств и посягательстве на него. Ведь при приятии Устава такой фактор международных отношений, как террористическая угроза, не стал предметом правового регулирования. На практике же террористические группировки достигают значительного могущества и, формально не подчиняясь государству и не имея к нему отношения, оспаривают его суверенитет, то есть верховенство государственной власти в пределах государственных границ. Логика противодействия терроризму проста: раз террористы не имеют суверенитета, то и нарушения международного права нет. Но с другой стороны, противодействие терроризму фактически включает в себя вторжение на территорию страны, ведение боевых действий и потери среди мирного населения – то есть, все атрибуты «классического» вторжения с применением вооружённых сил. Неоднозначность правовой оценки подобных прецедентов позволяют склонять решение по поводу конкретных действий в какую-либо из сторон в зависимости от политической конъюнктуры текущего конфликта. Опасность ситуации – в отсутствии чётких схем правоосмысления и правоприменения в данной области [20, 58]. Выработка же их необходима по той простой причине, что терроризм нельзя исключить из современных международных отношений. С особой осторожностью следует относиться к тем случаям, где политическая или экономическая подоплёка может служить истинным основанием нанесения удара, а упреждение потенциальной угрозы может быть лишь правовым предлогом на случай осуждения международных органов и государств. Пальма первенства в разработке правовой доктрины взаимопроникновения, слияния международного правоприменения и внешней политики государства принадлежит американским и британским правоведам. Наиболее известные из них образуют Йельскую школу международного права. Её ещё называют реалистической школой, подразумевая её подход к международному праву и политике. Международное право, согласно теоретическим выкладкам представителей этой школы, является неотъемлемой частью политической системы, как международной, так и национальной. Существует определённая политическая реальность, право влияет на неё, но определяет. В этом с «реалистами» вполне можно согласиться – ведь если бы право определяло политические действия, не возникало бы неоднозначных решений и международного осуждения, а страны, нарушившие принципы и нормы права, подвергались бы наказанию в различных формах. Однако не только «наказание» государства (например, экономическими санкциями) не может быть однозначным и во всяком случае не приведёт к прямому прекращению возможных противоправных действий на международной арене. Само следование принципам права в реальных условиях порождает множество вопросов, по каждому из которых необходимо совещательное решение международных организаций. Поэтому на практике многие государства (в том числе и США) осуществляют политику в рамках собственной выгоды и безопасности, не особо прислушиваясь к рекомендательным резолюциям ООН. Однако это не значит полного пренебрежения к институту международного права. Оно на сегодняшний день столь прочно ушло корнями в мировоззрение, что полное его игнорирование невозможно. Поэтому практически любое международное действие, неоднозначное с точки зрению существующих норм, сопровождает процесс его легитимации, то есть толкование с точки зрения международного права в пользу этого действия [28, 8]. Как было сказано по поводу военных операций: сегодня им помимо планирования, тренировки и контроля за исполнением требуется также обоснование законности. Доктрину международного права Йельской школы неоднократно критиковали её за политико-ориентированность. Согласно её приверженцам, международное право не может формироваться с объективистских позиций, формально-юридическая сторона должна коррелировать с внешнеполитической, а не пытаться подчинить её. В представлении «реалистов» международное право – это фактор, влияющий на принятие стратегических решений, но никак не совокупность норм предписательного характера. Идеологическая подоплёка «реалистической» школы очевидна не только для её оппонентов, но не особо отрицается и самими учёными, отстаивающими данный подход [18, 30]. Необходимо признать, что черты этой доктрины международного права наиболее популярны в США, поскольку она успешно применяется при выработке решений по вопросам внешней политики. Однако не только ей ограничивается спектр теоретического осмысления международных отношений в правовом поле. Немало исследователей как в Соединённых Штатах, так и в Западной Европе, базовым элементом трактовки международного права видят его связь с экономическими процессами. Данная концепция получила название доктрины институциональной экономики. Основы такого понимания заложил американец Ричард Познер, один из самых уважаемых судей и цитируемых правоведов по версиям научных журналов США. В 1973 году вышла его книга «Экономический анализ права», в которой он раскрыл взаимосвязь и взаимовлияние экономики на систему права. Экономические интересы государства влияют, по его мнению, на особенности применения международного права конкретным правительством. Кроме того, его практицизм и консерватизм американского толка роднит его с представителями «реалистической» школы в вопросах национальной безопасности. В частности, обсуждая терроризм, Познер высказал мнение, что если для предотвращения крупномасштабного теракта (по словам автора, «взрыва ядерной бомбы на Таймс-сквер») потребуется применение пыток, то данный акт будет целиком оправдан и легитимен. Более, того, не понимающие и не признающие этого должны нести ответственность. На этом примере также видно, что в современных западных доктринах право как норма, предписывающая должное поведение, неситуативная по своей сути, утрачивает свои позиции и вытесняется более «практическими» стратегиями его применения. Ещё одно направление, прямо настаивающее на пересмотре существующей системы международного права – «критическая» школа. Её основу составляют опять же представители англосаксонской правовой традиции из США, Великобритании и некоторых скандинавских стран. Отмечая противоречивость существующего корпуса международного права, они также отмечают, что право регулирует не сколько поведение государства на международной арене, сколько культуру общества. В континентальной европейской юридической среде в рамках критической школы выделилось особое направление, получившее название «феминистского». Будучи данью общеевропейской тенденции, он воплотил в себе повышенное внимание к женскому полу в ходе международных конфликтов. Сторонники этого подхода настаивают на необходимости женского участия в судейских делах по международному праву, а также в расследованиях гуманитарных катастроф и последствий военных действий для лучшего выявления случаев насилия относительно женщин и детей. Также специфическим направлением, характерным для французской и отчасти немецкой правовых доктринальных систем, является право развивающихся стран. Ключевым моментом в данной концепции является трактовка международного права как империалистического по своей сути [22, 1109]. Сторонники данной доктрины отмечают, что несмотря на универсальный характер права, его применение субъектами может приводить к значительной разнице в понимании международных норму политических гегемонов и бывших колониальных государств. Итак, современные теоретические концепции международного права западных государств отличаются дифференцированными взглядами, в которых, тем не менее, прослеживается несколько общих тем: противоречивость сложившейся системы международного права, политическая ориентированность при его толковании и применении, необходимость реорганизации существующего членства и порядка работы международных организаций, в частности, ООН. Вне зависимости от того, какая доктрина наиболее популярна в той или иной стране США или Западной Европы, бесспорным остаётся тот факт, что эти государства продолжают играть определяющую роль как в международной политике, так и толковании, применении и создании норм международного права. 2.2. Российская концепция международного права. Международное право и научные представления о нем (концепции и доктрина в целом) тесно взаимосвязаны. Континуум оценок его роли в современном мире простирается от полного отрицания до явного завышения. То же самое можно сказать и относительно оценок роли доктрины международного права. В этих условиях более чем необходим реалистичный подход. Он, несомненно, должен найти отражение, прежде всего в концепции внешней политики Российской Федерации и, что еще важнее, в самой внешней политике России [9]. За время, прошедшее с момента утверждения Концепции, международная обстановка и расстановка сил на международной арене коренным образом изменились. В этих условиях Концепция нуждается в серьезной корректировке. Безусловно, в процессе работы над ее новым вариантом необходимо особое внимание уделить роли международного права. Международное право, являясь регулятором международных отношений, выполняет две неразрывно связанные и взаимопроникающие функции: стабилизирующую и созидательную. Оно закрепляет уже сложившиеся отношения, а также служит их изменению или перестройке [9]. При этом необходимо учитывать объективные пределы его действия, связанные со спецификой создания и действия международно-правовых норм, особенно в таких областях, как поддержание международного мира и безопасности, в которых многое зависит от соотношения сил в мире [10]. Хронологически рамки существования современной российской концепции международного права определяются с 1991 года по наши дни. Иными словами, доктрина РФ – не завершённый конструкт, но постоянно обновляющаяся система. Прежде чем уделить внимание её детальному анализу, следует сделать несколько предварительных замечаний, имеющих общий характер применительно к такому явлению, как правовая доктрина международных отношений Российской Федерации. Современная российская традиция правового осмысления международных отношений имеет как принципиально новаторские черты, так и наследует их из предыдущих периодов, прежде всего, из советского периода. Большую часть второй половины XX века, когда складывались базовые принципы современных представлений о международном праве, относится именно к советскому периоду. После крушения СССР Россия признала себя его правопреемницей, а значит, восприняла в некоторой степени не только сам факт членства в международных организациях и юрисдикцию международных договоров, подписанных СССР, но и особенности теоретического осмысления международного права в советский период. С другой стороны, после распада СССР Россия концептуализировала свою международную позицию как участника, полностью включённого в европейскую международно-правовую традицию, без идеологизации внешнеполитической стратегии, как это было характерно для Советского Союза [27, 55]. Информационный вакуум в доктринальном поле, образовавшийся в результате отказа от идеологических конструкций марксизма-ленинизма и классовой борьбы, был, пожалуй, чересчур поспешно заменён европейскими ценностными ориентирами без всякого пересмотра и адаптации к российским реалиям. На практике это привело не к развёртыванию собственной оригинальной концепции, а к интеграции в российскую доктрину специфических толкований иных правовых традиций, например, той же англосаксонской, многие элементы которых строятся на правовой легитимации внешней политики этих государств. В частности, сокращение вооружений, будучи само по себе делом, способствующим миру, проводимое с существенным дисбалансом, ослабляет одну из сторон, вместо того, чтобы устанавливать паритет вооружений, стремящийся к уменьшению их количества. Для синтеза старых образцов международно-правового понимания и деятельности с новыми идеологемами необходима работа по адаптации, которая проведена, к сожалению, не была. В результате, по мнению некоторых авторитетных исследователей, имеет место быть внутренняя противоречивость современной российской доктрины международного права [25 - 53]. Кроме того, понятия, привносимые после падения «железного занавеса» из западной международно-правовой мысли в отечественную, зачастую подвергаются неоправданной и неверифицируемой авторской обработке, а порой подаются не контекста или даже извращаются. Всё это ведёт к неспособности создать позитивный и конструктивный международно-правовой дискурс. Как уже отмечалось в первом разделе, правовая доктрина как теоретическая концепция зарождается и получает развитие в научных кругах. Дискурсивность процесса выработки доктрины очевидна. Ни один учёный не выдвигает тезисов о сущности и особенностях международного права в отрыве от научно-практической деятельности, которой живёт сообщество правоведов и юристов-теоретиков. Более того, будучи выдвинутой, авторская концепция проходит путь одобрения, становления и кристаллизации, во время которого приобретает максимальное число сторонников среди научного сообщества. Однако озабоченность вызывает тот факт, что формат научных мероприятий русскоязычного культурного пространства имеет крайне низкую степень научной апробации в среде профессионалов в ходе полемического обсуждения [14, 220]. Действительно, регламент большинства конференций, «круглых столов», и конгрессов не предусматривает расширенного обсуждения выдвинутых научных положений. В лучшем случае подобное обсуждение, которое является по сути ничем иным, как кристаллизацией и верификацией теоретических построений, потенциально могущих составить доктрину, происходит «в кулуарах», теряя официальный статус и возможность быть внесённым в протокол. В этом отечественная традиция проведения научных мероприятий проигрывает западной традиции, где обсуждение тезисов имеет приоритет над собственно докладом, что позволяет не только тренировать соответствующую риторику, но и делать выдвигаемую концепцию «живой», то есть активно действующей в научно-правовом дискурсе. Фактическая оторванность российской доктрины от западной, несмотря на декларируемую открытость и глобализацию, не позволяют ей стать частью общемировой дискурсивной практики, служащей для выработки новых идей, а соответственно и влиять на них. Иначе говоря, стоять на позициях научного развития международного права и при этом отстаивать национальные интересы для российских учёных почти всегда проблематично. Обращаясь к непосредственному содержанию доктрины международного права Российской Федерации, необходимо, прежде всего, проанализировать соотношение норм международного права и внутреннего законодательства. Согласно Конституции РФ (статья 15, часть 4), нормы, инициируемые международными договорами России, становятся частью её законодательства, и в случае взаимоисключения с внутренними законами международная норма имеет приоритет. Однако не стоит понимать международное право как нечто инородное, отчуждённое от национальных законов. Там же право международных договоров и обязательства России признаётся частью общей нормативно-правовой системы. Сущность примата международного права над национальным в том, что нормы международного права имеют основополагающий статус, который воплощается в их международном признании. Данный пункт Конституции РФ неоднозначно оценивается в обществе. Нетрудно заметить, что камнем преткновения служат не фактические последствия данного отношения российских законодателей к международно-правовым нормам, а его политические аспекты. Будучи вовлечённым в столкновение идеологических позиций, примат международного права над национальными законами усиленно оправдывался либо критиковался без адекватной юридической оценки. Так, его сторонниками стали представители либерального направления, видевшие в нём начало глобальной интеграции России не просто в международное сообщество, но в его евро-атлантическую сердцевину. Противники интерпретировали наличное соотношение международных и внутренних норм как правовое признание политической несамостоятельности России, соглашательскую политику по отношению к Западу и даже как посягательство на суверенитет РФ [25, 51]. На практике же международные нормы редко входят в конфликт с внутренними. Но политического ангажирования избежать не удаётся. Когда в декабре 2015 года был подписан закон, позволяющий Конституционному суду РФ выносить решение о неисполнении решений международных судов в том случае, если они противоречат Конституции, это вновь актуализировало проблему политизации правовых вопросов. Очевидно, что полностью избежать влияния права на политику не только невозможно, но и не стоит. Вопрос остаётся открытым до тех пор, пока в обществе значительным образом не вырастет уровень правовой культуры. Основой российской доктрины международного права продолжает оставаться теория волюнтаризма. Корпус международного права понимается как равнодействующая государственных воль, призванная уравнивать деятельность игроков на международной арене. Возникновение этой концепции связывают с периодом начала XX в., развита она была и в советской теории международного права. Основным, а пожалуй, и единственным участником международного процесса является государство, отстаивающее свои интересы. Соответствие международной нормы государственным интересам позволяет отнести её в национальной доктрине к существующей либо несуществующей [11]. Основным слабым местом данной теории является её мировоззренческое устаревание. На сегодняшний день не вызывает сомнений в том, что международные отношения не сводятся только лишь ко взаимодействию между государствами. Современный мир значительно более пёстр – помимо государств, полноправными участниками международных процессов стали наднациональные структуры, а также неправительственные организации, и влияние их весьма велико. В конце концов, характерная черта международной политики конца XX – начала XXI в. – международный терроризм – также не является государством, при том, что вряд ли кто-либо из научного, юридического или тем паче политического сообщества станет отрицать, что терроризм обладает определённым влиянием, пусть и негативным по своей сути. В современных западных доктринах распространены такие подходы, как концепция глобального управления, нормативизм, правовой реализм, аналитическая школа, неонатурализм. Отечественной доктрине практически невозможно с ними полемизировать по причине крайней скудости методологического и терминологического кругозора, отсутствия навыков вести полемику научным языком, не выходя за рамки правового дискурса. В результате основой формирования и воспроизведения смыслов в рамках современной доктрины является, как и несколько десятилетий назад, анализ договорных источников международного права. Международный обычай, являющийся стандартным предметом исследований в англосаксонской правовой доктрине, не находит должного представления среди российских авторов, хотя он и признаётся в качестве вспомогательных источников международного права. Недостаточным представляется проработка зарубежных судебных решений, хотя попытки осмысления предпринимаются в работах А. С. Смбатян, А. С. Исполинова, И. В. Рачкова. Также terra incognita продолжает оставаться для российской доктрины сам феномен «мягкого права», хотя в мире он зачастую рассматривается почти как альтернатива привычному «жёсткому праву» международных договоров [25, 57]. Недоверие научно-юридического сообщества к недоговорному праву имеет далеко идущие последствия. Так, проблемой становится адекватное теоретическое осмысление международных событий без привлечения политической составляющей, в том числе и санкционированных самой Россией (международно-правовая оценка присоединения Крыма). Несоответствия между внутренним законодательством и недоговорными источниками порождают проблемы правоприменения. В целом, основные направления российской доктрины международного права можно охарактеризовать следующим образом. Ещё не исчерпала себя разработка советской доктрины, волюнтаристски-договорной по сути. Здесь рассматриваются проблемы международных соглашений, дипломатической деятельности, соотношения политики и права, оценка деятельности ООН и т. д. Некоторые из этих взглядов утрачивают актуальность в международном научном сообществе, однако для России всегда имело значительный характер явление научной инерции. Сравнительно полно по сравнению со многими другими областями проработано морское право. Сюда можно отнести работы К. А. Бекяшева, А. Н. Вылегжанина, С. А. Гуреева, В. Н. Гуцуляка, А. А. Ковалева, А. Л. Колодкина. Интерес российских учёных-юристов к теме морского права вызван немалым количеством споров и претензий относительно юрисдикции на море, протяжённостью береговой линии и спорностью территорий в её пределах. «Арктический интерес» России также вынуждает её формировать взвешенное мнение и аргументировать его для международного сообщества. Именно в морском праве можно отметить влиятельность российской доктрины международного права на общемировую практику. Примером является деятельность В. В. Голицына в качестве судьи Международного трибунала ООН по морскому праву с 2008 года. Также можно зафиксировать появление работ критического направления по различным отраслям международного права (Г. М. Вельяминов – международное экономическое право, А. Б. Мезяев – международное уголовное право). В академической среде также занимаются проблемами истории международного права (к примеру, работы Л. Л. Кофанова, посвящённые jus gentium как предтече международного права). Между тем серьёзных фундаментальных работ по философии международного права явно не хватает. На теоретическом уровне прослеживается явное тяготение к дуализму, которое наследует не только концепции Трипеля и Анцилотти, но и основу советского подхода. Встречаются, правда, и монистические воззрения, к их приверженцам можно отнести Г. В. Игнатенко и И. П. Блищенко. А вот деятельность законодательных органов и правительства РФ прямо указывали на монистическую направленность принятых решений (приоритет договоров над законами, признание их частью законодательной системы). Последствия такой аксиоматической путаницы дают себя знать: сегодня в свете международной обстановки, тяготеющей к изоляции РФ, Конституционный суд вынужден проводить дуалистическую линию с приматом Конституции [25, 56]. Новым словом в современных теориях международного права может стать феномен Евразийского экономического союза, во-первых, как образование, альтернативное западным образцам, во-вторых, строящееся на принципиально новых началах по сравнению, к примеру, с советским «Варшавским договором». Во-вторых, положение России в данном образовании явно гегемонично, хотя и не в прямом политическом смысле, как США в различных евроатлантических блоках. К сожалению, непоследовательность как в теоретико-правовом, так и в практико-политическом поле относительно ЕАЭС снова превращает его в организацию, смысл которой неочевиден для участников, как это произошло с СНГ. При этом, несмотря на множество проблем и несообразностей в среде формирования отечественной международно-правовой доктрины, существуют некоторые стратегические ориентиры, на которые России стоит равняться и попытки к чему проявляет правительство и законодательная сфера с одной стороны, и научное сообщество с другой. Прежде всего, России выгодно, несмотря ни на что, чётко отстаивать позицию верховенства международного права. Взяв на себя обязательства распавшегося СССР, Россия вольно или невольно заняла его геополитическую нишу. Практически весь курс страны, как во внутренней, так и во внешней политике с начала 2000-х годов является попыткой возврата роли одного из «мировых полюсов», наращивания экономической, политической и военной мощи. А вместе с этим к России по наследству досталось то весьма неоднозначное отношение, которое демонстрировали влиятельные страны Западного мира по отношению к коммунистической идеологии и советской системе. Однако коммунизм исчез с международной арены как идеологический комплекс, но на специфику взаимоотношений с западными странами это не повлияло. Санкционная политика, ставшая уже привычной с 2014 года, подтверждает это. Единственный выход из данной ситуации – это апелляция к высшей форме регулирования международных отношений – корпусу международного права. В российских условиях признание верховенства международного права почти всегда инициирует дискуссию, в основе которой закладывается противоречие между национальными интересами и соблюдением международного права. Хороший пример – понятие «гуманитарной интервенции» Американская ассоциация международного права высказалась в пользу применения подобного комплекса действий в международных отношениях. Российские юристы в основной массе достаточно жёстко критикуют такой подход как противоречащий Уставу ООН. При этом возникает неоднозначная ситуация с действиями России не в теории, а на практике, например, в рамках грузино-осетинского конфликта 2008 года. Более актуальные вопросы по Крыму и Донбассу служат основанием для претензий, выдвигаемых по отношению к соблюдению Россией международных норм. Недостаточная теоретико-правовая обработка всех указанных случаев – вот основная причина непонимания единого политико-правового стандарта деятельности на международной арене, причём непонимания в среде собственного, то есть российского общества. Принцип, положенные в основу российской доктрины международного права – это ситуация мирного сосуществования государств с различным общественным строем, безусловное уважение суверенитета и права народов государства самостоятельно определять, выбирать и поддерживать общественно-политический строй без стороннего вмешательства [27, 57]. Россия продолжает линию недопустимости применения силы в обход международных соглашений и резолюций совещательных органов, прежде всего, Совета Безопасности ООН. Отечественные авторы закономерно сравнивают пренебрежение принципами международного права и действия с применением военной силы без соответствующих резолюций с распространением в Европе нацистского режима Третьего Рейха. Ведь сам смысл Организации Объединённых Наций состоит в недопущении проведении каким-либо государством или группой государств агрессивной политики в отношении остальных членов международного сообщества. С этой точки зрения проведена колоссальная работа, и наличествует результат – со времени принятия Устава ООН не было развязано ни одной мировой войны. Однако локальные конфликты служат свидетельством необходимых реорганизаций в существующей системе международного надзора и контроля. Однако в отличие от западных стран, где прямо ведутся разговоры о неэффективности ООН (и в этом есть своя правда) и перераспределении полномочий, Россия настаивает на противоположном курсе – ужесточении контроля над исполнением международных договоров и расширении полномочий Совбеза по урегулированию уже возникших конфликтов. Таким образом, современных доктрины международного права западных государств в основных положениях имеют общие черты с российской доктриной. Однако если на Западе акцент с договорного международного права смещается на обычное, то Россия во многом продолжает линию СССР. В этом есть как сильные, так и слабые стороны. В целом вектор развития современных доктрин международного права тяготеет в сторону ухода от понимания государства и его воли как основного участника и действующей силы международных процессов. Кроме того, для англосаксонской системы осмысления международного права традиционно большой вес имеют «реалистические» теории, рассматривающие международное право не как свод внешних по отношению к государству и правительству правил, которыми они связаны, а как один из аспектов политической реальности, являющийся инструментом в достижении национальных интересов. В современном доктринальном поле международного права наиболее актуальными являются проблема определения негосударственности субъектов международного права, вопрос правомерности гуманитарной интервенции, справедливой войны и нанесения превентивного удара, научно-правовая оценка феномена международного терроризма и другие. |