Крюков_Философия. Философия
 Скачать 1.99 Mb.
|
Контрольные вопросы
Задания для самостоятельной работы
Дополнительная литература
 Глава 4 Философия культуры Понятие социальной системы То, что общество представляет собой отдельный и самостоятельный предмет научного исследования; то, что оно является социальной системой со своим специфическим способом существования, что ему присущ искусственный способ существования, стало понятно относительно недавно. Лишь во второй половине XIX века появились первые подлинно научные теории социума: наука социология (от лат. societas – общество и logos – учение), родоначальником которой был французский ученый Огюст Конт, секретарь знаменитого социалиста-утописта графа Анри де Сен-Симона, а также классик диалектического материализма Карл Маркс, важную часть учения которого составлял исторический материализм как научная теория общественного развития – исторического процесса, которому присущ экономический детерминизм и закономерная смена общественно-экономических формаций в поступательной эволюции общества от первобытного способа производства до капитализма с его товарной рыночной экономикой. До этих фундаментальных теорий представления об обществе были хаотичными и неадекватными. В эпоху Античности господствовал натурализм, когда общество людей уподобляли рою пчел или муравьиной семье, отличая людей от животных лишь тем, что они разумны и живут в городах. Такова была версия Аристотеля в трактате «Политика». В Средние века, в эпохи готики и Возрождения, доминировала версия о сотворении человека Богом и неких божественных заповедях, составлявших правила человеческого общежития. Это была позиция Августина Блаженного в трактате «О граде земном» или же Святого Фомы Аквинского в «Сумме философии». В Новое время, в эпоху Просвещения, вновь возобладал натуралистический подход, при котором способность людей к общению рассматривалась как их врожденное свойство или же оно определялось географическими факторами. Такой подход выражен, к примеру, в «Левиафане» Томаса Гоббса или трактате Шарля Монтескье «О духе законов». В классическом немецком идеализме – у Фридриха Шеллинга и Георга Гегеля – общество представлялось земным воплощением мирового разума как Абсолюта или же полем деятельности Абсолютной идеи, проявлявшей себя в формах морали, права, государства, общественной идеологии. И только в XIX веке, когда решающим фактором в жизни людей стала промышленность, когда сформировалось индустриальное общество, лишенное собственно природных оснований, стало понятно, что общество людей отличает от животных популяций не «природный ум», не «мировой дух», а ими самими созданная культура. Культура как сущность социума Слово «культура» (от лат. colere – обрабатывать землю; отсюда существительное cultura – обработка и то, что является ее результатом) впервые употребил древнеримский писатель и увлеченный огородник Тит Порций Катон, который написал трактат в стихах «О земледелии». Затем знаменитый античный оратор Цицерон произносил в римском сенате речь «О воспитании юношества», и в этой речи использовал слово «культура» как риторическое средство, сравнивая воспитание детей с возделыванием растений, которые необходимо пестовать, удобрять и поливать, прореживать посадки от сорняков, ухаживать за всходами и всячески их опекать. С легкой руки Цицерона переносный смысл слова «культура» стал даже более употребительным, чем его основное значение. Вместе с тем мы и сейчас говорим применительно к сельскому хозяйству: «выращивать культуры пшеницы или ржи», «культивировать почву» и т. п. В любой современной энциклопедии или в любом толковом словаре мы найдем определение культуры как совокупности продуктов человеческой деятельности, как множества и суммы результатов труда, овеществленных и опредмеченных идей человека. Но такие определения неполны и поэтому неверны. В заявленном контексте человек производит культуру, тогда как на деле все наоборот: культура производит человека как творца самой себя и сам человек является не только создателем, но и частью и продуктом культуры. Чтобы это понять, следует разобраться с тем, что представляет собой искусственный способ существования. Искусственным, в противоположность естественному, мы называем все то, что не может возникнуть само собой, в силу действия природных закономерностей, но своим появлением этим закономерностям не противоречит. Для примера представим часики у нас на руке. В создании часиков законы природы действуют: стрелки на циферблате крутятся по законам механики; механизм, особенно электронный, работает по законам физики; части корпуса и ремешок сделаны по законам химии. Но могли бы часики возникнуть сами собой, стихийным образом? В принципе – да! Ведь ни один закон природы не нарушен. Однако с точки зрения теории вероятностей самопроизвольное возникновение часиков возможно один-единственный раз за период времени, на несколько порядков превышающий возраст нашей Вселенной. А сколько таких часиков в университете, в городе, в стране, в мире? Еще пример. Город Новосибирск стоит на реке Обь. Река Обь – естественный объект, относительно которого бессмысленно задавать вопросы вроде «Кто прокопал русло реки?»; «Кто гонит воду с юга на север?»; «Зачем Обь сливается с Иртышом?» Да никто и низачем! А вот относительно моста через реку Обь такие вопросы вполне уместны. Кто? Инженер Гарин-Михайловский. Когда? В 1893 году. Зачем? Для железнодорожного перехода через реку. Мог ли мост появиться стихийно? Никогда! Мост строили многочисленные рабочие, техники, инженеры с определенной целью. Вот оно – главное отличие искусственного от естественного: в природе целей нет, а вот в культуре все в ней существующее создано «зачем-нибудь», «кем-нибудь», «для чего-нибудь» и «для кого-нибудь». Что превращает естественные вещество и энергию природы в искусственные явления культуры? По изначальному смыслу понятия и по Катону – обработка. Обрабатывая вещество природы, человек поступает экстремально: Человек стремится свести к минимуму те качества природного материала, которые ему мешают или вообще вредят, и старается довести до максимума те качества исходного сырья, которые ему интересны и из которых он может извлечь пользу. Сравним картину возделывания растений на дачном участке по эту сторону забора и беспорядок – по ту: здесь ровные грядки, прополотые всходы, удобренная и политая земля – там дикая стерня, заросли и чертополох, сорняки и неудобица. Здесь мы заботимся о посадках и ухаживаем за растениями, помогаем им расти и уничтожаем сорняки – там все прет стихийно и никто ничего не делает ни для, ни против дикоросов. Поэтому у нас в огороде порядок, а по ту сторону забора – хаос. Отсюда обработка есть процесс перевода стихийного хаоса в определенный порядок, придание природному материалу менее вероятного состояния по сравнению с наиболее вероятным естественным состоянием. И чем сложнее искусственный предмет, тем менее он вероятен с точки зрения действия естественных природных сил. Так, было много разговоров о некоем «марсианском сфинксе» – скале, напоминающей лицо человека на фотографии поверхности Марса, сделанной американской космической станцией «Маринер». Но даже если я высажусь на Марс рядом с этим сфинксом и увижу у него свое собственное лицо – я все равно буду утверждать, что это случайный результат действия стихийных природных процессов выветривания, коль скоро на всей поверхности большой планеты «марсианский сфинкс» – единственный необычный и маловероятный объект. А сколько таких невероятных вещей на Земле? Несчетно! Мы многие десятилетия дискутируем о том, есть ли жизнь на Марсе. Относительно Земли вопрос даже не возникает. Нас видно и слышно и с поверхности Луны: американские астронавты невооруженным взглядом видели искусственные моря на реках и светлые пятна городов на ночной стороне планеты; и из дальнего космоса – так, в радиодиапазоне все планеты Солнечной системы «молчат», а мы «кричим» о себе на весь космос, излучая неестественно огромное количество энергии, да еще модулируя, упорядочивая ее при этом сигналами радио и телевизионных станций. Никакой «тайны третьей планеты» в Солнечной системе нет! Мы – вот они! Культура не имеет ничего общего с природными системами. Пчелы или муравьи тоже живут сообща и у них даже есть «разделение труда» между муравьями-няньками, рабочими особями или муравьями-солдатами. Бобры живут семьями и строят плотины, птицы летают стаями и вьют гнезда, но эти формы жизнедеятельности не идут ни в какое сравнение с деятельностью людей. Расскажу притчу из романа американского писателя-фантаста Клиффорда Саймака «Город». Герой романа некий Уэбстер рассуждал о том, почему муравьи не стали разумными существами. Он решил, что муравьи как насекомые суть холоднокровные существа, в отличие от теплокровных млекопитающих, и поэтому зимой они впадают в спячку и за зиму забывают все, чему научились за лето, поэтому весной им приходится начинать все сначала. Уэбстер решил помочь муравьям, и осенью в ближнем лесу он накрыл большой муравейник стеклянным куполом. Весной пришел посмотреть, что из этого получилось. И увидел, что стеклянный купол в нескольких местах пробуровлен, из отверстий торчат трубы и вьется дымок: муравьи завели промышленность! Это, конечно, не только фантастика, но и юмор: ничего похожего быть не может. Людей отличает от животных не качество разумности и даже не коллективный способ жизнедеятельности, а наличие искусственной среды обитания, которую Маркс называл «второй природой» в отличие от первой, «исторической природой» в отличие от доисторической, а Энгельс называл «неорганическим телом человека». Что, впрочем, тоже неточно. Культура как искусственная среда обитания человека включает в себя неорганические элементы – минералы, ископаемые ресурсы, строительные материалы, энергоносители; органические элементы – сорта растений, выведенные в результате селекции, искусственного отбора (в дикой природе нет пшеницы или винограда сорта Изабелла!), или же породы животных, выведенные специально для производства мяса, молока, шерсти, или декоративные породы: в дикой природе есть волки, но нет болонок и пуделей! Да они бы там и не выжили. Можно однозначно утверждать, что разумные существа есть там и только там, где есть культура как искусственная среда обитания. Культура, таким образом, есть первый и главный признак наличия социальной системы, которая радикально отличается от биологических сообществ, от популяций и биогеоценозов тем, что в ней появляется то, чего в природе нет и не может быть: мир искусственных вещей. Разумная жизнь начинается там, где заканчиваются физика, химия, геология и биология; там и тогда, когда жизнь выходит за рамки собственно природы и становится самодостаточной и утверждающей себя в качестве особенной сферы бытия. Эта особенная сфера бытия есть социальная система или же просто социум. Ноосфера как способ жизнедеятельности социума Понятие «ноосфера» (от греч. noos – разум и spheros – шар, оболочка) ввел в науку русский ученый Владимир Вернадский. Он был по специальности геохимиком и, читая лекции в Сорбонне в 1918 году, говорил о том, что человечество существенно изменило химический состав геосферы и биосферы. Так, он приводил в пример производство алюминия, который в природе вообще не встречается в чистом виде, тогда как в начале XX века его уже было получено порядка многих тысяч тонн. Идею Вернадского подхватили и развили французские ученые – палеонтолог Шарль Тэйяр де Шарден и геолог Поль Леруа. Они показали своими исследованиями то, как радикально меняются ландшафт, рельеф, физический и химический состав, разнообразие видов флоры и фауны на поверхности Земли в результате деятельности человека. Позднее сам Вернадский вернулся к проблеме воздействия человека на природную среду и сформулировал идею о том, что человек своей деятельностью превращает в часть социальной системы все, с чем соприкасается. Вспомним знаменитый древний миф о царе Лидии Мидасе, который упросил богов наделить его даром превращать в золото все, к чему он притронется. Боги имели злой юмор и выполнили желание Мидаса: он умер от голода и жажды, поскольку пища и вино, которых он касался, тут же становились золотыми. Вместе с тем идея Вернадского состояла в том, что рано или поздно человечество полностью овладеет природными силами и само станет распоряжаться ими по своей потребности. Естественное человек превратит в искусственное. В идеях Вернадского есть большой смысл: ведь нас действительно окружает преимущественно рукотворный мир. Мы живем в городах, работаем на заводах, ходим по асфальтированным улицам, носим одежду и обувь, питаемся мясом домашнего скота и хлебом из культурных злаков, донашиваем детей в инкубаторах и вживляем в свое тело протезы – даже сердце! Мы создали огромное количество веществ, которых нет в природе – мы уже живем преимущественно в мире синтетики: носим капрон, спим на поролоне, от холода кутаемся в синтепон, имплантируем себе силиконовые мышцы или нейлоновые сосуды. В конце концов мы сами – люди – искусственные существа, поскольку не рождаемся разумными, а становимся таковыми: но об этом позже – в главе «Философия человека». Цивилизация как этап в развитии социума Слово «цивилизация» (от лат. civilis – гражданский; ср. мундир и гражданское, «цивильное» платье) характеризует переход человеческого общества от стадии преимущественно природных оснований к собственно социальным, определяющим факторам бытия. Человечество как социум возникло относительно недавно. Если не принимать всерьез исследования палеонтологами костей и черепов животных предков человека (ведь не в анатомии же дело), а поставить вопрос радикально – когда появился первый артефакт (от лат. arte – искусственный; кстати, отсюда «артист» – человек искусства), то мы получим недалекое прошлое – один миллион лет. Именно таким сроком датируется древнейшее искусственное сооружение – кострище, очаг, сложенный по кругу из камней, найденный на территории современной Эфиопии. В этом очаге искусственно поддерживался, культивировался огонь! Многие сотни тысяч лет люди имели культуру, то есть пользовались орудиями труда, носили одежду и украшения, применяли оружие и строили жилища, но при этом преимущественно пользовались готовыми продуктами природы, занимались охотой и собирательством, да и в отношениях друг с другом руководствовались кровнородственными связями – называлось это родовой общиной или же кланом, как в Шотландии, и тейпом – на Кавказе. Общество людей, социум отделяется от природы там и тогда, когда на смену потреблению готовых продуктов природы приходит производство всего необходимого для жизни. Признаком такого уровня развития культуры были города, поскольку начало производства знаменовал собой отказ от кочевого образа жизни и переход к оседлости. Но обрабатываемую территорию надо было защищать от кочевников или агрессивных соседей. Следовательно, нужны были крепости, «городьба», кремли (др.-рус. «кремники» – крепкие). А в городах уже жили чужие друг другу люди, никак не родня, и связывала их и делала согражданами совместная хозяйственная деятельность. Поскольку города были прежде всего крепостями, в которых жили вместе чужие люди, то именно города становились центрами торговли, средоточием власти и богатства, местом для строительства храмов и дворцов, территориями жизни многих людей из разных мест и разных родовых корней. Города появились очень недавно: всего-то шесть или семь тысяч лет тому назад. Первые цивилизации – Шумер, Ассирия и Вавилон, Египет, Северная Индия и Центральный Китай – возникли там, где были полноводные реки и плодородная почва, богатые пастбища и тучные стада животных. Общее правило: там и тогда, где и когда люди сами производят все необходимое для жизни, возникает цивилизация. Если весь миллион лет, который существует человечество, приравнять к линейке длиной в один метр, то большую часть ее займет период варварства (от греч. barbaros – бородатые). Цивилизация появляется лишь на последних миллиметрах. А если приравнять время культуры к одним суткам, то цивилизация появилась в 23 ч 55 мин; первый паровоз загудел в 23 ч 59 мин, а Гагарин полетел в космос в 23 ч 59 мин 45 с. Цивилизация как новая реальность социальной системы крайне молода! Философия истории Философией истории называют область исследований эволюции человеческого общества, прежде всего на этапе цивилизации. Если культура практически не менялась или менялась крайне медленно на протяжении тысячелетий периода варварства, то при переходе к цивилизации развитие социума ускоряется и идет по экспоненте. При этом общество меняется. В процессе изменений общества выделяются определенные временные отрезки, и в этом отношении возможны варианты. Так, в рамках историографического подхода, характерного для профессиональных историков, выделяются исторические периоды, для которых точками отсчета служат важные исторические события. История первобытного общества начинается в глубине тысячелетий и заканчивается возникновением древнейших цивилизаций: Шумера, Вавилона, Египта. История Древнего мира продолжается от Верхнего царства в Египте до падения Рима в IV веке н. э. Далее следует период Средних веков вплоть до Великой Французской буржуазной революции, когда наступает Новое время. Наконец, Новейшая история берет начало от Великой Октябрьской революции. Условность такой периодизации и ее европоцентризм – очевидны. В социальной философии марксизма в рамках исторического материализма сформулирована теория общественно-экономических формаций, в основе которой лежит принцип экономического детерминизма. Согласно этому принципу непрерывный рост производительных сил общества сопровождается время от времени революционной сменой типов производственных отношений или же способов производства материальных благ. Каждый такой способ порождает специфические формы производственных отношений, доминирующим в которых является господствующее отношение собственности на средства производства. Цивилизация, по Марксу, последовательно проходит пять ступеней в своем развитии: первобытно-общинную, рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и, как прогноз на будущее, коммунистическую. Следующая версия – идеологическая, принадлежит она Огюсту Конту – родоначальнику научной социологии. С его точки зрения, общество проходит в своем развитии три стадии: мистическую, когда в сознании людей господствует религиозное мировоззрение; метафизическую, когда широко распространены идеалистические или же ненаучные иллюзорные воззрения, и позитивную, когда утверждаются научные, опирающиеся на достоверные факты знания людей о природе и движущих силах общественной жизни. В настоящее время общеупотребительна культурологическая модель общественного развития, согласно которой периодами исторического развития являются эпохи, отличающиеся одна от другой набором социальных характеристик: экономических, политических, идеологических. В этой модели выделяются эпоха Античности с VII века до н. э. (до Рождества Христова) по IV век н. э. (падение Рима); затем эпоха готики вплоть до XIV века (феодальная Европа готических королевств и империй); далее эпоха Возрождения в XV–XVI веках с эпицентром на юге Европы, особенно в Италии, характерная гуманизмом культуры; потом эпоха Просвещения с XVII по XVIII век, период промышленного переворота, буржуазных революций и становления современной науки; далее XIX век – эпоха классицизма или расцвет капиталистической экономики, период радикальных политических реформ и высший подъем духовной культуры в разных жанрах искусства. Сейчас продолжается современная эпоха, по поводу определения доминант которой продолжаются дискуссии. Кроме линейных версий исторического процесса имел место и культурно-исторический релятивизм, согласно которому в истории общества единого направления развития нет, а множество отдельных самостоятельных социальных организмов, подобно биологическим особям, проживают каждый свою неповторимую и уникальную историческую жизнь, переживая периоды зарождения, бурного роста, зрелости, упадка и старения, и наконец гибели. Такие социальные организмы российский мыслитель конца XIX века Николай Данилевский называл культурно-историческими типами, которые различал прежде всего по религиозному признаку. Немецкий философ начала XX века Освальд Шпенглер в скандально знаменитой книге «Закат Европы» предложил концепцию автономных культур – их восемь: египетская, вавилонская, индийская, китайская, «аполлонская» (греко-римская), «фаустовская» (западно-европейская), славянская и «майянская» (коренная американская). «Физиономия» каждой культуры определяется стилистикой менталитета и внутренним единством форм экономической, политической, духовной, практической, художественной жизни каждого уникального социального организма. Сходные идеи развивали британский философ Арнолд Джозеф Тойнби в двенадцатитомном труде «Исследование истории» (1934–1961) – он представил плюралистическую картину автономных цивилизаций, и русский эмигрант в США Питирим Сорокин, предложивший противопоставление Запада и Востока, Севера и Юга, первого, второго и третьего мира. Ценности как элементы культуры Проблемой ценностей занимается раздел философского знания аксиология (от греч. axios – ценный, дорогой). Все, что люди создают, что является продуктами их труда, является ценностями, поскольку к плодам своего труда люди не могут оставаться равнодушными. Если я потратил часть самого себя, свое время, свои силы, свой талант на создание какой-нибудь вещи или какой-нибудь идеи, то в них, как в зеркале, я вижу самого себя, и как к воплощению самого себя, претворению в плоть, опредмечиванию своих идей – к плодам своего труда – я отношусь пристрастно: я ими любуюсь или от них отвращаюсь, я их люблю или ненавижу, я вижу в них нечто свое или что-то чужое – сотворенное другими людьми и не для меня, а потому чуждое и постороннее, а может быть, и враждебное. Относительно ценностей допустимо сформулировать принцип социального эгоцентризма: я ценю что-либо другое потому, что в этом другом вижу самого себя, а к самому себе я не могу оставаться равнодушным. Все остальное в социуме есть я сам в превращенной форме продукта моей деятельности, результата моих усилий, а следовательно, это я сам во внешней – опредмеченной, овеществленной форме. Конечно, местоимение «я» здесь используется в большей мере фигурально: Я – человек. Но в житейском смысле этот принцип в полной мере применим к каждому из нас, в том числе и ко мне персонально. Как определение ценностей, можно сформулировать следующее положение: ценность есть мера затраты физических или духовных сил человека на созидание или освоение элементов природной или социальной среды. Во-первых, дело не в том, сколько калорий тратит человек в процессе создания продукта. К примеру, скульптор работает физически и очень тяжело, но результат его работы – художественный образ. С другой стороны, человек может внешне затратить минуты. Михаил Лермонтов сочинил выдающиеся стихи «Тучки небесные, вечные странники…», стоя у окна, перед самым отъездом на Кавказ. Но чтобы написать ценные строки – потребовались годы и годы становления личности поэта, совершенствования его мастерства и расцвета его таланта. Во-вторых, следует заметить, что освоение чего бы то ни было – природного или культурного – это тоже работа, и очень трудоемкая. Вспомните сами, как не сразу вам становится удобной обувь, купленная в магазине; как жмет новое платье или плохо сидят брюки; как мешают пальцы, когда вы только начинаете осваивать клавиатуру компьютера. Освоить вещь – значит перестать ее замечать, добиться такого положения, чтобы она не мешала, стала частью тебя самого. Я помню себя в первом классе, когда нас учили держать ручки для письма. Деревянные палочки со стальными перьями казались нам бревнами; пальцы немели, и мы высовывали языки и пыхтели от натуги, чтобы выписывать крючки и овалы. Наша первая учительница предлагала нам тогда отдохнуть и размять пальчики, приговаривая: «Мы писали, мы писали, наши пальчики устали, а теперь мы отдохнем и опять писать начнем!». Но прошли месяцы и годы – и вот я уже не замечаю ручку в своих пальцах: движения доведены до автоматизма, работают стереотипы, пальцы не требуют внимания – орудие письма стало моим: я перестал его замечать, оно сроднилось со мной и стало продолжением кисти руки. В-третьих, освоение одинаково происходит как в отношении естественных объектов природы, так и в отношении искусственных произведений культуры. Если природа изначально выступает как нечто внешнее и чужое, в социуме внешнее и чужое – это все, что создано другими людьми, но может стать моим, если я затрачу время, силы и волю на то, чтобы это нечто освоить. Я учусь у других людей лепить пельмени и менять электрическую лампочку; я читаю книги, написанные другими людьми, любуюсь образами, созданными посторонними; наконец, я страдаю или становлюсь счастлив в зависимости от того, в какое состояние меня вознесет или ввергнет произведение искусства, поможет чего-то добиться в жизни или создаст препоны социальная среда моего существования. Ценности бинарны по своей модальности, т. е. они могут иметь как положительное, так и отрицательное значение для людей, поэтому все ценности выступают попарно: добро и зло, красота и уродство, слава и позор, честь и бесчестие, справедливость и своеволие, правосудие и волюнтаризм, и т. д. Вместе с тем негативные ценности – тоже ценности, поскольку и их творят люди. Поэтому термин «антиценности», который можно встретить в разных контекстах, есть не более чем образное выражение. Антиценности – как антивещество в физике: это то же вещество, но отличающееся лишь электрическим зарядом микрочастиц. Однако подобно веществу и антивеществу ценности позитивные и негативные аннигилируют, уничтожают друг друга при столкновении. У Карла Маркса есть замечательная формула: человек трудится сообща даже тогда, когда по всей видимости он делает это в одиночку. Вспомним в качестве примера героя романа Даниеля Дефо Робинзона Крузо. Попав на необитаемый остров, Робинзон строил там дома, пас стадо коз, возделывал поле и изготавливал лодки. Мало того, что вместе с ним шторм выбросил на берег ящик с инструментами, но ведь этими орудиями труда необходимо было уметь пользоваться! Поэтому можно утверждать, что за спиной работающего Робинзона стояла огромная толпа людей, которые изобрели топор и пилу, придумали способы строительства домов и вывели сорта злаков, которые в конце концов вырастили, воспитали Робинзона и, главное, научили его рубить и пилить, строить и пахать, пасти и стрелять, варить и жарить: короче – жить деятельно! Отсюда принцип Маркса: труд как специфически человеческая деятельность имеет общественный характер. Структура социальной системы Типология ценностей раскладывается в социальный квадрат: люди, вещи, знаки, институты. Люди – это разумные человеческие существа, которые становятся таковыми в силу освоения ими вещей в результате практической деятельности. Само слово «разум» восходит к славянским глаголам «разумети» и «умети», что подразумевает способность метить вещи, отмечать их или выделять из множества. Человек относится к вещам предметно, т. е. он выявляет в них насущное, существенное содержание, из объекта деятельности превращает в предмет производства. Люди сами являются продуктами труда родителей, бабушек и дедушек, нянек и воспитателей, учителей и педагогов, мастеров и наставников, доцентов и профессоров. А поскольку воспитание человеческой личности требует огромных затрат времени и сил большого количества людей, то человек есть самый трудоемкий продукт и поэтому самая большая ценность, тип которой называют персонифицированным (от лат. persona – личность). Вещи – это искусственные предметы, созданные людьми в результате обработки природного материала, созданные из этого материала для удовлетворения прежде всего жизненных потребностей людей. Это ценности, несущие на себе отпечаток человеческих пристрастий и средства для достижения человеческих целей. Люди приобретают человеческое качество исключительно в силу освоения вещей, а вещи приобретают искусственное качество исключительно в силу создания и освоения их человеком. Поскольку человек ничего не делает «просто так», а все его действия имеют вполне определенный смысл – цель как идею будущего продукта труда, то искусственные вещи в отличие от фрагментов природы информативны, потому что в них незримо (имплицитно! виртуально!) присутствует сам человек. Ну, а в силу того, что вещи предназначены для удовлетворения наших материальных потребностей, т. е. потребностей в веществе и энергии, они образуют особенный тип ценностей – утилитарные (от лат. utilita – польза) ценности. Люди и вещи суть первичные элементы социума. Вместе с тем на основе первичных элементов возникают вторичные элементы социума, или же превращенные формы людей и вещей. В качестве таковых выступают институты и знаки. Институты (от лат. institutum – установление, учреждение) суть организационные формы общественной жизни, совокупности социальных ролей как матриц человеческого поведения, где эти роли представлены как превращенные, т. е. преобразованные во вторичный продукт люди. Представим, что есть некая социальная роль: допустим, должность – декан факультета. Соответственно, существует служебная инструкция, предписывающая все действия декана, определяющая его права и обязанности, и это есть форма. Кто конкретно будет занимать эту должность, имеет значение только при непременном условии исполнения служебных функций. Есть человек как физическое лицо – это любой из нас; и есть человек как юридическое лицо – чиновник в офисе, ответчик в суде, депутат в Думе и т. п. И человек как юридическое лицо ведет себя вовсе не так, как ему хочется, а так, как предписано. Это и есть социальная роль. Мы все играем множество социальных ролей ежедневно. Пришел в университет – ты студент или доцент. Вышел на улицу – ты пешеход. Сел в автобус – ты пассажир. Приехал домой – ты сын или отец, муж или зять, и в каждом случае есть свои каноны поведения: можно нагрубить теще, но нельзя грубить жене; нужно командовать сыном, но нельзя матерью, и т. п. Социальные роли задают также общественный статус человека, поскольку они, как правило, фиксируются документами. То, что человек является гражданином государства, удостоверяет паспорт; то, что у него имеется высшее образование, подтверждает диплом; то, что он профессор – можно заявить, предоставив аттестат. Таким образом, документ есть форма опредмечивания социальной роли. Ведь говорят же: без бумажки ты – букашка! С документом – ты полноправное юридическое лицо: предъявил мандат или удостоверение и уже можешь чего-то требовать и «качать права». Точно так же опредмечены и даже овеществлены по большей части и сами общественные институты. К примеру, наш университет имеет не только юридический, но и фактический адрес; учебные корпуса, спорткомплекс, культурный центр, общежития и даже загородные базы отдыха. Все это – не просто имущество, а «тело» нашей организации. На фронтоне входа в главный корпус крупные буквы составляют имя нашей организации, на всех корпусах таблички с названием университета, на дверях аудиторий и кабинетов указатели того, что там расположено или какое именно должностное лицо там работает. Так организовано пространство университета. Внутри корпусов везде развешаны табло, на которых указаны режим работы служб, график приемных часов должностных лиц или расписание лекций и семинаров, и т. д. Так организовано время работы университета. Аналогичным образом функционируют все учреждения: магазины и кафе, административные органы и учреждения культуры, и пр. Мы никогда не перепутаем функции двух расположенных рядом зданий в центре города: мэрии и театра оперы и балета, и даже не из-за вывесок – сама архитектура сооружений нам однозначно подскажет: это – театр! Знаки – это репрезентанты вещей. Если слово «презентация» переводится как предъявление, демонстрация, то префикс «ре» означает «вновь», «еще раз». Когда мы показываем кому-нибудь не саму вещь, а то, что ее заменяет и представляет, мы используем знак. В науке о знаках семиотике (от греч. semа – признак, указатель) есть базовое определение: знак есть вещь, которая замещает собой другую вещь. Именно в этом смысле мы говорим, что знак есть превращенная, т. е. вторичная, форма вещи. Зачем нужны знаки? В «Путешествиях Гулливера» Джонатана Свифта есть замечательный эпизод, когда Лемюэль Гулливер попадает на летающий остров Лапута. Там он кроме всего прочего знакомится с группой философов-скептиков, которые ведут борьбу с двусмысленностью и даже многозначностью языка. К примеру, когда мы произносим слово «коса», то о чем, собственно, идет речь? Что это? Вид девичьей прически? Орудие для заготовки сена? Далеко выдающийся в море узкий мыс? Или, представьте, приходим мы в присутственное место, а секретарша заявляет: начальника нет и не будет! Как это понимать? Кто же тогда руководит департаментом? Смысл слов и выражений выявляется в контекстах, но вот лапутянские скептики затеяли решать проблему радикально. Они предложили вообще отказаться от слов и молча показывать пальцем на нужную вещь или же предъявлять ее собеседнику в натуральном виде, «живьем». Привело это к тому, что скептичные философы сначала набивали себе всяческими вещицами карманы, потом стали таскать за спиной котомки и в руках торбы с различными предметами, но дальше потребовались тележки и, наконец, целые возы всякого барахла. А как быть, если то, о чем мы хотим что-нибудь сообщить, неподъемно и нетранспортабельно, находится далеко или осталось в прошлом и сейчас уже исчезло? Что предъявлять? Конечно же Свифт как сатирик шаржировал ситуацию, но философы-скептики действительно существовали в Древней Греции, к примеру – Пиррон. Однако до таких крайностей, как лапутяне, греки не доходили. Между тем скептики кое в чем правы. Если всякий знак есть заместитель вещи, образно говоря – «выступает от ее имени и по ее поручению», то вполне можно утверждать, что исходным в происхождении знаков является автосемиотическое отношение, а именно: всякая вещь является знаком самой себя. Действительно, если в витрине магазина мы видим шляпы, то понимаем, что это магазин головных уборов и в нем можно купить и шапку, и кепку, и панаму. Если на трассе мы видим на обочине установленный на постаменте разбитый автомобиль, то сообразим сбросить скорость на опасном участке дороги. Если перед зданием в Толмачево установлен самолет «Ту-154», то ясно, что это аэровокзал, а не гостиница или бассейн. Знаки изобретают тогда, когда автосемиотическое отношение трудно или вообще невозможно реализовать. Тогда люди создают новые вещи, единственное предназначение коих – представлять, репрезентировать вещи первого рода, которые мы не можем «имати», т. е. иметь как таковые, но о которых мы получаем возможность «знати», т. е. иметь о них представление. Соотнеся первые со вторыми, мы сможем «понимати», о чем идет речь. В качестве знаков можно использовать все что угодно: звуки, изображения, запахи, жесты, но наиболее употребительны в качестве знаков специально созданные и хорошо приспособленные для решения задач коммуникации, т. е. общения, обмена знаками, – символы (от греч. symbolon – знак, отличие). Символ не является частью предмета, как знаки-признаки, скажем, следы на земле или отпечатки пальцев рук на поверхности вещей, хотя именно такие знаки особо интересуют криминалистов. Символ не является «портретом» вещи, как знаки-образы: рисунки, картины, фотографии, исполняемые актерами роли, изображаемые жестами артистов пантомимы предметы. Символ есть нечто исключительно условное, отношение чего к предмету, к первичной вещи устанавливается чисто конвенционально (от лат. conventia – соглашение). Мы просто сговорились – и все с этим согласились, что знак $ означает доллар, знак & заменяет союз «и», а знак % выражает процент или сотую долю некоторой величины. Язык как знаковая система Знаки группируются по своим функциональным признакам и образуют знаковые системы. Самые древние и функционально универсальные – язык как коммуникативная система и речь как средство непосредственного общения. Вариантов таких систем очень много: в настоящее время имеет место несколько десятков тысяч живых разговорных языков, да еще в каждом из них множество диалектов. Так, в России говорят на русском языке, но даже собственно русские говорят по-разному. Скажем, казаки, волгари, поморы, уральцы или сибиряки: волгари «окают», уральцы «екают», сибиряки «чокают», а «масквичи» – «акают». Помимо живых языков было и частично остается огромное число мертвых языков. Это латынь и древнегреческий, санскрит и древнеславянский. На них не говорят вообще или говорят узкие профессиональные группы (на латыни – католические священники, на старорусском – православные батюшки), однако и они не вышли из употребления. И в речи в целом, и в языке науки, и в лексиконе философии сохраняется множество корней древних языков в составе специальных терминов, с чем мы уже многократно столкнулись даже в этой книге. Добавим к сказанному, что изобретались искусственные языки, такие как воляпюк, идо или эсперанто. Преследовалась благая цель: создать язык международного общения, чтобы не осваивать десятки языков, а каждому человеку владеть только двумя – своим родным и международным. Не получилось – а жаль. Хотя по всему миру существуют, к примеру, клубы эсперантистов. Там любители эсперанто разговаривают на нем, издают книги, переписываются. Такой клуб есть и в нашем городе при Областной научной библиотеке. На принципиально новый уровень выходит язык как знаковая система тогда, когда появляется письменность. Современная нам письменность возникла совсем недавно, при переходе от варварства к цивилизации. Причем на примере письменности очень хорошо можно проиллюстрировать эволюцию языка. Так, самый древний вид письменности – пиктограмма (от лат. pictus – краски и греч. grapho – пишу), т. е. рисунчатое письмо. Пример из современности – это комиксы, а древние люди изображали на стенах пещер сцены охоты и животных, которых предполагали добыть. Но пиктографическое письмо крайне трудоемко и малоэффективно: писать приходится долго, а сказать получается мало. Тогда изобрели идеографическое (от греч. idea – образ и grapho – пишу) письмо, в котором использовались сокращенные картинки. Современные примеры – это условные изображения стоящего или идущего человечка на пешеходном светофоре, выбегающего человечка на выходе или же человеческих фигурок в костюме или платье на всем известных и нужных дверях. Но и сокращенные рисунки малоэффективны. Им на смену приходит иероглифическое (от греч. hierogliphoi – оттиски, письмена) письмо, названное так потому, что восходит к печатям. Сейчас нам известны китайские или японские иероглифы, в которых еще сохраняется некоторое портретное сходство с оригиналом. Так, иероглиф «жилище» напоминает фанзу, а иероглиф «дерево» похож на ствол с кроной, причем повторенный дважды он уже означает «лес». Но и такое письмо трудоемко, ведь грамотному китайцу, к примеру, нужно запомнить несколько тысяч иероглифов, а с клавиатурами вообще беда! Примерно четыре тысячи лет тому назад легендарный и полумифический финикиец по имени Кадм изобрел фонетическое (от греч. phone – звук, голос) письмо, в котором буквами изображались отдельные звуки. Так, в современном букваре буква «Д» похожа на домик, а буква «О» – просто портрет губ, произносящих этот звук. У Кадма буква «» обозначала первый звук в слове «алеф» – бык, а «Δ» – первый звук в слове «делеб» – вход в палатку, и сами знаки похожи на те вещи, к которым относятся. Когда же алфавит Кадма заимствовали греки, то сходство утратилось и буквы получили условные названия «альфа» или «дельта». Ну, а когда усилиями Кирилла и Мефодия эти знаки, как и другие, попали в славянскую азбуку, то ни о каком портретном сходстве с быком или палаткой не было уже и речи: буквы целиком превратились в символы. Измерение ценностей Ценности как продукты человеческой деятельности можно сравнивать друг с другом, но каких-нибудь единиц измерения не существует. Хотя мы постоянно занимаемся субординацией ценностей, выстраиваем их иерархии (оба слова в переводе означают «соподчинение»), ранжируем их по принципу «выше – ниже», «больше – меньше», «лучше – хуже» и т. п. Но иерархии различны: кто-то превыше всего ценит власть, кого-то привлекает слава, другой гонится за богатством, юной девушке нужна прежде всего любовь, а зрелой женщине – семья и дети, тогда как с годами превыше всего все мы начинаем ценить здоровье. «Не знаем мы, сколько в них метров, и литров, и килограмм… Но блага, когда в них нуждаемся, огромными кажутся нам»*. Не имея единиц измерения, мы все же можем сформулировать некоторые принципы ранжирования ценностей. Так, наиболее простой и известный принцип измерения относится к утилитарным ценностям. Имеется в виду экономическая теория и классическая концепция стоимости товара. У Адама Смита впервые появилась трудовая теория, согласно которой цена товара зависит от его стоимости, а последняя определяется количеством труда, затраченного на производство товара, и сам труд измеряется общественно необходимым временем на создание единицы продукта. Приведем пример построения иерархии ценностей, предложенной великим Сократом. Одним из первых философских текстов, в котором понятие ценности отталкивается от экономического понятия, был платоновский диалог «Гиппарх». Сократ отождествляет ценное с прибыльным, а лишенное ценности – с неприбыльным и утверждает, что ценное, в отличие от неценного, приобретать выгодно. Значение этого положения в том, что подобное утверждение является едва ли не первой попыткой включить в понятие «ценность» дополнительную характеристику – давать выгоду или приносить пользу. Это положение не могло быть не замечено другими мыслителями, в частности авторами экономических учений, которые пытались соотнести понятия ценности и полезности предмета. С точки зрения классиков теории трудовой стоимости, ценность предмета есть мера его полезности. Тогда закон измерения утилитарных ценностей может быть сформулирован следующим образом: ценность предмета тем выше, чем больше степень его полезности. Адам Смит, в свою очередь, утверждал, что на создание любого товара человек затрачивает определенное количество труда, поэтому труд – единственная мера, посредством которой можно сравнивать между собой стоимость различных предметов рыночного обмена. По мнению классика, действительная ценность всех составных частей цены различных товаров измеряется количеством труда. Исключительно труд никогда не меняется в своей собственной ценности, служит единственным конечным и действительным мерилом, посредством которого может быть устанавливаема и сравниваема ценность всех товаров. Он являет их действительную цену. Связь и соотношение таких понятий, как труд, ценность, потребность, выявлена и аргументирована в работах Георга Гегеля. Так, в книге «Философия права» великий немецкий философ связывает ценность с характером труда человека, посредством которого удовлетворяются и порождаются потребности: «Когда мы рассматриваем понятие ценности, в самой вещи видим лишь знак, и она имеет значение не сама по себе, а лишь как то, чего она стоит». Согласно Гегелю, человек в своем потреблении имеет отношение в основном к произведениям людей, и он потребляет именно такие человеческие усилия. Человеческий пот и человеческий труд добывают для человека средства удовлетворения его потребностей. Как бы в дальнейшем ни разрабатывалась категория стоимости, а значит, и утилитарной ценности, базировалась она на одном из пунктов творческого наследия Адама Смита, сущность которого заключается в том, что труд лежит в основе стоимости или ценности произведенного предмета, что труд измеряет ценность. Опираясь на такую позицию, т. е. на понятия стоимости и цены, можно утверждать, что чем больше труда вложено в предмет, тем выше не только его стоимость, но и ценность. Аналогичным образом можно рассуждать относительно персонифицированных ценностей, для определения места которых в иерархии также будет справедлива прямо пропорциональная зависимость. Богаче с точки зрения внутреннего мира, интереснее, привлекательнее будет та человеческая личность, в которую вложено больше времени и сил в процессе ее воспитания. Выше говорилось, что человек – самый трудоемкий продукт деятельности. В самом деле, в социализации человека принимают непосредственное и опосредованное участие практически несчетное количество других людей. В пределе – все предшествующие и ныне живущие поколения. К этому следует добавить не поддающуюся измерению работу человека над самим собой. Огромных усилий стоит любому из нас освоение норм и правил общежития, образцов поведения в различных жизненных обстоятельствах, юридических установлений и экономических моделей, знаний в сфере образования и умений в профессиональной деятельности, тренировка физических сил и умственных способностей. Стать образованным человеком, интересным собеседником, достойным любви партнером, заслуживающим уважения другом, профессионалом в своем деле – все это большая работа. Талант – это труд, гений – это труд и еще раз труд. Отсюда закон: достоинство человеческой личности определяется совокупными усилиями – общими и индивидуальными, затраченными на формирование этой личности и на самореализацию накопленного ею духовного богатства. Внутренний мир человека лишь в очень малой степени выражается внешне: в мимике лица, в глазах как зеркале души, в одежде и манере поведения. Главным своим содержанием душа человека раскрывается в общении. Мудрый Сократ, вступая в беседу с человеком, предлагал: «Заговори, чтобы я тебя увидел!». Даже любовь как высшая ценность человеческого общения есть результат не первого взгляда, а длительной взаимной настройки, чтобы в итоге получился унисон, созвучие множества слагаемых: близости физической, нравственной, интеллектуальной, житейской, родственной и много чего еще, что не падает с неба и не дается даром, а является продуктом длительной и напряженной работы друг над другом и каждого над собой. У индусов есть прекрасное слово «сангам», означающее «слияние» наподобие слияния вод великих рек Инда и Ганга. Когда две личности образуют единство и целостность, тогда достигается высокая ценность общения. Относительно превращенных или же вторичных ценностей действительной будет и обратная зависимость: их высокий ранжир определяется не столько мерой затраты сил и средств на их производство, сколько мерой затрат на их потребление. Это относится прежде всего к духовным или же идеологическим, в частности интеллектуальным, ценностям. Ученый совершает открытие, как Ньютон законы механики, и миллионы людей годами, а то и веками пользуются им. Изобретатель создает новую конструкцию, как Зворыкин телевизор, и поколения людей потребляют его идею и не представляют свою жизнь без такой нужной вещи. Философ пишет трактат, как Аристотель «О душе», и мы до сих пор читаем его текст и размышляем вместе с ним. В равной мере этот закон относится к произведениям искусства. Великие книги мы перечитываем снова и снова, как «Войну и мир» Льва Толстого. Великую музыку, как токкаты и фуги Иоганна Себастьяна Баха или концерты Петра Чайковского, мы готовы слушать вновь и вновь. Картины великих художников, как Рафаэля или Леонардо, Репина или Дали, мы можем и хотим видеть десятки раз, и они всегда вызывают в нас новые и новые переживания и ассоциации. Аналогичным образом дело обстоит применительно к заповедям религиозной веры. Каноны вероучений, такие как Библия или Коран, издаются миллионными тиражами, определяют мораль, мировоззрение и поведение поколений людей и целых эпох на протяжении веков и тысячелетий. Это – вечные ценности. Такой же принцип действует и в отношении институциональных ценностей. Значение социальной роли определяется тем, что мы можем получить от ее исполнителя, что именно зависит от того или иного должностного лица, на что и на кого он может повлиять. Если нашу проблему не может решить мэр – мы идем к губернатору, если и он не в силах – обращаемся к президенту. И так во всем: не решает декан – решит ректор; не согласны с приговором суда – апеллируем в высшую инстанцию; не оценил нашу идею доцент – несем свой бессмертный труд профессору. Социальные роли – должности, степени, звания, статусы, ранги – уже сами по себе составляют иерархию, в которой мы ищем необходимый нам уровень компетенции, чтобы получить некоторую услугу: государственную, экспертную, юридическую, интеллектуальную или любую другую. Таким образом, получается, что прямая зависимость ранга ценности, ее значимости в имеющейся иерархии, ее места в субординации благ характерна для первичных элементов социума – людей и вещей, и определяется она мерой затрат на их производство. Тогда как обратная зависимость имеет место быть для вторичных элементов социума, превращенных форм людей – социальных институтов и превращенных форм вещей – знаков и образов в виде идей и идеалов, и она определяется мерой затрат на их потребление.  |