Северина Галина. Легенда об учителе. Г. Северина легенда об учителе
 Скачать 2.14 Mb.
|
ПОДСПУДНЫЕ ТЕЧЕНИЯПосле праздников неожиданно завернула зима. Выпал снег, и на станцию приходилось идти в обход, мимо Лилькиного дома. Поневоле виделась с нею, но разговора откровенного не получалось. Про уроки да про учителей. Возможно, потому, что с Кириллом у нее что-то не ладилось. Один раз она сказала, что жить стало неинтересно. — Чушь! — отрезала я. — Ты комсомолка. Займись работой. Хоть вожатой иди в младшие классы! Лилька посмотрела на меня с сожалением: — Ничего ты не понимаешь! Правильно Кирилл сказал… Я недослушала, что сказал Кирилл. Побежала вперед, упала и ввалилась в школу вся засыпанная снегом. — Ната! Дело есть! — встретила меня в раздевалке Ира, и по ее серьезному лицу я поняла, что случилось что-то важное. — Понимаешь, — заговорила она снова, когда мы уселись в уголке пионерской комнаты, — Аня уходит из школы… — Ну и что? — глупо спросила я. Ира осуждающе покачала головой: — Во-первых, ее жалко. Мы с нею семь лет вместе учились, общественную работу делали. Характер у нее нелегкий, но в деле никогда не подводила. Сейчас у нее со здоровьем неважно. Поэтому слабее работает. — И безответная любовь к тому же! — Глупости! Наговаривают на нее. Еще и поэтому хочет уйти. Злая ты все-таки. Не пойму я тебя! — рассердилась Ира. Мне и самой стало неловко. Лильке я совсем другое проповедую. А тут… — Ладно, — примирительно сказала Ира. — Главное не в этом: учком оголяется. Мы с Толей хотим довыборы сделать… — Но ведь Гриша там! Чем не председатель? — разгадала я ее план. — Меня Толя в вожатые зовет! — Гриша будет готовить ребят в комсомол. Лучше его политически никто не подкован. В классе у нас тридцать четыре человека, а комсомольцев семь! С уходом Ани остается шесть. Поняла? А вожатых без тебя найдем. К нам подошел Толя и, наклонившись, зашептал: — Хочу вам сказать по секрету, что большая заваруха у нас начинается: присылают нового директора! — А как же Анна Павловна? — пожалели мы, хотя никогда с ней никакого дела не имели, а после истории с Рафиком и вовсе стало неприятно с нею встречаться. — Да она из прежних классных дам. Для нее тут все чужое. Пионерской работы совсем не понимает. Я ни о чем не могу с ней договориться. Заглянешь в кабинет, а она там кофе пьет с Ниной Гавриловной или Раисой Львовной и возмущается: «Теперь не ученики, а хулиганы! Разве их можно обучать!» Толя писклявым голосом передразнил директрису. Получилось очень похоже. Мы посмеялись и чуть было не прозевали звонок на урок. На второй этаж мы поднимались, взявшись за руки, взволнованные готовящимися переменами. У дверей класса нас вежливо пропустил вперед Андрей Михайлович, будто мы светские дамы. Не знаю, как Ира, а я здорово смутилась, стала неуклюжей и, садясь за парту, свалила на пол учебник. Из знакомых мужчин никто так не поступал. Разве что доктор Гиль. Отец мой всегда шел впереди матери. Да и другие. Антон Васильевич, например, считал предрассудком особое внимание к женщинам. «Равноправие так равноправие!» — говорил он. Почему же не придерживается такого равноправия Андрей Михайлович? Конечно, ребята с интересом наблюдали церемонию в дверях. У Кирилла заблестели глаза и слегка приоткрылся рот. Философ делал какие-то выводы. Генька Башмаков злобно прошипел: — Было бы перед кем расшаркиваться! Мы с Ирой не нравились ему. Он очень хотел стать комсомольским секретарем и даже ходил в райком жаловаться, что у нас плохо идет работа. Ира, по его мнению, была не на месте. Он бы даже охотно начал свою карьеру с председателя учкома, но тут вставала на пути я по вине той же Иры. А вот Андрей Михайлович с нами цацкался! Несмотря на то что Андрей Михайлович давно вошел в класс, урока он не начинал. Неподвижно стоял у окна и смотрел на падающие снежинки. Три, четыре минуты… Впрочем, он мог смотреть так сколько угодно. Тишина в классе не нарушалась, хотя поведение учителя вызывало недоумение. Такое было впервые. Аня Сорокина, пришедшая в школу последний раз, шумно вздохнула. Люся Кошкина укоризненно посмотрела в ее сторону, и в это время, полуоткрыв дверь, протиснулся завуч Сергей Леонидович, самая незаметная фигура в школе. Он по-чиновничьи кланялся и говорил с прибавлением буквы «с»: «Нет-с, да-с, пожалуйте-с». — Вас просят к Анне Павловне в кабинет-с! — обратился он к Андрею Михайловичу, наклонив старую лысеющую голову. Лет семьдесят ему, наверное, было, а то и больше. — У меня урок! — оторвался от окна Андрей Михайлович и неприязненно, как мне показалось, посмотрел на Сергея Леонидовича. — Очень просят-с! — повторил старик, чихнул в платок и смущенно попятился. — Извините, я вас оставлю на несколько минут, — повернулся к нам Андрей Михайлович. — Надеюсь, вы будете спокойно работать над следующим параграфом! Этого он мог и не говорить. До конца урока никто не произнес ни звука. На перемене мы шумно обсуждали случившееся. Андрей Михайлович больше не появился. Урока немецкого языка и вовсе не было. Нине Гавриловне стало дурно. Ее отпаивали валерьянкой в кабинете директора. — Это все связано с тем, что сказал нам Толя! — шепнула мне Ира, проходя мимо. На другой день по школе ходил высокий худощавый мужчина в кирзовых сапогах и серой фуфайке, без пиджака. Он с любопытством заглядывал в классы. В кабинете химии долго рассматривал приборы. — Нам нужен вытяжной шкаф. Задыхаемся! — громогласно заявила Надежда Петровна. Человек застенчиво улыбнулся, одернул фуфайку, по-солдатски ответил: — Сделаем, факт! Не беспокойтесь! Это и был новый директор Николай Иванович Котов. — Старшие? — спросил он, зайдя к нам. — Ну-ну! Комсомольцы есть? Шесть человек? Маловато. Но дело поправимое. А теперь вот что: крыша прохудилась в одном месте, надо временно досками заколотить. Помогите-ка мне вы, трое! — Он показал пальцем на Кирилла, Геньку и Ваньку Барабошева, самых крупных в классе. И пошел, не оборачиваясь. За ним двинулся один Ванька. Генька и Кирилл выразили протест каждый по-своему. — Надо обладать большой стойкостью характера, чтобы перенести неожиданно свалившееся счастье! — с иронией проговорил Кирилл, лениво потягиваясь. — Сейчас Вольтер не поможет! Полезешь на крышу как миленький! — взорвался Генька. — На сей раз это Ларошфуко. А на крышу тебе тоже надо лезть! — Нет уж! Я не кровельщик. И вообще они не имеют права! — кричал Генька, и его голова-дынька мелко тряслась. — Что же вы не идете? — крикнул Ванька, появляясь в дверях с куском фанеры. Сзади мелькнула черная борода Андрея Михайловича. — Что случилось? — спросил он, останавливая взгляд на Геньке. — Да вот новый директор заставляет крышу чинить! — с новой силой возмутился Генька, топчась, как петух. — А если надо? Кстати, дыра прямо над нашим классом. Весной растает снег, и потолок протечет. Впрочем, это дело добровольное. Кто хочет? Я тоже иду! Андрей Михайлович решительно положил на стол портфель и двинулся к выходу. Такого исхода Генька не ожидал. Застыл с открытым ртом. А Жорка, Гришка и еще двое с криком бросились наперерез Андрею Михайловичу: — Не надо! Мы сами! Начинайте урок! Работы оказалось на десять минут. Мальчишки поддерживали щиты, которые ловко прибивал новый директор. На чердаке было таинственно, полутемно, путь освещали фонарем. В конце концов все остались довольны. Кирилл слушал и задумчиво грыз ногти. Генька делал вид, что занят чертежом. Мы с Ирой радовались. Новый директор пришелся нам по душе. Уроки у нас шли теперь бесперебойно. Андрей Михайлович не задумывался больше у окна. Он создал кружок любителей физики, в который вошли Жорка и Гриша, и доверил ребятам ремонт приборов. Надо было видеть, с какой гордостью они скрывались в святая святых — лаборантской. Оттуда часто слышалась музыка: смонтировали приемник. Мы заметили, что Андрей Михайлович почти никогда не бывал в учительской. За ним часто приходили либо Нина Гавриловна с закутанным горлом и страдальческим лицом, либо географичка Раиса Львовна, разрумяненная и взволнованная. Обе приверженки Анны Павловны. — Вы нам очень нужны! Должны же мы, интеллигентные люди, восстановить справедливость! — не сдерживаясь, громко говорила Раиса Львовна. Андрей Михайлович поспешно уводил ее из класса, объясняя что-то на ходу. И снова возвращался. Глаза его после таких разговоров были темнее ночи. Мы чувствовали, что внешнее благополучие в школе обманчиво. На самом деле ее волнуют подспудные течения, разрывают непонятные нам страсти. Анна Павловна ушла со своим верным Сергеем Леонидовичем, но дух ее все еще не выветрился. Она стояла как призрак над новым директором. В своей неизменной фуфайке с оттянутым воротом и с молотком в руках, он встречался нам в самых разных местах, чаще всего в столярной мастерской. Со спущенным на лоб русым чубом, он что-то строгал и выпиливал. — Полку хочу себе в кабинет сделать, учебники класть! — пояснил он нам с веселой улыбкой. — А вы разве учитесь? — удивилась Ира. — Да. Заочно. Педагогического образования у меня пока еще нет. Но будет, факт! Сравнивать его с Анной Павловной, владевшей тремя иностранными языками, конечно, не приходилось. Но он нравился нам своей простотой, откровенностью, тем, что не боялся показать себя таким, какой есть. По школе он ходил как заботливый хозяин, замечая все прорехи. У нас на глазах она подновлялась, становилась уютнее. Прежняя директриса почти никогда не выходила из своего кабинета. Там был ее собственный узкий мирок с цветами и столиком для кофе. Николай Иванович подарил столик нянечке Марии Никитичне. Она ставила на него запасные чернильницы. Цветы перенес в пионерскую. Плюшевый диван — в учительскую. По освободившейся стене выстроил стулья и однажды пригласил к себе всех комсомольцев. — Садись, братва! Так мог поступить только очень свой человек. Мы с Ирой поняли это сразу. И в самом деле: Николай Иванович вступил в комсомол в 20-м году. Много ездил по стройкам, работал пропагандистом. Сейчас, как выдвиженец, по заданию партии, послан в школу. Кое-где надо было сменить старые кадры. Требовалось свежее дыхание. Он рассказал о себе просто, нисколько не рисуясь, видя в нас, комсомольцах, своих первых помощников. — Ничего парень, только на директора не тянет. В избу-читальню! Не больше! — самоуверенно определил Генька Башмаков, когда мы вышли из директорского кабинета. — Уж не хочешь ли ты сесть в его кресло? — съязвила я. — Настанет время — сяду! — не растерялся Генька. — И сядет. Помяните мое слово! — пророчески сказал Жорка, когда Генька отделился от нас. Мы ему представлялись мелюзгой… О собрании у Николая Ивановича мы рассказали Толе. — Человек-то он хороший, но трудно ему. Почти все учителя против него: неинтеллигентен, видите ли, необразован, невоспитан, шаркать ножкой не умеет! В знак протеста пишут письмо в Наркомпрос. Подписи собирают. Анну Павловну требуют обратно! — сердито проговорил Толя, в сердцах забыв, что мы всего лишь ученики восьмого класса. — И получится? — испугалась я. — Думаю, что нет. А нервы ему здорово попортят эти утонченные гувернантки! — Неужели все против? — усомнилась Ира. — Кроме Андрея Михайловича. Этот пока держится. «Так вот почему они его таскают за собой!» — подумала я, вспомнив истерические вскрики Раисы Львовны. — И будет держаться! Не таковский! — засмеялась Ира. — Не знаю, — покачал головой Толя. — Он, кажется, из бывших дворян. Слышали, как он по-немецки с Ниной Гавриловной шпарит? — Ну и что же? — не унималась Ира. — Моя мама тоже хорошо знает немецкий язык. Дело в убеждениях! — Может быть, — согласился Толя. — Николаю Ивановичу нужен хороший завуч. Сам-то он не очень разбирается в учебной работе. А где его взять? Да еще среди года? В пионерскую ворвались пятиклассники. Шумные, веселые, они бесцеремонно оттеснили от нас Толю. Мы поднялись к себе на этаж. Уроки второй смены еще не начинались. В зале маленькие девочки играли в салки. Люся Кошкина наигрывала на рояле песенку из кинофильма «Под крышами Парижа». Ванька Барабошев и Борька Симакин подпевали. Лилька разговаривала у окна с Кириллом. Все было как всегда, но мы знали, что школу трясло изнутри. Шла извечная борьба нового со старым. И мы не могли оставаться в стороне. |