Мангейм К. - Идеология и утопия. I постановка проблемы

• Название: I постановка проблемы
• Анкор: Мангейм К. - Идеология и утопия.rtf
• Дата: 21.09.2018
• Размер: 2.58 Mb.
• Имя файла: Мангейм К. - Идеология и утопия.rtf
• Тип: Глава; #24928
• Категория: Социология. Политология
• страница: 20 из 25

А. Социология знания в качестве учения об экзистенциальной обусловленности знания

Социология знания предстает перед нами, с одной стороны, как теория (см. гл. 2А), с другой - как метод историко-социологического исследования (см. гл. 5) экзистенциаль­ной обусловленности мышления. В качестве теории она также

[221]

может выступать в двух видах. В одном случае это - просто учение, устанавливающее факты (эмпирические данные), свя­занные с феноменом социальной обусловленности знания; в этом случае она ограничивается феноменологическим описа­нием и структурным анализом этой обусловленности; однако в ходе дальнейшего мыслительного акта она может превра­титься в гносеологическое учение (см. гл.2 В), задача которого - поставить проблему гносеологической значимости самого факта экзистенциальной обусловленности знания.

Соответственно этому объектом нашего исследова­ния в рамках социологии знания должна быть теория в двух ее аспектах:

а) во-первых, поскольку она является эмпирической теорией (теорией эмпирии), изучающей вопрос о наличии и своеобразии социально обусловленного знания; б) во-вторых, поскольку она делает из этих фактических данных гносеоло­гические выводы. При этом можно принимать социологию знания как новый эмпирический метод в исследовании соци­альной обусловленности фактического мышления, не разде­ляя ее гносеологических выводов.

а) Эмпирическое учение об экзистенциальной обусловленности знания

В соответствии с нашим делением и по возможности отвлекаясь от гносеологических выводов, мы попытаемся охарактеризовать социологию знания как теорию экзистенци­альной обусловленности фактического мышления. В этой свя­зи необходимо прежде всего пояснить: что следует пони­мать под экзистенциальной обусловленностью? Как легче всего показать, в чем она состоит? В качестве конкрет­ного факта эта обусловленность может быть, пожалуй, легче всего показана на иллюстративном примере. Экзистенци­альная обусловленность мышления может считаться факти­чески доказанной в тех областях, где удается показать: а) что процесс познания de facto развивается отнюдь не по «имманентным законам», отнюдь не в соответствии с «природой вещей» или «чисто логическими возможностями», не под воздействием внутренней «духовной диалектики», но что возникновение и формирование мышления определяют в решающих пунктах внетеоретические факторы, именуемые обычно «факторами бытия»; b) что эти факторы, определяю­щие конкретное содержание знания, имеют отнюдь не пери­ферийное значение, «чисто генетическую релевантность», но проникают в содержание и форму идей и решающим образом определяют формулирование, объем и интенсивность нашего опыта и наблюдения, одним словом, все то, что мы определя­ем как аспект познания.

[222]

Социальные процессы, влияющие на процесс по­знания. Что касается первой группы критериев для определе­ния экзистенциальной обусловленности знания (сюда отно­сятся все внетеоретические факторы, de facto действующие в истории мышления), то недавние исследования, проведенные в рамках социологически ориентированной истории духа, дают нам все большее количество данных, подтверждающих это положение. Ибо теперь уже ясно одно: предшествующие ис­следования, априорно ориентированные на то, что изменения в духовной сфере могут быть поняты только на «духовном» уровне («имманентная история духа»), с самого начала зак­рыли себе путь к обнаружению возможного проникновения социальных процессов в сферу «духовного». С потерей этой априорной уверенности все большее количество конкретных случаев с полной очевидностью свидетельствует о том, что:

a) постановку проблемы делает возможным только предшествующий ее формулировке жизненный опыт;

b) при отборе из множества данных присутствует воле­вой акт познающего субъекта;

c) на характер исследования проблемы оказывают значительное влияние жизненные силы.

Что касается этих жизненных сил и волевых установок, которые лежат в основе теоретических положений, то в ре­зультате упомянутых исследований становится все более яс­ным, что и они носят отнюдь не индивидуальный характер;

это, другими словами, означает, что они коренятся в первую очередь не в осознанной, индивидуальной воле мыслящего субъекта, а в коллективной воле группы, стоящей за мышле­нием индивида, которое лишь следует предписанным ею ак­там. В этой связи становится все более очевидным, что мыш­ление и знание в значительной своей части вообще не могут быть правильно поняты, если не принимать во внимание их обусловленность бытием и то обстоятельство, что они фор­мируются внутри коллектива.

Мы не можем перечислить здесь все многообразные социальные процессы, воздействующие в этом смысле на обусловленность теории и ее развития «бытием», и вынужде­ны ограничиться одним примером (отсылая и в данном случае для ознакомления с детальной аргументацией к литературе вопроса).

Ярким примером того, как внетеоретические процессы оказывают влияние на возникновение и развитие знания и познания, может служить конкуренция. Ведь конкуренция регулирует отнюдь не только экономическую деятельность посредством механизма рынка¹⁸³, отнюдь не только социаль­но-политические отношения, но выступает также в качестве движущего импульса в различных «интерпретациях мира»;

[223]

ибо если реконструировать социальную основу этих интерпре­таций, они предстанут перед нами в виде духовных экспонен­тов борющихся за мировое господство групп.

Тот факт, что социальные факторы все отчетливее вы­ступают в качестве скрытых движущих сил сознания, позволя­ет нам на данной стадии прийти к следующему выводу: идеи и теории нельзя, как уже было указано, считать гениальными открытиями отдельных великих мыслителей. Даже наиболее гениальные открытия опираются на сложившийся, передан­ный мыслящему индивиду коллективный исторический опыт, который, однако, никоим образом не следует гипостазировать и субстанциализировать в качестве «духа». При ближайшем рассмотрении оказывается также, что в одно и то же время существует не один коллективный опыт (как полагали сторон­ники учения о народном духе) с одной особой направленнос­тью (не одно направление мыслей), но что «мир» познается различным образом, поскольку несколько одновременно существующих (хотя не одинаковых по происхождению и цен­ности), противоположных друг другу тенденций мышления борются за свои отличающиеся друг от друга истолкования «общего» мира, данного им в опыте. Ключ к конкретному пониманию этого многообразия дает отнюдь не «предмет в себе» (ибо тогда было бы непонятно, почему он «преломля­ется» столь различным образом), а различие ожиданий, стремлений и возникающих из опыта импульсов. Если, следо­вательно, мы вынуждены искать объяснение в игре и столкно­вении этих различных по своему положению в социальной сфере импульсов, то в ходе более глубокого анализа станет очевидным, что причину их столкновения следует искать от­нюдь не в теории, но в том, что эти различные, противопо­ложные импульсы коренятся в сфере общих групповых инте­ресов. В свете социологического анализа (реконструирующего скрытые промежуточные звенья между упомянутыми импуль­сами и теоретическими положениями) прежние «чисто теоре­тические разногласия» сводятся в большинстве случаев к различиям мировоззренческого характера; а ими невидимо управляют конкретные антагонистические соревнующиеся и борющиеся группы.

В качестве примера одной из многочисленных коллек­тивных связей, которые могут создать различные интерпрета­ции мира и типов знания, мы остановимся на проблеме поко­лений. Принадлежность к определенному поколению часто также предопределяет принцип выбора, формирования и поляризации теорий и воззрений, существующих в данный момент в определенной социальной сфере¹⁸⁴. Из сопоставле­ния данных, полученных нами в ходе исследования проблемы конкуренции и проблемы поколений и их роли в духовном

[224]

развитии, явствует, что историческая форма движения, ин­терпретируемая «имманентной историей духа» как диалектика «духовного мира», является, с точки зрения социологии зна­ния, движением в области истории духа, ритм которого регу­лируется сменой поколений и конкуренцией.

Рассматривая проблему взаимоотношения между ти­пом общества и типом мышления, необходимо упомянуть и о наблюдении Макса Вебера. По его мнению, стремление к систематизации и является часто следствием чисто схола­стических соображений, желание «систематически» мыслить - не что иное, как коррелят к существующим юридическим и научным школам, и происхождение этой организующей фор­мы мышления следует искать в непрерывной деятельности педагогических институтов¹⁸⁵. Сюда же относятся важные замечания М. Шелера о связи между различными формами знания и определенными типами групп, в которых они толь­ко и могут возникнуть и сформироваться¹⁸⁶.

Этого, вероятно, достаточно для пояснения того, что имеется в виду, когда говорят о корреляции, существующей между типами знания и содержанием знания, с одной сторо­ны, определенными социальными группами и социальными процессами - с другой.

Конститутивное значение социального процесса для аспекта мышления. Имеют ли эти связанные с социальным процессом факторы только периферийное значение, являются ли они только причиной возникновения, только условиями факти­ческого возникновения идей (т.е. обладают ли они лишь «генетической» релевантностью) или же проникают в самый ас­пект конкретных высказываний? Это следующий вопрос, который будет здесь поставлен. Исторический и социальный генезис идей был бы ноологически иррелевантным лишь в том случае, если социальные и исторические условия познания имели бы значение только для его возникновения и реализации. В этом случае две эпохи в истории знания отличались бы друг от друга только тем, что в более раннюю эпоху определенные данные еще отсутству­ют или что в данный момент еще существуют определенные заб­луждения, которые впоследствии будут полностью устранены. Подобное утверждение об отношении более раннего знания к знанию более позднему в большей степени справедливо для точных наук (хотя в настоящее время представление о стабиль­ности категориальной структуры точных наук стало значительно менее устойчивым, чем оно было в эпоху «классической физи­ки»), что касается наук о духе, то здесь, нельзя говорить о простом устранении заблуждений в процессе смены более ранних стадий развития более поздними, ибо каждая эпоха с ее различными теориями совершенно по-новому подходит к изучению «одного и того же» предмета и постигает его в новом аспекте.

[225]

Поэтому-то тезис о конститутивном значении со­циально-исторического процесса для большинства сфер зна­ния находит свое обоснование прежде всего в том факте, что большинство конкретных высказываний позволяет установить, где и когда они возникли, где и когда они были сформулиро­ваны. То, что уже достаточно однозначно разработано в обла­сти истории искусства, что произведения искусства могут быть точно датированы в соответствии с их стилем, так как каждый элемент формы возможен лишь в определенных исторических условиях и содержит характерные черты эпохи, может быть mutatis mutandis¹⁸⁷ показано и в сфере мышления посред­ством фиксирования с помощью все более точных критериев «аспекта» каждого познания. По мере того как мы со все большей точностью определяем феноменологические призна­ки, позволяющие различать отдельные типы мышления, стано­вится все более возможным датировать типы мышления так же, как датируются картины, и, подвергнув анализу структуру мыш­ления, установить, где и когда мир представлялся стоящему за определенным высказыванием субъекту в этом и только в этом образе; более того, в ряде случаев анализ может быть доведен до той стадии, которая позволит ответить и на другой вопрос, почему мир воспринимался именно в таком образе.

Если из утверждения 2х2=4 (мы берем в качестве при­мера простейший случай) нельзя умозаключить, кем, когда и где оно было сформулировано, то творение духовной культу­ры всегда дает достаточно оснований для того, чтобы устано­вить, конституировалось ли оно с позиций «исторической шко­лы», «позитивизма» или «марксизма» и на какой ступени раз­вития каждого из этих направлений. Здесь мы вправе гово­рить о «влиянии социальной позиции» ученого на результат его исследования, о «соотнесенности с бытием», т.е. о связи данных высказываний с «бытием», являющимся их ос­новой, и противопоставлять эти высказывания тем, в которых (как в вышеупомянутом утверждении 2х2=4) подобное влия­ние социальной позиции субъекта отсутствует, по крайней мере в доступной нашему пониманию форме.

Аспект определяет, таким образом, как индивид ви­дит объект, что он в нем постигает и как конструирует его в мышлении. Аспект есть, следовательно, нечто большее, чем чисто формальное определение мышления, он относится и к качественным моментам в формировании познания, т. е. к тем моментам, которые неизбежно упускаются формальной логи­кой. Именно эти моменты являются причиной того, что два человека, применяющие одни и те же правила формальной логики (закон противоречия или формулу силлогизма), не прихо­дят к идентичному суждению об одном и том же предмете; более того, их суждения бывают часто совершенно различными.

[226]

Мы приведем здесь лишь несколько методов, с помо­щью которых можно характеризовать аспект какого-либо выс­казывания, несколько критериев, позволяющих отнести его к той или иной эпохе. К ним относятся: анализ значения приме­няемых понятий, феномен контрпонятия, отсутствие опре­деленных понятий, структура категориального аппарата, гос­подствующие модели мышления, уровень абстракции и пред­посланная онтология. В последующем изложении мы попыта­емся на ряде примеров показать, как эти методы и критерии применяются в анализе различных аспектов мышления, и ос­тановимся на том, в какой мере социальная позиция исследо­вателя влияет на его точку зрения.

Начнем с того, что одно и то же слово, одно и то же понятие в устах людей различного социального положения имеет большей частью совершенно разное значение.

Когда, например, в начале XIX в. консерватор старого толка говорил о «свободе», то он понимал под этим право каждого сословия жить в соответствии с данными ему приви­легиями («свободами»). Если же о свободе говорил предста­витель романтически-консервативного или протестантского направления, то смысл этого «глубоко внутреннего понимания свободы» заключался для него в праве каждого индивида жить в соответствии с принципом своего внутреннего непов­торимого миропонимания. Оба они мыслили в терминах «качественного понятия свободы», ибо понимали под свободой право либо на историческую, либо на внутреннюю индивидуальную особенность.

Либерал того же времени, говоря о «свободе», имел в виду свободу именно от привилегий, в которых консерватор старого толка видел основу всех свобод, т.е. «эгалитарное понятие свободы», которое сводилось к тому, что все люди должны обладать равными правами.

Либеральное понятие свободы было понятием группы, стремившейся разрушить внешний, легализующий неравен­ство, общественный порядок; консервативное же понятие свободы соответствовало представлениям того социального слоя, который не стремился к изменению внешнего порядка вещей и поэтому, во-первых (если говорить о внешней сторо­не дела), был заинтересован в том, чтобы все сохранялось в традиционной неизменности, во-вторых, для того, чтобы со­хранить в неизменности существующий порядок, вынужден был переместить проблематику свободы из политической во внутреннюю, далекую от политики, сферу. Тот факт, что либе­рал видел лишь одну сторону понятия и проблемы, консерва­тор - лишь другую их сторону, зависит, следовательно (и это можно однозначно доказать), от места того и другого в данной социальной и политической структуре¹⁸⁸. Короче говоря, даже

[227]

при образовании понятия угол зрения наблюдателя опреде­ляется его волей; наблюдение направляется по траектории, позволяющей выявить именно то, что соответствует интере­сам определенной историко-социальной группы. Таким обра­зом, из всех данных опыта в понятие всегда включается лишь то, что может быть постигнуто и использовано в интересах данного волевого центра. Так, например, вполне вероятно, что консервативное понятие «народный дух» было сформули­ровано в противоположность прогрессивному понятию «духа времени». Следовательно, сами понятия определенной поня­тийной схемы открывают непосредственный доступ к аспек­там, присущим видению различных социальных слоев.

Отсутствие определенных понятий означает отсут­ствие не только определенной точки зрения, но и отсутствие определенного динамического интереса к ряду жизненных проблем. Так, например, относительно позднее появление понятия «социальное» свидетельствует о том, что до извест­ного периода исследование не затрагивало сферу, связанную с этим термином, а также о том, что тогда отсутствовал свя­занный с этим словом жизненный опыт.

Однако не только понятия в их конкретном содержании отличаются друг от друга в зависимости от различных соци­альных позиций наблюдателей, различаться могут таким же образом и категории.

Так, например, для консерватизма упомянутой эпохи (к ней относятся почти все наши примеры, поскольку интере­сующие нас проблемы достаточно глубоко изучены в социоло­гическом аспекте только для этой эпохи), как, впрочем, и для консерватизма нашего времени, характерна склонность при­менять морфологические категории, которые направлены не на то, чтобы расчленять непосредственно воспринятый объект в его целостности, а на то, чтобы попытаться удержать его в его неповторимости. В отличие от этого морфологического подхо­да для мышления левых направлений того времени характе­рен аналитический метод, посредством которого расщепляет­ся каждое непосредственно данное целое, чтобы тем самым определить элементы, допускающие новые комбинации и об­щие определения, а затем объединить их на основе функцио­нальной зависимости или категории причинности. И в данном случае нашей задачей является не только показать, что раз­личные социальные позиции обусловливают различное мыш­ление, но и пояснить, по какой причине они организуют мате­риал опыта с помощью различных категорий. Дело заключа­ется в том, что представители левых направлений хотят создать из элементов существующего мира нечто новое; по­этому они все время отвлекаются от бытия в его конкретной данности, прибегают к абстракциям, дробят эмпирическую

[228]

реальность на отдельные элементы, чтобы затем создать из них новые комбинации. Морфологическое целостное восприя­тие существует там, где наблюдатель готов полностью при­нять то, что он видит, не внося в него никаких изменений; бо­лее того, посредством такого целостного восприятия делается попытка стабилизировать те элементы, которые еще находят­ся в движении, как бы благословить бытие за то, что оно именно такое, какое оно есть. Все это ясно указывает на то, что даже абстрактные, как будто очень далекие от политичес­кой борьбы, категории и принципы организации коренятся в метатеоретической, прагматической душевной направленнос­ти и формируются в таких глубинных слоях души и сознания, где и речи не может быть о сознательном «обмане» в смысле «идеологизации».

Следующим фактором, способным характеризовать аспект мышления, являются так называемые «модели мыш­ления», т.е. те модели, на которые в каждом данном случае имплицитно ориентируется индивид, подходя к изучению объекта.

Известно, например, что после того как была сформу­лирована типология естественных наук и разработанные на этой основе категории и методы мышления стали моделью, возникла надежда, что и в остальных сферах существования, в том числе и в социальной, можно будет решить все проблемы (механисти­ческая атомистическая концепция социальных явлений).

При этом важно отметить, что тогда, когда это проис­ходило (как и во всех подобных случаях), отнюдь не все слои общества ориентировались на эту модель мышления. Зе­мельная знать, отстраненные от сферы власти слои общества и крестьянство не оказывали в этот период существенного влияния на ход исторического развития. Новый тип образо­ванности, возникающие новые формы ориентации в мире со­ответствовали иной жизненной структуре. Формы возникаю­щего, ориентирующегося на естественные науки аспекта мира вторгались в жизнь этих слоев как нечто привходящее извне. И когда игра социальных сил вновь выдвинула на передний фронт истории новые группы людей, представляющие названные слои и их жизненную ситуацию, функционально-механистическому мышлению сразу же были противопостав­лены противоположные ему модели, например, «организмическая» или «персоналистическая». Так, Шталь, находясь в апогее этого развития, уже способен фиксировать связи между моделями мышления и политическими направлениями¹⁸⁹.

Модель того, как осуществить плодотворное мышле­ние, явно или скрыто стоит за каждым конкретно сформулиро­ванным вопросом и ответом: если последовательно от случая к случаю проследить происхождение и радиус распростране­ния подобной модели мышления, то обнаружится ее связь с

[229]

социальным положением определенных общественных групп и их интерпретацией мира. Следует подчеркнуть, что, в отли­чие от догматического марксизма, мы понимаем под этими социальными единствами не только классы, но и поколе­ния, группы статусов, секты, профессиональные группы, шко­лы и т.п. Если не принимать во внимание такого рода диффе­ренциацию социальных группировок и соответствующую диффе­ренциацию понятий, категорий и моделей мышления (если, сле­довательно, не углублять проблему базиса-надстройки), то в базисе невозможно будет выявить дифференциацию, соот­ветствующую богатству типов знания и аспектов, выступаю­щих в истории мышления. Впрочем, мы совсем не намерены отрицать, что наибольшее значение из всех этих группиро­вок и социальных единиц имеет классовое расслоение, так как в конечном итоге все вышеперечисленные социальные единицы возникают и изменяются в рамках основополагаю­щих для них отношений, созданных производством и властью. Дело заключается в том, что исследователь, который видит все богатство конкретных типов мышления и пытается «причислить» их к определенным общественным единицам, в настоящее время уже не может удовлетвориться недифферен­цированным понятием класса, игнорирующим все помимо него существующие социальные единицы и социальные условия.

Еще один характерный признак аспекта мышления об­наруживается при исследовании того, на какой ступени аб­стракции останавливается данная теория и в какой мере она не допускает полного теоретического формулирования своей точки зрения.

Если теория в целом или в каком-либо отдельном вопросе останавливается на стадии относительной абстракт­ности и ставит препятствия на пути дальнейшей конкретиза­ции, объявляя эту конкретизацию недозволенной или несуще­ственной, это никогда не бывает случайностью. И в данном случае все решается социальным положением наблюдателя.

Именно на примере марксизма и его отношения к со­циологии знания может быть показано, как в ряде случаев определенная связь, установленная с определенной социаль­ной позиции, формулируется только в той степени конк­ретизации, которая соответствует данной социальной пози­ции, и как связанному с этой позицией наблюдателю никогда не удается выявить те более общие и принципиальные мо­менты, которые содержатся в данном конкретном наблюде­нии. Ведь марксизм уже давно мог сформулировать основной принцип социологии знания о социальной обусловленности человеческого мышления вообще, так как начало этому положено марксистским учением об идеологии. То обстоя­тельство, что эта имплицитно сопутствующая сделанному

[230]

открытию идея не получила общей теоретической формули­ровки (и в лучшем случае применялась лишь частично), объясняется прежде всего тем, что в конкретной ситуации эта социальная обусловленность в самом деле может быть обна­ружена только у противника; но помимо этого - и подсоз­нательным нежеланием перейти от этого конкретного понима­ния к скрытой в нем возможности поставить общую принци­пиальную проблему и к необходимости продумать до конца возникающие таким образом проблемы, способные пошатнуть собственную позицию. Следовательно, ограниченность точки зрения, связанная с определенной социальной позицией, и бессознательно утверждающий свои воззрения волевой им­пульс препятствуют в данном случае созданию принципиаль­ной концепции и тормозят способность к абстракции. Здесь обна­руживается желание остаться на уровне конкретизирующего по­нимания в той сфере, в которой оно непосредственно дано, и даже не допускать вопрос о том, не является ли социально обусловленное познание свойством структуры мышления как та­ковой. Впрочем, страх марксизма перед обобщающей форму­лировкой социологических данных можно отчасти свести к обычному ограничению, налагаемому определенным методом мышления на восприятие реальности. Так, например, нельзя ставить вопрос, не является ли разработанное Марксом и Лукачем «овеществление» более или менее общим феноме­ном сознания, или предположить, что капиталистическое овеществление - не что иное, как одна из возможных его форм. Если данная слишком сильная конкретизация и историзация феноменов возникает как следствие определенной со­циальной обусловленности, то обратная тенденция, т.е. мгно­венное возвышение до уровня высшей абстракции и формализа­ции, может (на что совершенно справедливо указывает марксизм) привести к тому, что вне сферы внимания окажется конкретная ситуация и неповторимая единичная динамика. Это может быть показано на примере «формальной социологии».

Мы отнюдь не склонны посягать на законность ее суще­ствования в качестве одного из возможных типов социологии. Однако в тех случаях, когда она при любой попытке конкрети­зировать социологическую проблему провозглашает себя единственной подлинной социологией вообще, она бессоз­нательно руководствуется мотивами, подобными тем, которые заставляли предшествовавший ей в историческом развитии буржуазно-либеральный способ мышления никогда не выхо­дить в своей теории за рамки абстрагирующего и генерализи­рующего метода. Формальная социология опасается того, что в ходе исторической конкретизации и индивидуализации социальной проблематики станут очевидны ее собственные антагонистические противоречия, например противоречия

[231]

капитализма; совершенно так же в буржуазной дискуссии все­гда проявлялась - и проявляется по ею пору - тенденция рас­сматривать проблему свободы только принципиально и доста­точно абстрактно, только на уровне политических прав, а не со­циальных отношений, поскольку в последнем случае неминуемо встали бы проблемы собственности и классов и их отношения к свободе и равенству.

Одним словом, подход к проблеме, плоскость, в которой ставится проблема, уровень абстракции, а также конкретизации, к которому в каждом данном слу­чае стремится исследователь, - все это обусловлено социально и экзистенциально.

В заключение следовало бы еще остановиться на ос­новополагающем слое каждого мышления, на предпосланной ему онтологии и ее социальной дифференциации. Именно потому, что онтологический слой имеет фундаментальное значение для мышления и познания, мы не считаем возмож­ным кратко затронуть эту проблематику и отсылаем читателя к нашей работе о консервативном мышлении¹⁹⁰.

Здесь достаточно указать на следующее: как ни оп­равдано обнаруживаемое в новой философии стремление создать «фундаментальную онтологию», попытка подойти к этой задаче без должного внимания к выводам социологии знания, как бы «наивно», чрезвычайно опасна, ибо эта наивность с наиболь­шей вероятностью приведет к тому, что вместо подлинно фун­даментальной онтологии мы обретем какую-нибудь случай­ную, предложенную нам историческим процессом онтологию.

В данной связи этих соображений достаточно, чтобы пояснить мысль, согласно которой бытие влияет не только на историческое возникновение идей, но и составляет конститу­тивную часть результатов мышления и отражается на их со­держании и форме.

b) Структура социологии знания и характер ев выводов

Приведенные примеры послужат нам в дальнейшем для того, чтобы выявить специфическую структуру анализа в области социологии знания и его своеобразный характер.

Особый подход социологии знания. Два человека, которые ведут дискуссию в одной плоскости мышления, соот­ветствующей одинаковым историко-социальным условиям, могут и неизбежно будут вести эту дискуссию иначе, чем два дру­гих человека, выступающих с различных социальных позиций.

Эти два типа дискуссии (между социально и духовно гомогенными партнерами, с одной стороны, и между социаль­но и духовно гетерогенными партнерами - с другой) следует резко различать. И не случайно это различение стало экспли-

[232]

цитной проблемой нашего времени. Макс Шелер определил однажды наше время как «эпоху выравнивания», что в приме­нении к нашей проблематике означает: если прежние соци­альные группировки существовали в большей или меньшей изоляции, при которой каждая из них стремилась абсолютизи­ровать себя и сферу своего мышления, то теперь они в той или иной форме сталкиваются друг с другом. Не только Вос­ток и Запад, не только различные народы Западного мира, но и различные раньше более или менее замкнутые слои обще­ства и, наконец, различные профессиональные группы внутри этих слоев, круги интеллектуалов этого резко дифференциро­ванного мира, - все они выброшены теперь из своего само собой разумеющегося состояния незыблемого покоя и вынуж­дены бороться, чтобы отстоять себя и продукты своего духа от натиска гетерогенных групп.

Но как они ведут эту борьбу? В той мере, в какой речь идет о борьбе духовных сил, она, за редкими исключениями, ве­дется таким образом, что аргументы ее участников не сталкива­ются, а идут параллельно, т.е., несмотря на большую или мень­шую осведомленность каждой стороны о том, что дискутирующий с ней индивид, будучи представителем другой социальной группы, тем самым является совершенно другим по всему складу своей духовной структуры, дискуссия по конкретному вопросу ведется так, будто несогласие заключено только в понимании данного объекта, в котором здесь и теперь крис­таллизовалось столкновение сторон, будто здесь противостоят друг другу не два различных мировоззрения, а только две раз­личные точки зрения по дискутируемому вопросу.

Из вышесказанного следует, что между гетерогенными партнерами могут быть столкновения двух типов. В одном случае вся полнота различия и его структура создают лишь смутно раз­личимый фон конкретной дискуссии. Все помыслы и аффекты ее участников кристаллизуются здесь в одной определенной точке, в «вещи», смысл которой в большей или меньшей сте­пени различен для каждого из них, поскольку каждый участник дискуссии воспринимает ее в рамках своего общего понима­ния мира; функция же этой вещи в миропонимании противни­ка остается для него в значительной степени скрытой. Отсюда и неизбежность для «эпохи выравнивания» такого явления, как параллельная аргументация.

Однако возможно и столкновение другого рода, когда гетерогенные партнеры вступают в дискуссию с намерением использовать любое теоретическое несогласие для того, что­бы посредством последовательного углубления взаимного непонимания показать, в чем в действительности состоят ос­новополагающие различия, выявить все различие предпосы­лок, которые имплицитно содержатся в аспектах обеих сторон

[233]

как следствие их различных экзистенциальных позиций и именно поэтому исключают возможность непосредственной конфронтации мнений.

В подобных случаях специалист в области социологии знания подходит к высказываниям противника не так, как это обычно делается, т.е. не отвечает прямо на его аргументы, а пытается понять его самого и определить аспект его видения как функцию данной социальной позиции.

Специалиста в области социологии знания часто упре­кают в том, что он игнорирует аргументы, «объект», о котором идет речь, стремясь вместо этого постигнуть основу мышле­ния дискутирующего индивида в ее целостности и тем самым показать, что она является лишь одной из возможных основ мышления и ведет лишь к частичному пониманию объекта. Из вышесказанного очевидно, что в определенных случаях это игнорирование аргументации противника законно тогда, когда ввиду отсутствия общей основы не может быть и общего «объекта». Целью социологии знания и является устранить параллелизм аргументов в споре между антагонистическими противниками: для этого с помощью вопросов, поставленных в определенной последовательности, внимание концентриру­ется на выявлении источника частичных различий - пробле­ма, которая не может оказаться в поле зрения дискутирую­щих, пока их непосредственной темой является то, что приня­то рассматривать как «объект» дискуссии. Нет, вероятно, не­обходимости указывать на то, что методы специалиста в области социологии знания, направленные на выявление ос­новы мышления и социальной позиции участников дискуссии, оправданы лишь в том случае, если действительно существу­ет непреодолимое различие аспектов (и в той мере, в какой оно существует), которое находит свое выражение в полном взаимном непонимании. Если же дискуссия проходит в рамках одной плоскости мышления и на общей основе, все это совершенно не нужно; такого рода методы, примененные без соответствующей необходимости, могут привести к попыткам отклониться от обсуждения вопроса.

Процесс дистанцирования как предпосылка социо­логии знания. Для сына крестьянина, который вырос в узком деревенском кругу и прожил всю жизнь в своей родной дерев­не, мыслить и говорить так, как это принято в его деревне, нечто само собой разумеющееся. Но для сына крестьянина, переселившегося в город и приспособившегося к условиям городской жизни, деревенский образ жизни и мышления не является больше чем-то само собой разумеющимся. Он дистанцировался от деревенской жизни и отличает теперь, быть может, вполне осознанно «деревенский» образ мышления и деревенские представления от «городских». В этом различе-

[234]

нии заключены первые проявления того подхода, который социология знания стремится расширить и утвердить. То, что внутри группы считается абсолютным, воспринимается извне как нечто, обусловленное ситуацией этой группы, как частич­ное (в нашем примере как «деревенское»). Предпосылкой для этого типа познания служит, как мы видели, дистанцирование.

Это дистанцирование может быть достигнуто сле­дующим образом:

a) посредством того, что один из конкретных носителей групповых ценностей и идей (членов группы) отделяется от груп­пы (восхождение по социальной лестнице, эмиграция и т.п.);

b) посредством сдвига социальной основы всей группы по отношению к ее традиционным нормам и институтам¹⁹¹;

c) вследствие того, что в одной социальной сфере борют­ся друг с другом две (или более) социально обусловленные ин­терпретации мира и взаимной критикой настолько выявляют сущность друг друга и настолько дистанцируются друг от дру­га, что постепенно видение с определенной дистанции (при котором обнаруживаются экзистенциальные и системные кон­туры противостоящих друг другу типов мышления) становится для всех позиций сначала возможностью, а затем признанным способом мышления. Мы уже указывали на то, что соци­альный генезис социологии знания покоится, в первую оче­редь, на последних упомянутых здесь возможностях.

Феномен реляционирования. После всего сказанного едва ли может еще возникнуть сомнение в том, что имеется в виду, когда метод социологии знания опеределяется как «реляционирование». Урбанизированный сын крестьянина, кото­рый характеризует какое-либо определенное (политическое, ми­ровоззренческое, социальное) высказывание своих родственни­ков как «деревенское», не обсуждает уже данное высказыва­ние с позиций гомогенного участника дискуссии, т.е. не руководствуется непосредственным содержанием сказанного;

теперь он соотносит это высказывание с определенной интер­претацией мира, а ее, в свою очередь, с определенной соци­альной структурой как ее предпосылкой. Он реляционирует его. В дальнейшем мы еще вернемся к тому, что тем самым это высказывание отнюдь не объявляется ложным. Социоло­гия знания отличается от того, что в своей начальной стадии наблюдается теперь довольно часто, лишь постольку, поскольку она сознательно и систематически ставит применительно ко всем проявлениям духовной сферы без исключения следую­щий вопрос: с какой социальной структурой связано их воз­никновение и значимость? Отождествлять это отнесение от­дельных духовных образований ко всей структуре определен­ного исторического и социального субъекта с философским релятивизмом (с учением, отрицающим наличие масштабов и

[235]

порядка в мире), столь же неверно, как применять понятие «релятивизм» (в смысле чистой случайности) к теории, со­гласно которой все измерения тел восходят к созданному све­том отношению между измеряющим и измеряемым. Реляционизм не означает, что дискуссии не могут привести к опреде­ленному решению; в его основе лежит уверенность, что в силу самой природы определенных высказываний они могут быть сформулированы не абсолютно, а лишь в рамках социально обусловленного аспекта познания.

Феномен партикуляризации. После того как реляционирование, совершаемое социологией знания, было описано как фактически совершаемый акт мышления, неизбежно возникает вопрос: в чем же смысл подобного акта отнесения к социальной позиции, на что он направлен и какова значимость определенным образом соотнесенного высказывания? (Что сказано об истин­ности какого-либо теоретического положения, если доказано, что его следует отнести к либерализму или марксизму?)

На этот вопрос могут быть даны два или даже три ответа.

a) Можно утверждать, что выявление социальной обус­ловленности какого-либо высказывания, которое предлагается в качестве абсолютного, влечет за собой отрицание его зна­чимости. И в самом деле, в социологии знания и теории идео­логии существует течение, которое превращает такого рода выявление в средство деструкции взглядов противника или в средство общей деструкции.

b) Возможно и противоположное суждение, сущность которого состоит в том, что метод социологии знания совер­шенно не затрагивает степень истинности суждения, ибо гене­зис утверждения Не влияет на степень его значимости. То об­стоятельство, что данное высказывание либерально или консер­вативно, не имеет никакого отношения к тому, правильно ли оно.

c) Существует и третья возможность судить о ценности суждений в области социологии знания, и она отражает нашу точку зрения. Согласно этой точке зрения, первое суждение упускает из виду то обстоятельство, что чисто фактическое определение социальной позиции и ее идентификация еще не содержит оценки, содержащейся в высказывании истины; в этом акте только содержится предположение, что данное выс­казывание может быть частичным. Что касается второго суждения, то, согласно нашей точке зрения, неправильно счи­тать задачей социологии знания простое описание действи­тельных условий возникновения данного высказывания (его фактический генезис); доведенный до своего завершения и до конца продуманный анализ в области социологии знания все­гда устанавливает границы содержания и структуры анализируемой точки зрения; или, выражая это терминологи­чески, не только реляционирует, но и партикуляризирует в

[236]

каждом данном случае видение и значимость. К пояснению этого мы еще вернемся.

В нашем примере с крестьянским парнем было доста­точно ясно показано, в чем состоит основная цель социологии знания. Если этот крестьянский парень приходит к выводу, что его прежнее восприятие было «деревенским» и дает ему та­кое наименование, противопоставляя его «городскому», то в этом уже сквозит понимание того, что различные восприятия носят частичный характер не только в том смысле, что они возникают под различным углом зрения и что их основой яв­ляются различные сегменты тотальной реальности, но и в том смысле, что направленность восприятия и степень постиже­ния присущи различным точкам зрения, обусловлены жизненной сферой, в которой они возникли и для которой они значимы.

Следовательно, уже на этой ступени реляционирование переходит в партикуляризацию, ибо в рамках этого про­цесса высказывание не только соотносится с определенной позицией, но в ходе этого соотнесения совершается и ограни­чение значимости тех высказываний, которые раньше счита­лись абсолютными.

В последовательно разработанной социологии знания применяется по существу тот же прием, который мы иллюст­рировали нашим примером с крестьянским парнем, только в сочетании с методическим контролем. С помощью последова­тельно проведенного анализа аспекта познания партикуляри­зация обретает путеводную нить и критерии соотнесения; степень постижения, присущая различным точкам зрения, становится доступной измерению и ограничению посредством изучения категориального аппарата, присущих им смысло­вых значений и т.д. Тенденция, свойственная определенной социальной позиции (т.е. направленность и установка, обус­ловленные коллективной волей), становится доступной все более однозначному определению, а конкретная причина того, что в одной и той же сфере опыта возникают картины в различ­ных перспективах, обусловленных различными позициями, ста­новится доступной пониманию и методическому контролю¹⁹².

По мере того как методы социологии знания будут стано­виться более тонкими, конкретное определение частичности по­стижения превратится в орудие измерения, применяемое в сфере духовной жизни. Посредством партикуляризации соци­ология знания выходит, следовательно, за рамки первичного ус­тановления фактов, которым ограничивается простое реляционирование. Анализ, цель которого предначертана социологией зна­ния, всегда достигает той стадии, на которой социология знания выходит за рамки простого социологического описания того, как определенные взгляды вышли из определенной среды, и достигает уровня критического переосмысления, ибо она

[237]

реконструирует силу постижения и ее границы в отдельных высказываниях. Следовательно, анализ в сфере социологии знания совсем не является иррелевантным для понимания смысла высказываемых утверждений, но его нельзя считать и исчерпывающим, поскольку установление границ частичного видения само по себе не может заменить непосредственное столкновение мнений в полемике и изучение фактов. Таким обра­зом, оценивая выводы социологии знания, следует сказать, что по своей смысловой значимости они занимают неведомое нам ранее промежуточное положение в установлении истины, поло­жение между иррелевантностью и полной релевантностью (это может быть показано с помощью феноменологического анализа общей направленности социологии знания и ее методов иссле­дования). Анализ, применяемый социологией знания, служит лишь подготовкой к прямой дискуссии в эпоху, которая обна­ружила разнородность своих позиций, отсутствие подлинной единой основы мышления и прилагает усилия для создания единства на более высоком уровне.