Ян Хакинг - Представление и вмешательство. Ian Hacking Representing and Intervening
 Скачать 1.33 Mb.
|
|
Роберт Милликен Калифорнийский Технологический Институт, Пасадена, Калифорния, 7 декабря 1938 года.” Заметим, что Бор предложил название “юкон” в честь Юкавы, но название, происходящее из эксперимента, было выбрано единогласно. На самом, деле частица, о необходимости существования которой писал Юкава, вызвала поначалу определенные проблемы: расчетная и экспериментальная продолжительность ее жизни очень сильно отличались. Намного позже, в 1947 году, в космических лучах была обнаружена другая частица, в то время когда на новых ускорителях в экспериментах по рассеянию стали проверять существование целого ряда взаимосвязанных частиц. Это были частицы, о которых писал Юкава, и их назвали p -мезонами. Частица, обнаруженная в 1936 году, стала называться m –мезоном. Через некоторое время стало очевидно, что это совершенно разные типы объектов: p –мезоны и m –мезоны несхожи так же, как и любая пара других объектов природы. Название “мезон” осталось за частицами, обнаруженными в 1947 году, а частица, обнаруженная в 1936 году, стала мюоном. Теперь же в различных историях этой области физики утверждается, что Андерсон и другие на самом деле искали некий объект для того, чтобы подтвердить предположение Юкавы – предположение, о котором они даже не слышали! Позже я вернусь к вопросу о том, что же идет первым, теория или эксперимент. В главе 9 можно найти множество примеров того, как истории предмета, ориентировавшиеся на теорию, превращали экспериментальные исследования в исследование теории, которая на самом деле была совершенно неизвестна экспериментаторам. Но пока мы занимаемся референцией. История с мезонами и мюонами плохо согласуется с патнэмовским значением “значения”. В конце концов, Патнэму был нужен референт. Название должно применяться к объекту, которому дали данное название в определенной исторической ситуации. В нашем случае крестины имели место в 1938 году. Однако само название “мезотрон”, или мезон”, стало означать для теоретиков “то, что удовлетворяет предположению Юкавы”. Короче говоря, название приобрело некоторого рода фрегевский смысл. Вот что случилось, независимо от того, было ли это актом называния или нет. Когда поняли, что этот смысл не применим к названному объекту, называние было аннулировано и появилось новое имя. Значение Патнэмовская теория значения хорошо справляется с историями успеха, как, например, в истории с электронами. Но она отнюдь не совершенна в пограничных случаях. Она оставляет чувство неудовлетворенности в случае бифуркации таких понятий, как “кислотность”. Она не объясняет, как люди могут обсуждать несуществующие объекты вроде теплорода, имея относительно них различные теории, так же успешно, как другие люди обсуждают с позиций различных теорий реальные объекты, например, электроны. Частично это основывается на исторических названиях, на преимуществе в пользу называемого и на причинной цепи правильного типа, ведущей от первого называния к современному использованию имени. Реальные научные сообщества при желании с легкостью отвергают название. Все, кто хотят создать теорию значения для научных терминов, должны улучшить теорию Патнэма. Они также должны обратить внимание на разницу между словами Патнэма и тем, что произошло в реальной жизни в науках о жизни. Эту разницу хорошо описал Джон Дюпрэ. У меня есть только одно предостережение. Когда философы обращаются к этому предмету, пусть они затем не машут руками по поводу кличек, называний и тому подобного. Пусть они, как и Дюпрэ, возьмут в качестве примера таксономию. Давайте говорить о назывании не абстрактно, но применительно к событиям, когда были названы глиптодонты, теплород, электроны или мезоны. С каждым из этих названий связана определенная реальная история. Существует реальное письмо, написанное Милликеном. Имело место реальное собрание французов с целью называния веществ, включая и теплород. Существовал даже реальный Джонстон Стоуни. Истина об этих событиях заткнет за пояс любую философскую литературу. Я не хотел затрагивать философскую теорию значения. У меня была лишь отрицательная цель – описание теории значения, которая совершенно естественна для широкого спектра языковой практики и которая не включает представлений о несоизмеримости. Это теория такого типа, в которой нуждается научный реалист относительно объектов. Она особенно привлекательна, если быть спокойным по поводу реализма по отношению к теориям. Ведь если считать, что наши теории не строго истинны, то не будет желания использовать их для определения объектов каким-либо раз и навсегда определенным образом. Скорее, необходима теория значения, которая не привязана к какой-либо специальной, обязывающей теории относительно того, на что ссылаются. Конечно, патнэмовское описание референции не заставляет вас быть реалистом. Теперь мы должны понять, почему Патнэм отказался от своего решительного реализма. 7. ВНУТРЕННИЙ РЕАЛИЗМ Вероятно, эта глава не относится к научному реализму и может быть опущена. Она про новый “внутренний реализм” Патнэма, который, видимо, является разновидностью идеализма. Переход от реализма к идеализму может показаться центральным для нашей дискуссии, но на самом деле это не так. Патнэм больше не включается в споры между научными реалистами и антиреалистами относительно науки. В этом споре проводится точное различение между теоретическими и наблюдаемыми объектами. Все, что сейчас Патнэм утверждает, не учитывает этого различения. Но так и должно быть. Его философия основана на размышлении о языке, но ни одна такая философия не может дать какого-либо позитивного знания о естественной науке. Тем не менее, опустив рассуждения Патнэма, мы отойдем от вопросов, которые представляют действительный интерес. Более того, поскольку Патнэм считает Канта своим предшественником, с его помощью мы можем понять многое в кантовском реализме и идеализме. Кант – полезный фон для изучения Патнэма. Если мы упростим вопрос и представим, что Кант тоже “внутренний реалист” (или то, что Патнэм – “трансцендентальный идеалист”), мы можем вообразить себе такого Канта, который, в отличие от Патнэма, подчеркивал различие между наблюдаемыми и выводимыми объектами. Представляется, что Патнэм был научным реалистом в рамках своего внутреннего реализма, в то время как мы можем представить себе Канта, который, говоря в тех же терминах, является антиреалистом относительно теоретических объектов. Внутренний и внешний реализм Патнэм различает две философские точки зрения. Одна из них – “метафизический реализм” с “экстерналистской перспективой” относительно объектов и истины: “мир состоит из некоторой фиксированной общности объектов, независящих от разума. Существует в точности одно истинное и полное описание того, ‘каков мир’. Истина подразумевает некоторый тип соответствия между словами или мыслительными знаками и внешними вещами и множествами вещей” (стр. 49). Вместо этого Патнэм предлагает “интерналистскую перспективу”, согласно которой вопрос “о том, из каких объектов состоит мир, осмысленно задавать только внутри некоторой теории или описания (дескрипции)... ‘Истина’, с интерналистской позиции – это некоторый тип (идеализированного) рационального принятия – некоторой разновидности идеального соответствия наших представлений друг другу и нашему опыту в той мере, в какой этот опыт представим в нашей системе знания”. На этом уровне интернализм и прагматизм имеют много общего. Позиция Патнэма зависит дополнительно от идей референции. Он отвергает метафизический реализм, поскольку, полагает он, никогда не существует взаимосвязи или соответствия между нашими словами и некоторой особой совокупностью не зависящих от разума объектов. “Объекты” не существуют независимо от концептуальных схем. “Мы разрезаем мир на объекты, когда мы вводим тот или иной знак. Поскольку объекты и знаки в равной степени являются внутренними для описательной схемы, можно сказать, что чему соответствует” (стр. 52). Патнэм сообщает еще об одном различии между метафизическим и внутренним реализмом. Интерналист говорит, что истина – это внутренняя оптимальная адекватность теории. Экстерналист говорит, что истина – это и есть истина. Интерналист: Если бы мы имели полную теорию всего на свете из того, что нас интересует, и эта теория была бы полностью адекватна современным стандартам гарантированного доказательства, рациональности или чего-либо еще, то тогда наша теория была бы истинна по определению. Экстерналист: Такая теория скорее всего была бы истинна. Однако представляется, что адекватность есть предмет удачливости или демонологии. Теория могла бы работать на нас и все же быть ложной теорией относительно вселенной. Вопросы относительно метафизического реализма Патнэмовский интерналист не может понять ситуации, когда полная теория интересующей его области совершенно адекватна, но является ложной. Я – экстерналист, и также не могу понять этого, но по другой причине. Я не могу понять идею полной теории интересующей нас области. Более того, я не понимаю мысли о том, что такая теория может быть адекватной, но ложной, поскольку эта мысль сама по себе является противоречивой. Я могу представить себе полную теорию каких-нибудь убогих возможных миров, изобретенных логиками, но для нашего мира – это ерунда. На проспекте апрельского номера Scientific American за 1979 год рекламировалось четыре статьи: Как осуществляется удар рукой в каратэ; Белковые часы; Развитие дисковых галактик; Гадальные кости династий Шанг и Чоу. Может ли существовать полная теория хотя бы этих четырех предметов, не говоря уже о полной и единой теории всего (включая эти четыре предмета)? На самом деле, как возможно полное объяснение хотя бы одной вещи или одного человека? П.Ф. Стросон делает следующее замечание в своей книге Individuals: “Идея ‘исчерпывающего описания’ на самом деле в общем довольно беcсмысленна” (стр. 120). Затем Стросон пишет о Лейбнице. Лейбниц мог бы быть лучшим кандидатом в метафизические реалисты. Он считал, что существует некий корпус истин, внешний по отношению к нашему знанию. По-видимому, он думал, что существует одно наилучшее, божественное описание вселенной. Он считал, что есть одно множество основных объектов, а именно монад. Я не думаю, что он считал их “независимыми от сознания”, поскольку монада сама в той или иной степени является разумом. Но Лейбниц не придерживался теории истины, основанной на соответствии (correspondence theory of truth). Так что даже Лейбниц не соответствует представлениям Патнэма. Был ли какой-либо серьезный мыслитель метафизическим реалистом? Может быть, это не имеет значения. Патнэм скорее описывал определенную перспективу, чем определенную теорию реальности. Мы вполне признаем экстерналистскую перспективу, но здесь мы должны быть осторожными. Должны существовать некоторые примеры такой перспективы – некоторые типы экстерналистского реализма – которые были бы не подвластны возражениям Патнэма, поскольку его возражения направлены на метафизический реализм, как он его определял. Например, возьмем его предложение в этом определении: “фиксированное множество объектов, независящих от разума”. Почему фиксированное? Почему одно множество? Рассмотрим хотя бы банальный пример Эддингтона: существует два стола – тот, за которым я пишу, и некоторый набор атомов. Реалист относительно сущностей может придерживаться того, что (а) существуют столы, независящие от разума, (б) существуют атомы, независящие от разума, (в) ни одно множество атомов не совпадает в данный момент с этим столом. Атомы и столы имеют отношение к различным способам того, как мы разрезаем мир. Не существует одного фиксированного множества объектов. Кубик Рубика, может, и является множеством меньших кубиков, но не обязательно, что все они представляют множества атомов, которые, взятые вместе, составляют сам кубик Рубика. Не соглашаюсь ли я тем самым с утверждением Патнэма, приведенным выше? Когда мы вводим ту или иную схему описания, мы разрезаем мир на объекты. Да, я согласен с этим, говоря метафорически. Но я не согласен с предыдущим предложением. “‘Объекты’ не существуют независимо от концептуальных схем”. Существуют как атомы, так и кубики Рубика. Другой заезженный пример: говорят, что эскимосы различают такие состояния снега, которые для нас выглядят совершенно одинаково. Они “разрезают” северные льды, вводя схему описания. Из этого не следует, что не существует 22 различных, независимых от сознания разновидностей снега, в точности тех, которые различаются эскимосами. Насколько я знаю, пушистый снег, фирн и твердый снег, о которых можно услышать от лыжников, не содержатся ни в одном классе и не содержат ни одного класса снега, выделяемого эскимосами. Эскимосы не ходят на лыжах и, может быть, никогда не нуждались в таких категориях. Я же считаю, что пушистый снег и все виды снега, различаемые эскимосами, и все различия в реальном мире, независимые от сознания, все же существуют. Эти замечания не доказывают, что порошкообразный снег действительно существует, независимо от того, считает ли так кто-либо или нет. Они лишь показывают, что из факта нашего деления мира на различные, возможно несравнимые, категории, не следует, что все эти категории зависят от разума. В таком случае будем настороженно относиться к тому, как Патнэм соединяет различные утверждения, делая это так, как будто между ними существует некоторая логическая связь. Метафизический полевой эксперимент Как я говорил, Патнэм был научным реалистом, ставшим чем-то вроде антиреалиста. Поменял ли он сторону? Нет, он поменял войну, если использовать такую устрашающую аналогию. Научный реализм против антиреализма относительно науки – это колониальная война. Научный реалист говорит, что мезоны и мюоны – настолько же “наши”, как и обезьяны и котлеты. Все эти вещи существуют. Мы знаем об этом. Мы знаем некоторые истины относительно каждого типа вещей и можем обнаружить их гораздо больше. Антиреалисты не согласны с этим. В позитивистской традиции, начиная с Конта и кончая ван Фраассеном, считается, что может быть известно феноменологическое поведение котлет и обезьян, но мюоны – не больше чем интеллектуальный конструкт, используемый для предсказания и управления. Антиреалисты относительно мюонов являются реалистами относительно котлет. Я называю это колониальной войной, поскольку одна сторона стремится колонизировать новые области и называет их реальностью, в то время как другая сторона противостоит такому странному империализму. Случается и гражданская война, как, например, в случае с Локком и Беркли. Реалист (Локк) утверждает, что многие известные объекты существуют независимо от мыслительного процесса: обезьяны существовали бы даже если бы не было человеческих мыслей. Идеалист (Беркли) говорит, что все сводится к ментальным актам. Я называю это гражданской войной, поскольку сражения происходят на знакомой почве повседневного опыта. Гражданские войны не обязательно проходят на домашней территории. Беркли также участвовал в колониальной войне. Ему не нравилась корпускулярная и механическая философия Роберта Бойля. В своих крайних проявлениях она утверждала, что материя состоит из частиц, связанных пружинками (молекул, атомов, частиц, как сказали бы мы). Беркли участвовал в колониальной войне частично из-за того, что в случае победы он надеялся на крушение своего собственного империалистического правительства реализма/материализма. Материя была бы побеждена разумом. Наконец, бывает и тотальная война, в основном вызванная событиями более ранних времен. Может быть, ее начал Кант, отказавшийся от предпосылок гражданской войны. Материальные события, считал он, происходят с той же достоверностью, что и мыслительные процессы. Конечно, между ними существует определенное различие. Материальные события происходят во времени и пространстве и являются “внешними”, в то время как умственные процессы происходят во времени, но не в пространстве, и являются “внутренними”. Однако я знаю, что котлета на моей тарелке сделана из фарша, так же как я знаю, что мои эмоции выражают смущение. Вообще говоря, я вывожу наличие фарша из моих чувственных данных не в большей степени, чем мое ощущение смущения из моего поведения. Когда-то Патнэм защищал научный реализм в колониальной войне. Теперь он защищает свою позицию (которую он сближает с кантовской) в тотальной войне. Прежде чем рассматривать позицию Патнэма, давайте более подробно рассмотрим позицию Канта. Кант Кант наблюдал гражданскую войну, в которой участвовали его предшественники. С одной стороны, существовал тезис Локка. Кант называет его трансцендентальным реализмом: существуют внешние объекты, мы выводим их существование и их свойства из нашего чувственного опыта. Затем был антитезис Беркли. Кант называл его эмпирическим идеализмом. Материя сама по себе не существует, все что существует – ментально по своей природе. Кант осуществил синтез, перевернув все вверх дном. Он буквально переворачивает ярлыки и называет себя эмпирическим реалистом и трансцендентальным идеалистом. К своей окончательной позиции он пришел не прямым путем, но через еще одну двойственность. Является ли пространство всего лишь относительным понятием, как настаивал Лейбниц, и, как предполагается, установил Эйнштейн? Или это абсолютное понятие, как в системе Ньютона? Ньютон утверждал, что пространство и время реальны. Объекты занимают положение в установленном пространстве и времени. Лейбниц высказывал антитезис о том, что пространство и время не реальны, а идеальны, то есть являются конструктами из относительных свойств объектов. Кант колебался между двумя этими позициями на протяжении большей части своей жизни и наконец осуществил их синтез. Пространство и время – предусловия для восприятия чего-либо в качестве объекта. То, что объекты существуют в пространстве и времени, не является эмпирическим фактом, хотя мы и можем экспериментально установить пространственно-временные отношения объектов. Эта позиция, называемая эмпирическим реализмом, придает “объективную значимость пространству по отношению к тому, что может внешне представляться для нас как объект”* . В то же время, трансцендентальный идеализм утверждает, что пространство “есть вообще ничто ... если мы устраним ... его ограничения на возможный опыт и будем рассматривать его как нечто, что лежит в основе вещей самих по себе”. (стр. 72). Канту потребовалось еще десяток лет для того, чтобы согласовать свой подход с целым рядом современных философских понятий. Беркли отрицал существование материи и внешние объекты. Не существует ничего кроме разума и ментальных событий. Ответ Канта на это таков: “Материя есть ... лишь разновидность представлений (интуиций), которые называются внешними не потому, что они внешние по отношению к объектам, являющимся внешними сами по себе, но потому, что они соотносят ощущения в пространстве, в котором все вещи являются внешними по отношению друг к другу, причем пространство находится внутри нас”. Таким образом, пространство само по себе идеально, “внутри нас”, а материя правильно называется внешней, потому что она существует как часть системы этого идеального представления в этом идеальном пространстве. Для того, чтобы дойти до представления о реальности внешних объектов, я настолько же мало нуждаюсь в логическом выводе, как и в отношении реальности объектов моих внутренних чувств, то есть в отношении моих мыслей. Это происходит потому, что в обоих случаях объекты есть не что иное, как представления, чье непосредственное восприятие (сознание) есть в то же время достаточное доказательство их реальности. Таким образом, трансцендентальный идеалист есть эмпирический реалист. Для точки зрения Канта существенно, что то, что мы называем объектами, образовано в рамках некоторой схемы, и что все наше знание может относиться к вещам, образованным таким образом. Наше знание относится к феноменам, а наши объекты относятся к миру феноменов. Существуют также и ноумены, или вещи сами по себе, но у нас нет знаний о них. Наши понятия и категории даже не применимы к вещам самим по себе. Начиная с Гегеля, философы обычно не принимали кантовских вещей в себе. Патнэм же, чье отношение к Канту становилось все лучше, выражает осторожную симпатию к этой идее. |