Ян Хакинг - Представление и вмешательство. Ian Hacking Representing and Intervening
 Скачать 1.33 Mb.
|
|
Простота вывода Аргумент простоты вывода говорит, что было бы абсолютным чудом, если бы, например, фотоэлектрический эффект продолжался при отсутствии фотонов. С точки зрения реалиста объяснение постоянства феномена преобразования телевизионной информации из картинок в электрические импульсы, превращающиеся в электромагнитные волны, которые затем через антенну поступают на домашний телевизор, заключается в том, что фотоны все-таки существуют. Иначе, как верно замечает Дж. Дж. Смарт, “пришлось бы предположить, что наблюдаемое поведение явлений осуществилось благодаря совпадению бесконечного числа счастливых случайностей, в результате чего явления чудесным образом вели себя так, как если бы они были вызваны несуществующими вещами, о которых идет речь в теоретическом словаре.” На самом деле реалист заключает о реальности фотонов, поскольку в противном случае, считает он, мы не могли бы понять, как картинки превращаются в электронные сообщения. Но даже если, вопреки тому, что я сказал, объяснение было бы основанием для доверия, оно вовсе не показалось бы выводом к наилучшему объяснению. Это происходит потому, что реальность фотонов не является составной частью объяснения. По Эйнштейну, нет никакого дальнейшего объяснения типа “и фотоны реальны” или “фотоны существуют”. Здесь я склонен следовать Канту и считать, что существование – просто логический предикат, который не добавляет ничего нового к предмету. Если мы добавим “и фотоны реальны” к тому, что написал Эйнштейн, то это не будет способствовать большему пониманию и ни коим образом не усилит объяснение. Если объясняющий протестует, говоря, что Эйнштейн сам утверждал существование фотонов, то он отклоняется от существа дела, поскольку спор между реалистом и антиреалистом касается того, необходима ли для адекватности теории фотонов Эйнштейна реальность самих фотонов. Упорядочивающая случайность Довод простоты вывода касается лишь одной теории, одного явления и объектов одного типа. Аргумент упорядочивающей случайности указывает на то, что часто при росте знания хорошая теория объясняет различные явления, которые раньше не считались связанными. И наоборот, мы часто приходим к одним и тем же материальным объектам, используя совершенно разные способы рассуждения. Ганс Рейхенбах называл это доводом общей причины, и он был возрожден Весли Салмоном. Его любимым примером является не фотоэлектрический эффект, а другое достижение Эйнштейна. В 1905 году Эйнштейн дал объяснение явлению броуновского движения – случайного движения частиц пыльцы под ударами движущихся молекул. Когда вычисления Эйнштейна сочетаются с результатами тщательных экспериментов, мы можем, например, подсчитать число Авогадро, то есть число молекул произвольного газа, содержащегося в данном объеме при заданных температуре и давлении. Это число вычислялось, исходя из разных соображений, начиная с 1815 года. Что замечательно, так это то, что мы получаем по существу одно и то же число, но разными путями. Единственное объяснение этому может быть то, что молекулы существуют и их приходится около 6.023´ 1023 на граммоль любого газа. И здесь, как мне кажется, мы отклоняемся от существа спора между реалистами и антиреалистами. Антиреалисты соглашаются с тем, что расчет усредненного пути молекулы, проделанный Эйнштейном и другими, является триумфом науки. Он потрясающе соответствует опытным данным, эмпирически адекватен. Реалист спрашивает, почему он эмпирически адекватен – не потому ли, что этот газ просто состоит из молекул? Антиреалист, возражая, говорит, что объяснение – это не критерий истины, и что все наши данные указывают только на эмпирическую адекватность. Короче говоря, аргументы повторяются по кругу (что, как я утверждаю, происходит и со всеми другими обсуждениями, ограничивающимися теоретической стороной дела). История успеха Предыдущие рассуждения больше относились к вопросу о существовании объектов; теперь мы рассмотрим вопрос об истинности теорий. Все наши размышления относятся не к какой-то малой части науки, но к “Науке”, которая, по словам Хилари Патнэма, Достигла Успеха. Это связано с утверждением, что Наука стремится к истине. Такого положения придерживаются многие, в том числе У. Ньютон-Смит в своей книге “Рациональность” (1982). Почему наука достигает успеха? Потому что имеется сходимость к истине. Этот вопрос основательно исследован, и я отсылаю читателя к множеству недавних обсуждений. Утверждение о том, что в этом случае у нас имеется “аргумент” в пользу реализма, приводит к следующим дополнительным возражениям: Самое большее, на что указывает явление роста, – это монотонное возрастание знания, но не сходимость. Такое тривиальное наблюдение важно, так как “сходимость” подразумевает, что существует одна сводящая сущность, тогда как для “возрастания” такого условия нет. Может возникать нагромождение знания без какого-либо единого корпуса знания, в котором это знание собирается. Может возрастать глубина понимания, широта обобщения, без какой-либо четко определенной сходимости. История физики двадцатого века – свидетельство тому. Существуют многочисленные чисто социологические объяснения роста знания, свободные от предположений о его реалистическом характере. Некоторые из них намеренно представляют “рост знаний” как иллюзию. Как видно по куновскому анализу в “Структуре научных революций”, когда нормальная наука существует успешно, она решает задачи, которые сама ставит перед собой как разрешимые, так что рост встроен в такое развитие. После революционного перехода история науки переписывается, так что более ранние успехи иногда игнорируются как неинтересные, а “интересным” становится как раз то, в чем преуспела постреволюционная наука. Таким образом чудесный поступательный рост науки есть артефакт обучения и учебников. То что увеличивается – это не строго возрастающий корпус (почти истинной) теории. Философы, ориентирующиеся на теорию, фиксируют внимание на накоплении теоретического знания, а это довольно сомнительный тезис. Кое-что действительно накапливается. (а) Накапливаются явления. Например, Уиллис Лэмб пытается описать оптику без фотонов. Лэмб может избавиться от фотонов, но фотоэлектрический эффект остается. (б) Накапливаются манипулятивные и технологические навыки – и без принятия тезиса о реальности фотонов фотоэлектрический эффект будет открывать двери в магазинах. (в) Для философа интереснее то, что стили научного рассуждения также стремятся к кумуляции. Мы постепенно накопили огромное количество методов, включая геометрический, аксиоматический, моделирующий, статистический, гипотетико-дедуктивный, генетический, эволюционный, и даже исторический. Конечно, имеют место возрастания типа (а), (б), и (в), но ни один из них не связан с реальностью теоретических объектов или истинностью теорий. Может быть, и существует неплохая идея, которую я отношу к Имре Лакатошу и которая была предвосхищена Пирсом и прагматизмом, о которых речь пойдет ниже. Этот путь открыт для посткантианства и постгегельянства, отбросивших теорию истинности, основанную на соответствии. Рост знания принимают за данный факт и пытаются описать истину в его терминах. Это не объяснение, основанное на предположении о реальности, а определение реальности как того, к “чему мы растем”. Такой взгляд может быть ошибочным, но, по крайней мере, в нем есть начальная убедительность. Об этом я буду говорить в восьмой главе. Более того, существуют некоторые предположительные выводы, которые можно сделать из факта роста знания. Вновь цитируя Пирса, можно утверждать, что наши способности к формированию приблизительно правильных ожиданий о человеческом мире могут быть объяснены теорией эволюции. Если бы мы все время формировали неправильные ожидания, мы бы вымерли. Однако, представляется, что у нас есть поразительная способность формулировать структуры, которые объясняют и предсказывают как внутреннее строение природы, так и наиболее отдаленные области космологии. Что могло нам дать, в терминах выживания, обладание мозгом, настолько приспособленным к микро- и макрокосмосу? Может быть мы должны полагать, что люди на самом деле рациональные животные, которые живут в рациональной вселенной. Пирс сделал еще более поучительное, если не более невероятное предположение. Он заявил, что строгий материализм и детерминизм ложны. Весь мир есть то, что он называл “истощенный ум”, который порождает привычки. Привычки к выводу, которые мы образуем по отношению к миру, формируются в соответствии с некоторыми привычками, которые мир приобрел по мере накопления своего высокого спектра закономерностей. Это довольно причудливое и завораживающее метафизическое предположение, которое можно превратить в объяснение “успеха науки”. Насколько воображение Пирса контрастирует с банальной пустотой Истории об Успехе или аргумента сходимости, выдвигаемого в качестве довода в пользу реализма! Мне кажется, что Поппер предстает мудрее всех прочих реалистов, открыто признающих свои убеждения, когда пишет о бессмысленности объяснения нашего успеха. Мы можем только иметь веру в то, что он будет продолжаться. Если вам непременно нужно объяснение успеха науки, тогда согласитесь с Аристотелем, который говорил, что мы – рациональные животные, живущие в рациональном мире. 4. ПРАГМАТИЗМ Прагматизм – это американская философия, основанная Чарльзом Сандерсом Пирсом (1839-1914) и популяризированная Уильямом Джеймсом (1842-1910). Пирс был неуживчивым гением. Благодаря своему отцу, в то время одному из немногих выдающихся математиков Америки, он получил работу в Гарвардской Обсерватории и в службе прибрежной и геодезической съемке. Во времена, когда философы становились профессорами, Джеймс нашел ему работу в Университете Джонса Хопкинса. Там он наделал много шума своим непристойным поведением на глазах у публики (например, он мог прямо на улице запустить кирпичом в свою любовницу), так что президент университета распустил весь философский факультет, потом создал новый и принял обратно на работу всех, кроме Пирса. Пирсу не понравилась популяризация прагматизма Джеймсом, так что он придумал новое название для своих идей – прагматицизм. Он говорил, что это название достаточно безобразное, чтобы его никто не мог присвоить. Отношение прагматицизма к реальности хорошо изложено в многократно переизданном и широко распространенном эссе Пирса “Некоторые последствия четырех неспособностей”(1868). “Что мы подразумеваем под реальным? Это понятие, которое мы, должно быть, впервые получили, когда обнаружили существование нереального, иллюзии, то есть впервые поправили себя. Реальное – это то, что рано или поздно явится результатом данных и рассуждения, и, следовательно, не зависит от моих и ваших капризов. Таким образом, сам источник понятия реальности существенным образом подразумевает понятие СООБЩЕСТВА [исследователей – Прим. пер.] без определенных границ и способного к увеличению знаний. Эти два ряда познания – реальное и нереальное состоят из ряда познавательных актов, которые в будущем сообщество всегда готово подтвердить вновь, и из ряда познавательных актов, которые сообщество будет впоследствии отвергать на тех же условиях. Так, суждение, ложность которого никогда не может быть обнаружена и ошибка в котором, следовательно, абсолютно непознаваема, не содержит, в соответствии с нашим принципом, никакой ошибки. Следовательно, то, что полагается в этих условиях реальным, действительно им и является. Таким образом, ничто не мешает нашему знанию внешних объектов быть такими, какими они являются в действительности. И более всего вероятно, что мы знаем их в бесчисленных случаях, хотя мы никогда не можем быть полностью уверены в этом знании в каждом конкретном случае.” Именно это понятие возрождает в наше время Хилари Патнэм, чей “внутренний реализм” – тема главы 7. Путь к Пирсу Пирс и Ницше – два самых замечательных философа, творивших столетие назад. Оба наследники Канта и Гегеля. Они олицетворяют альтернативные способы реакции на этих философов. Оба принимали без доказательства то, что показал Кант: истина не может заключаться в каком-либо соответствии знания внешней реальности. Оба принимали без доказательства существование процесса и, возможно, прогресса как основных характеристик природы человеческого знания. Они узнали это от Гегеля. Ницше вспоминает, как истинный мир стал басней.* Один из афоризмов в его книге “Сумерки идолов” начинается с платоновского высказывания: “истинный мир – достижимый для мудреца, для добродетельного”. С Кантом, полагает Ницше, мы приходим к чему-то “неуловимому, бледному, нордическому, кенигсбергскому”. Затем идет Заратустра, со странным подобием субъективизма. Это не единственный посткантовский путь. Пирс старался заменить истину методом. Истина – это то, что появляется в конце концов у сообщества познающих, ищущих определенную цель определенным способом. Таким образом, Пирс ищет объективную замену идеи о том, что истина соответствует реальности, независящей от разума. Он иногда называл свою философию объективным идеализмом. Его очень впечатляла потребность людей в устойчивой системе убеждений. В известном эссе о закреплении верования (fixation of belief) он с неподдельной серьезностью рассматривает мнение о том, что мы должны формировать свои убеждения следуя авторитетам или верить в то, что пришло нам в голову первым и придерживаться этого. У современных читателей часто возникают сложности с этим эссе, потому что они ни на минуту не могут поверить в то, что Пирс считал, что Господствующая (и могущественная) Церковь очень хорошее средство для формирования убеждений. Если нет ничего, чему может соответствовать истинное убеждение, почему не дать церкви сформировать свои убеждения? Знание о том, что истина принадлежит твоей партии, может быть очень удобным. Пирс отвергает эту возможность, так как считает фактом человеческой природы (не предчеловеческой истины) то, что в конце концов всегда будут существовать инакомыслящие. Если у вас есть возможность иметь внутренне самостабилизирующий метод, признающий постоянную возможность ошибки и в то же время имеющий тенденцию к сходимости, тогда у вас есть лучший способ установления убеждений. Повторенные измерения в качестве модели мышления Пирс является, вероятно, единственным философом современности, который был достаточно хорошим экспериментатором. Он производил много измерений, в том числе по определению гравитационной постоянной. У него много работ по теории ошибок. Таким образом, ему был знаком способ, в соответствии с которым последовательность измерений может сходиться к одному основному значению. Измерение, по его опыту, сходится, и то, к чему оно сходится, по определению верно. Он полагал, что также все человеческие знания должны иметь такое же свойство. Достаточно долго продолжающееся исследование должно привести к устойчивому мнению по любому вопросу, к которому мы обратимся. Пирс не считал, что истина – это соответствие фактам: истины – это устойчивые заключения, к которым приходит бесконечно развивающееся СООБЩЕСТВО исследователей. Предложение заменить истину методом, гарантирующим научную объективность, внезапно стало вновь популярным. Я считаю, что в этом суть методологии исследовательских программ Имре Лакатоша, которую я объясняю в главе 8. В отличие от Пирса, Лакатош исследует самую разнообразную научную деятельность, и его представление о науке далеко от упрощенной картины получения знания повторяемым и немного туповатым методом проб и ошибок. Совсем не так давно Хилари Патнэм стал приверженцем Пирса. Патнэм не считает, что мнение Пирса о методе исследования является последним словом, но он и не предполагает, что последнее слово существует. Он полагает, что существует развивающееся представление о рациональном исследовании и что истина – это то, что будет следовать из результатов, к которым стремится данное исследование. По Патнэму, существует двойной предельный процесс. По Пирсу, существовал один метод исследования, базирующийся на дедукции, индукции и, в меньшей степени, на выводе к лучшему объяснению. Истиной считалось, грубо говоря, все, к чему сходились гипотезы, выводы и проверки. Это один предельный процесс. По Патнэму, методы исследования сами могут расти и новые стили рассуждения могут строиться на старых. Но он надеется, что здесь скорее будет иметь место некоторая кумуляция, чем резкое вытеснение одного стиля рассуждения другим. В таком случае может быть два предельных процесса: долгосрочный процесс, сходящийся к “рациональности” накопленных способов мышления, и долгосрочный процесс, сходящийся к фактам, которые согласуются с этими развивающимися видами рассуждений. Представление Пирс работал над целой гаммой философских тем. Он собрал вокруг себя круг людей, которые едва разговаривали друг с другом. Некоторые считают его предшественником Карла Поппера: ни у кого другого мы не находим столь четкого взгляда на самокорректирующийся метод науки. Логики считают, что у него было много интуитивных догадок относительно того, как должна развиваться современная логика. Изучающие вероятность и индукцию справедливо замечают, что у Пирса было настолько глубокое понимание вероятностного мышления, насколько это было возможно в его время. Пирс написал много туманных, но прекрасных работ о знаках, и целая дисциплина, называющаяся семиотикой, почитает его в качестве своего отца-основателя. Я считаю его работы важными, так как он сделал необычное предположение, что человек тождествен своему личностному языку. Это предположение стало центральным в современной философии. Я считаю его работы важными, так как он первым высказал идею о том, что мы живем в мире случая, который хотя и является недетерминированным, но благодаря законам вероятности порождает неверное убеждение в том, что природа управляется регулярными законами. Взглянув на указатель в конце этой книги, вы обратитесь к другим вещам, которым мы можем научиться у Пирса. Пирс пострадал от читателей с ограниченными представлениями, так что его ценят больше за ту или иную точную мысль в логике или за некоторые загадочные идеи о знаках. Мы же будем рассматривать его как не укладывающегося в сколько-нибудь определенные рамки мыслителя, одного из немногих, понимавших события своего столетия и собиравшегося оставить на них свой отпечаток. У него это не получилось. Он почти ничего не закончил, но начал – почти все. |