Наумова Г.Р. Историография истории России. Историография истории россии

• Название: Историография истории россии
• Анкор: Наумова Г.Р. Историография истории России.doc
• Дата: 01.02.2017
• Размер: 2.61 Mb.
• Имя файла: Наумова Г.Р. Историография истории России.doc
• Тип: Документы; #1672
• страница: 3 из 36

словом Сергия, подхваченным Епифанием и услышанным Андреем Рублевым. И тогда оно, это слово, обязательно звучит где-то в таинственной душе его иконы. «Культ Троицы зримо, материально врастал в русскую жизнь»¹⁰.

Здесь следует обратить внимание на некоторые важные обстоятельства. Прежде всего, на цельность мировоззрения средневекового человека. Для него различные проявления земной жизни общества и каждого конкретного человека есть результат деятельности единой высшей силы, познать которую во всех ее проявлениях «ограниченному человеческому разуму» не под силу.

В связи с этим, религиозность для человека средневековья не была лишь внешней формой мышления. Религиозные воззрения были сущностью его сознания, они пронизывали всю жизнь и мировоззрение и обусловливали все представления, включая и представления исторические.

Но это же заставляло человека пытаться рассматривать все явления в комплексе, ибо они, по его представлениям, имеют общую, единую природу и движущую силу. И эти исторические представления человек получал из различных источников. Это были летописи, хронографы, исторические сочинения; однако в не меньшей мере, особенно для обычного, рядового человека, это были явления и предметы внешнего мира, с которыми он сталкивался в повседневной жизни: иконы (клейма, в частности, представляли собой своеобразные, говоря современным языком, «комиксы», знакомившие молящихся, в том числе, с фактами и событиями всемирной и отечественной истории), росписи храмов, утварь, церковная и предназначенная для домашнего обихода, предания, проповеди священников и т.д. Все это питало исторические представления наших далеких предков.

Конечно, историография в современном ее понимании не может заниматься изучением всех этих источников и трактовок в них исторических событий, однако историограф всегда должен помнить и иметь в виду факт их существования и роль в жизни общества. Иначе возможны модернизация в понимании прошлого, погрешности в оценке сущности сознания человека средневековья и характера понимания им прошлого.

В то же время следует избегать и противоположной опасности, а именно: нельзя упрощать внутренний, духовный мир человека средневековья и, как это было до недавнего времени, ставить знак равенства между его религиозностью и якобы «элементарностью» сознания, плоскостностью восприятия действительности. Думается, что абсолютно прав был В.А. Плугин, когда говорил о том, что троичное учение Сергия представляло собой программу национального и социального возрождения Руси. Сергий смог сыграть столь исключительную роль в жизни и судьбах своей страны благодаря специфическим особенностям «культурного лица» эпохи, направленности ее духовного развития, общей для Руси с другими странами византийско-славянского мира и сопряженной с резко возросшим идеологическим влиянием церкви на общество, иначе говоря, сумме духовно-культурных факторов, квалифицируемых рядом ученых как «восточноевропейское предвозрождение», и которое может быть правильнее объединять термином «православное возрождение» (или «церковное возрождение»), имея в виду движущую силу процесса, или «средневековое возрождение», исходя из сущности явления¹¹.

В силу ряда исторических обстоятельств русское православие играли в истории страны гораздо более серьезную и положительную роль, далеко выходящую за рамки богословских проблем, нежели христианство в большинстве западных государств, где в ходе крестовых походов, многочисленных и ожесточенных религиозных войн государственному строительству и общественному развитию в это же и более позднее время был нанесен колоссальный материальный и моральный урон.

Тема единства русских людей в условиях борьбы с внешним врагом рождает значительную историографическую традицию. Возникают интересные литературные произведения, "Повесть о разорении Рязани Батыем", в которой прославляется мужество русских воинов. В период объединения русских земель вокруг Москвы в XIV-XV вв. типичными историческими произведениями становятся так называемые воинские повести, основной тематикой которых является борьба русского народа с монголо-татарами. Наиболее значительной вехой на этом пути была Куликовская битва 1380 г., и ему посвящен целый ряд таких повестей. Среди них особо выделяется "Задонщина".

Используя в качестве образца "Слово о полку Игореве", автор рассматривает Куликовскую битву на широком фоне вековой борьбы Руси за освобождение от ига. Одна из основных мыслей, проводимых в "Задонщине", мысль о том, что как раньше Киев был центром древней Руси, так теперь таким центром становится Москва. Сама битва воспринимается автором как общерусское дело.

Рубеж XIV-XV в. - характерен заметным общим повышением интереса к русской истории. В это время получают широкое распространение предания о подвигах местных героях, об истории местных святынь. К этому же времени относится сложение местного былинного эпоса в единый киевский цикл. Наблюдается тенденция к возрождению традиций русского летописания, прежде всего в виде московского великокняжеского и митрополичьего летописания.

Основным центром летописания в это время становится Москва; московское летописание соединяет в себе новгородские, тверские, ростовские, владимирские летописи, здесь возрождаются традиции киевского летописания.

Первый большой московский летописный свод - "Летописец великий русский", был составлен в конце XIV в.; в его состав была включена "Повесть временных лет". В 1408 г. (по М.Д. Приселкову) был составлен уже общерусский летописный свод, поднявшийся над интересами отдельных земель, так называемая "Троицкая летопись". При ее составлении были использованы Новгородская, Рязанская, Тверская и другие летописи, а центральной мыслью была мысль о единстве Руси и о первенстве Москвы. В середине XV в. составляется новый обширный общерусский летописный свод, в котором также используются московские и местные летописи, а кроме того, в его текст были включены народные эпические предания о подвигах богатырей.

В этих сводах обосновывается преемственности верховной власти в стране по линии Киев-Владимир-Москва, и таким образом московские великие князья как бы получают своеобразную общероссийскую легитимизацию своей власти. Позднее, в XVI в., эта историческая схема станет основой официальной идеологии московского "самодержавства".

Вместе с тем, летописные своды в это время продолжают составляться и в других центрах. Так, к 1455 г. относится формирование Тверского летописного свода, отличающегося ярко выраженной антимосковской направленностью. Интересно, что в написанном в это же время к "Слове похвальном" о Борисе Александровиче инока Фомы главной мыслью была та, что тверской князь - это второй Константин Великий, а Тверское княжество - преемник Византийской империи. Также в середине XV в. создается общерусский летописный свод (с привлечением московского материала) в Новгороде; в нем, как можно догадаться, подчеркивалась историческая роль в русской истории Новгорода.. Как видим, претензии на верховную власть в стране в это время сохранялись не только в Москве, но и в некоторых других княжествах. Продолжается составление общерусских сводов и в других городах (Вологда, Пермь, Ростов, Псков, Великий Устюг, летописи, составлявшиеся на территории Литовского великого княжества и т.д.).

Летописи этого времени все менее напоминают литературно-художественные памятники, какими они были в предыдущие века; их составители начинают включать в ткань текста документы из архивов, подбирая их в соответствии с поставленными перед ними задачами. Также становятся все более ярко выраженными политические функции летописей (аргументы в спорах князей, борьба за великокняжеский престол и т.д.). Наблюдается тенденция к активному включению в ткань летописи текстов, часто возникших ранее (сказаний об убийстве в 1325 г. в Золотой Орде Михаила Тверского, о разорении Москвы Тохтамышем, о борьбе Василия Темного с Дмитрием Шемякой и т.д.).

Со второй половины XV в. летописи все более приобретают публицистическую окраску. Наблюдаются попытки рассматривать исторические события в их причинно-следственной связи; когда они начинают объясняться не только божественное провидение, но и деятельностью самих людей. Наиболее значительными памятниками исторической мысли этого времени были общерусские летописные своды, составленные в Москве в 1472 и 1479-1480 гг. Составленные при великокняжеском дворе они носили официальный характер. Их составители пользовались правительственной архивной документацией. Причем и сама система правительственных учреждений развивается, все более централизуясь. В Москве сосредотачиваются материалы уже не только московского происхождения, но и поступавшие из других регионов¹².

М.О. Коялович в связи с этим замечает, что авторская летописная деятельность в московские времена ослабевает и превращается более и более в переписывание существующих списков. Это, по его мнению, был естественный ход дела, так как в те времена выступали на первый план другие способы увековечения в письменности совершаемых дел. Он считает, что времена Иоанна IV и Бориса Годунова давали широкий простор подозрительности и шпионству, и это обстоятельство имело влияние на ослабление летописной деятельности. Но самый большой удар летописной деятельности без сомнения нанес Петр I, когда запретил в Духовном регламенте простым монахам держать в келиях бумагу и чернила¹³. Это означало действительное прекращение летописания как широко распространенного жанра исторического повествования.

Коялович обратил внимание на то, что уже в ранних русских летописях заметна потребность цельного изложения событий; отсюда мы видим постепенное развитие у нас энциклопедичности знания. Эта потребность выражалась различными способами и отражалась затем на летописной деятельности. У нас стали составлять, по примеру Греции, прологи, патерики, палеи (то есть священные истории), сборники исторического и нравственного содержания, в которых нередко можно проследить известный подбор статей, т.е. выполнение известного плана, известной задачи составителей. Особенно заметно эта энциклопедичность стала у нас сказываться с XV столетия. От этого времени мы имеем и первый кодекс Библии, и первые опыты так называемых Четьих-Миней. В XVI в. составлена была даже такая обширная энциклопедия, как известные Четьи-Минеи Макария, в которых с большим успехом выполнена задача составителя их, Макария, собрать в одно все книги, «чтимые» в России.

Эта тенденция была также тенденцией общемировой. Она проявлялась в чисто внешней интеграции, а точнее - в своде знаний, и наиболее наглядно в так называемых «суммах» - сочинениях, в которых объединялись воедино либо все «знания» в данной области, либо совокупность «всех знаний» и «понимание» всех сфер жизни («энциклопедии»), традиция, которая шла от «Суммы теологии» Фомы Аквинского и представляла собой модель внутренней структуры средневековой культуры в целом.

Естественно было и нашим летописям развивать свою энциклопедичность. Это направление выразилось в так называемых хронографах. У греков к палеям, то есть священным историям, присоединялись летописные известия, и такие сборники стали называться хронографами, что в переводе означает «временник». Чаще всего это были обзоры всеобщей истории от сотворения мира. Хронографы в славянских переводах и со славянскими прибавками стали переходить к нам, переписывались, дополнялись сведениями о наших государственных делах и делах западноевропейских государств.

По мере укрепления международного положения Московского государства, его сближения с другими государствами русские летописи также начинают терять исключительно русский характер и принимают характер общеисторический, превращаются в хронографы, заключающие в себе сведения не только о России, но и о других странах, греческих, славянских, западноевропейских.

Предположительно древнейший из них на Руси (в Византии - с Х в.) "Русский хронограф" составлен, вероятно, в середине XV в. выходцем из Сербии Пахомием Логофетом, хотя многие исследователи его авторство отрицают. В этой редакции налицо попытки создать всеобщую историю с включением в нее истории России, в эту редакцию включены византийские и русские события, и это связывает хронограф со временем Ивана III и Софьи Палеолог. Хронографы этой редакции доводят события до 1453 г., т.е. до взятия Константинополя турками. Здесь излагаются события православного греко-славянского мира, кроме священной истории излагаются события греческие, южнославянские и русские. Эта редакция составлена около 1512 г., как это видно из исчисления лет со времен Федора Студита до времени, когда писал составитель этого Хронографа.

Как ранний исторический источник (не позднее 1512 г.) он имеет крупное значение. М.Н.Тихомиров считал, что Хронограф очень ценен и как историографическое произведение, распространенное на Руси¹⁴.

Вторая редакция Хронографа сделана в 1617 г. В Хронографе этой редакции русские известия дополнены событиями XV – начала XVII в.. В этой редакции помимо своеобразной переработки первой редакции фигурирует новый источник – «Всемирная история» польского писателя Мартина Бельского.

Хронограф третьей редакции отличается новыми дополнениями и различного рода вставками. Редакция составлена в середине XVII в. В ней первая и вторая редакции дополнены новыми источниками, в том числе иностранного происхождения, а кроме того редакция эта содержит важные известия, касающиеся Смутного времени¹⁵.

Со временем тематика хронографов расширялась, в них вносились все новые факты и события; они стали получать все большее распространение, а к началу XVII в. хронографы окончательно вытесняют по популярности летописание и наряду со «Степенной книгой» становятся основным видом исторической литературы¹⁶.

Вообще за то время, когда наши летописи свободно составлялись и служили главнейшим выражением книжного русского самосознания, они имели теснейшую связь с нашей государственностью, отмечал М.О.Коялович. Летописи появляются и развиваются сообразно с развитием государственности в данное время и в данной местности. При единой Руси летописи являются общерусскими. При распадении Руси на части летописи становятся областными, принимают местный характер. С развитием Московского единодержавия объединяются и летописи, – является по преимуществу сборный, сводный характер летописей. При этом помимо Москвы летописание продолжается и в других центрах, в общем и целом с похожими тенденциями. Различие было лишь в том, что во многих центрах оно по традиции отличалось антимосковскими тенденциями, сквозь которые иногда просматривались не только обиды на прошлые действия Москвы в отношении них, но и надежды на возможное политическое возрождение этих центров.

Вместе с тем, летописание на Руси, при всех его изменениях, сохраняло многие общие характерные черты. Средневековое мышление не избирательно, оно не знает исключений, все в одинаковой степени заслуживает углубления. Именно поэтому оно было не в состоянии отличить рациональное от мифа, историю от сказки. Различение важного и неважного не относится к добродетелям средневеково науки. Ядро средневекового исторического знания, отмечал исследователь, составляла священная история, то есть история, рассказанная в Библии. О том, насколько библейская историческая традиция довлела над умами того времени, легко заключить, наблюдая неповторимое уже в более поздние эпохи пристрастие хронистов к «всемирно-историческим» построениям, то есть, проще говоря, к воспроизведению библейской традиции, причем даже в тех случаях, когда после пересказа «истории человечества от Адама до Христа» следовала всего-навсего лишь история одного монастыря, города и т.п.

Итак, в XV-XVI вв. на место летописи как в основном сочинения компилятивного характера приходят уже сочинения, которые можно назвать историческими. Во всяком случае, в них уже просматривается концепция истории.

Время образования централизованного государства - усиление значения политической публицистики. Тенденция начала просматриваться уже с конца XV в., а в XVI она уже проявилась вполне отчетливо.

В среде духовенства возникают теории, объясняющие могущество Руси ее религиозным превосходством ("Повесть о белом клобуке" из окружения новгородского архиепископа Геннадия).

"Повесть о Вавилонском царстве" и "Сказание о князьях владимирских" сложились, вероятно, уже в конце XV в. и носят явно легендарный характер. Это - политическая тенденция в чистом виде. Вместе с тем, в этих сочинениях, особенно в "сказании", (которое восходит к бывшему киевскому митрополиту Спиридону, находившемуся в заточении в Ферапонтовом монастыре), налицо попытка рационального объяснения некоторых моментов генезиса отечественной государственности от римского императора Августа. Среди звеньев этой цепи - связка Август-Прус-Рюрик, а среди оснований в ее поддержку было созвучие имен "прусов" и "русов". При очевидной сегодня искусственности подобной связки следует отметить, что эта теория часто привлекалась и более поздними исследователями, профессионалами-историками, которые владели уже различными методами исторического исследования, и в частности сравнительным. Так что последнее обстоятельство может быть поставлено скорее в заслугу авторам "сказания", чем в вину им.

Огромное значение для последующего развития исторических знаний имело появление концепции о русском государстве как преемнике Византии. В них, как правило, просматриваются попытки исторического и философского осознания (в соответствии с уровнем и образом мышления тогдашнего времени) места и роли Русского государства в мире, а исторические реминисценции должны были служить обоснование исторических концепций.

Следует иметь в виду, впоследствии старообрядцы сохранили и развили учение об особом историческом пути русского народа «Святой Руси», православного «Третьего Рима». Благодаря старообрядцам эти идеи вернулись в исторические концепции Х1Х века.

В политике русского государства XVI в., считал известный специалист по этой эпохе Я.С.Лурье, идеология, обосновывающая значение и величие этого государства, играла более важную роль, чем обычно в средневековых государствах. Он отмечал, что уже в древнерусских княжествах политические споры велись под религиозно-идеологическими знаменами, и в спорах между собой князья, обосновывая свою точку зрения, обычно ссылались на религиозные авторитеты. Но центром православия был Константинополь, а авторитет константинопольского патриарха в течение многих веков оставался непререкаемым. Так, когда в XIV в. шведы предложили новгородцам устроить религиозный диспут между католиками и православными, новгородцы отказались от этого и посоветовали оппонентам обратиться непосредственно к патриарху, в Царьград.

С середины XV в. положение изменилось. Флорентийская уния православной и католической церкви в Москве принята не была, а после того, как патриархи признали главой русской церкви не московского, а западнорусского митрополита, великие князья объявили православие греков "изрушившимся". Завоевание турками Константинополя в 1453 г. сделало возможной фактическую автокефалию русской церкви.

Именно поэтому с конца XV в. в России активизируются богословские споры. В связи с этим возрастает и значение политической публицистики как важного направления общественной мысли. Это явно проявилось в развернувшейся с конца активной полемике между иосифлянами и нестяжателями. Вращаясь вокруг вопросов веры, положения и роли церкви в обществе эти споры имели отношение также к вопросам функционирования общества.

Первые попытки осмысления новой обстановки, возникшей после разрыва с патриархом, были предприняты людьми, занимавшими весьма самостоятельные идеологические позиции. Идея "Москвы - нового града Константина" была выдвинута митрополитом Зосимой, связанным с еретическими движениями конца XV в. Зосима смело относил новозаветное пророчество "первые будут последними, а последние первыми" к грекам и русским. Вплоть до начала XVI в. Иван III оказывал поддержку еретикам, ставившим под сомнение такие институты церкви, как монашество и монастыри, поскольку сам стремился к секуляризации земельных богатств монастырей. Обличители же ереси и защитники монашества во главе с Иосифом Волоцким выступали с критикой великокняжеской власти.

Иосиф Волоцкий (1440-1515 гг.) написал ряд трактатов на церковные темы, которые в то же время были трактатами политическими. Прежде всего, это сочинение "Просветитель", а также ряд посланий. В них он проводит мысль о необходимости сохранения церковного землевладения, накопления имущества. В защиту своих позиций он, по обычаю того времени, опирается на цитаты из церковных сочинений, а его выводы сводятся к тому, что полнокровное существование церкви без имущества невозможно, как без церкви, в свою очередь, невозможно и общества. Если богатый и знатный человек хочет постричься в монастырь, или вносит вклад в церковь для замаливания грехов, то церковь должна принять этот вклад.

Дело Иосифа продолжили его многочисленные последователи, среди которых самыми заметными были митрополит Даниил и инок Отенского монастыря под Новгородом Зиновий. Помимо развития взглядов на церковные имущества последний ставит вопрос о причинах бедствий на Руси и проводит параллель между русскими порядками и турецкими, отмечая превосходство последних, поскольку централизация государственного управления там обеспечивала лучшую управляемость государства. Аналогичные мысли позже повторяли и другие мыслители XVI в., и в частности Иван Пересветов.

Взгляды иосифлян оспоривали нестяжатели. Их глава, Нил Сорский (1433-1507 гг.), принадлежал к знатному боярскому роду; получил он свое прозвище после того, как построил на реке Соре монастырь. Он, как и глава его оппонентов, также оставил целый ряд сочинений. В них он, однако, развивал противоположную идею, а именно о том, что церковь не должна заниматься накоплением имущества; по его мнению, имущество препятствует несению церковью ее духовной миссии. Его взгляды были развиты Вассианом Косым и с наибольшим блеском - в сочинениях Максима Грека и Ермолая Еразма.

Максим Грек в своих сочинениях касается почти всех существенных сторон русской жизни. Он различал богословские и светские (по его выражению, "внешние") науки, считая равно необходимым изучение и тех, и других.

В "Слове постранне излагающе с жалостью нестроения и безчиния царей и властей последнего жития" он в аллегорической форме изображает Российское государство в образе вдовы, именуемой "Василия" ("царство"), одетой в черное и сидящей на распутье. ЗВ этом сочинении можно видеть размышления об исторических судьбах России, которая находится накануне нового, важного этапа своего развития. В слове "О лихоимствующих" говорит о неправедных обвинениях, какие делают правители в отношении неповинных людей. В "Поучении к инокам" и "Сказании об иноческом жительстве" он обличает стяжательствующих монахов, которые ничему не учат народ и своим образом жизни ничем не отличаются от мирян, занимаясь жестокой эксплуатацией крестьян. Эти социальные мотивы выводят сочинения Максима Грека далеко за рамки чисто богословских проблем.

Ермолай Еразм в сочинении "Благохотящим царем правительница и землемерие" также не ограничивается церковными аспектами проблемы, много внимания уделяя, например, вопросу об обложении крестьян податями и повинностями. Среди других поднимаемых им тем особого упоминания заслуживает замечательная для своего времени мысль автора о том, что Россия XVI века представляет собой аграрную страну и выявление социального значения этого факта. "Зде же в Русийстей земле ни злато, ни сребро не рожается, ни велицыи скоти, но благословением божиим всего дражайши ражаются жита на прекормление человеком". Главное богатство страны - хлеб, а его производят крестьяне, "от их бо трудов есть хлеб". Крестьяне заслуживают уважения, а между тем они живут "в волнениях скорбных", и Еразм предлагает систему мероприятий для удовлетворения интересов крестьянства, горожан и служилых людей¹⁷.

Развивая теорию "Москвы - нового града Константинова", монах Псковского Спаса-Елеазарова монастыря Филофей пишет свои послания о "Москве-третьем Риме". Впоследствии в отечественной историографии вокруг данной теории было сломано много копий, а сам Филофей представал зачастую как человек, который предвосхитил позднейшие имперские теории. (Эта точка зрения разделяется многими и сегодня). Однако подобные представления далеки от истины. Ведь до середины XV в. русское государство существовало как бы в тени великой Византийской империи, которая оказывала колоссальное влияние на культурную жизнь древней Руси, с которой у последней были теснейшие культурные, духовные, экономические связи. Падение Византии, оплота Православия, духовного и материального знамени против действительных и потенциальных опасностей для государств Восточной Европы со стороны Западных государств и восточных деспотий. не могло не рассматриваться на Руси как катастрофа, как крах существующего порядка, как потеря определенного чувства безопасности. Письма Филофея, по своей сути, содержали не наступательную, а оборонительную идеологию; русским людям говорили, что их страна стала самодостаточной, что чувства паники, неуверенности теперь неуместны, что знамя защиты родины, защиты Православия теперь переходит от Византии к русскому государству. И оно в силах взять в свои руки это знамя. Отмечая, что Греческое, Сербcкое, Болгарское и другие "благочестивые царства" покорены Турцией, Филофей противопоставляет им Россию, которая "растет и младеет и возвышается", утверждая, что по пророческим книгам византийская традиция отныне будет воплощаться в нашей стране, ибо "два убо Рима падоша, а третий стоит. А четвертому не быти". Это - формулировка исторической ответственности русских не только за свое отечество, но и за другие "благочестивые царства".

Примерно в это же время бывший тверской иерарх Спиридон в "Послании о Мономаховом венце" высказывает идею о происхождении русских князей от "сродника Августа-касаря" легендарного Пруса; им излагается предание о получении регалий русских государей из Византии. Таким образом, автор ставит своей целью доказать происхождение русских государей от римских императоров и не только историческую, но и династическую преемственность великокняжеской власти от от Константинополя к Киеву, Владимиру и Москве.

Та же мысль проводится в "Сказаниях о начале Москвы", в которых проводятся многочисленные параллели между историческими судьбами Рима и Константинополя, с одной стороны, и Москвы - с другой, причем в желании доказать общность исторических судеб этих центров авторы апеллируют к древнейшему периоду существования Москвы, начиная с XII в.

В начале XVI в. отношения между светскими и духовными властями изменились. Перед лицом сопротивления духовенства великокняжеская власть отказалась от планов реформации и согласилась на расправу с еретиками, и на протяжении XVI в. идеология русской государственной власти разрабатывалась главным образом сторонниками ортодоксально-церковного направления, но в основе которого лежали идеи, выдвинутые вольнодумцами конца XV в.

Грань XV-XVI веков вообще была знаковой для развития общественной мысли в России, что связано в первую очередь с важными вехами в процессе создания централизованного государства. Падение Византии и ее последствия. Объединение под властью Москвы княжеств, правящая верхушка которых имела часто различные интересы и разные взгляды на многие события и явления русской жизни, привело к тому, что разнонаправленные во многом силы оказались теперь объединенными в границах одного государства. Это привело не просто к возникновению разных направлений общественной мысли со своими региональными, историческими и прочими особенностями, но к открытым идейным столкновениям между сторонниками этих позиций. С этого времени и стала получать все более широкое распространение публицистика.

Общей в большинстве публицистических памятников была идея, постепенно становившаяся основой государственной идеологии - об особой роли России как единственной православной страны, уцелевшей среди "изрушившегося" христианского мира. В 1551 г. Стоглавый собор кодифицировал православие на Руси как культ национальный, опираясь на сложившуюся русскую традицию, а не на греческий авторитет. Связи с греко-православными иерархами в XVI в. как-то поддерживались, но ни о каком подчинении патриарху больше речи не шло.

Представление о России как о единственной в мире стране, сохранившей православную веру, было величественно, но и весьма ответственно. Если мир кругом "изрушился", то в построении своего государства русские должны идти своим собственным путем, а на чужой опыт опираться в очень ограниченной степени, причем как на опыт отрицательный¹⁸. И отечественные мыслители XVI в. со все большей настойчивостью стали анализировать этот опыт, продолжив традиции, заложенные их предшественниками предыдущего века.

Иван Пересветов (середина XVI в.) в "Большом сказании" (сборник его работ известен под условным названием; подлинное - не сохранилось) размышляет об особенностях государственного устройства России. Под именем "султана Мегмета" (реальный прототип - Магомет II) он выводит образ идеального правителя; здесь он демонстрирует прием, который в дальнейшем широко использовался в европейской и отечественной традициях (в этой связи можно вспомнить, в частности, оды М.В.Ломоносова), и рисует и сравнивает два образа правления - турецкое (самодержавное) и русское, отдавая приоритет первому (здесь он повторил утверждение Зиновия Отенского). Возможность дальнейшего развития русского государства Пересветов связывал с обузданием боярского самовластья и укреплением царской централизованной власти. Еще одна явная тенденция его сочинений - выражение надежды угнетенных христианских народов на помощь России; характерно, что эти мысли были выражены как раз накануне взятия Казани. В сочинениях Пересветова привлекает яркая публицистичность, политическая тенденция, направленная на то, чтобы указать путь дальнейшего развития отечественной государственности в новых исторических условиях - создания единого централизованного государства. Главную причину гибели Византии, как и библейских царств, Пересветов видел в подчинении царей вельможам - "епархам и сигклитам", "градоначальникам и местоблюстителям"; главным преступлением вельмож была их "неправда", которая выражалась прежде всего в порабощении и закабалении людей. Обращаясь к истории падения Царьграда и победы Магмет-султана над греками Пересветов объясняет эти события "кротостью" греческого царя Константина, которая заключалась в том, что он уступил власть "вельможам", а они поработили народ. Поэтому "не мочно царю без грозы быти; как конь под царем без узды, тако и царство без грозы". Он предрекал молодому царю: "Ты государь грозный и мудрый, на покаяние приведешь грешных и правду во царстве своем введешь". В этой программе "правда" оказывалась не менее важной составной частью, чем "гроза"¹⁹.

Издавна привлекала внимание исследователей личность известного политического деятеля XVI в. князя А.М.Курбского. Он оставил яркий и своеобразный след в истории отечественной общественной мысли. Из его трудов наибольшей известностью пользуются три Послания, направленные царю Ивану Грозному (царь ответил двумя) и "История о Великом Князе Московском". Современники отмечали большую образованность князя. Он владел несколькими языками, имел прекрасную библиотеку. Считая себя последователем Максима Грека, он вслед за ним различал богословские и светские науки, много читал сам и занимался переводами. Обращаясь к ученому монаху Амбросию, с которым они вместе переводили сочинения Григория Богослова, князь просил его переводить на русский язык сочинения древних мыслителей и тем "явить любовь к единоплеменной России и ко всему славянскому языку"²⁰.

Историческая концепция А.М.Курбского во всей полноте может быть рассмотрена в контексте его политических взглядов. Основное сочинение князя, "История о великом князе Московском" (1578 г.), может быть оценена двояко: с одной стороны, Курбский описывает события, очевидцем и участником которых был сам. Но с другой стороны, сочинение князя является ярким примером крайнего политического пристрастия. Он обвиняет царя во всех смертных грехах о многом писал по слухам и подчинил в целом свою работу простой схеме: сначала царь слушался хороших, "благородных" советчиков и дела в государстве шли хорошо, а затем приблизил к себе людей недостойных, "отрыгнул нечто неблагодарно" и "воскурилося гонение великое и пожар лютости в земле возгорелся". Князь, по мнению М.Н.Тихомирова, приписывал царю такие преступления, которых он никогда не совершал, а сама "История" оценивалась им не просто как историческое сочинение, а как памфлет, направленный против Грозного²¹.

Та же тенденция заложена в переписке Курбского с Иваном Грозным, которая велась с 1564 г. по 1579 г. Спор высокопоставленных оппонентов шел главным образом по вопросу о том, кто оставался верен заветам начала царствования Ивана IV, а кто стал им "сопротивен". Князь и здесь упрекает царя в гибели русских воевод и обличает ближайших бояр Грозного в использовании мнительности царя в своих интересах; развивая эту тему в своих "епистолиях" Курбский старается, по обычаю средневековых авторов, подкреплять свою позицию ссылками на сочинения греческих и латинских авторов.

Влияние сочинений Курбского на современников и последователей было весьма значительным. Не только отдельные "обличения", но и вся концепция "Истории" не как хронографии, а как труда, ставящего себе задачей исследовать и понять причины происходящего "злодейства", оказали серьезное влияние на его современников и на последующих авторов, вплоть до ХХ века²².

Вместе с тем, следует отметить, что Произведения Курбского проникнуты теологическими мотивами. Для него, как и для его предшественников, божья воля является источником власти в государстве, "ибо цари и князи от всевышнего помазуются на правление… Державные призванные на власть от Бога поставлены".

Иван Грозный в своих посланиях обосновывает свое видение данных проблем и событий. Позиция царя-публициста, его воззрения на исторические особенности отечественной государственности стоят в публицистике его века особняком, хотя и являются плодом развития отечественной исторической мысли.

Он с чувством глубокой обиды на бояр вспоминает свои детские годы, наполненные обидами; бояре преследовали близких ему людей, грабили великокняжескую казну. Ныне же он, Грозный - является законным властителем, наследником византийских императоров, первого во благочестии царя Константина, от которого "искра благочестия" дошла и до Русского царства. Он является законным властителем: "Яко же родихомся во царствии, тако и воспитахомся и возрастохом и воцарихомся, божиим повелением и родителей своих благословением все взяхом, а не чюжее восхитихом"²³.

Вместе с тем, в его сочинениях просматриваются новые, ранее не встречавшиеся моменты. Абсолютное большинство публицистов XV- XVI вв. писали о несправедливости, о "неправдах" вельмож, что, по их мнению, проявлялось прежде всего в порабощении и закабалении людей. Об этом писали не только такие вольнодумцы, как Башкин и Пересветов, но и более умеренные публицисты, сторонники ортодоксального направления - Ермолай Еразм, Максим Грек, Вассиан Патрикеев и отчасти даже Иосиф Волоцкий. Царь же в своих декларациях никогда не выступал за улучшение положения крестьян, против порабощения и не критиковал боярство за социальную составляющую его деятельности. Эта сторона бытия не интересовала его совершенно, а пересветовские рассуждения о "правде", "вере" и т.д. воспринимались им как еретические. Своеобразие позиции Ивана Грозного в том и заключалась, что идея нового государства, воплощавшегося в правую веру в окружении "изрушевшегося" мира, у него полностью освобождалась от вольнодумных и социально-реформаторских черт и становилась официальной идеологией православного "истинно христианского самодержавства". Поэтому главной задачей правителя в его глазах становятся не реформы в государстве, а защита его от антигосударственных сил. Разделяя пересветовскую враждебность к боярам, царь делал из этого свой вывод: прежних, враждебных ему и государству бояр должны сменить иные, новые люди²⁴.

Вообще публицистичность, обострение социального чувства можно отметить почти во всех видах сочинений этого времени. Это связано с процессом централизации, с вступлением в решающую стадию борьбы московских Великих князей за то, чтобы возглавить процесс централизации, собирания земель вокруг Москвы. Все более обнаруживается стремление авторов к изображению исторических событий в их причинно-следственной связи, обусловленности деятельностью людей. Другими словами, с этого времени намечаются первые признаки отхода то провиденциализма. Вместе с тем, сохранялась антиномичность, характерная для средневековой мысли. Она постоянно двигалась в терминах так называемой контрарной оппозиции: небо – ад, святость – греховность, спасение – осуждение, добро – зло и т.п. Одним словом все воспринималось и выражалось в терминах