Э.А. Иванян - Хрестоматия. История США. Хрестоматия Э. А. Иванян Жене, дочерям и внукам моим посвящаю предисловие
 Скачать 1.86 Mb.
|
|
Карл Шурц предопределенная судьба (manifest destiny) Американский публицист немецкого происхождения, активный участник революции в Германии 1848 г. Карл Шурц (1829-1906) эмигрировал в США в 1852 г. В 1861 г. в благодарность за помощь в избирательной кампании А. Линкольна он был назначен посланником в Испанию. Однако уже в 1862 г. Шурц вернулся в США и принял активное участие в Гражданской войне (1861-1865), заслужив звание сначала бригадного генерала, позднее генерал-майора. После окончания войны Шурц занялся журналистикой: работал вашингтонским корреспондентом газет «Нью-Йорк таймс», «Детройт ньюс» и др. В 1869 г. Шурц был избран в сенат от штата Миссури, но при попытке переизбраться в 1875 г. потерпел поражение. В 1876 г. он назначен министром внутренних дел США. За проведение политики насильственного выселения индейских племен с принадлежащих им территорий министр подвергался серьезной критике и был вынужден занять более мягкую позицию по этому вопросу. В 1881 г. Шурц становится соредактором газеты «Нью-Йорк ивнинг пост», на страницах которой выступает против антисемитизма, за терпимое отношение к религиозным и этническим меньшинствам. В 1892 г. он избирается президентом Национальной лиги реформы гражданской службы и становится главным редактором журнала «Харперс уикли». Шурц активно выступал против Испано-американской войны 1898 г., аннексии Гавайских островов и Пуэрто-Рико. Он был также известен как активный сторонник предоставления гражданских прав чернокожим американцам. Будучи высокообразованным человеком с разносторонними интересами, Шурц постоянно выступал со статьями по наиболее насущным проблемам своего времени. В 1913 г. в признание заслуг Шурца перед его второй родиной в Нью-Йорке был открыт парк его имени и воздвигнут памятник в его честь. Анализируемая Шурцем теория «предопределенной судьбы» получила распространение еще в годы администрации президента Дж. Полка, в 1845 г. Эта теория оправдывала право Соединенных Штатов Америки доминировать над любой частью Нового Света, входящей в сферу их интересов, т.е. оправдывала все территориальные приобретения: сначала на североамериканском континенте – от мексиканской провинции Техас до российских владений на Аляске и Алеутских островах, а позднее и за его пределами – в Центральной Америке, на Кубе и в Океании. На эту теорию ссылались в оправдание действий пионеров, фермеров и миссионеров, стремившихся на запад континента с целью овладения новыми плодородными землями, ранее принадлежавшими коренным американцам – индейцам. На эту же теорию спустя пять с лишним десятилетий стали ссылаться и в оправдание империалистических претензий США на сферы влияния, источники сырья и рынки сбыта в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Статья «Предопределенная судьба», опубликованная в журнале «Харперс уикли» в октябре 1893 г., достаточно полно отражает взгляды как самого автора, так и демократически настроенной общественности страны па империалистическую политику США в конце XIX в. Возникновение какого-либо плана аннексии иностранной территории в пользу нашей республики дает повод для воплей о «предопределенной судьбе», дабы создать впечатление, что любое противодействие такому плану является борьбой против определенного свыше предназначения. Сорок лет тому назад у подобных восклицаний была странная особенность. Рабовладельцы видели в быстром росте числа свободных штатов угрозу существованию рабства. Для укрепления своих позиций в конгрессе они нуждались в большем количестве рабовладельческих штатов и поэтому надеялись на присоединение зарубежных территорий, где существовало рабство, – прежде всего острова Куба. Таким образом, для сторонника рабства «предопределенная судьба» означала увеличение числа рабовладельческих штатов путем аннексии. Существовал и еще один довод в поддержку требования территориального расширения. Он состоял в юношеском оптимизме, в то время все еще вдохновлявшем умы многих американцев мыслью о том, что наша республика, которой предназначено нести знамя свободы по всему цивилизованному миру, сможет трансформировать любую страну, населенную любым народом, в нечто похожее на нее саму, просто распространив на нее магическое очарование своих политических институтов. <...> Гражданская война ослабила это требование территориальной экспансии. Прежде всего с ликвидацией рабства навсегда исчезли могущественные интересы, стоявшие за политикой аннексии. Что же касается сентиментального движения, то великий кризис, который чуть не привел Союз к разрушению, потряс торжествующий «оптимизм 4 июля»21 прошлых лет и напомнил американскому народу об изначальной неспособности решить все проблемы человеческого общества лишь силами политических институтов. Волнения и сложности, возникшие после Гражданской войны, отрезвили даже самых кровожадных. Избыточная юношеская самоуверенность сменилась здоровым скептицизмом. Это вызвало необходимость серьезного анализа существующих условий и способствовало возникновению в нашем народе осознания того, что нам следует понять, чем мы обладаем. Лучше рационально использовать свои богатства, чем направлять энергию на реализацию фантастических зарубежных авантюр. Лишь очень немногие из государственных деятелей того времени продолжали находить удовлетворение в мечтах о «предопределенной судьбе». Наиболее видным из них был Сьюард22, который в 1868 году предсказал, что «через тридцать лет город Мехико-сити будет столицей Соединенных Штатов», и постоянно строил планы аннексии. Но общественное мнение восприняло весьма холодно его прожекты. Приобретение Аляски было встречено народом явно неодобрительно, и если бы Самнер23 не предпринял энергичных усилий и если бы не существовало всеобщее мнение, что Россия в каком-то смысле помогла нам в критическое время и что было бы нелюбезно с нашей стороны отвергнуть договоренность, устраивающую эту дружественную державу, эта покупка не состоялась бы. Кроме того, приобретение Аляски, являющейся частью американского континента в высоких северных широтах, вызывало меньше возражений, чем приобретение какой-либо территории, лежащей вне нашего континента, тем более в тропиках. <...> Предпринятая недавно президентом Гаррисоном попытка включить Гавайские острова в наш Союз вновь вызвала общественный интерес к вопросу о территориальной экспансии и вновь дала повод для воплей о «предопределенной судьбе». <...> Новое изложение «предопределенной судьбы» предусматривает в принципе не просто присоединение к Соединенным Штатам соседствующих с нашими границами территорий, но, скорее, приобретение такой ближней или дальней территории, которая может оказаться полезной для увеличения наших коммерческих выгод и обеспечения нашим военно-морским силам условий, более соответствующих оперативным нуждам великой морской державы. Такая политика находит поддержку не только у партийных пропагандистов, интересующихся этим вопросом лишь с точки зрения политического эффекта, но и у немногочисленных, но весьма экспансивных людей – американцев, имеющих деловые интересы за рубежом, или тех, кто хочет иметь таковые; у граждан с повышенными националистическими амбициями, считающих, что консервативные традиции нашей внешней политики вышли из моды и что для Соединённых Штатов настала пора принять активное участие в международной политике и утвердить свое могущество во всем мире и что с этой целью следует воспользоваться любой возможностью территориального расширения, и, наконец (что можно назвать военно-морским интересом), у морских офицеров и всех тех, кто испытывает особую гордость за развитие наших военно-морских сил; многие из них ратуют за серьезное увеличение нашего военного флота с целью поддержки активной внешней политики, настолько энергичной, чтобы она могла обеспечить соответствующую поддержку нашего военного флота и способствовала ем дальнейшему росту. Мы видим, что эти силы стремятся подогревать амбиции американского народа, как только появляется возможность приобретения новой территории за рубежом. <...> Патриотическая пылкость тех, кто настаивает на необходимости того, чтобы наша республика встала на путь безудержного территориального расширения, дабы стать крупнейшей из самых крупных держав мира, заслуживает более серьезного рассмотрения. Желание видеть нашу страну сильной и уважаемой другими государствами мира и обеспечить ей все те, преимущества, на которые ей дают право ее репутация и положение, является естественным для каждого американца. Мы все сходимся в этом. Однако могут существовать серьезные расхождения во мнениях относительно того, каким образом эта цель может быть наиболее полно и наиболее достойно достигнута. Здесь требуется нечто большее, чем просто патриотические чувства, а именно государственный разум. Ни один сознательный гражданин даже не подумает о присоединении хотя бы одной квадратной мили чужой земли к нашему Союзу без серьезнейшего рассмотрения последствий такого шага для социальной и политической жизни нашей страны и для наших отношений с внешним миром. <...> Если народ Канады выразит однажды желание войти в Союз, с учетом особенностей этой страны и ее населения не возникнет никаких сомнений в приемлемости и даже желательности такого объединения. Их страна имеет такие особенности почвы и климата, которые позволяют наилучшим образом поддерживать в рабочем состоянии энергию человека. В своей основной массе народ Канады – того же происхождения, что и наш, и родствен нам по традициям, своему представлению о законности и морали, по своим интересам и привычкам. Канадцы привыкли к миролюбивой и законопослушной практике самоуправления. Они без труда смешаются с американцами и станут частью единого народа. Новые штаты, которые будут присоединены к Союзу, в скором времени вряд ли будут сколько-нибудь значительно отличаться от старых. Их присоединение увеличит размеры нашего национального дома, но не изменит серьезно его характера. <...> Совершенно иная ситуация возникла бы в случае присоединения территории, расположенной к югу от нас. Прежде всего по причине того, что эта ситуация возникла бы на основе совершенно иной мотивации – нечувства естественной близости друг к другу, а желания с нашей стороны приобрести определенные коммерческие выгоды: заполучить ресурсы другой страны и путем их эксплуатации умножить свое богатство; занять определенные стратегические позиции, которые в случае войны могут оказаться важными, и т.д. Вполне очевидно, что, стоит только приступить к реализации политики аннексии в указанных целях, и аппетит будет расти во время еды. Всегда будут существовать дополнительные коммерческие выгоды, которые можно получить, всегда будет желание присвоить богатства все большего числа стран, всегда будет расширяться список стратегических позиций, которые захочется занять для защиты тех позиций, которыми мы уже располагаем. Не только желание обладать ещё большим, но интерес, логика самой ситуации будут толкать нас все дальше и дальше... Решительно встав на этот путь, мы уже вряд ли остановимся на севере от Дарьенского залива24, и у нас будет множество столь же убедительных причин для того, чтобы не останавливаться даже там. Следует признать в качестве основы для рассуждений, что существует нечто поразительное в концепции великой республики, охватывающей целый континент и прилегающие острова, и что тропическая ее часть откроет американцам множество соблазнительных сфер для предпринимательства. Давайте предположим (очень уж, конечно, смелое предположение), что мы сможем заполучить все эти страны без какого-либо насилия совершенно безвозмездно. Но не следовало ли бы нам заглянуть несколько дальше? Если мы заполучим эти страны в качестве штатов в наш союз, что и произойдет со временем, если мы их аннексируем, мы должны будем признать их население нашими согражданами, обладающими одинаковыми с нами правами. В качестве наших сограждан они будут не только в меру своих способностей управлять в своих штатах (притом что Соединенные Штаты возьмут на себя гарантии республиканской формы прошения и защиты от вторжений извне и внутренних беспорядков), но и через своих сенаторов и представителей в конгрессе и путем голосования на президентских выборах, оказывая влияние на наши политические партии, будут участвовать в управлении всей республикой, т.е. всеми нами. И что же представляют собой те люди, которых мы принимаем в качестве равноправных членов нашего национального дома, нашего семейного круга? Мировой опыт свидетельствует, что в тропических широтах демократические институты никогда не процветали в крупных масштабах. Так называемые республики, существующие под тропическим солнцем, постоянно мечутся между анархией и деспотизмом. Когда мы наблюдаем там период порядка и затишья, мы практически всегда обнаруживаем в их основе нечто похожее на военное положение. <...> Нам часто говорят, что дело не в климате, а в народе и что если бы эти страны находились под англосаксонским контролем, то результат был бы иным. Но существуют же тропические страны под англосаксонским контролем. И что мы там видим? История учит нас, что англосакс захватывает и удерживает зарубежные страны двумя способами – как завоеватель и как колонизатор. В ипостаси завоевателя он формирует правительства для руководства страной. В ипостаси же колонизатора он основывает демократии для руководства самими собой. В тропиках он создает правительства для управления завоеванными народами, в климатически умеренных зонах он создает демократии для самоуправления. <...> Американские тропики не составляют исключения из этого правила. Если Соединенные Штаты овладеют ими, этот регион, несомненно, захлестнет волна американских авантюристов, которые попытаются быстро разбогатеть, чтобы затем наслаждаться своим богатством где-то еще. В городах возникнут филиалы американских деловых домов с более или менее часто меняющимся контингентом работников. Какое-то время спекулянты будут предпринимать попытки привлечь американских фермеров в сельскохозяйственные поселения, но они завершатся, подобно ранее предпринимавшимся, практически ничем. В тропической Америке смогли когда-либо осесть в массовом масштабе лишь европейцы, принадлежащие к так называемым латинским расам. Они гораздо легче приспосабливаются к жаркому климату и с большей готовностью смешиваются с аборигенами. Таким образом возник испано-индейский этнос, который, смешавшись в ряде регионов с большим числом выходцев из Африки, заселил столь значительную часть американских тропиков. Этот народ очевидно более способен к процветанию в южных широтах, чем народы германского происхождения, и в условиях столь благоприятного для него климата останется преобладающим элементом населения и его ассимилирующей силой. Американское влияние сможет добиться успеха в некотором изменении нескольких торговых городов, но не страны и ее населения в целом. Представьте себе, как пятнадцать, двадцать, а то и больше штатов, населенных людьми, столь основательно отличающимися от нас по происхождению, обычаям и привычкам, традициям, языку, морали, стремлениям, образу мыслей, т.е. отличающимися практически во всем, что формирует общественную и политическую жизнь (притом что они останутся жить в тех же климатических условиях, которые в значительной степени сделали их теми, кем они стали, и которые сделают невозможным существенное изменение в их натуре); представьте себе, что большое число таких штатов составят часть нашего Союза и через десятки своих сенаторов и представителей в конгрессе и посредством миллионов голосов на президентских выборах будут участвовать в создании наших законов, в занятии чиновничьих постов в правительстве и влиять на весь дух нашей политической жизни. Одного лишь этого изложения сути проблемы достаточно для демонстрации того, что включение американских тропиков в нашу государственную систему основательно изменит контингент тех, кто определяет типу систему правления, и чревато не поддающимися оценкам опасности и, грозящими жизнеспособности наших демократических институтов. Многие из наших сограждан сильно обеспокоены иммиграцией в нашу страну нескольких сотен тысяч итальянцев, славян и венгров. Но если эти несколько сотен тысяч вызывают опасения за будущее республики (хотя под ободряющим влиянием активной американской жизни в условиях благоприятного климата потомки даже наименее образованных из них во втором или третьем поколении будут, скорее всего, американизированы в той степени, что их трудно будет отличить от других американцев, принадлежащих к тому же социальному слою), чем же грозит нам тогда допуск к полному политическому равноправию многих миллионов жителей фонических стран, которых по причине климатических условий процесс истинной американизации никогда не сможет коснуться? Именно интуиция подсказала господину Сьюарду мысль, что политика аннексии приведет к переносу столицы Соединенных Штатов в Мехико-сити, поскольку после аннексии американских тропиков в столице с абсолютной неизбежностью будут преобладать мексиканские политические интересы. Аннексия Гавайских островов, скорее всего, вызовет аналогичные возражения... Их климат и сельскохозяйственная продукция являются фоническими. Характерна для тропиков и их трудовая система. В случае присоединения к Соединенным Штатам Гавайи навсегда сохранят свой колониальный характер. Они будут связаны с нашей республикой не общностью интересов или национальными чувствами, а всего лишь предоставляемой им защитой от иностранной агрессии и определенными коммерческими выгодами. Ни один честный американец никогда даже не подумает превращать подобную группу островов с таким, как сейчас, или таким, каким оно скорее всего станет, населением в штат нашего Союза. Острова навсегда останутся для нашей республики всего лишь зависимой территорией, зарубежным владением, подлежащим управлению именно в таком качестве. <...> Но у этой проблемы есть и практический аспект, причем заслуживающий самого серьезного рассмотрения. Гавайские острова отстоят на две тысячи миль от нашего ближайшего к ним морского порта. Необходимость их аннексии оправдывается частично коммерческими соображениями, а частично – утверждениями, что эти острова станут весьма удобным местом для размещения военно-морских складов, баз загрузки углём и других служб. Говорят также, что Гавайи являются «ключом» к чему-то крупному и важному в этом регионе. Таким образом, в подкрепление подобного плана действий говорится о сочетании коммерческих интересов и мечты о превращении нашей республики в великую военно-морскую державу, которой предстоит играть активную, руководящую роль мировой политике. Оставляя в стороне вопрос о том, не потребует ли щита такого «ключа» приобретения других «ключей» (если следовать аргументации, приводимой в оправдание этого плана), не следует ли нал задаться вопросом: станет ли для нас владение такой отстоящей на две тысячи миль территорией фактором силы в противостоянии другим государствам? В нашем нынешнем положении мы одни располагаем бесценным преимуществом по сравнению с другими великими государствами мира. Mыявляемся единственной страной, которой ни с какой стороны не угрожают могущественные соседи; единственной страной, которая может позволить себе не иметь внушительные наземные или морские военные силы для защиты своих владений; единственной страной, располагающей свободой рук. Это является благом, за которое американский народ должен быть всегда благодарен судьбе. И это благо не следует ставить под угрозу такой легкостью. Этим преимуществом, я говорю, мы располагаем в нашем нынешнем положении. Мы занимаем компактно расположенную часть американского континента, граничащую на востоке и западе с великими океанами, а на севере и юге – с соседями, не питающими к нам вражды и не обладающими угрожающей мощью. Наше население, приближающееся к семидесяти миллионам и продолжающее уверенно расти, трудолюбивое, законопослушное и патриотичное, не милитаристски настроенное, но вслучае необходимости боевитое, всегда готово поставить на службу стране практически неограниченное число энергичных, отважных и исключительно разумных солдат. Наше национальное богатство огромно и быстро растет. Наши материальные ресурсы в сравнении с ресурсами других государств могут быть названы неистощимыми. Наша территория огромна, но наши внутренние средства транспорта таковы, что сводят к минимуму неудобства больших расстояний. В случае войны враждебное государство фактически может воспрепятствовать нашей заморской торговле (мы сможем отплатить им сторицей с помощью относительно небольшого числа крейсеров) и блокировать некоторые из наших морских портов либо подвергнуть нападению часть нашего побережья, не нанося, однако, серьезного вреда нашей мощи, оно не добьется иного результата, как еще больше поднимет боевой дух нашего народа. Но ни один европейский враг не сможет вторгнуться ми пашу землю без того, чтобы не перебрасывать на огромное расстояние крупную сухопутную армию. Однако никакая армия, которая может быть переброшена на такое расстояние, несмотря даже на свою хорошую подготовку, не может рассчитывать нанести нам сокрушающий удар в результате неожиданного наступления и таким образом навязать нам мир или закрепиться в пределах наших границ, не опасаясь неизбежного и скорого разгрома нашими гораздо более многочисленными силами. Не следует европейскому противнику надеяться и на создание достаточных сухопутных вооруженных сил заключением союзов на нашем континенте, поскольку ни к северу, ни к югу от нас не могут быть сформированы такие достаточно мощные воинские части, чтобы представить для нас серьезную угрозу. Другими словами, в нашей цитадели мы, по сути, неприступны и неуязвимы. У нас нет ничего, что враг может отнять и попытаться удержать. Мы способны вести оборонительную войну в течение неопределенно долгого примени, не подвергая себя опасности, а тем временем, располагая нашими огромными людскими и материальными ресурсами, готовиться к наступательным операциям. Перспектива такой войны подействует весьма отрезвляюще на любое европейское государство или любой союз европейских государств, тем более что ни одно из них не располагает той свободой рук, которая есть у мае. Каждая из европейских стран легко досягаема для опасного соперники, которого такая доступность может подтолкнуть к враждебным действиям, а эту возможность, несомненно, представит продолжительная и изнурительная война с Соединенными Штатами. В таком случае наша республика сумеет вступить в альянс, позволяющий перейти от обороны к весьма энергичной наступательной войне. Признавая невозможность в существующих условиях нанести по нам эффективный удар, способный иметь решающие последствия, а также сознавая, что военные действия на нашей территории, в силу нашей неизмеримой способности выдержать все испытания, перерастут в бесконечную войну и что существующие ныне возможности создания альянсов исключительно опасны для них, т.е., признавая все эти очевидные факты, европейские государства будут, естественно, склонны пойти на почетные уступки, дабы избежать враждебных отношений с Соединенными Штатами. На деле нам вряд ли грозит вступление в войну, если только это не отвечает нашим собственным намерениям. И этим бесценным преимуществом, заключающимся в заслуженном нами высочайшем уважении со стороны стран мира и не требующим поддержания дорогостоящими военными и военно-морскими силами, мы пользуемся и будем продолжать пользоваться, пока мы способны защитить все наши владения, не покидая своего континента, на котором мы можем сражаться в условиях, когда все складывается в нашу пользу. <...> Гавайи или любое иное находящееся в отдалении владение стали бы нашей ахиллесовой пятой. Другие государства удостоверятся в этом и больше не будут считать нас неуязвимыми. Если мы решим присоединить Гавайи, мы приобретем не придаток к нашей мощи, а опасный элемент нашей слабости. Говорят, что нам в любом случае нужен сильный военно-морской флот для защиты нашей торговли и что, если мы построим его, он может понадобиться и для защиты наших далеких владений, и все это без сколько-нибудь серьезных дополнительных расходов. Это утверждение ошибочно. Нам не нужен сильный военно-морской флот для защиты наших торговых интересов. После ликвидации разбойников Пиратского берега25, и западных пиратов море, за возможным исключением китайских вод, стало наиболее безопасным в мире общественным водным путем. Нашей торговле никто и ничто не угрожает, кроме как конкуренция других государств и ошибки нашей собственной торговой политики, а против этого военные корабли бессильны. Не нуждаемся мы и в военных кораблях для заключения благоприятных торговых соглашений с другими государствами. В создавшихся условиях наше могущество таково, что ни одно иностранное государство не пойдет на риск ссоры с нами, отказывая нашей торговле в условиях, ни которые мы можем претендовать в разумных пределах. В случае войны между иностранными державами наше положение как нейтрального государства не будет походить на то, которое мы занимали в ходе франко-английских войн в начале текущего века. Тогда мы были слабой нейтральной страной, которую каждое воюющее государство считало возможным без опаски пинать и одергивать. Сейчас Соединенные Штаты могут стать самым грозным из когда-либо существовавших нейтральных государств, которое любая воюющая страна побоится обидеть. <...> Нам нет никакой необходимости готовиться к войне и строить сильный военно-морской флот. По указанным выше причинам все государства будут избегать войны с нами, а мы не будем искать войны с кем-либо.Кроме того, ни одно разумное правительство, если им не движет необходимость, связанная с его собственным положением, диктуемым складывающейся ситуацией, не станет начинать активное строительство военно-морского флота до тех пор, пока создание современных линкоров находится в экспериментальной стадии. Пока еще ни один из специалистов не и состоянии убедительно предсказать, как поведут себя современные линкоры в боевых условиях. Мы лишь совершенно точно знаем, как они тмят друг друга на маневрах... На случай, если действительно возникнет какая-нибудь угроза, с абсолютной уверенностью мы можем удовлетвориться скромным числом крейсеров, способных выполнять ответственные полицейские обязанности, несколькими плавучими батареями и достаточным количеством торпедоносцев, а также сооружений береговой обороны. Ничто не может быть глупее часто высказываемого суждения, что такая большая страна должна располагать и большим военно-морским флотом. Вместо того чтобы гордиться большим военно-морским флотом, американскому народу следует гордиться тем, что он ему не нужен. В этом заключаются его привилегия и его истинная слава. Защитники политики аннексии выдвигают аргументы, не заслуживающие серьезного обсуждения. Они говорят, что если мы не возьмем конкретную страну, которую нам предлагают (к примеру, Гавайи), то ее возьмет себе другое государство, а поскольку мы сами отказались, мы не сможем протестовать. Это абсурд. Проявив бескорыстие, мы будем обладать еще большим моральным правом протестовать против противоречащей нашим интересам договоренности. Нам говорят, что если мы не возьмем на себя бремя руководства конкретной страной, то ею будут плохо управлять и в ней начнутся внутренние беспорядки. Это не довод. Наша республика не может брать на себя бремя руководства теми странами, которыми плохо управляют. Напротив, страна, в которой возможны внутренние волнения, будет нежелательным придатком к нашему национальному очагу. Нам говорят, что народ конкретной страны хочет присоединиться к нам и что было бы неверным отвергать его. Но решение вопроса о том, следует ли позволять чужаку стать членом нашей семьи, является нашим правом и долгом, и решать этот вопрос мы должны с учетом нашего собственного представления о семейных интересах. Нам говорят, что нам нужны в различных частях мира базы загрузки топливом наших военно-морских кораблей (даже при нашем небольшом военно-морском флоте) и что богатые ресурсы стран, находящихся в препонах доступности для нас, должны быть открыты для американского капитала и американского предпринимательства. Нет сомнений, что путем дружественных переговоров мы можем получить базы для заправки своих кораблей топливом, и эти базы будут служить нам так же хорошо, как если бы страны, в которых они расположены, принадлежали нам. Тем же путем мы можем получить и всякого рода торговые выгоды. Мы можем владеть плантациями и предприятиями на Гавайских островах. В американских тропиках мы можем строить и контролировать железные дороги; мы можем приобретать шахты и делать так, чтобы они работали с выгодой для нас; мы можем содержать торговые учреждения в их городах (фактически многое из этого мы делаем и сейчас) – и все это не принимая южные страны в нашу общенациональную семью на равной основе со штатами нашего Союза, не подвергая наши политические институты пагубному влиянию участия их представителей в нашем правительстве, не принимая на себя по отношению к ним никаких обязательств, которые обяжут нас пожертвовать бесценным преимуществом чувствовать себя защищенными в своих владениях без наличия крупных, дорогостоящих вооружений. Поистине, выгоды, которые мы сможем получить от включения тропических стран в наш Союз, представляются совершенно ничтожными по сравнению с ценой, которую наша республика будет вынуждена заплатить за них. Судьба американского народа заключена в его мудрости и воле. Если он направит всю свою энергию на развитие того, чем он располагает и ныне существующих пределах, и будет рассчитывать на присоединение территорий только к северу, где в один прекрасный день родственный народ26 сможет выбрать свободным волеизъявлением единую судьбу с нашей республикой, то «предопределенной судьбой» американского народа станет сохранение исключительных и бесценных выгод, которыми он располагает сегодня, и взращивание на благоприятной почве нашей активной гражданственности, основанной на свободе, процветании и мощи. Если он прельстится благодатью тропиков и займется безудержным расширением своей территории, его «предопределенная судьба» столь же уверенно предсказывает ему полный отказ от консервативной политической традиции, быстрое падение нравов и развал политических институтов, беспокойное, безнравственное будущее и наконец – окончательное разложение. Harper's New Monthly Magazine. 1893. October. Vol. 87. Issue 521. |