Э.А. Иванян - Хрестоматия. История США. Хрестоматия Э. А. Иванян Жене, дочерям и внукам моим посвящаю предисловие

• Название: История США. Хрестоматия Э. А. Иванян Жене, дочерям и внукам моим посвящаю предисловие
• Анкор: Э.А. Иванян - Хрестоматия.doc
• Дата: 27.11.2017
• Размер: 1.86 Mb.
• Имя файла: Э.А. Иванян - Хрестоматия.doc
• Тип: Документы; #10490
• страница: 22 из 32

Джордж Фрост Кеннан

ИСТОКИ СОВЕТСКОГО ПОВЕДЕНИЯ
(THE sources of the soviet conduct)

Историк-международник и дипломат Джордж Фрост Кеннан (р. 1904) – один из основателей советологии в США. В 1934-1938 гг. он был первым секретарем, а в 1945-1946 гг. советником посольства США в Москве. За годы работы в СССР Кеннан стал ярым противником сталинской системы, убежденным в невозможности сотрудничества с ней в 1947-1949 гг. он возглавлял отдел Государственного департамента США по планированию внешней политики и сыграл заметную роль в разработке плана Маршалла, стратегии «психологической войны» против СССР. Кеннан – автор внешнеполитической доктрины «сдерживания», изложенной впервые в так называемой длинной телеграмме Кеннана в адрес государственного секретаря США (февраль 1946 г.) и развитой позднее в широко известной статье «Истоки советского поведения», опубликованной за подписью «X» в июльском номере журнала «Форин афферс» за 1947 год. Позднее Кеннан пересмотрел свои взгляды на возможность сотрудничества с СССР.

I

Политическая сущность советской власти в ее нынешней ипостаси есть производное от идеологии и сложившихся условий: идеологии, унаследованной нынешними советскими лидерами от того политического движения, в недрах которого и произошло их политическое рождение, и условий, в которых они правят в России почти 30 лет. Проследить за взаимодействием этих двух факторов и проанализировать роль каждого из них в формировании официальной линии поведения Советского Союза – для психологического анализа задача не из легких. И тем не менее стоит попытаться ее решить, если мы хотим уяснить для себя советское поведение и успешно ему противодействовать.

Обобщить набор идеологических положений, с которыми советские лидеры пришли к власти, нелегко. Марксистская идеология в том ее варианте который получил распространение среди российских коммунистов всё время неуловимо видоизменяется. В ее основе обширный и сложный материал. Однако главные положения коммунистического учения в том виде, в каком оно сложилось к 1916 году, можно суммировать следующим образом:

а) основной фактор в жизни человека, определяющий характер общественной жизни и «лицо общества», – это система производства и распределения материальных благ;

б) капиталистическая система производства отвратительна, потому что неизбежно ведет к эксплуатации рабочего класса классом капиталистов и не может в полной мере обеспечить развитие экономического потенциала общества или справедливое распределение материальных благ, созданных человеческим трудом;

в) капитализм несет в себе зародыш собственной гибели, и вследствие неспособности класса, владеющего капиталом, приспособиться к экономическим изменениям власть рано или поздно неизбежно перейдет в руки рабочего класса с помощью революции;

г) империализм как последняя стадия капитализма неизбежно ведётк войне и революции.

Остальное можно изложить словами Ленина: «Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально и немногих или даже в одной, отдельно взятой стране. Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран...»⁵⁵ Нужно заметить, что не предполагалось, чтобы капитализм погиб без пролетарской революции. Чтобы опрокинуть прогнивший строй, необходим последний толчок со стороны революционного пролетарского движения. Но считалось, что рано или поздно такой толчок неизбежен.

В течение пятидесяти лет до начала революции такой образ мыслей был чрезвычайно притягателен для участников российского революционного движения. Разочарованные, неудовлетворенные, потерявшие надежду найти самовыражение в тесных рамках политической системы царской России (а может быть, чересчур нетерпеливые), не имевшие широкой народной поддержки своей теории о необходимости кровавой революции для улучшения социальных условий, эти революционеры в марксистской теории увидели в высшей степени удобное обоснование своих инстинктивных устремлений. Она давала псевдонаучное объяснение их нетерпению, категоричному отрицанию чего-либо ценного в царском строе, их жажде власти и отмщения и стремлению добиться своих целей во что бы то ни стало. Поэтому неудивительно, что они без колебаний уверовали в истинность и глубину марксистско-ленинского учения, столь созвучного их собственным чувствам и устремлениям. Не стоит ставить под сомнение их искренность. Это явление старо как мир. Лучше всего об этом сказал Эдуард Гибсон в книге «История упадка и разрушения Римской империи»: «От энтузиазма до самозванства один шаг, опасный и неприметный; демон Сократа являет собой яркий пример того, как мудрый человек иногда обманывает себя, добрый человек обманывает других, а сознание погружается в смутный сон, не отличая собственных заблуждений от умышленного обмана». Именно с таким набором теоретических положений большевистская партия пришла к власти.

Здесь необходимо отметить, что на протяжении многолетней подготовки к революции эти люди, да и сам Маркс, уделяли внимание не столько той форме, которую примет социализм в будущем, сколько неизбежности свержения враждебной власти, что, по их мнению, должно было обязательно предшествовать построению социализма⁵⁶. Их представления о позитивной программе действий, которую надо будет осуществлять после прихода к власти, были большей частью расплывчаты, умозрительны и далеки от реальности. Не существовало никакой согласованной программы действий, помимо национализации промышленности и экспроприации крупных частных состояний. В отношении крестьянства, которое, согласно марксистской теории, не является пролетариатом, и коммунистических взглядах никогда не было полной ясности; и в течение первого десятилетия пребывания коммунистов у власти этот вопрос оставался предметом споров и сомнений.

Условия, сложившиеся в России сразу после революции, – Гражданская война и иностранная интервенция, а также тот очевидный факт, что коммунисты представляли лишь незначительное меньшинство русского парода, – привели к необходимости установления диктатуры. Эксперимент с «военным коммунизмом» и попытка немедленно уничтожить частное производство и торговлю повлекли за собой тяжелейшие экономические последствия и дальнейшее разочарование в новой революционной власти. Хотя временное ослабление усилий по насаждению коммунизма в виде новой экономической политики несколько облегчило бедственное положение в экономике и, таким образом, оправдало свое назначение, оно наглядно показало, что «капиталистический сектор общества» все еще готов немедленно воспользоваться малейшим ослаблением давления со стороны правительства и, если дать ему право на существование, будет всегда представлять собой мощную оппозицию советскому режиму и серьезного конкурента в борьбе за влияние в стране. Примерно такое же отношение сложилось и к крестьянину-единоличнику, который, по существу, тоже был частным, хотя и мелким производителем.

Ленин, если бы он был жив, возможно, смог бы доказать свое величие и примирить эти противоборствующие силы на благо всего российского общества, хотя это и сомнительно. Но как бы то ни было, Сталин и те, кого он возглавил в борьбе за наследование ленинской руководящей роли, не желали мириться с конкурирующими политическими силами в сфере власти, которой они домогались. Слишком остро они ощущали непрочность своего положения. В особом их фанатизме, которому чужды англосаксонские традиции политического компромисса, было столько рвении и непримиримости, что они и не предполагали постоянно делить с кем-то власть. От русско-азиатских предков к ним перешло неверие в возможность мирного сосуществования на постоянной основе с политическими соперниками. Легко уверовав в свою собственную доктринерскую непогрешимость, они настаивали на подчинении либо уничтожении всех политических противников. Вне рамок коммунистической партии никакой стройной организации в российском обществе не допускалось. Разрешились только те формы коллективной человеческой деятельности и общения, в которых партия играла главенствующую роль. Никакая другая сила российского общества не имела права существовать как жизнеспособный целостный организм. Только партии разрешалось быть структурно организованной. Остальным была уготована роль аморфной массы.

Этот же принцип господствовал и внутри самой партии. Рядовые члены партии, конечно же, участвовали в выборах, обсуждениях, принятии и осуществлении решений, но занимались этим не по собственному побуждению, а по указанию вселявшего трепет партийного руководства и непременно в соответствии с вездесущим «учением».

Хочу еще раз подчеркнуть, что, возможно, эти деятели субъективно и не стремились к абсолютной власти как таковой. Они, несомненно, верили – им это было легко, – что только они знают, что хорошо для общества, и будут действовать ему во благо, если им удастся надежно оградить свою власть от посягательств. Однако, стремясь обезопасить свою власть, они не признавали в своих действиях никаких ограничений – ни Божьих, ни человеческих. И до тех пор, пока такая безопасность не достигнута, в их перечне первоочередных задач благополучие и счастье вверенных им народов отодвигались на последнее место.

Сегодня главная черта советского режима в том, что до сих пор этот процесс политической консолидации не завершен и кремлевские правители все еще заняты главным образом борьбой за ограждение от посягательств на власть, которую они захватили в ноябре 1917 года и стремятся превратить в абсолютную. Прежде всего они старались оградить ее от внутренних врагов в самом советском обществе. Они пытаются обезопасить ее и от посягательств со стороны внешнего мира. Ведь их идеология, как мы уже видели, учит, что окружающий мир враждебен им и что их долг – когда-нибудь свергнуть стоящие у власти политические силы за пределами их страны. Могучие силы русской истории и традиции способствовали укреплению в них этого убеждения. И наконец, их собственная агрессивная непримиримость к внешнему миру в конце концов вызвала ответную реакцию, и они вскоре были вынуждены, говоря словами того же Гибсона, «заклеймить высокомерие», которое сами и вызвали. У каждого человека есть неотъемлемое право доказать себе, что мир к нему враждебен, если достаточно часто это повторять и исходить из этого в своих действиях, неизбежно в конце концов окажешься прав.

Образ мышления советских руководителей и характер их идеологии предопределяют, что никакая оппозиция не может быть официально признана полезной и оправданной. Теоретически такая оппозиция – это порождение враждебных, непримиримых сил умирающего капитализма. До тех пор пока официально признавалось существование в России остатков капитализма, можно было свалить часть вины за сохранение в стране диктаторского режима на них как на внутреннюю силу. Но по мере того как эти остатки ликвидировали, такое оправдание отпадало. Оно совсем исчезло, когда было официально объявлено, что они наконец уничтожены. Это обстоятельство породило одну из главных проблем советского режима: поскольку капитализм в России больше не существовал, а Кремль не был готов открыто признать, что в стране может самостоятельно возникнуть серьезная широкая оппозиция со стороны подвластных ему освобожденных масс, появилась необходимость оправдать сохранение диктатуры тезисом о капиталистической угрозе извне.

Началось это давно. В 1924 году Сталин, в частности, обосновывал сохранение органов подавления, под которыми среди прочих он подразумевал армию и секретную полицию, тем, что, «до тех пор пока существует капиталистическое окружение, сохраняется опасность интервенции со всеми вытекающими из нее последствиями». В соответствии с этой теорией с того времени любые силы внутренней оппозиции в России последовательно выдавались за агентов реакционных иностранных держав, враждебных советской власти. По той же причине настоятельно подчеркивался изначальный коммунистический тезис об антагонизме между капиталистическим и социалистическим миром.

Множество примеров убеждают, что этот тезис в реальности не имеет под собой оснований. Относящиеся к нему факты в значительной степени объясняются искренним возмущением, которое вызывали за рубежом советские идеология и тактика, а также, в частности, существованием крупных центров военной мощи – нацистского режима в Германии и правительства Японии, которые в конце 30-х годов в самом деле вынашивали агрессивные планы против Советского Союза. Однако есть все основания полагать, что тот упор, который делается Москвой на угрозу советскому обществу из внешнего мира, объясняется не реальным существованием антагонизма, а необходимостью оправдать сохранение внутри страны диктаторского режима.

Сохранение такого характера советской власти, а именно стремления к неограниченному господству внутри страны одновременно с насаждением полумифа о непримиримой враждебности внешнего окружении, в значительной мере способствовало формированию того механизма советской власти, с которым мы имеем дело сегодня. Внутренние органы государственного аппарата, которые не отвечали поставленной цели, отмирали. Те же, которые отвечали цели, непомерно разбухали. Безопасность советской власти стала опираться на железную дисциплину в партии, на жестокость и вездесущность секретной полиции и на безграничную монополию государства в области экономики. Органы подавлении, в которых советские лидеры видели защитников от враждебных сил, в значительной мере подчинили себе тех, кому они должны были служить. Сегодня главные органы советской власти поглощены совершенствованием диктаторской системы и пропагандой тезиса о том, что Россия – это осажденная крепость, у стен которой притаились враги. И миллионы сотрудников аппарата власти должны до последнего отстаивать такой взгляд на положение в России, ибо без него они окажутся не у дел.

В настоящее время правители уже не могут и думать обойтись без органов подавления. Борьба за неограниченную власть, которая ведется вот уже почти три десятилетия с беспрецедентной (по крайней мере, по размаху) в наше время жестокостью, снова вызывает ответную реакцию как внутри страны, так и за ее пределами. Эксцессы полицейского аппарата сделали скрытую оппозицию режиму гораздо более сильной и опасной, чем та, которая могла бы быть до начала этих эксцессов.

И уж меньше всего правители готовы отказаться от измышлений, которыми они оправдывают существование диктаторского режима. Ибо эти измышления уже канонизированы в советской философии теми эксцессами, которые во имя них совершались. Теперь они прочно закрепились в советском образе мышления с помощью средств, далеко выходящих за рамки идеологии.

II

Такова история. Как же она отражается на политической сущности советской власти нынешнего дня?

В первоначальной идеологической концепции официально ничто не изменилось. По-прежнему проповедуется тезис об изначальной порочности капитализма, о неизбежности его гибели и о миссии пролетариата, который должен этой гибели способствовать и взять власть в свои руки. Но теперь упор делается главным образом на те концепции, которые имеют конкретное отношение к советскому режиму как таковому: на его исключительном положении как единственного истинно социалистического строя в темном и заблудшем мире и на взаимоотношениях власти внутри него.

Первая концепция касается имманентного антагонизма между капитализмом и социализмом. Мы уже видели, какое прочное место занимает она в основах советской власти. Она оказывает глубокое воздействие на поведение России как члена международного сообщества. Она означает, что никогда Москва искренне не признает общности целей Советского Союза и стран, которые она считает капиталистическими. По всей вероятности, в Москве полагают, что цели капиталистического мира антагонистичны советскому режиму и, следовательно, интересам народов, контролируемых им. Если время от времени советское правительство ставит свою подпись под документами, в которых говорится обратное, то это надо понимать как тактический маневр, дозволенный в отношениях с врагом (всегда бесчестным), и воспринимать в духе caveat emptor⁵⁷. В основе же антагонизм остается. Он постулируется. Он становится источником многих проявлений внешней политики Кремля, которые вызывают у нас беспокойство: скрытности, неискренности, двуличия, настороженной подозрительности и общего недружелюбия. В обозримом будущем все эти проявления, по-видимому, сохранятся, будут варьироваться лишь их степень и масштаб. Когда русским что-то от нас нужно, та или иная характерная черта их внешней политики временно отодвигается на задний план; в таких случаях всегда находятся американцы, которые спешат радостно объявить, что «русские уже изменились», а некоторые из них даже пытаются приписать себе заслуги в происшедших «переменах». Но мы не должны поддаваться на подобные тактические уловки. Эти характерные черты советской политики, как и постулаты, из которых они вытекают, составляют внутреннюю сущность советской власти и всегда будут присутствовать на переднем или заднем плане, до тех пор пока эта внутренняя сущность не изменится.

Это означает, что нам еще долго придется испытывать трудности в отношениях с русскими. Это не значит, что их надо воспринимать в контексте их программы во что бы то ни стало осуществить к определенному сроку переворот в нашем обществе. В теоретическом положении о неизбежности гибели капитализма, к счастью, содержится намек, что с этим можно не спешить. Прогрессивные силы могут, не торопясь, готовиться к окончательному coup de grace⁵⁸. Пока же жизненно важно, чтобы «социалистическое отечество», этот оазис власти, уже отвоеванный для социализма в лице Советского Союза, любили и защищали все истинные коммунисты в стране и за рубежом; чтобы они способствовали его процветанию и клеймили позором его врагов. Помощь же незрелым «авантюристическим» революциям за границей, которая могла бы каким-то образом поставить советскую власть в затруднительное положение, должна рассматриваться как непростительный и даже контрреволюционный шаг. Как решили в Москве, дело социализма состоит в том, чтобы поддерживать и укреплять советскую власть.

Тут мы подходим ко второй концепции, определяющей сегодня советское поведение. Это тезис о непогрешимости Кремля. Советская концепция власти, не допускающая каких-либо организационных очагов вне самой партии, требует, чтобы в теории партийное руководство оставалось единственным источником истины. Ибо, если бы истина обнаружилась где-то еще, то это могло бы служить оправданием для ее проявления в организованной деятельности. Но именно этого Кремль не может допустить и не допустит.

Следовательно, руководство коммунистической партии всегда право и всегда было право начиная с 1929 года, когда Сталин узаконил свою личную власть, объявив, что решения политбюро принимаются единогласно.

На принципе непогрешимости основывается железная дисциплина внутри коммунистической партии. На самом деле эти два положении взаимосвязаны. Строгая дисциплина требует признания непогрешимости. Непогрешимость требует соблюдения дисциплины. Вместе они в значительной мере определяют модель поведения всего советского аппарата власти. Но значение их можно понять, только если принять во внимание третий фактор, а именно: руководство может в тактических целях выдвигать любой тезис, который считает полезным для дела в данный момент, и требовать преданного и безоговорочного согласия с ним всех членом движения в целом. Это означает, что истина не неизменна, а фактически создается самими советскими лидерами для любых целей и намерений. Она может изменяться каждую неделю или каждый месяц. Она перестает быть абсолютной и непреложной и не вытекает из объективной реальности. Она всего лишь самое последнее конкретное проявление мудрости тех, кого следует считать источником истины в конечной инстанции, потому что они выражают логику исторического процесса. В совокупности все три фактора придают подчиненному аппарату советской власти непоколебимое упорство и монолитность во взглядах. Эти взгляды изменяются не иначе, как по указанию Кремля. Если по данному вопросу текущей политики выработана определенная партийная линия, то вся советская государственная машина, в том числе и дипломатия, начинает неуклонно двигаться по предписанному пути, как заведенный игрушечный автомобиль, который пущен в заданном направлении и остановится только при столкновении с превосходящей силой. Люди, являющиеся деталями этого механизма, глухи к доводам разума, которые доносятся до них извне. Вся их подготовка приучает не доверять и не признавать видимую убедительность внешнего мира. Подобно белой собачке перед граммофоном, они слышат только «голос хозяина»⁵⁹. И чтобы они отклонились от линии, продиктованной сверху, приказ должен исходить только от хозяина. Таким образом, представитель иностранной державы не может рассчитывать на то, что его слова произведут на них хоть какое-то впечатление. Самое большее, на что он может надеяться, – это что его слова будут переданы наверх, где сидят люди, которые в силах изменить линию партии. Но даже на этих людей вряд ли может подействовать нормальная логика, если она исходит от представителя буржуазного мира. Поскольку ссылаться на общность целей бесполезно, то столь же бессмысленно и рассчитывать на одинаковый подход. Поэтому факты для кремлевских руководителей значат больше, чем слова, а слова приобретают наибольший вес, когда они подкрепляются фактами или отражают факты, имеющие неоспоримую ценность.

Однако мы уже убедились, что идеология не требует от Кремля быстрого осуществления его целей. Как и церковь, он имеет дело с идеологическими концепциями, рассчитанными на длительный срок, и потому может позволить себе не торопиться. Он не имеет права рисковать уже достигнутыми завоеваниями революции ради призрачных химер будущего. Само ленинское учение призывает к большой осторожности и гибкости в достижении коммунистических целей. Опять же эти тезисы подкрепляются уроками истории России, где на протяжении веков на обширных просторах неукрепленной равнины велись малоизвестные сражения между кочевыми племенами. Здесь осторожность и осмотрительность, изворотливость и обман были важными качествами; естественно, что для человека с русским или восточным складом ума качества эти имеют большую ценность. Поэтому Кремль без сожаления может отступить под напором превосходящей силы. И поскольку время не имеет ценности, он не поддается панике, если приходится отступить. Его политика – плавный поток, который, если ему ничто не мешает, непрестанно движется к намеченной цели. Его главная забота – во что бы то ни стало заполнить все уголки и впадины в бассейне мировой власти. Но если на своем пути он наталкивается на непреодолимые барьеры, он воспринимает это философски и приспосабливается к ним. Главное, чтобы не иссякал напор, упорное стремление к желанной цели. В советской психологии нет и намека на то, что эта цель должна быть достигнута в определенные сроки.

Подобные размышления приводят к выводу, что иметь дело с советской дипломатией одновременно и легче, и труднее, чем с дипломатией таких агрессивных лидеров, как Наполеон или Гитлер. С одной стороны, она более чувствительна к сопротивлению, готова отступить на отдельных участках дипломатического фронта, если противостоящая ей сила оценивается как превосходящая и, следовательно, более рациональная с точки зрения логики и риторики власти. С другой стороны, ее непросто одолев или остановить, одержав над ней одну-единственную победу. А настойчивое упорство, которое движет ею, говорит о том, что успешно противостоять ей можно не с помощью спорадических действий, зависящих от мимолетных капризов демократического общественного мнения, но только с помощью продуманной долговременной политики противником России, которая была бы не менее последовательной в своих целях и не менее разнообразной и изобретательной в средствах, чем политика самого Советского Союза.

В данных обстоятельствах краеугольным камнем политики Соединенных Штатов по отношению к Советскому Союзу, несомненно, должно быть длительное, терпеливое, но твердое и бдительное сдерживание экспансионистских тенденций России. Важно отметить, однако, что такая политика не имеет ничего общего с внешней суровостью, с пустыми или хвастливыми заявлениями о твердости. Хотя Кремль чаще всего проявляет гибкость, сталкиваясь с политическими реалиями, он, несомненно, становится неподатливым, когда речь заходит о его престиже. Бестактными заявлениями и угрозами советское правительство, как и почти всякое другое, можно поставить в такое положение, когда оно не сможет уступить, даже вопреки требованиям реальности. Русские руководители хорошо разбираются в человеческой психологии и отлично понимают, что потеря самообладания не способствует упрочению позиций в политике. Они умело и быстро пользуются подобными проявлениями слабости. Поэтому, чтобы успешно строить отношения с Россией, иностранное государство должно непременно сохранять хладнокровие и собранность и предъявлять требования к ее политике таким образом, чтобы у нее оставался открытым путь к уступкам без ущерба для престижа.