Книга о деньгах
 Скачать 2.47 Mb.
|
|
Только сейчас мне стал понятен смысл иносказания, заключенного в мифе о человеке, который был наделен способностью все, к чему прикоснется его рука, превращать в золото. Все шло бы прекрасно и этот герой вполне мог стать богатейшим из смертных, если бы дело ограничивалось предметами, среди которых он жил. Но в золото превращалась и пища, которую он намерен был съесть, а вот это уже никуда не годилось. И несчастный умер от голода на полпути к полному насыщению своей алчности. Наши далекие предшественники, давшие жизнь этому мифу, наверняка догадывались, что дерево, камень, песок не могут превратиться в золото даже по воле богов. Но они создали аллегорию, передающую то, что происходит внутри у человека, в его душе. Нам известны такие состояния, когда любой импульс трансформируется в мысль о деньгах, - вероятно, с этой манией люди были знакомы и в античном мире, и они предостерегали самих себя, считая ее гибельной. Так откуда же берется ощущение, что именно сейчас совершилась какая-то катастрофа, человек перерождается в бездуховное, ограниченное существо, способное только на то, чтобы добывать и тратить деньги? Леруа-Болье настаивает на том, что лишь теперь (то есть в конце XIX века) главным мерилом оценки человека стало богатство. Раньше, мол, этого не было. А на другой странице невзначай вспоминает маленький городок в Нормандии, где он вырос, мальчиков, с которыми вместе учился в гимназии. Эти двенадцатилетние детишки постоянно твердили друг другу: "Такой-то богаче тебя; такой-то богаче всех в городе", - и в голосе у них слышалась зависть. "Они были уже проникнуты до мозга костей уважением к деньгам. Чувство это было врожденное, они прониклись этим чувством в доме родителей, всосали его вместе с материнским молоком..." Неизвестно, когда именно это происходило, но наверняка задолго до наступления роковых перемен. Так в чем же эти перемены заключались? Леруа-Болье - христианин. Погоня за деньгами - "служение Мамоне" - особенно задевает его чувства своей несовместимостью с христианскими идеалами. "Нет, мы не истинные христиане, проникнутые евангельским духом: иначе мы не завидовали бы биржевым дельцам", - восклицает он. Ну а какую же эпоху считает он временем торжества христианства? Может быть, средние века? Нет, говорит он твердо, христианские народы нисколько не прониклись тем презрением к деньгам, которым вдохновлялся Франциск Ассизский. Люди страстно предавались открытию философского камня, силились овладеть искусством превращать медь в золото. Реформация проходила под знаком приближения к истинной вере - однако монархи и дворяне не делали секрета из того, что цель их состоит в завладении церковными богатствами. Колумб и знаменитые конкистадоры в католической Испании? Невозможно определить, где кончается у них преданность вере и начинается погоня за золотом. Французский автор знаком с учением Льва Толстого, относится к нему с большим уважением, но исключительно за его последовательность. Проповедники и ораторы, на словах воспевающие бедность, мудрое самоограничение, сами вовсе не спешат явить пример этих добродетелей. Толстой - "этот старый помещик" (находившийся, заметим, в добром здравии в момент написания книги) - на деле превратился в мужика и взялся за соху. "Написав утром страницу против богатства и тунеядцев, он вечером не идет в балет или в клуб играть в карты. Это, по крайней мере, система". Однако, признавая за Толстым моральное право на его проповедь, Леруа-Болье не разделяет толстовских идей. "Как Руссо старался возвратить нас к первичным нашим временам, Толстой хочет нас сделать мужиками, поселить нас в избах, облечь нас в полушубки", - а это вовсе не прельщает утонченного француза. Он ничего не имеет против комфорта, против удобств, он, в сущности, вовсе не враг богатства. Оно имеет свои пороки, искушения, опасности, но в то же самое время сопряжено и с заслугами, с добродетелями. Оно делает человека свободным... И так - на большей части страниц: начало мысли за здравие - конец за упокой. Либо наоборот. Но автор этого не замечает. Не замечают противоречий и другие люди, работавшие с текстом книги "Власть денег", а их было, как минимум, трое - два редактора, французского и российского изданий, не названные по имени, и господин Р. И. Сементковский, который выполнил перевод на русский язык. Причина, я думаю, заключалась в том, что мысли Леруа-Болье оказались очень близки их собственному внутреннему состоянию, их смятению и растерянности перед стремительно изменившимися условиями жизни. За сто лет до того, как родились, взлетели и рухнули, увлекая за собой сотни тысяч пострадавших, МММ, "Чара", "Гермес" и им подобные, французы, оказывается, тоже отдавали обильную и очень жестокую дань иллюзии, будто биржевая игра на то и предназначена, чтобы за считанные часы, без всяких хлопот и усилий каждый мог, затратив несколько золотых, приобрести целые мешки денег. Публика, люди со стороны, то есть не банкиры и не финансисты, столичные жители и провинциалы, мужчины и дамы, молодые и в годах, преуспевающие врачи и обедневшие отпрыски аристократических фамилий, словом - все спешат на биржу, как на охоту, чтобы принять участие в благородной забаве. Все уверены, что достаточно выстрелить в воздух, просто на ветер, чтобы убить дичь. Рост курса каких-либо бумаг вызывает вспышку ажиотажа: все на них набрасываются. Первые успехи приводят публику в состояние опьянения, сила внушения и взаимной экзальтации растет, захватывая все большее и большее число жертв. Постепенно даже робкие, до сих пор не решавшиеся рискнуть, начинают раскачиваться. Они хотят наверстать потерянное время и вовсе перестают думать об осторожности. Всякий, развертывая утром или вечером свою газету, с блаженной улыбкой убеждается, что он богат, со вчерашнего дня он стал еще богаче, а завтрашний сулит ему еще более значительное прирастание доходов... В качестве примера Леруа-Болье приводит золотопромышленную горячку 1895 года. О бирже в те дни говорили в салонах, в клубах, в ресторанах, с восторгом передавали Друг другу, что такой-то наиграл в три месяца сотни тысяч, и эти слухи мгновенно не только облетали все места светских "тусовок", как сказали бы мы теперь, но и находили отклик в передних, на кухнях, в привратницких; дворецкие и лакеи, обслуживая за столом господ, старались удержать в памяти названия странных бумаг, способных творить такие чудеса. Жены запиливали насмерть благоразумных мужей, старавшихся не поддаться ажиотажу: ведь буквально на их глазах приятельницы за горстку золотых монет могли приобрести новый экипаж или баснословно дорогое украшение. Молоденькие дамы и старухи кокетничали с теми, кто казался им достаточно компетентным, требуя совета, какие прииски лучше, какие бумаги должны удвоиться или утроиться. "Заразительное беснование одержимых. - меланхолично комментирует эти живые картины автор книги "Власть денег". - Явление, относящееся скорее к области медицинской, нежели экономической или финансовой". Но блеск подъема сменяется ужасом краха. И та же самая публика, которая только что ликовала и рукоплескала повышению курса, то есть всем сердцем принимала и благословляла законы биржи, начинает шумно негодовать против этих же самых законов в час, когда начинается падение. Понижение всегда кажется ей неожиданным, хотя предвидеть его мог всякий. В первый момент многие даже не хотят этому верить и так поражены, будто с неба послышалась труба Страшного суда. Часто они готовы открыть нити преступного маневра, заговор против нации и шумно требуют наказания виновных (когда я дочитал до этого места, только старая, дореволюционная орфография с ятями и твердыми знаками в конце слов поддерживала во мне уверенность, что передо мной подробности очень давней и к тому же чужеземной истории: так живо вспомнились толпы последователей незабвенного Лени Голубкова, мгновенно перестроившиеся в колонны общества обманутых вкладчиков, штурмующие правительство). И заметьте: те французы уже давно жили в капиталистическом обществе. Им были неведомы нравы и заблуждения смельчаков, вознамерившихся уничтожить деньги. Но ситуация финансового бума, появление в обществе новых силовых линий, новых полюсов богатства и бедности, а главное - множества новых, не переросших в бытовую традицию способов добывания денег - привели их в состояние одержимости. Ну а что же было потом? Я не знаю, сколько еще прожил Анатоль Леруа-Болье, позволила ли ему судьба убедиться в том, насколько его страхи были преувеличенными. Но мы-то знаем, что никакой катастрофы не произошло. В XX веке Франция, как и вся Европа, прошла через тяжелейшие испытания, кровопролитные войны, кризисы, народные волнения и бунты молодежи, теряла и вновь обретала надежду, падала и находила в себе силы возродиться. Но уже одно это говорит о том, что нравственной деградации, которую не только пророчил, а буквально как свершившийся факт констатировал наш уважаемый автор, не было во французском обществе и в помине. Переболев тяжелыми формами денежной лихорадки, общество выработало иммунитет. Я не сомневаюсь, что власть денег в нем очень велика: в противном случае страна просто не могла бы так вырасти экономически, не произошло бы того, за чем мы с почтительной завистью наблюдаем. Но это наверняка не единственная власть, которую человек признает над собой, она не порабощает его до полного самозабвения. А значит, и себе мы можем сказать те же самые слова, которые говорит врач у постели больного: не отчаивайтесь, потерпите немного, и здоровье к вам вернется.
| ||||||||||||||||
