Книга о современных супергероях людях, которые, вопреки тяжелым жизненным обстоятельствам, сумели добиться успеха и стать счастливыми

• Название: Книга о современных супергероях людях, которые, вопреки тяжелым жизненным обстоятельствам, сумели добиться успеха и стать счастливыми
• Дата: 12.04.2023
• Размер: 3.33 Mb.
• Имя файла: 411269.pdf
• Тип: Книга; #1057136
• страница: 7 из 29

Глава 7. Сверхлюди
В школе-интернате, куда меня отправили во время
войны маленьким мальчиком, я постоянно испытывал
чувство беспомощности, как будто я сидел в тюрьме и
мечтал о движении и силе, о легкости движения и
сверхчеловеческой силе
[362]
.
«В движении», Оливер Сакс
«Никто не знает, что я здесь, — призналась мне Элизабет. Никем, о которых она говорила, были коллеги-медики из соседней университетской больницы, где работала Элизабет, рассчитывая в скором времени получить сразу два диплома: медицинского и юридического факультета. — Знаете,
люди увидели бы в этом слабость… ну, в том, что я обратилась за помощью к психотерапевту». В тот первый день и последующие наши встречи на протяжении трех с лишним лет Элизабет плакала почти каждую минуту,
проведенную в моем кабинете. Ее слезы были из категории едва заметных,
они словно непрерывно сочились из ее глаз, каждые несколько минут собираясь в капли на подбородке, где она вытирала их руками. За все время, что мы провели вместе, Элизабет ни разу не потянулась за салфеткой, очевидно, пытаясь и в этой ситуации оставаться как можно более самодостаточной.
— Я пришла к вам потому, что мне кажется, будто я не человек.
Кажется, у меня вообще нет чувств, — созналась мне Элизабет на одном из первых сеансов.
Я ответила, что ее слезы указывают на иное.
— Я сама не знаю, почему у вас реву, — сказала она, явно смутившись из-за своей неспособности контролировать слезы. — Вообще-то я никогда не плачу.
Только потом, после целого ряда сеансов, я услышала следующее:
«Прошлой ночью я прочитала в интернете одну статью. Она называлась “Я
мать Адама Ланзы”
[363]
. Ну, вы знаетe, Адам Ланза — это тот парень,
который устроил стрельбу в начальной школе Sandy Hook, а статью написала женщина, которая на самом деле не была его матерью, но чувствовала себя так, словно была ею. Сын автора статьи совершенно вышел из-под контроля, и она писала о том, как трудно быть родителем

такого ребенка, когда никогда не знаешь, что он вытворит дальше и как с ним справиться».
Элизабет опять всхлипнула и вытерла слезы.
«А знаете, что я подумала, когда прочитала статью? — спросила она меня без обиняков. — Что я сестра Адама Ланзы. Нет, мой брат ни в кого не стрелял, но он был очень похож на ребенка, описанного в статье. Почему никто никогда не пишет о таких детях?»
* * *
Брат Элизабет Генри был ребенком с особыми потребностями, но, к сожалению, никто на целом свете не знал, каковы именно его особые потребности и как их удовлетворить. Сколько Элизабет себя помнила,
родители возили брата по специалистам и больницам, на сотни миль от дома, в надежде на более точный диагноз и более эффективное лечение.
Синдром эпизодического нарушения контроля.
Расстройство аутистического спектра.
Нарушение сенсорной интеграции.
Педиатрическое биполярное расстройство. Синдром Туретта. С каждым новым названием появлялась надежда, что найдется способ прекратить дикие истерики мальчика в общественных местах и страшные вспышки гнева дома, приводившие к разбитым тарелкам и даже к сломанным костям.
Надо отметить, усилия родителей Элизабет помочь Генри были поистине героическими. Мать отказалась от карьеры и все время, когда бодрствовала, как, впрочем, и многие часы, когда она, несомненно, очень хотела бы поспать, ухаживала за больным сыном. По выходным она занималась его обучением на дому и возила на самые разные процедуры:
речевую терапию, курсы по обучению социальным навыкам, трудотерапию,
физиотерапию, игровую терапию, к психиатру и так далее и тому подобное.
Время от времени она ездила даже на научные медицинские конференции
— за последними новостями из области нарушения развития ребенка.
Иногда мать и отец спорили по поводу того, как нужно справляться с Генри; отец считал, что нельзя всегда полагаться на простые,
традиционные методы, а мама говорила, что не видит другого пути. Мама обычно побеждала.
Поскольку семья была полностью занята особыми потребностями
Генри, Элизабет не помнила, чтобы в детстве кто-нибудь заботился даже о самых обычных ее потребностях. Она была легким ребенком — настолько,
что, повзрослев, думала, что у нее, возможно, тоже могли быть некоторые

проблемы развития, ведь малышка часами сидела в манеже, не плача и не требуя чьего-либо внимания. Только когда появился третий ребенок,
девочка, Элизабет ожила. Они с младшей сестрой росли бок о бок, играя и болтая и стараясь держаться подальше от старшего брата. Элизабет считала сестру лучшим, что было в ее детстве; она и теперь была ее самым близким другом, на что, похоже, всегда рассчитывали и их родители.
Однажды один из родственников спросил родителей Элизабет, зачем они родили третьего ребенка, если у них так много проблем с Генри, и девочка подслушала их ответ. Оказалось, что сестра появилась на свет,
чтобы Элизабет не пришлось одной заботиться о Генри, когда оба родителя умрут. По их планам, Элизабет с сестрой предстояло вместе поддерживать
Генри во взрослой жизни. Чувствуя себя в связи с этим одновременно защищенной и принесенной в жертву, Элизабет всегда хотелось рассказать сестре об услышанном, но она не решалась сообщить ей, что та родилась для того, чтобы впоследствии обслуживать брата.
Однажды Элизабет с сестрой слишком долго играли на жаре во дворе,
и у Элизабет случился тепловой удар. «Ма-ам!» — только и успела крикнуть девочка, прежде чем, вбежав в дом, рухнуть на пол в ванной. А
мама крикнула ей в ответ со второго этажа, где она в очередной раз пыталась утихомирить Генри: «Мне нужно, чтобы ты не нуждалась во мне прямо сейчас!» Говорят, что единокровные братья и сестры находят разные ниши, чтобы не конкурировать за одни и те же ресурсы или за одно и то же место в своей семье. В тот день маленькая Элизабет сама разделась до нижнего белья и, словно морская звезда, распласталась на животе на прохладном плиточном полу, прижавшись к нему щекой. Судя по всему,
если нишей Генри в их семье были особые потребности, то нишей
Элизабет было их полное отсутствие.
* * *
Термин особые потребности означает наличие у человека особых потребностей, связанных с состоянием здоровья. Это обобщающее понятие
[364]
, охватывающее любые хронические физические,
поведенческие или эмоциональные расстройства и проблемы развития,
требующие специфического медицинского, психиатрического или образовательного обслуживания, которое выходит за рамки обычного компонента роста и развития человека. К ним, как правило, относят трудности с обучаемостью, синдром дефицита внимания и

гиперактивности, расстройства настроения, такие как депрессия и биполярное расстройство, тревожные расстройства, нарушения аутистического спектра, поведенческие нарушения, нарушения развития,
артрит или прочие проблемы с суставами, умственную отсталость,
церебральный паралич, проблемы с речью, тиковые расстройства, астму,
диабет, тяжелую аллергию, эпилепсию, нарушения слуха или зрения, а также травмы головного мозга
[365]
. Это длинный список, но не исчерпывающий. В него можно внести также любое состояние здоровья,
требующее специального подхода к уходу за человеком. При этом многие дети с особыми потребностями имеют не одну, а несколько проблем из этого списка — или, как брат Элизабет, страдают от целого комплекса расстройств поведения и других симптомов, которые не поддаются точной диагностике.
Согласно
Национальному обследованию детей с особыми потребностями в области медицинского обслуживания
[366]
, проведенному на базе репрезентативной выборки, состоящей из десятков тысяч домохозяйств по всей стране, особые потребности имеют от 13
до 20 процентов американских мальчиков и девочек в возрасте до восемнадцати лет, то есть от десяти до пятнадцати миллионов детей.
Замечено, что такие проблемы со здоровьем встречаются у мальчиков чаще,
чем у девочек, но если говорить о финансовом благосостоянии, то дети с особыми потребностями с примерно одинаковой вероятностью встречаются в самых разных семьях. Благодаря серьезному прогрессу в области медицины очень многие дети, которые в прошлом, скорее всего,
умерли бы из-за проблем со здоровьем, — или как минимум их пришлось бы отправить в специализированные учреждения, — теперь живут дома
[367]
, где родители изо всех сил стараются удовлетворять их особые потребности. И большинство таких детей делят дом или даже спальню с хотя бы одним братом (сестрой).
Важно понимать, что на две трети детей с особыми потребностями их состояние не оказывает сильного влияния, как и на их семьи. Но в одной трети случаев проблемы со здоровьем и развитием существенно сказываются на повседневной жизни и их самих
[368]
, и их родителей, и,
конечно, их братьев и сестер. Эти дети часто не могут быть просто детьми.
Они не могут бегать, играть и учиться вместе со сверстниками. Семьи не выдерживают бремени постоянного ухода за такими детьми как в эмоциональном, так и в материальном плане; часто родители вынуждены работать меньше или совсем не работать. Таким семьям трудно вместе

развлекаться и проводить время дома и еще сложнее посещать общественные места, где их, как правило, ждут жалостливые взгляды или сочувствующие улыбки. И все эти трудности часто носят не временный характер: особые потребности очень многих детей сохраняются и во взрослом возрасте
[369]
* * *
Как уже говорилось, особые потребности ребенка могут проявляться по-разному; в отличие от них их так называемые типично развивающиеся сиблинги порой выглядят во многом одинаково, но на самом деле их можно назвать какими угодно, но только не типичными. Их даже иногда называют суперсиблингами
[370]
; эти родные братья и сестры нередко компенсируют проблемное развитие других детей для остальных членов семьи своим преждевременным развитием. Младшие супердети ведут себя как старшие,
а старшие нередко берут на себя роль маленьких родителей, помогая маме и папе готовить пищу, выполнять другие домашние обязанности и ухаживать за младшими. Зрелые не по годам, они часто выглядят в глазах окружающих
«маленькими взрослыми» или даже
«маленькими старичками». «Что бы мы без вас делали?» — постоянно говорят им их родители. А если их брат или сестра не могут сидеть в автомобиле на заднем сиденье, суперсиблинги с раннего детства сидят на заднем — и в прямом смысле, и в переносном.
Как уже было сказано, количество детей с особыми потребностями в мире неуклонно растет, и проблемы, с которыми сталкиваются их родители,
становятся все более обсуждаемой темой, о чем говорит, в частности,
пример статьи «Я мать Адама Ланзы». Однако их родные братья и сестры по-прежнему остаются обойденной вниманием и, по сути, социально ущемленной группой. В отличие от их братьев и сестер суперсиблингов игнорируют не только в семьях, но и в научных исследованиях, и лишь совсем недавно клиницисты и родственники начали признавать, что единокровные братья и сестры детей с особыми потребностями сами являются отдельной популяцией, особой группой исследуемых пациентов
[371]
Наличие брата или сестры с особыми потребностями сопряжено для ребенка со специфическими преимуществами и недостатками.
Формирование личности в непосредственной близости от родного

человека, страдающего хроническим заболеванием или инвалидностью,
нередко становится уникальным источником для личностного роста и развития, и, следовательно, многие суперсиблинги вырастают более ответственными и компетентными людьми, чем их более безмятежные сверстники. Жизнь с родным братом или сестрой, которые отличаются от других, также нередко способствует толерантности, сопереживанию,
состраданию и терпению. Знание того, что кто-то, кого ты любишь, никогда не выздоровеет, и даже может умереть, в корне меняет угол зрения ребенка на другие проблемы детства. Ранний опыт таких детей может привести к формированию особых навыков, и со временем многие суперсиблинги используют свои сильные стороны для того, чтобы стать отличниками,
президентами класса, врачами, лидерами местных сообществ и великими спортсменами. Так, например, Джордан Спиф, ставший самым молодым за 82 года гольфистом, которому удалось выиграть турнир серии PGA,
убежден, что его зрелость и ответственность в значительной мере обусловлены тем, что он рос с младшей сестрой, страдавшей нервным расстройством. Джордан говорит, что она «самое лучшее, что когда-либо случалось с нашей семьей»
[372]
Конечно, история Элизабет — лишь одна из огромного множества похожих историй, но она из тех, о которых нам, наверное, труднее всего говорить. Это история о том, что жизнь мальчиков и девочек с братом или сестрой с особыми потребностями может быть невероятно трудной, даже если они их очень любят. Например, суперсиблингов вроде Элизабет нередко тревожит, не возникнут ли со временем такие же проблемы со здоровьем у них самих или у их детей. Они могут испытывать смущение и замешательство из-за того, что их братья и сестры явно отличаются от других, и при этом нередко чувствуют, что в душе предают их. Они могут обижаться на несправедливость родных, когда их братьев и сестер хвалят за выполнение будничных задач, в то время как их немалые достижения воспринимаются как нечто само собой разумеющееся; они переживают такие неприятные эмоции, как мелочная зависть. Их пугает и отвращает перспектива однажды взять на себя заботу о своих проблемных братьях и сестрах, после чего они испытывают мучительный стыд за такие эгоистичные мысли. Суперсиблинги, как правило, держат эти чувства при себе, и почти половина из них в тот или иной период жизни тоже страдают от разных проблем со здоровьем или поведением
[373]
, таких как депрессия,
тревожность, злоупотребление психоактивными веществами или расстройства пищевого поведения, хотя ни их друзья, ни родные чаще всего

об этом не знают.
Известный во всем мире невропатолог и автор Оливер Сакс рос в Англии с братом, у которого в подростковом возрасте диагностировали шизофрению. Уже взрослым Сакс так откровенно писал о раздвоении своих чувств в детстве: «Он страшно пугал меня, и при этом я очень боялся за него. Что станет с Майклом, и не случится ли что-нибудь похожее и со мной?» Как многие дети, живущие в сложных условиях, Сакс справлялся со стрессом, дистанцируясь от проблем в доме: «Я создал дома собственную [научную] лабораторию и закрывал двери и уши, чтобы отгородиться от безумия Майкла. Это вовсе не означает, что я был к нему безразличен; я искренне и сильно сочувствовал ему, но мне необходимо было также держать дистанцию; мне нужно было создать собственный мир науки, чтобы меня не захватил и не увлек его хаос, его безумие, его приманки»
[374]
Позже Сакс признался, что переезд в США, где он начал медицинскую практику, был шагом, сделанным «отчасти для того, чтобы уйти от моего трагического, безнадежного, неуправляемого брата»
[375]
. По его словам, он стал неврологом, чтобы изучить и понять человеческий мозг — орган,
который сломал жизнь его брату и всей их семье. Но быстрого и простого ответа на свои вопросы он не получил. К тридцатилетнему возрасту Сакс в течение четырех лет боролся с тайной наркоманией и спустя многие десятилетия писал о чувстве вины, которое никогда его не покидало: «Я
мог, я должен был быть более любящим, больше его поддерживать… и стыд за то, что я таким не был — чувство, что я плохой брат, который не был рядом, когда он так нуждался в моей помощи, — до сих пор,
шестьдесят лет спустя, жжет и терзает меня изнутри»
[376]
Глядя на суперсиблингов вроде Оливера Сакса или Элизабет со стороны, мир видит кажущуюся безупречной адаптацию этих людей к их особым жизненным обстоятельствам. А вот чего мир часто не видит — или попросту не способен видеть, — так это сложнейшей комбинации любви,
ненависти, стремления защищать, смущения, чувства вины, гнева,
негодования, разочарования, страха и эмоционального истощения. Подобно своим братьям и сестрам с особыми потребностями, многие суперсиблинги больше всего на свете хотели бы жить среднеожидаемой жизнью. Они хотели бы жить собственной жизнью, на которую не влияет ничья болезнь.
Они хотели бы иметь возможность наслаждаться повседневными взаимоотношениями с обыкновенными братом или сестрой, в которых допустимо детское соперничество и ссоры. Они мечтают об обычных

чувствах, потребностях и собственных жизненных вехах. Они очень хотели бы быть просто нормальными и даже с какими-то изъянами, но, как правило, остро чувствуют, что не могут быть такими, что должны быть сверхнормальными. Они не могут быть людьми, им нужно быть
сверхлюдьми.
* * *
В 1969 году, когда Опре Уинфри было пятнадцать лет, среднюю школу,
где она училась, посетил специально приглашенный спикер. В тот заветный час, который в корне изменил всю ее жизнь, преподобный Джесси
Джексон произнес, по словам самой Уинфри, «неповторимую речь»
[377]
, в которой описал ученикам трудную задачу расовой дискриминации и ее решение: «Совершенство — лучшее средство борьбы с расизмом. Так будьте же совершенными». В тот вечер юная Опра, придя домой,
изготовила плакат с этими словами; он висел над ее зеркалом на протяжении всех лет учебы в колледже и определял все ее поступки и решения.
Оказывается, совершенство может быть лучшим сдерживающим фактором не только расизма, но и любой формы дискриминации,
основанной на различиях, и Элизабет знала (судя по всему, инстинктивно),
что лучший способ защитить Генри, себя и всю семью от взглядов исподтишка и несправедливого обращения — это преуспеть в жизни.
Известно, что человеку свойственно ошибаться, но Элизабет была чрезвычайно осторожна и внимательна и старалась не допускать ошибок никогда и ни в чем.
Генри нельзя было оставлять дома одного, и никакая няня не могла с ним справиться, поэтому, куда бы ни шла мать Элизабет, она брала сына с собой. Генри ненавидел походы по домашним делам, а больше всего продуктовый магазин с его ярким освещением и холодильными витринами.
У него были проблемы с потреблением пищи — он мог за один присест съесть коробку печенья или слишком много конфет, — и мама ни в коем случае не должна была их покупать. Конечно, многие дети начинают канючить или плакать в магазине, выпрашивая сладости, но маленький
Генри впадал в состояние, которое доктора за неимением лучшего термина назвали слепой яростью. Он тряс большую металлическую тележку матери руками и пинал ногами, пока большинство покупателей вокруг делали вид,
что ничего не происходит, и шипел и плевался в тех, кто осмеливался на

него посмотреть. Однажды менеджер магазина попросил их уйти. «Но куда же мне девать ребенка, пока я покупаю продукты?» — умоляюще спросила женщина. Элизабет, которая при этом присутствовала, готова была провалиться сквозь землю от стыда.
Когда Элизабет была маленькой, а Генри плохо себя вел в магазине,
она потихоньку прокрадывалась в пустой проход и, осторожно оглядевшись по сторонам, лезла под рубашку и вытаскивала ожерелье, которое хранила под одеждой.
Воздев руки над головой, девочка становилась могущественной богиней Исидой, притворяясь, что разгоняет облака и,
соответственно, контролирует мир. А к старшим классам Элизабет пыталась справляться с любопытными и сострадательными взглядами незнакомцев, используя единственную реальную силу, которая была в их распоряжении: она старалась быть очень, очень хорошей. Она бегала по магазину и сносила товары в мамину тележку, чтобы они могли как можно быстрее передвигаться по проходу. Наверное, со стороны Элизабет с матерью походили на безумных соперниц из дурацкого игрового шоу, но в душе они чувствовали, что на кону стоит их жизнь. Чтобы не пробивать на кассе конфеты и другие «запрещенные» сладости, накиданные в корзину
Генри, мама отвлекала сына и уводила к машине, а Элизабет, оставшись в магазине одна, выкладывала продукты на конвейер в строжайшем порядке:
фрукты с фруктами, замороженные продукты с замороженными продуктами, коробки с коробками, молочное с молочным. В самом конце она клала мамину кредитку и расплачивалась, пока ее младшая сестра толкала тележку на стоянку. Так что, можно сказать, у матери Элизабет был не только один очень проблемный ребенок, но и один поистине образцовый.
Возможно, подобно тому как Опра Уинфри в свое время нацелилась на успех как черная женщина в мире белых мужчин, Элизабет ощущала, что ей необходимо быть совершенной во всем. Ее никогда не покидало странное чувство, что она должна что-то кому-то доказать или что-то компенсировать. И школа день за днем предлагала ей бесчисленное множество возможностей это сделать. По утрам девочка быстро поднималась по главной лестнице и бодро приветствовала директора:
«Здравствуйте, миссис Миллер!» Она притворялась, будто не замечает брата, которого все-таки приняли в школу в рамках программы инклюзивного обучения и который вылезал из автомобиля, растягиваясь,
словно гигантская тянучка, и упираясь под руками матери и помощника директора. В классе Элизабет находила успокоение в исключительно отличных отметках; только время от времени пронзительные вопли Генри

из коридора проникали в ее мир.
На одном важном школьном конкурсе талантов Элизабет безупречно сыграла менуэт Баха, но, когда она делала это, ее щеки пылали огнем — и не потому, что ей очень нравилось выступать на сцене, а потому, что она злилась. Девочка слышала, как Генри громко расхохотался, едва она вышла на сцену, после чего папа вывел его из зрительного зала, пока она играла.
Элизабет сидела за пианино, в нужном темпе нажимая на клавиши, а сама представляла себе, как кричит прямо со сцены, обращаясь к маме: «Ну почему нельзя было хоть один раз оставить его дома с няней?!» Позже в тот же день, когда Элизабет все же угрюмо пожаловалась маме, что Генри испортил ее выступление, та отругала ее: «Ради Бога, Элизабет. Ты только что приобрела потрясающий опыт выступления на сцене, которого у нашего Генри никогда не будет. Он не способен контролировать себя. А ты способна — тебе так повезло!»
* * *
Следует сказать, что у многих сверхнормальных есть какое-нибудь секретное оружие. «Господи, конечно же, в ней с самого начала что-то было, — вспоминал первый учитель афроамериканской писательницы,
поэтессы, политического активиста и феминистки Элис Уокер. — Через мои руки прошло много детей, но Элис Уокер была самой умной»
[378]
. А
вот что сказал биограф Карл Сэндберг о юном Аврааме Линкольне,
который посещал школу редко и бессистемно: «Эйб заставлял книги рассказывать ему больше, чем они рассказывали другим людям»
[379]
Конечно, секретное оружие, о котором я говорю, — это не всегда умные книги. Знаменитый художник Энди Уорхол, например, вспоминал, что в детстве его заметили благодаря художественному дару: «Учителя меня любили. Они говорили, что у меня природный талант. Или, наоборот,
неприродный»
[380]
. Понятно, что не каждый сверхнормальный ребенок становится известным романистом, художником или политиком, и не каждый непременно обладает каким-то потрясающим талантом. Но одно секретное оружие действительно имеется у очень многих сверхнормальных людей — это природный (или неприродный) самоконтроль
[381]
Самоконтроль — это способность человека направлять на четкий курс свои мысли, чувства и поступки
[382]
; обычно сверхнормальные люди используют ее для лучшей адаптации к окружающему миру. Иначе говоря,

самоконтроль — это общепринятый термин
[383]
для обозначения того,
насколько успешно мы сопротивляемся искушению, откладываем удовлетворение, регулируем эмоции и идем к желаемым целям. Именно уровень самоконтроля определяет, в какой мере мы подчиняемся правилам,
следуем указаниям, усмиряем эмоции, сотрудничаем с людьми, регулярно занимаемся физкультурой, правильно питаемся, держим слово, экономим деньги, вовремя приходим на работу, усердно трудимся и многое-многое другое. Как почти сто лет назад отметил Зигмунд Фрейд, способность человека отвечать за свои поступки издавна считается одной из отличительных характеристик цивилизации
[384]
Сегодня науке известно, что способность к самоконтролю формируется в префронтальной коре головного мозга
[385]
. Развитие человеческого мозга происходит — и происходило эволюционно — от задних областей к передним, от нижних к верхним. Таким образом,
примитивные зоны мозга находятся в самой нижней задней его части и функционируют автоматически: например, ствол головного мозга регулирует сердцебиение, дыхание и сон без усилий с нашей стороны, а миндалевидное тело точно так же активирует базовые реакции «бей или беги». Префронтальная кора и в буквальном, и в метафорическом смысле является самой высокоорганизованной частью головного мозга. Она расположена непосредственно под лобной костью; именно тут имеет место мышление самого продвинутого уровня. Эта область обеспечивает регулирование работы амигдалы по принципу «сверху вниз»
[386]
,
успокаивая наши импульсивные, эмоциональные реакции и заменяя их осознанными, продуманными решениями и действиями. В префронтальной коре «живут» исполнительные функции, и главным среди них является самоконтроль
[387]
Для иллюстрации мощи самоконтроля чаще всего приводят в пример всем известный сегодня «Тест с зефиром»
[388]
, разработанный психологом
Уолтером Мишелом в 1960-х годах. Мишел придумал и провел ряд классических исследований, чтобы изучить, способны ли дети дошкольного возраста сопротивляться искушению съесть одну зефирину сразу, если знают, что, подождав двадцать минут, смогут съесть две.
Неудивительно, что одни малыши слопали сладости тут же, ни секунды не медля; другие изо всех сил старались сдержаться, но в конце концов сдались; а третьи сумели продержаться нужное время и в результате получили два зефира вместо одного. Эксперимент, который изначально задумывался как своего рода моментальный снимок, выявляющий различия

в способности детей откладывать удовлетворение, перерос в долгосрочное исследование в области развития человека, и, как показало время, тест имел поистине потрясающую прогностическую ценность. Дальнейшие наблюдения показали, что те дошкольники, которым хватило самоконтроля
[389]
, чтобы дождаться вознаграждения в виде двух зефирин,
получали более высокие баллы в тестах на проверку академических способностей; у них были лучше развиты навыки решения проблем, они получили лучшее высшее образование, их самооценка была выше, и, став взрослыми, они реже употребляли наркотики, чем остальные участники исследования.
За десятилетия, прошедшие с того дня, когда маленькие испытуемые
Мишела сидели перед своими зефиринами, решая, что с ними делать,
другие ученые не раз продемонстрировали, что самоконтроль в высшей степени полезная способность
[390]
. В 2012 году метаанализ, объединивший результаты более сотни исследований и свыше тридцати тысяч испытуемых, показал, что самоконтроль четко ассоциируется с более высокими успехами в школе, на работе, в любви и по части здоровья
[391]
. И
в начальной школе, и в вузе высокий самоконтроль означает лучшую посещаемость занятий, больше времени, уделяемого учебе, и меньше времени, потраченного на сидение перед телевизором, а также более высокие оценки и лучшие результаты стандартизованных тестов; мало того, самоконтроль оказался более надежным предиктором академических достижений, чем коэффициент интеллекта
[392]
Люди с высоким уровнем самоконтроля пользуются преимуществами и вне школьных классов и студенческих аудиторий. Они наслаждаются более богатыми взаимоотношениями с людьми и чаще бывают популярными
[393]
, по крайней мере отчасти потому, что способны пересматривать собственные желания
[394]
ради удовлетворения потребностей и желаний других.
Лучший самоконтроль четко ассоциируется и с более высокими достижениями в спорте
[395]
, так как это качество позволяет спортсменам тренироваться много и регулярно, а также сохранять самообладание и добиваться успехов в сложной атмосфере сильнейшего психологического прессинга. А еще самоконтроль помогает нам не только говорить «да» тому, что действительно необходимо, но и отказываться от деструктивных моделей поведения, если таковые встречаются на нашем жизненном пути. В результате люди с более сильным самоконтролем реже сталкиваются с проблемами контроля над негативными импульсами
[396]
, такими как насилие, гнев, склонность к

правонарушениям или алкоголизм.
Самоконтроль даже может рассказать нам кое-что о том, почему у одних людей, переживших серьезную психологическую травму,
развивается посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), а у других нет. Исследования головного мозга с применением метода МРТ
позволяют предположить, что в префронтальной коре людей
[397]
,
столкнувшихся с травматическими переживаниями, у которых развилось
ПТСР, наблюдается меньшая активность и менее сильные межнейрональные связи по сравнению с людьми, которые тоже пережили травму, но не страдают от ПТСР. Это говорит о том, что частично ПТСР
может быть следствием неадекватного контроля амигдалы по принципу
«сверху вниз»
[398]
, который, в свою очередь, является результатом неуправляемости реакции «бей или беги». Действительно, один из аспектов лечения ПТСР предусматривает выработку у пациента большего контроля над мыслями, чувствами и поступками. Далее, как известно, одним из определяющих признаков ПТСР считается ощущение подавленности и беспомощности в результате травмы, а самоконтроль позволяет нам чувствовать ответственность за себя и свою жизнь, даже если мы не можем контролировать события, которые с нами происходят.
Прогностическая надежность самоконтроля настолько сильна, что в этом качестве сопоставима с уровнем интеллекта и социально- экономическим статусом
[399]
, но важно помнить, что самоконтроль и эти два фактора не одно и то же
[400]
. Это означает, что самоконтроль —
ситуация возможности, способ, которым психологически устойчивый ребенок может добиться большого успеха и преуспеть в жизни, даже не будучи умнейшим или привилегированным. Разумеется, как наглядно демонстрирует исследование Мишела на базе дошкольников, у некоторых людей от природы самоконтроль выше, чем у других, и они, скорее всего,
добьются в жизни большего
[401]
. (Так что мама Элизабет была отчасти права: девочке действительно повезло в том, что она способна себя контролировать, в отличие от брата) Однако самоконтроль — не просто врожденный дар, доступный для «его имущих» и недосягаемый для
«неимущих». Его можно развивать и усиливать посредством практики и решения сложных задач
[402]
, и у людей, которые борются с серьезными проблемами и невзгодами в своих семьях или районах проживания, такой практики предостаточно. Им каждый день предоставляется возможность практиковаться в умении сдерживать язык и эмоции в общении с больным братом или сестрой, душить слезы в присутствии школьных хулиганов, на

цыпочках обходить развалившегося в гостиной отца-алкоголика, избегать опасных кварталов по дороге домой и усердно работать над достижением своей главной цели — побегом из этой страшной реальности. По всей вероятности, сверхнормальные люди изначально приходят в этот мир со щедрой долей самоконтроля — скорее всего, в детстве они легко прошли бы «тест с зефиром», — но нельзя, конечно, недооценивать огромного влияния их полного погружения в среду, где нужно день за днем строго контролировать свои мысли, чувства и поступки.
Повзрослев, многие сверхнормальные люди объясняют выживание и успехи именно своими особыми способностями контролировать каждый прожитый день и, следовательно, судьбу. По сути, те, кто успешно справляется с неблагоприятными жизненными обстоятельствами,
действительно часто добиваются этого как минимум благодаря сильному самоконтролю и умению настраиваться на нужный курс
[403]
. Как показало долгосрочное исследование на острове Кауаи
[404]
, в рамках которого ученые наблюдали за многообразной выборкой гавайских младенцев вплоть до достижения ими среднего возраста, те, кому удалось победить крайне негативные обстоятельства детства, уже в подростковом возрасте верили в собственную эффективность
[405]
и способность преодолевать препятствия, ждущие их впереди. А еще одно исследование в этой области
— в нем участвовало почти три тысячи человек в возрасте от 25 до 74 лет
— продемонстрировало, что отсутствие родительской поддержки в детстве четко ассоциируется с хроническими психическими и физическими проблемами во взрослой жизни, однако люди, которые чувствуют, что контролируют себя и свою жизнь
[406]
, таких проблем не имеют.
Сверхнормальные отличаются удивительной способностью реализовывать исполнительные функции; в своем строго контролируемом и целенаправленном подходе к жизни они чем-то напоминают маленьких гендиректоров. Они ставят перед собой конкретные цели и даже рисуют для себя плакаты («Будь совершенным!»). И делают это, зная, что совершенство — продукт не только наличия потрясающего «сырья», но и
— а может, и в первую очередь, — готовности и способности заставить это
«сырье» давать нужные результаты
[407]
. Хоть Элизабет никогда не призналась бы в этом публично, в глубине души она чувствовала себя всемогущей. Она чувствовала, что способна достичь всего, что наметила,
надо только действовать мудро — как она, разумеется, обычно и действовала. «Я просто не приемлю неудачи, — призналась она мне. —
Если ты чего-то действительно хочешь, то непременно этого добьешься».

* * *
Поскольку Элизабет и ее младшей сестре «повезло», им не разрешалось жаловаться на больного брата; судя по всему, им не разрешалось выражать очень многие человеческие эмоции. «В нашей семье было такое правило: “Не можешь сказать чего-то хорошего, не говори ничего”, — вспоминает Элизабет. — По сути, это означало еще одно правило: “Если не чувствуешь ничего хорошего, не чувствуй ничего”».
Впрочем, Элизабет в любом случае не знала, что она чувствовала. Как бы сложно ни было иметь мысли или чувства в отношении проблемы, о которой никто не хочет говорить, еще труднее иметь мысли или чувства по поводу того, о чем никто не может говорить, потому что никто не знает,
что это такое. «В отсутствие четкого диагноза было крайне трудно сделать
Генри ответственным хотя бы за что-нибудь, — вспоминает Элизабет. — В
один момент он был в полном порядке, а в другой у него начиналась истерика. Но что бы с ним ни происходило, он не мог с этим ничего поделать, поэтому, как мне было сказано, я не могла испытывать по этому поводу никаких чувств».
Злость. Печаль. Страх. Эти чувства были в семье под запретом.
Сестрам говорили, что они должны быть «выше этого», в результате многие часы, проведенные ими дома, были посвящены тому, чтобы подняться над человеческим, то есть, по сути, стать сверхчеловеком.
Скажем, за ужином, когда Генри дразнил Элизабет — «Мои уроки труднее твоих», — типичным поведением обычных брата и сестры были бы дальнейшие препирательства, которые наверняка испортили бы ужин всей семье. Но когда Элизабет, вместо того чтобы дразнить брата в ответ,
миролюбиво и спокойно говорила: «Нет, вообще-то мои труднее», —
спокойный ужин прекращался в одно мгновение, потому что Генри швырял в сестру тарелкой. А когда Элизабет сползала под стол и начинала на коленках выползать из комнаты, мама приказывала: «Сейчас же вернись!
Ты никуда не уходишь. Ты сейчас же сядешь на место и извинишься перед братом».
Например, однажды, когда они оба были уже подростками, Генри угрожал Элизабет большим ножом, и папе даже пришлось набрать 911. А
когда полицейские уехали, увозя брата на заднем сиденье автомобиля,
Элизабет с сестрой собрали все «острые предметы» в доме — ножи,
ножницы, отвертки — и спрятали их, сложив в обувную коробку. Позже, во время тягостной поездки в полицейский участок, мать Элизабет

перечисляла разные варианты ее дальнейших действий:
— Ты могла бы предъявить обвинение, но тогда его занесут в базу правонарушителей и у него будут проблемы в будущем… С другой стороны, мы могли на какое-то время отправить Генри в больницу…
— А если его положат в больницу, он сможет когда-нибудь устроиться на работу? — спросила Элизабет, как всегда, обремененная тревогой и ответственностью за будущее брата.
— Да, милая, — ответила мама. — Об этом же никто не будет знать.
— Тогда, я думаю, его нужно положить в больницу, — сказала
Элизабет.
Вспоминая ту поездку спустя годы, Элизабет не смогла сдержать горькой усмешки и печально пошутила: «Он реально хотел меня убить, а мне не позволялось даже в мыслях желать ему того же».
* * *
На момент поступления в колледж у Элизабет был огромный талант,
который специалист по травматическим расстройствам Бессел ван дер Колк описывает как умение «справляться, но не чувствовать»
[408]
. Она посещала семь курсов за один семестр, работала воспитателем в студенческом общежитии, входила в список лучших студентов и двадцать часов в неделю трудилась официанткой. Это может звучать неправдоподобно или даже казаться невозможным, но, по крайней мере отчасти, благодаря своей талантливой префронтальной коре Элизабет всегда была способна на большее, чем большинство ровесников. Каждый семестр девушке требовалось от декана специальное разрешение на добровольную чрезмерную учебную нагрузку, и на каждой такой полугодовой встрече ее отличное настроение и пестрящий всеми цветами радуги планировщик говорили сами за себя. Никто, даже сама Элизабет, не задумывался над тем,
что девушка выпивает по десять чашек кофе в день и спит всего четыре- пять часов в сутки. Часто она даже не замечала, что голодна.
Потом Элизабет поступила одновременно на юридический и медицинский факультет. Там она продемонстрировала свои отличные знания о психиатрических препаратах, которые Генри принимал в течение долгих лет, и о правовой системе. «Откуда ты все это знаешь, Элизабет?»
— недоумевали сокурсники. Все эти достижения четко противопоставляли ее брату: если ему суждено всю жизнь сидеть дома в качестве пациента, то она станет врачом; если он наверняка будет время от времени оказываться

на заднем сиденье полицейской машины, то у нее будет диплом юриста.
Кроме того, ей много раз приходилось наблюдать ссоры родителей из-за расходов, которые неизменно росли из-за болезни Генри, и теперь повзрослевшая Элизабет в полном объеме понимала значение слов мамы,
подслушанных ею когда-то в разговоре с тетей: что однажды Элизабет с сестрой придется взять на себя все заботы о брате, и они должны быть готовы это сделать. Элизабет просто обязана была научиться хорошо зарабатывать; ее семье это было необходимо.
И все же, хоть Элизабет и добивалась больших успехов практически во всех своих начинаниях, она знала, что о своих заслугах — отличной учебе,
поступлении в аспирантуру, назначении старшим ординатором — может только шептать, а еще лучше не говорить вообще. Когда кто-нибудь упоминал о ее достижениях в присутствии брата, она съеживалась; и вся семья замирала от ужаса, если в каком-нибудь общественном месте какой- нибудь знакомый с самыми благими намерениями акцентировал разницу между братом и сестрой: «Ну, а как насчет вас, молодой человек? Вы тоже учитесь в аспирантуре?» Элизабет испытывала сильнейшее чувство вины из-за того, что преуспевает в том, в чем не может преуспеть ее брат. Со временем посыл, который она получала от родителей, сменился с чего-то вроде «Упоминая о том, что твою фотографию повесили на доску почета,
ты расстраиваешь брата» на что-то вроде «Сам факт твоего существования расстраивает твоего брата». И Элизабет ездила домой все реже и реже.
Сверхнормальные, подобные Элизабет, оказываются в мучительной двойной ловушке: семьям нужно, чтобы они преуспевали, но при этом они часто стыдятся и стесняются своих успехов и достижений. Они редко признают и празднуют свои заслуги, если вообще делают это, и их достижения часто становятся источником боли, гнева или печали для тех,
ради чьей защиты они прилагают так много усилий. Хотя многие сверхнормальные люди считают себя не вправе переживать самые простые человеческие эмоции, их нередко переполняет одна весьма сложная эмоция
— чувство вины.
Вина — это социальное, нравственное чувство
[409]
, возникающее в контексте отношений между двумя людьми. Оно возникает, когда мы чувствуем, что нанесли ущерб другому человеку, или когда видим несправедливость и неравноправие в конкретной группе, в частности в своей семье. Вина локализуется в префронтальной коре головного мозга и тесно связана с самоконтролем
[410]
. «Я словно живу в своей проклятой префронтальной коре!» — не раз жаловалась на сеансах Элизабет.

Эволюционная цель вины заключается в стремлении человека к восстановлению справедливости; она подталкивает нас к тому, чтобы сглаживать и устранять неравноправие.
Однако в жизни большинства сверхнормальных людей нет справедливости и, возможно, никогда не будет. Многие из них живут рядом с братьями или сестрами либо матерями или отцами, имеющими проблемы,
которых нет у них самих и которые они не способны разрешить. Несмотря на то что Элизабет чувствовала себя каким-то образом ответственной за беду Генри, она, конечно же, не сделала ничего плохого, за исключением,
возможно, того, что от рождения ее неврологическое развитие было выше.
Чем активнее она пыталась «восстановить справедливость» для своей семьи, стараясь быть как можно лучше и полезнее, то есть сверхнормальной, сверхчеловеком, тем больше превосходила своего брата,
заставляя его чувствовать себя еще хуже. Элизабет не могла сделать ничего,
чтобы улучшить жизнь родителей и брата, кроме как саботировать собственный успех, чтобы их не расстраивать еще больше.
Вину нельзя считать адаптивным качеством, если она не способствует исправлению ситуации. Метаанализ, объединивший результаты более сотни исследований на основе совокупной двадцатитысячной выборки,
четко показал, что чувство ответственности за события, которыми человек не может управлять
[411]
, прямо связано с депрессией; собственно, по этой причине Элизабет и обратилась к психотерапевту. «Я чувствую себя так,
словно мне не позволяется впадать в депрессию, иметь нервный срыв или что-то в таком роде, ведь мне же так повезло в жизни, — сказала она. — Но я также чувствую, что мне не разрешено и быть счастливой».
Накануне выпускного на медицинском и юридическом факультетах
Элизабет вместо подарков попросила у родителей лишь одно: чтобы это был ее, только ее день. Снова борясь с чувством вины, девушка попросила,
чтобы на выпуск пришли мама с сестрой, а Генри остался с отцом дома;
только тогда она могла бы действительно насладиться этим днем. Но они позвонили в дверь квартиры Элизабет уже вечером, успев вместо вручения дипломов лишь на праздничную вечеринку; мама виновато объяснила, что прием Генри у врача в то утро сильно затянулся. В редчайшем приступе гнева Элизабет, услышав это, воскликнула:
— Я попросила об одной-единственной вещи на окончание университета! Я хотела только одного дня для меня одной! Вы не могли прожить одного дня, не поставив Генри на первое место?! Его обязательно надо было вести к врачу именно сегодня?!
— Генри опять положили в больницу, — холодно произнесла в ответ

мама.
Элизабет, охваченная чувством вины, молчала.
— Ну, не вешай нос, давай веселиться, и все у нас будет хорошо, —
продолжила мама. — Это же то, что ты всегда делаешь. Это то, что у тебя так отлично получается.
Неспособные признать ее страдания, родители Элизабет просто не могли себе позволить — ни в финансовом, ни в эмоциональном отношении
— иметь еще одного ребенка с какими-либо потребностями. В тот день
Элизабет, не в силах постичь логику родителей, с нехарактерным для нее упорством продолжала требовать объяснений. «Ну почему вы всегда
ставите Генри на первое место?» — упрекнула она мать еще раз.
И вот, после нескольких попыток оправдаться и сгладить ситуацию,
мама Элизабет сказала нечто, чего она, возможно, не имела в виду, а может,
как раз и имела: «Вот ты очень любишь животных, Элизабет, —
раздраженно выдохнула она. — Представь, что у тебя есть две маленькие собачки. Одна милая и ласковая, и все вокруг ей умиляются. Глядя на нее,
все хотят ее погладить и поиграть с ней. А вторая собачка все время рычит и скалится, и никто не хочет к ней даже приближаться. Так вот, уверяю тебя, если бы тебе нужно было выгнать одну собаку на улицу, ты выгнала бы симпатичную, потому что тебе было бы известно, что ее-то наверняка кто-нибудь подберет».