Книга о современных супергероях людях, которые, вопреки тяжелым жизненным обстоятельствам, сумели добиться успеха и стать счастливыми

• Название: Книга о современных супергероях людях, которые, вопреки тяжелым жизненным обстоятельствам, сумели добиться успеха и стать счастливыми
• Дата: 12.04.2023
• Размер: 3.33 Mb.
• Имя файла: 411269.pdf
• Тип: Книга; #1057136
• страница: 5 из 29

Глава 5. Реакция «беги»
Если вам повезет, одна-единственная фантазия
сможет трансформировать миллион реалий
[243]
.
Майя Энджелоу
Когда Мара была новорожденным малышом, ее матери очень хотелось бросить малышку о стену. Она день и ночь качала дочку в колыбели, а сама все время смотрела в одну точку на дальней стене комнаты — на воображаемую мишень, в которую она мысленно швыряла собственное дитя. Однажды вечером, поняв, что больше не в силах сопротивляться дикому желанию, женщина выключила свет, чтобы не видеть это место, и уселась в углу, прижав к груди колени и прижимая к себе Мару. Так их и нашел отец Мары; обе плакали. Мама попросила мужа не включать свет и,
страшно рыдая, призналась ему в том, что с ней происходит. Мужчина,
оцепенев от ужаса, опустился на стул; мать и ребенок громко плакали, и прежде чем он успел что-либо сделать, визг жены достиг пронзительного крещендо… а малыш на ее руках вдруг замолк. Оба родителя решили, что
Мара умерла, но девочка крепко спала. Как будто внутри нее просто выключился выключатель, и она из извивающегося, визжащего младенца превратилась в тихое трехкилограммовое воплощение тепла и
безмятежности. В ту ночь мать Мары положили в больницу; врачи диагностировали у женщины послеродовую депрессию, но, когда Мара подросла и начала ходить, все стало еще хуже.
Мать Мары, когда-то востребованный поставщик провизии, очень любившая тестировать новые блюда на родных и друзьях, с каждым годом становилась все более раздражительной и непредсказуемой, и Мара с папой никогда не знали, где будет их ужин — на столе или на потолке. Не раз
Мара собирала свой детский чемоданчик и убегала, но, поскольку ей не разрешалось покидать двор, девочка сидела в дальнем углу большого заросшего двора и смотрела на небо. Оно казалось таким пустым; кроме птиц и самолетов, летавших в угодном им направлении, там не на что было смотреть. Но девочка могла наблюдать за небом часами.
* * *

Как уже говорилось, мозг человека «запрограммирован» при обнаружении угрозы во внешней среде выбирать одно из примитивных действий — сражаться или убегать. Но когда ни атака, ни побег невозможны, многие сверхнормальные дети остаются там, где они есть, и выполняют все, что от них требуют, находя способ убежать внутри себя.
Когда стресс становится непереносимым, ребенок может заснуть; он также может убежать от реальности, не выходя со двора. Его тело вынуждено оставаться на месте, но разум уносится далеко. Такова одна из главных стратегий выживания многих психологически устойчивых детей; тем или иным способом они убегают от реальности, сопротивляясь тому, чтобы быть поглощенными или загнанными в рамки своим окружением
[244]
По словам психологов Сьюзан Фолкман и Ричарда Лазаруса,
существует два способа справиться со стрессом
[245]
: совладание,
сосредоточенное на проблеме, когда человек пытается ее решить, и совладание, сфокусированное на эмоциях, когда человек управляет собственной эмоциональной реакцией. Эти способы в определенной мере представляют собой современные формы реакций «бей» или «беги» и, по сути, равнозначны. Скорее, как говорится в молитве о спокойствии духа,
которую заучивают в обществе «Анонимные алкоголики»: «Господи, дай
мне терпение принять то, что я не в силах изменить; дай мне силы
изменить то, что возможно; и дай мне мудрость научиться отличать
первое от второго», искусство адаптации заключается в умении в нужное время выбрать правильный способ совладания со стрессом. Многие дети с устойчивой психикой стараются минимизировать негативное влияние сложных жизненных обстоятельств, поначалу нередко пытаясь отбиваться,
стараясь изменить ситуацию и улучшить свою судьбу. Если же это не срабатывает, они часто не принимают свое положение, но принимают тот факт, что по крайней мере в данный момент не могут ничего изменить, и просто отстраняются от хаоса вокруг них
[246]
Дистанцирование
— это способ совладать со стрессом,
сосредоточенный на эмоциях; он основан на том, что, хоть мы не сможем изменить некоторые плохие вещи, которые с нами случаются, мы можем варьировать количество уделяемого им внимания и меру их влияния на нас.
В психологии для обозначения дистанцирования употребляется термин
диссоциация — этим словом определяется широкий диапазон стратегий,
позволяющих человеку отстраниться от среды. Наиболее экстремальные формы диссоциации психологи связывают с посттравматическим стрессом;
их патологические виды очень любят изображать в книгах и фильмах,

делая из них сенсацию ради массового интереса. Может, поэтому повзрослевшая Мара часто задумывалась над тем, что говорит о ее душевном здоровье сопровождающая ее всю жизнь склонность к диссоциации. А между тем наиболее распространенные формы диссоциации вовсе не обязательно сенсационны или проблематичны;
обычно люди прибегают к ним как к креативным и временным формам совладания со стрессом
[247]
. Вот, например, как Майя Энджелоу в детстве сводила к минимуму крайне негативное влияние времени, проведенного ею в Миссури, где она жила много месяцев и постоянно подвергалась сексуальному насилию со стороны сожителя своей матери: «В своем разуме я жила в Сент-Луисе всего несколько недель»
[248]
. А вот как справлялся с неблагоприятными обстоятельствами в детстве брат Майи,
Бэйли: «Он рассказывал мне, что, когда мы были маленькими и все в нашей жизни шло из рук вон плохо, его душа просто заползала за сердце,
сворачивалась там клубочком и засыпала. А когда он просыпался, страшное было уже позади»
[249]
На первый взгляд кажется, что понять, как и когда нужно отделить себя от окружения, чрезвычайно сложно, однако психолог Гарри Салливан утверждает, что такое дистанцирование представляет собой «базовую способность человеческого разума защищать свою стабильность»
[250]
и что ее успешное применение наблюдается даже у младенцев. По всей вероятности, нагляднее всего данный факт иллюстрирует эксперимент под названием «Каменное лицо»
[251]
, разработанный психологом Эдвардом
Троником. В его рамках мать устраивает и пристегивает месячного малыша в автомобильном детском кресле и пару секунд взаимодействует с ним как обычно. Затем отводит взгляд, а потом опять смотрит на младенца, на этот раз с лицом без выражения. Это сбивает малыша с толку, и он пытается привлечь ее внимание, как правило, сначала улыбаясь. Когда это ни к чему не приводит, поскольку женщина сохраняет каменное лицо, ребенок активизирует попытки вернуть привычную мать: он извивается в кресле,
машет ручками и умоляюще плачет и кричит. Когда младенец улыбается, а затем плачет, он использует способ совладания со стрессом,
сосредоточенный на проблеме: сопротивляется тому, что мать потеряла к нему интерес, и пытается заставить ее изменить безразличное отношение.
Когда же ему это не удается, ребенок переключается на другие стратегии:
начинает смотреть в сторону, уходит в себя, сосредоточенно сосет пальцы на ручках и ножках. Это уже и есть совладание, сосредоточенное на эмоции; ребенок понимает, что без материнской поддержки ему остается

одно — успокаиваться самому. На первый взгляд, он сдается и прекращает искать помощь или решение своей проблемы извне, однако, стараясь спасти себя самостоятельно, он на самом деле совершает внутренний побег
[252]
Переживший холокост психиатр Виктор Франкл писал, что одно из самых важных правил самосохранения в концентрационных лагерях —
«стараться быть незаметным»
[253]
. Это правило применимо и к детям,
живущим в домах, где они не чувствуют себя в безопасности или даже боятся за свою жизнь. Эти дети нередко с предельной внимательностью стараются быть как можно тише и незаметнее. Они играют, представляя себя невидимками, будто сливаются с обоями или погружаются в пол. Они практикуются в неподвижности, стараясь быть как можно менее заметными. Десятилетия исследований особенностей психологически устойчивых детей
[254]
показали, что, ребенок, умеющий справляться со стрессом, будучи подверженным ему постоянно, отлично знает, как в нужный момент отступить в безопасное место. Ученые также заметили, что к стратегии психологического дистанцирования
[255]
чаще всего прибегают в младенчестве и раннем детстве; с возрастом эта тенденция уменьшается,
возможно, потому, что у ребенка появляются возможности настоящего ухода. Младенец может только отвести взгляд и уйти в себя, тогда как ребенок постарше может уйти в свою комнату или другое укрытие, где он спит, играет или читает, отвлекаясь от мыслей о том плохом и страшном,
что с ним происходит. Там, в своих убежищах, они часто ищут утешения в более предсказуемых источниках тепла
[256]
, например прижимая к себе мягкие игрушки или домашних животных.
Замечали ли маленькую Мару дома, в полной мере зависело от маленьких белых таблеток с крохотными отштампованными на них циферками, которые принимала мать. Мара точно знала, приняла мама таблетку или нет, когда та встречала ее у автобуса, привозившего девочку из школы. Если мама улыбалась и махала ей рукой, Мара могла рассчитывать на повышенное внимание к себе. В такие дни женщина часами могла печь любимые торты и пирожные дочери, а девочка считала моменты, когда она сидела на табуретке рядом с миксером, облизывая сладкие и липкие деревянные ложки, самыми счастливыми. В эти минуты
Мара думала, что у нее самая лучшая мама в мире, и в эти дни мама действительно была такой.
Но иногда большой желтый автобус заворачивал за угол, а Мару никто не встречал. Тогда девочка смущенно махала на прощанье водителю

автобуса, а сама думала о том, знает ли он, что ее ждет. В такие дни Мара пряталась. Ее излюбленным укрытием был шкаф в спальне, где над штангой для вешалок с одеждой была длинная полка с подушками и одеялами. Девочка без труда залезала на маленький комод, а с него на верхнюю полку шкафа. Именно там Мара придумала то, что считала своим
«волшебным фокусом». Она смотрела на какое-нибудь пятнышко,
например на шарнир на двери или пятно на потолке, закрыв один глаз.
Затем открывала этот глаз и закрывала другой. Так, по очереди открывая и закрывая глаза, Мара заметила, что видит шарнир или пятно под немного разными углами зрения; а бинокулярное зрение (возможность смотреть обоими глазами) позволяло одновременно фиксировать взгляд на одном и том же объекте. Постепенно девочка каким-то образом натренировала глаза
(или мозг) не делать этого. Она поняла, что если два изображения не совпадают друг с другом, мир становится раздвоенным и
несфокусированным.
Так, глядя в пространство между двумя раздвоенными образами, Мара нашла способ смотреть прямо на что-то, на самом деле не видя его.
Чем больше девочка практиковала волшебный прием, тем легче он ей давался. Дошло до того, что, когда лицо мамы менялось со светлого на темное и она хватала дочь за руки и не отпускала, Маре уже не нужно было, упаковав свой чемоданчик, убегать в кусты во дворе или залезать в шкаф. «Расщепив» зрение, Мара могла в любое время, когда пожелает,
проскользнуть в пространство между тем, что видел ее правый и левый глаз, и спрятаться там. Благодаря этому трюку девочка чувствовала себя в безопасности, неприкасаемой, даже когда стояла перед матерью, изо всех сил трясущей дочь за плечи.
* * *
Ученые подсчитали, что в каждый конкретный год каждый пятый взрослый страдает тем или иным психическим заболеванием
[257]
, а один из двадцати — серьезным психическим расстройством. На сегодняшний день полного списка психических расстройств, квалифицируемых как серьезные, не существует, как, впрочем, и четких категорий умеренных и незначительных психических расстройств, но большинство психологов относят шизофрению и биполярное расстройство к первой категории и утверждают, что самые разные психологические проблемы, от сильной депрессии до расстройств пищевого поведения и синдрома навязчивых

состояний, также можно считать опасными психическими заболеваниями,
если их симптомы достаточно серьезны, чтобы мешать повседневной активности человека. В частности, эти симптомы не позволяют человеку продолжать работать и, соответственно, зарабатывать на жизнь, сохранять взаимоотношения, вести домашнее хозяйство или обслуживать себя.
Очевидно также, что одним из повседневных занятий взрослого человека является исполнение родительских обязанностей. Мы обычно не думаем о пациентах с психическими заболеваниями как о родителях, а между тем женщины с эмоциональными расстройствами рожают детей с той же вероятностью, что и здоровые
[258]
, и до 50 процентов таких женщин живут со своими детьми
[259]
. Ситуация с психическими заболеваниями отцов пока еще не исследована, но имеющиеся в распоряжении ученых данные позволяют предположить, что мужчины с эмоциональными проблемами
[260]
становятся отцами с меньшей вероятностью, чем их здоровые сверстники, или, по крайней мере реже живут со своими детьми.
К тому времени, когда Мара пошла в школу, у ее матери диагностировали биполярное расстройство — психическое расстройство,
которым страдают почти шесть миллионов взрослых американцев
[261]
и которое, следовательно, изо дня в день крайне негативно влияет на жизни миллионов американских детей
[262]
вроде маленькой Мары. Симптомы биполярного расстройства включают в себя эмоциональные всплески,
характеризующиеся нарушениями сна и невероятной хаотической активностью больного, неизбежно сменяющиеся бездонными эмоциональными спадами, когда человек может спать или плакать в течение нескольких дней, а то и недель. Впрочем, какими бы драматическими ни были симптомы биполярного расстройства, общение с человеком, страдающим психическим заболеванием, по всей вероятности,
составляет лишь малую часть стресса
[263]
, с которым сталкиваются их родные и, конечно, их дети. Поскольку симптомы сильно варьируются по интенсивности, родителю с тяжелым психическим расстройством обычно трудно сохранять работу и оплачивать счета; как следствие у них часто возникают проблемы с обеспечением даже самых элементарных потребностей своих детей. Кроме того, родители с такими заболеваниями нередко воспитывают детей в одиночку
[264]
, без поддержки, и их поведение бывает слишком непоследовательным
[265]
, чтобы они могли обеспечить организованную жизнь, необходимую любому ребенку. Находясь под сильнейшим гнетом симптомов болезни и мрачных настроений, родители вроде матери Мары часто не способны замечать и (или) удовлетворять

эмоциональные потребности своих детей. И поскольку многие психические заболевания носят хронический и эпизодический характер, эти стрессоры обычно влияют на детей не единожды
[266]
, а снова и снова, на протяжении многих лет.
Следует, впрочем, отметить, что, несмотря на все эти проблемы,
родители с психическими заболеваниями, как и другие родители, часто находят в своей роли опекунов и воспитателей
[267]
глубокий смысл, а их любовь к детям и желание быть хорошими родителями нередко становятся мощными стимулами к успеху на этом поприще. И дети в таких семьях склонны считать своих родителей хорошими
[268]
, относиться к ним более позитивно, чем те сами относятся к себе, потому что они не зацикливаются на болезни и часто связаны с матерями и отцами глубокой душевной связью. Это приносит пользу всем, потому что, даже если опекуны имеют определенные эмоциональные расстройства, дети страдают меньше
[269]
,
если с теми, кого они любят, их связывают крепкие узы. Да и серьезное психическое заболевание не делает человека автоматически плохим родителем, а быть сыном или дочерью такого родителя вовсе не обязательно означает скверную жизнь для ребенка. Безусловно, у таких детей выше риск возникновения эмоциональных и поведенческих проблем
[270]
, но исследования на базе детей и подростков, чьи родители страдают серьезными психическими заболеваниями, показали, что от трети до половины таких детей добиваются немалых успехов в учебе, на работе и в социальных взаимоотношениях и у них нет никаких проблем с психическим здоровьем; они выглядят и ведут себя примерно так же, как и их сверстники из благополучных семей
[271]
Как же им это удается?
Некоторые из них для этого делают то, что и многие, чье детство не назовешь счастливым: находят способ уйти от реальности.
* * *
В защищенном пространстве шкафа Мары было много приятного и хорошего, например мягкие игрушки и книжки с картинками, но главным сокровищем было черное карманное транзисторное радио, которое девочка прятала в подушках. Когда ее мама дни напролет плакала, девочка сидела на своей полке, засунув в ухо единственный наушник кремового цвета. «Я
старалась сделать звук максимально громким, — вспоминала она. — Меня

совершенно не волновало, что это может быть вредно для слуха. Я вообще часто хотела быть глухой, чтобы многого не слышать». Мара водила пальчиком по пластиковому зубчатому тюнеру радио, наблюдая за тем, как маленькая красная полоска движется от станции к станции. Музыка,
помехи, опять музыка, опять помехи. Занимаясь этим, Мара чувствовала себя так, будто настраивает собственное внимание, и, максимально сосредоточившись на музыке в одном ухе, вполне успешно блокировала звуки плача матери в другом.
Один из эффективных способов отключиться от одной части своей жизни — максимально настроиться на другую. Полностью погружаясь в захватывающую деятельность, мы забываем о проблемах, больших и малых. Мы с увлечением слушаем музыку. С головой уходим в книгу или фильм. Играем на музыкальном инструменте. Мечтаем и фантазируем.
Смотрим телевизор. С энтузиазмом занимаемся спортом или хобби. Это лишь некоторые из способов, помогающих дистанцироваться от стресса повседневной жизни, чем-то занявшись; эти способы позволяют человеку расслабиться и ослабить «амортизацию» в результате воздействия окружающего мира. В своих мемуарах Instrumental («Инструментальное»)
классический пианист Джеймс Роудс вспоминает о собственном побеге от боли сексуального насилия в детстве; он уходил в музыку. «В школе было несколько репетиционных со старыми разбитыми фортепиано. Они стали моим спасением. Я бежал туда каждую свободную минуту»
[272]
. А Мисти
Коупленд, первая женщина-афроамериканка, ставшая примой
Американского театра балета, в своих мемуарах «Жизнь в движении:
нетипичная балерина» пишет о танце как о своем способе забыть о реалиях несчастливого детства: «Каждый раз, когда я танцевала, каждый раз, когда я творила, мой разум прояснялся. Я не думала о том, что сплю на полу,
потому что у меня нет кровати, что новый друг моей матери может стать моим очередным отчимом или что нам, возможно, не удастся наскрести достаточно денег, чтобы купить еды»
[273]
Любое поглощающее внимание действие требует избирательности внимания, или избирательности невнимания
[274]
, то есть смещения фокуса,
которое позволяет сузить свой опыт, ограничив его рамками конкретной ситуации, и заблокировать осознание небольших стрессовых факторов или даже серьезных проблем и обид. Это может напоминать эскапизм, но, по подсчетам ученых, человеческий ум отстраняется от реальности в 50 процентах времени бодрствования
[275]
, и это наводит на мысль, что такие маневры с целью дистанцирования, вполне вероятно, выполняют

весьма важные для выживания функции
[276]
. В сущности, исследователи уже подтвердили, что поглощающие внимание задачи и заботы способны оказывать позитивное влияние
[277]
: они уменьшают стресс, укрепляют чувство безопасности и контроля, восстанавливают нейтральное настроение, после того как с нами происходит что-то скверное, а иногда приводят к поистине потрясающему ощущению «потока»
[278]
Даже когда Мара не пряталась на полке, она была настоящим экспертом в деле фокусировки внимания на выбранном объекте; она научилась тем или иным способом не замечать, что у мамы начинается истерика. Именно с такой ситуацией столкнулись полицейские, когда однажды вечером привезли Марину маму домой и завели в заднюю дверь,
после того как женщина в маниакальном приступе любви к скорости въехала на автомобиле в телефонный столб. Мара ела пиццу перед телевизором, слушая одним ухом игровое шоу, а другим полицейских;
девочка ни разу не взглянула в их сторону. «Мои глаза были словно приклеены к телевизору, — вспоминает Мара. — Я знала, что это выглядит странно, но я действительно не могла заставить себя повернуть голову и посмотреть на полисменов».
Подобно Маре, Жана Пиаже (известный швейцарский философ, отец теории когнитивного развития) тоже воспитывала мать, страдавшая психическим заболеванием. Мальчик справлялся с непредсказуемостью ее настроения и дистанцировался от реальности, с головой погружаясь в упорядоченный мир науки. «Одним из прямых следствий скверного психического здоровья моей матери, — писал Пиаже, — было то, что я очень рано отказался от игр ради серьезной работы; я делал это, во многом подражая отцу (ученому на редкость кропотливого и критического склада ума, который научил меня ценить систематический труд), а также для того,
чтобы найти убежище в приватном, невыдуманном, настоящем мире»
[279]
В возрасте семи лет Пиаже начал изучать природу. К десяти мальчик опубликовал статью о редком виде воробьев в серьезном научном журнале и изучал и классифицировал моллюсков. К пятнадцати годам он стал малакологом (малакология — раздел зоологии, посвященный изучению моллюсков) с отличной научной репутацией
[280]
, хотя редакторы, которые с ним работали, даже не подозревали, что ему так мало лет.
* * *

Личным миром Мары была не наука. Ее полка в шкафу стала фантастическим местом, где девочка слушала музыку, позволяя уму блуждать, витать в облаках. Возможно, это означает отсутствие четкого направления мысли, но, как утверждают социологи, «не все умы, витающие в облаках, сбиваются с пути»
[281]
. Такое умственное состояние позволяет нашему «я» перемещаться из одного места в другое — как мы надеемся, в лучшее, — и подобная психологическая мобильность нередко способна освободить угодившего в ловушку несчастливого детства ребенка, как было с Марой. Слушая музыку в транзисторе, девочка представляла себя в далеких местах, занимающейся самыми разными замечательными делами.
В своих мечтах она жила то тут, то там, но, когда ей приходилось спускаться с полки и ее разум уже не мог витать в облаках, девочка испытывала страх сродни боли: «Я вынуждена была оставаться там, где находилась, — вспоминает Мара. — Мне нужно было быть тем, кем я была».
Когда мы не способны трансформировать свою реальность, мы иногда справляемся со стрессом, трансформируя ее в своем сознании, погружаясь в мечты или фантазии
[282]
хоть на несколько мгновений, а порой и до того момента, когда становится доступной какая-либо другая форма побега.
Многие сверхнормальные взрослые люди вспоминают, что в детстве постоянно жили в мире фантазий. Чаще всего дети мечтают быть животным или супергероями
[283]
, но эти мечты столь же разнообразны, как и сами дети. Общее же во всех таких фантазиях то, что они способны вытащить ребенка из состояния страха, беспомощности и безнадежности и перенести туда, где возможно все, даже счастливая жизнь. После того как мать Элеоноры Рузвельт умерла и отец отослал девочку жить к тете, она, по ее словам, «хотела, чтобы меня оставили в покое в мире моей мечты, где я была героиней, а мой папа героем. В этот мир я уходила каждый раз, когда ложилась спать, и как только просыпалась утром, и все время, пока гуляла,
и вообще все время, когда мне никто не докучал»
[284]
Конечно, чрезмерные фантазии скорее иллюзорны, чем конструктивны, но целенаправленное и гибкое прибегание к ним помогает детям, да и взрослым, выжить в сложной реальности. Одно исследование на базе израильских детей
[285]
, подвергшихся насилию, показало, что фантазии в сочетании с другими механизмами совладания со стрессом —
важный источник надежды, которая, в свою очередь, служит весьма точным предиктором успеха этих детей в жизни четырнадцать лет спустя. «Я
никогда не знала точно, буду ли жива завтра, но с наступлением вечера

стояла у окна, воображая огни Нью-Йорка, — вспоминала свое детство одна из участниц исследования. — Я часами сидела и представляла себе,
как попадаю в этот великий город»
[286]
. Аналогичным образом Виктор
Франкл описывал, как он и другие жертвы холокоста находили убежище в своем внутреннем мире, в котором они могли пойти куда угодно, даже вернуться домой. «В своем сознании я ехал на автобусе, выходил из него,
открывал ключом входную дверь квартиры, отвечал на телефонный звонок,
включал свет. Наши мысли часто сосредоточивались на мельчайших деталях, и эти воспоминания были способны растрогать до слез»
[287]
Известно, что детям фантазировать легче, чем взрослым, но в любом возрасте один из самых доступных способов погрузиться в воображаемый мир, отличный от реального, — использовать такой портал, как книги
[288]
«Писатели часто оказываются лучшими психотерапевтами, чем мы», —
признался мне однажды коллега. И правда, многие психологически устойчивые дети исцеляют себя именно чтением. «Я думаю, что все вымышленные персонажи, особенно из приключенческих книг и героической фантастики, есть не что иное, как наши мечты о самих себе, —
говорит известный писатель и создатель комиксов Алан Мур. — И иногда они на редкость красноречивы»
[289]
. Сверхнормальные люди могут идентифицировать себя с истинными героями и борцами, что помогает им чувствовать себя сильными; в других случаях они обращают свой взор на персонажей, которые сильны как-то по-другому. Так было, например, с писателем Акхилом Шармой, который в своих мемуарах «Семейная жизнь»
вспоминает, как справлялся со стрессом, после того как его старшего брата парализовало в результате неудачного прыжка в бассейне; это событие крайне негативно сказалось на всей его семье. «Я всегда прятался в книгах,
и тогда, когда действительно читал и когда просто представлял себя кем-то из книжных персонажей. И особенно мне нравились книги, героем которых был молодой человек, желательно младше двадцати пяти лет, обладавший магической силой, обнаруживаемой им в себе в ходе повествования.
Погрузившись в чтение такой книги, я чувствовал себя более уверенным. Я
искренне полагал, что тоже могу обладать какими-то сверхъестественными способностями, например умею летать или, скажем, видеть будущее»
[290]
То, что человек читает, зависит от его потребностей, и если одни дети,
как, например, маленький Жан Пиаже, делают это для того, чтобы оставаться на связи с упорядоченным и реальным миром, то Мара использовала их так же, как музыку — как способ чувствовать себя кем-то другим и находиться в другом месте. Ее любимыми персонажами были

дети из товарного вагона, герои одноименной книги; она завидовала их приключениям без родителей. Мара притворялась, будто ее полка в шкафу была ее собственным товарным вагоном, и наслаждалась временем,
проводимым в мире, который был противоположностью ее реальному миру. «У этих детей были братья и сестры, которые составляли им компанию, но не было родителей, о которых нужно было беспокоиться. И у них было собственное пространство», — вспоминает она. Когда Маре хотелось есть, она поступала так же, как дети из товарного вагона: только они тайком пробирались в город и крали еду, а она на цыпочках спускалась по лестнице на кухню и потихоньку вытаскивала из кладовки коробочки с желатином для желе. Вернувшись в свой шкаф, Мара облизывала палец и окунала его в сладкий порошок снова и снова, пока палец не краснел, а она не чувствовала в животе приятное тепло. Подушки на ее полке были вечно засыпаны сладкими крошками, словно песком, но ведь в товарном вагоне и не может быть идеально чисто.
* * *
Школа для Мары тоже была местом для временных побегов от стресса.
Со временем полка в шкафу уже не могла выдерживать вес подросшей девочки, и, как и многие сверхнормальные дети по мере взросления, Мара все чаще находила повод не идти после уроков домой
[291]
. На неделе она занимала себя разными занятиями после школы, а по выходным старалась ночевать у друзей. Летом она ездила в лагеря — футбольные, молодежные и другие — и оставалась там так долго, как только позволял папа.
Одни побеги Мары были спланированы лучше, другие хуже.
Однажды, спрыгнув с подножки школьного автобуса и распахнув заднюю дверь дома, Мара увидела разложенные по всей кухне открытые кулинарные книги. На мгновение ее сердце замерло в предвкушении прекрасного — прошло так много времени с тех пор, как мама в последний раз готовила ее любимые торты и пирожные. И тут девочка заметила на страницах пометки разноцветными ручками и увидела лежавшую на полу маму. Сегодня никаких тортов не будет, опасливо озираясь, сообщила она дочке. В кулинарных книгах содержатся важные сообщения, которые ей никак не удается расшифровать.
После этих слов Мара, ничего не говоря, направилась в ванную,
вылезла через окно на улицу, даже не осознавая в тот момент, насколько рутинно это делает, и босиком прошла четыре квартала до дома подруги.

Мать подруги очень удивилась, увидев Мару, явившуюся к ним без предупреждения, да еще и босой. «Но ты же простудишься! — воскликнула женщина. — Где твои ботинки?» Мара только улыбнулась и, пожав плечами, вошла в переднюю. Она все делала молча, автоматически
[292]
Потом они с подружкой весь день играли в видеоигры; Мара расслабилась,
почувствовав себя здесь так, будто с ней не может произойти ничего странного или страшного. Когда через несколько часов и девочка услышала запахи готовящегося ужина, она решила, что папа, должно быть, уже вернулся с работы, надела позаимствованные у подружки кроссовки и отправилась домой.
Дома по вечерам Мара часто переставляла мебель в своей комнате,
представляя, что живет в квартире в высотном доме, далеко-далеко отсюда.
Переключатель в ее фантазиях был домофоном, по которому она разговаривала с вымышленным швейцаром. Со временем девочка перебралась в подвал, где придумывала примерно такие же истории.
Должно было пройти еще много лет, прежде чем Мара стала достаточно взрослой и смогла уехать из дома, но в своем сознании она уже была далеко.
* * *
В старших классах излюбленным убежищем Мары стала городская публичная библиотека. Учреждение, со времен Древнего Египта известное как «место для исцеления души»
[293]
, было тем прибежищем, куда Мара отправлялась восстановиться от жизненных невзгод. В центре холла, под круглым прозрачным куполом, был установлен гигантский глобус, метров семи в диаметре, который медленно вращался вокруг наклонной оси.
Библиотека располагалась на двух этажах вокруг этого глобуса, и Маре очень нравилось подниматься по лестнице на второй этаж и смотреть вниз на медленно двигающиеся внизу сине-зеленые пятна. С этого места библиотека с ее приглушенными звуками и равномерным освещением напоминала девочке космос. Находясь там, Мара чувствовала себя так далеко от дома, как только могла себе представить..
На втором этаже библиотеки девочка облюбовала себе стол; там Мара делала домашние задания. Возможно, на этот раз она, как Пиаже, убегала в упорядоченный мир; Мара старалась как можно меньше думать о матери,
занимая себя сочинениями и задачами и постоянно подсчитывая свой

средний балл. Неудивительно, что училась она на одни пятерки.
Иногда, чтобы расслабиться, девочка брала в аудиовизуальном отделе записи гипнотических сеансов — те, кто поднаторел в деле погружения в мир собственных фантазий, как правило, очень успешны в
самогипнозе
[294]
, — и, сдвинув вместе два квадратных мягких кресла,
сооружала нечто вроде кушетки, где могла свернуться калачиком. Так же как она когда-то практиковалась «расщеплять» зрение, теперь Мара тренировала свой разум, обучая его делать то, что говорили голоса в записи. Один из таких голосов учил ее стирать мысли, словно мел на доске,
и девочка лежала в креслах, закрыв глаза и мечтая о том, что ластик в ее голове наконец окажется сильнее слов, которые упорно всплывали в черноте обратной стороны ее закрытых век. Но больше всего ей нравились записи, которые помогли понять, кем она может однажды стать; это были управляемые медитации, благодаря которым Мара встречалась со своим будущим «я».
Тут стоит сказать, что для многих сверхнормальных людей самым доступным убежищем является именно их будущее. Для ребенка, который ведет среднеожидаемую жизнь, настоящее, как правило, означает возможность жить беззаботно и ни о чем особо не задумываться, а мысли о будущем нередко бывают пугающими и неопределенными. В отличие от благополучных детей, большинство сверхнормальных не страшат никакие перемены
[295]
; больше всего они боятся того, что их жизнь останется прежней. Они смело смотрят в будущее, потому что им нечего терять.
Таким образом, некоторым детям и подросткам с устойчивой психикой вроде Мары фантазии о будущем служат не просто средством отстранения от несчастливой реальности, но и являются проактивным способом подготовки к будущей борьбе. Именно тут совладание со стрессом,
сосредоточенное на эмоциях, нередко начинает походить на совладание,
сфокусированное на проблемах: на этом этапе реакции «бей» и «беги»
объединяются. Готовность человека иметь четкое видение будущего способствует его дальнейшим достижениям и успехам
[296]
, и подобное автобиографическое планирование
[297]
особенно важно для психологически устойчивых детей. Исследования неординарных индивидуумов — людей, с успехом преодолевающих серьезные трудности на жизненном пути, —
показывают, что они склонны к уверенности в себе, целеустремленности и ориентированы на будущее
[298]
Склонившись над любимым столом на втором этаже библиотеки, Мара часами корпела над учебниками, справочниками для поступающих в

колледжи и картами далеких краев. Она нацелилась на одно учебное заведение из Лиги плюща не потому, что у нее там были знакомые, а потому, что много о нем слышала, и, судя по карте, оно располагалось очень далеко от дома. Библиотекарь распечатала для Мары информацию о поступлении, и девочка носила эти бумаги в рюкзаке, словно некий секретный, тщательно продуманный план бегства. Друг подарил ей брелок для ключей с логотипом этого колледжа, и Мара несколько лет носила его как талисман. «Этот мальчик был единственным в мире человеком,
знавшим о моей мечте, и, когда он подарил мне брелок, это было похоже на то, будто он дал старт моей мечте, позволив относиться к ней с полной серьезностью, — вспоминает Мара. — До этого момента, думаю, это было не больше чем моя фантазия».
Чем конкретнее и реалистичнее образы будущего, тем лучше, а сверхнормальный ребенок иногда для начала просто сосредоточивает свои мысли, мечты и фантазии на определенной картине или моменте. На конкретной работе. На далеком большом городе. На тихом уютном доме. На безопасных, надежных взаимоотношениях. На квартире со швейцаром. На красном автомобиле. На хорошей школе. Для актера Алана Камминга это был набор пластинок, которые он однажды купил на сельской ярмарке и которые помогали ему в детстве весьма живо представлять, как в один прекрасный день он освободится от отца: «Они были для меня выходным билетом, — пишет Камминг об этих заветных пластинках в мемуарах “Не сын своего отца”. — Благодаря им я представлял себе мир, где ходят автобусы и такси и где мне, промокшему и продрогшему, никогда не приходится часами ждать в общественном месте, мучаясь от вопроса, когда у отца закончится свидание и он придет за мной, и придет ли вообще»
[299]
В конце концов, для Мары таким выходным билетом стала усердная учеба в школе, но брелок с логотипом колледжа и справочник для поступающих, безусловно, тоже сыграли свою роль. Oни служили доказательством того, что где-то есть другая жизнь, что в мире есть другие места, куда она однажды сможет убежать раз и навсегда. Сидя за столом на втором этаже библиотеки и наблюдая, как внизу вращается мир, девочка,
конечно, не знала, что, став взрослой, будет путешествовать по всему земному шару и со временем выполнит все, что планировала: окончит учебное заведение из почетной Лиги плюща и будет жить очень далеко от места, где родилась и росла. На тот момент — когда Мара планировала свое будущее и решала, в какую точку планеты отправится, — этого ей было достаточно, чтобы чувствовать, что она поднялась над своим нынешним миром и переместилась в другой, намного более счастливый.