книга. Гибель Айдахара.Золотая орда. Книга3. Книга знаменитой исторической трилогиии Золотая Орда
 Скачать 2.53 Mb.
|
* * *Жестокое поражение потерпел хан Золотой Орды. Более ста тысяч воинов потерял он в битве, бросив их тела на съедение хищным зверям и птицам в междуречье Кундурчи и Итиля. Немало золотоордынцев нашло свой конец в водах могучей реки. С туменами, потерявшими почти половину своих воинов, поспешно уходил Тохтамыш подальше от места своего позора. Приближалась осень. Ветры были еще нестудеными, и дожди оставались теплыми, но следовало спешить, вовремя убраться из Дешт‑и‑Кипчак в пределы благословенного Мавераннахра, где никогда не бывает суровых зим, и потому Тимур, дав отдых воинам, похоронив павших в битве, повернул голову своего коня в сторону родных мест. Огромную добычу взял Хромой Тимур. Каждый воин из пеших полков получил по десять — двадцать лошадей, всадники же взяли по сто и более коней. За уходящим в свои пределы войском под охраной специальных отрядов, рабы гнали бесконечные стада баранов. Особенно велика была добыча самого Тимура и его военачальников. Более пяти тысяч юношей и девушек, сделав их рабами, взял себе эмир. Войско его, опьяненное победой, грабило по пути аулы кочевников. Никто не знал пощады и не получал снисхождения. Воины Тимура отбирали у степняков их жилища — кутерме, которые, не разбирая, можно было ставить на повозки. Неумолимой судьбой были для побежденных победители. Разделив свое войско на три части, Тимур каждой из них указал направление движения, и разрешил им брать все, что они пожелают. Аулы кочевников, ушедшие весной с пути, по которому следовал Тимур, не ожидали, что обратную дорогу он выберет именно здесь, где они считали себя в полной безопасности. Подобно тому, как еще недавно воины Хромого Тимура устраивали в междуречье Тургая и Иргиза охоту на животных, устраивали они облавы на людей. Ни один встреченный на пути аул, ни один человек не знали пощады. Молодых забирали с собой, старых, за ненадобностью убивали. Тех же, кому удавалось спастись, укрыться в степных балках, все равно ожидала смерть, потому что приближалась зима, и лишенные скота и крова люди не могли рассчитывать пережить суровую зиму. Кровью и слезами умывалась в эту осень желтая кипчакская степь. Переправившись вброд через обмелевший Яик, Тимур вывел свое войско к Саурану, а оттуда через Отрар вернулся в Самарканд. Одиннадцать месяцев продолжался его поход, и эмир был теперь уверен, что Тохтамыш никогда не сможет больше стать сильным соперником в борьбе за власть. На этот раз Тимур не торопился назначать на отнятые у Тохтамыша земли хана. И Едиге, и Темир‑Кутлук, и Кунчек‑оглан поняли, что эмир не нуждается в них и ни одному из них он не доверяет настолько, чтобы кого‑нибудь сделать своим наместником. Поэтому они однажды пришли к Тимуру. — Высокочтимый эмир Тимур! — от имени всех троих сказал Едиге. — У каждого из нас в землях Золотой Орды остались близкие. Наши роды по‑прежнему кочуют там, но поскольку хану Тохтамышу удалось ускользнуть, кто знает не станет ли он мстить тем, кто узами родства связан с нами, вставшими под твое знамя. Разреши нам вернуться и, взяв с собой всех, кто пожелает, прийти под твою защиту… Хромой Тимур легко разгадал хитрость батыров, но не подал вида. Для него они тоже были не страшны. Едва ли найдется такой народ, который захочет, чтобы его предводителями стали те, кто еще недавно вместе с врагом жег их жилища, насиловал женщин и угонял скот. — Хорошо сказал эмир. — Но, быть может, вам для этого нужен отряд воинов? — Нет, — возразил Едиге. — Мы думаем, что люди сами пойдут за нами… — Пусть будет по‑вашему… Идите в свои степи, но я буду ждать вашего скорого возвращения… * * *В эту же ночь, опасаясь что Тимур может передумать или замыслить коварный поступок, трое батыров исчезли из его ставки, уведя с собой его отряды. Потеряв веру в Тимура и понимая, что рассчитывать на него больше нечего, они больше не вернулись в его ставку. На короткое время появлялся здесь лишь Кунчек‑оглан, но и тот очень скоро сбежал в родные степи. Все трое, воссоединившись со своими родами, ушли в места прежних кочевок — в причерноморские степи. Они понимали, что, пока жив Тохтамыш, и пока свежа в памяти людей их измена, начинать борьбу за власть бесполезно. Тимура не огорчило исчезновение батыров. Земли Дешт‑и‑Кипчак были ему не нужны. Какой ему был прок от владения огромными просторами, где не было городов и где кочевали племена, единственным богатством которых был скот? Тимуру не нужны были пастбища, потому что, в отличие от великого Чингиз‑хана, он правил оседлыми народами. Сейчас, когда Тохтамыш был смят, опасности со стороны степи не было. Она была занята междоусобной борьбой за земли и власть. Так было всегда, когда падал или подгнивал столп, на котором держался шатер Золотой Орды. Скоро такая борьба не кончится, потому что в степи свои законы и порядки, свое течение времени… Поражение от Хромого Тимура потрясло Тохтамыша, но он не собирался покоряться судьбе. Подвластные земли его были огромны, и множество родов кочевало по их просторам. Вселяло надежду и то, что, Тимур не остался в Дешт‑и‑Кипчак, не посадил своего хана, а, одержав победу, ушел в свои пределы. Закаленный долгими годами борьбы за власть, знавший немало поражений в начале своего пути, Тохтамыш был полон сил и желания отомстить эмиру за пережитый позор и унижение. Снова стал собирать он войско и не позволил эмирам, биям и батырам разбежаться от подножья своего трона. Еще недавно, уверенный в слабости своих западных соседей —русских и литовцев, хан теперь с тревогой смотрел в их сторону. Ему нужны были надежный, крепкий тыл и уверенность, что соседи не используют его временную слабость, не ударят в тот момент, когда он будет занят войною с Тимуром. — Хотя и после поражения Тохтамыш по‑прежнему имел большое войско, он знал, что на Руси многие князья попытаются поднять голову, потому что битый враг, если его даже побил другой, уже не кажется таким страшным и грозным, каким был прежде. Неспроста, видимо, вдруг приехал именно в это время в Орду великий московский князь Василий Дмитриевич. И хотя внешне выглядело это так, что приехал он с поклоном, но на самом деле речи вел он смелые, а порой дерзкие, уговаривая хана не мешать ему взять под свою руку Нижегородско‑Суздальское княжество. И, понимая, что тем самым он усиливает Москву, Тохтамыш скрепя сердце согласился с его требованиями. Сейчас мир с Русью был хану очень ему необходим. Уладив дела с Московским княжеством, Тохтамыш послал своих послов в Краков, к польскому королю Ягелло — брату великого литовского князя Витовта. Уступив Москве, он боялся ее союза с Литвой. Там по‑прежнему шли споры из‑за пограничных земель. Хан дал Ягелло право на спорные земли, но при условии, что тот признает над собою главенство Орды и станет, как прежде, платить дань. Все складывалось так, как хотел Тохтамыш. Клин между Русью и Литвой был вбит. Зная, что Тимур враг сильный, хан надеялся заручиться сильным союзником. Как и в прежние времена, когда дела по каким‑либо причинам у Орды складывались не очень благоприятно (так было, например, когда боролась она против Кулагу при хане Берке), Тохтамыш отправил своих послов к египетскому султану ал‑Малик аз Захиру Беркуку с предложением совместно выступить против Хромого Тимура. Эмир Мавераннахра в это время угрожал не только Орде, но, вступив в Иран, тем самым затрагивал интересы и Египта. Именно поэтому хан рассчитывал на благоприятный исход переговоров. Проходил страх, накапливались силы, и все труднее становилось Тохтамышу удерживаться от искушения наконец‑то выступить против своего главного врага — Хромого Тимура. Услышав, что эмир с войском находится в Северном Азербайджане, в городе Шеки, в год Собаки (1394) Тохтамыш двинул свои тумены к Дербенту и, миновав его, начал грабить города и селения Ширвана. Тохтамыш верил в свою победу, и дух его был крепок. Не спеша продвигаясь вперед, он ждал, что предпримет Хромой Тимур в ответ на его дерзость. И в это время произошли события, которые расстроили, взбесили хана. Недобрую весть доставил ему из Орды гонец. Шли годы и Садат‑бегим отвыкла от Едиге. Ее больше не волновали и не тревожили воспоминания о счастливых днях и тайных встречах. Не гасло, не тускнело от времени только желание отомстить батыру за пережитый позор. Только женщина может одинаково сильно любить и ненавидеть. Годы не смогли потушить тлеющий в душе, постоянно жгущий ее уголек. Пепел времени лишь укрыл его от постороннего взгляда. Садат‑бегим все еще чувствовала себя молодой. Да так и должно быть, потому что она была любимой женой хана и не хотела уступать своего первенства никому. Широкобедрая, с тонкой талией, она по‑прежнему умела возбудить желания и заставить мужчину потерять разум. И только глаза, еще совсем недавно живые и блестящие, потускнели, и в глубине порой вспыхивали холодные недобрые искорки. Мужчины, которым приходилось бывать в ауле ханум, как и прежде, с вожделением и сладострастием смотрели на Садат‑бегим, но ни один из них не решался на поступок — они боялись гнева и мести Тохтамыша. Но был в Орде человек, который не боялся ничего, потому что, любовь к Садат‑бегим ослепила его и лишила разума. Услышав от нее приказ, он готов был на все, готов был, подобно ночной бабочке, броситься в огонь. Звали этого человека Дулатбек, и выполнял он в ауле ханум обязанности начальника стражи. Дулатбеку едва перевалило за сорок. Был он высок ростом, смугл, сухощав, прекрасно владел саблей и соилом и считался смелым воином. Тохтамышу он принадлежал и душой и телом, много раз ходил с ним в походы и всегда сражался со своим повелителем стремя в стремя. Тохтамыш не раз испытывал преданность и честность Дулатбека, а когда убедился в них, назначил начальником стражи, охраняющей аул любимой жены. Но одного не учел хан — что мало проверить достоинства человека в битве. Совсем другим может оказаться этот человек, когда дело коснется чувств и наслаждений. Крепкий, как булат, в сражении, он может быть мягче шелка, когда к нему придет любовь. И, покоренный ею, он забудет о страхе, который должен испытывать перед своим повелителем, о долге и совести. Желание обладать любимой женщиной придаст ему сил и отчаяния, и батыр, не задумавшись, может броситься на острия копий. Дулатбек был молчалив и суров на вид, но сердце его оказалось нежным и ранимым. И потому, улучив момент, он сказал о своих чувствах Садат‑бегим. Сощурив глаза, глядя на батыра, женщина спросила: — Разве ты не боишься хана? — Что я могу поделать со своим сердцем?! Садат‑бегим покачала головой и ничего не ответила Дулатбеку. Ханум ушла, но батыр видел, что слова, сказанные им, не рассердили ее. И от этого еще жарче, еще сильнее вспыхнула в его груди страсть. Своим молчанием женщина словно дала ему надежду. Собираясь идти в поход против Тимура, Тохтамыш решил отправить Садат‑бегим в Крым, к генуэзским купцам. Под охраной отряда Дулатбека большой караван, нагруженный тюками с дорогими подарками для знатных людей Кафы, часто останавливаясь на дневки, чтобы не утомлять долгой дорогой Садат‑бегим, отправился в Крым. Правители города, купцы, мореходы с подобающими почестями встретили любимую жену хана. Каждый день в ее честь устраивались приемы. Хитрые генуэзцы умели угодить знатной гостье. Именно здесь, на главной площади Кафы, однажды судьба вновь свела Садат‑бегим с Едиге. Ханша сидела на высоком помосте, устланном цветистыми заморскими коврами, и смотрела, как юноша туркмен в лохматой белой папахе показывал собравшимся охоту дикого кота — каратала на голубей. Садат‑бегим слышала, что подобное развлечение устраивают в далеких восточных странах, но самой ей видеть не приходилось. Юноше туркмену помогал мальчик в лохмотьях. Посреди площади он расыпал несколько горстей зерна и выпустил из деревянного ящика голубей. Видимо, птиц давно не кормили, и они с жадностью начали склевывать зерна. И тогда наступила очередь юноши. Он сбросил с клетки прикрывающий ее платок и открыл дверцу. Мягко ступая широкими короткими лапами, из нее вышел песчано‑желтый кот с ярко‑зелеными пронзительными глазами. Ленивый и медлительный, он словно не замечал собравшихся вокруг людей. И вдруг короткие уши каратала насторожились, вздыбились на них черные кисточки, а зрачки сузились, и он припал к земле. Зачарованно смотрела Садат‑бегим, как еще недавно ленивый и медлительный зверек вдруг напрягся и, прижимаясь всем телом к земле, пополз в сторону клюющих зерно птиц. Толпа замерла. Каратал, казалось, не полз, а скользил по земле, слившись с ней. Голуби словно почувствовали приближение опасности. Они перестали клевать зерно и тревожно крутили своими точеными головками, пытаясь понять, откуда исходит угроза. Вдруг они дружно сорвались с места и, громко хлопая крыльями, попытались взмыть в небо. Но было поздно. Словно желтая молния метнулась вслед за ними. В неправдоподобно высоком прыжке каратал достал одну из птиц и вместе с ней мягко, на все четыре лапы, упал на землю… Собравшиеся ревели от восторга. Глаза Садат‑бегим горели азартом. Она смотрела, как юноша туркмен, поймав каратала, запихивал его в клетку, а тот в ярости грыз его рукавицы из толстой, грубой кожи, и ей хотелось, чтобы все повторилось снова. Краем глаза ханум видела, как расступилась, раскололась надвое толпа на площади, пропуская каких‑то всадников. Все еще находясь под впечатлением увиденного, она равнодушно скользнула по ним взглядом и… вздрогнула. Во главе отряда воинов, одетых в тускло поблескивающие кольчуги, ехал Едиге. Садат‑бегим знала, что его род кочевал, где‑то в этих краях, но о встрече с батыром не думала. По‑прежнему красивым и сильным был Едиге. Мерно ступал под ним могучий конь темной масти, а сам всадник сидел в отделанном серебром седле небрежно, чуть боком и равнодушно смотрел поверх голов расступающихся перед ним горожан. Откуда было знать ханум, что за эти годы батыр добился многого. Придя сюда только с одним своим родом, он сумел объединить вокруг себя другие, более слабые, и теперь располагал немалыми силами. Тохтамыш, занятый подготовкой к войне с Хромым Тимуром, словно забыл об изменнике и не пытался преследовать Едиге. Он знал, что батыр тщеславен. Но не боялся ни его, ни Темир‑Кутлука, так как был уверен, что они не смогут противостоять ему. Важно было победить Тимура, а потом, когда освободятся руки, с изменниками расправиться не представляло особого труда. Едиге же не терял времени даром. Где лестью, где подкупом, где силой склонял он на свою сторону предводителей мангытских родов и уже замышлял отделить от Орды причерноморские степи и Крым и стать их единовластным хозяином. Надо было только дождаться удобного момента, а что он наступит скоро, Едиге не сомневался: Тохтамыш снова искал встречи с Тимуром, да и русские княжества могли ударить ему в спину. И на этот раз он приехал в Кафу с умыслом. У него были добрые отношения с правителями города, и Едиге надеялся договориться с ними о союзе против Тохтамыша. Батыр знал о том, что в Кафе находится Садат‑бегим, и даже хотел приказать, чтобы воины схватили ее и привезли к нему, но в последний момент передумал — не годилось устраивать шум в городе, с которым он искал дружбы, ведь ханская жена была гостем его правителей. Но в удовольствии унизить Садат‑бегим Едиге не смог себе отказать. Именно поэтому и появился он на площади, где было устроено зрелище. Спокойный и величественный, проехал Едиге мимо помоста, на котором сидела Садат‑бегим. И то, что он сделал вид, будто не заметил ее присутствия, было выражением неуважения не только к ней, но и к самому хану Золотой Орды. Все это видели собравшиеся, и именно так расценили они поступок батыра. Чувство унижения захлестнуло Садат‑бегим. На глазах выступили злые слезы. Потребовав коня, она торопливо покинула площадь. Гулко и яростно стучало сердце: «Месть! Месть! Месть!» В этот же день пригласив к себе Дулатбека, Садат‑бегим сказала ему прямо, не скрывая своего замысла: — Если ты принесешь мне голову Едиге, то я соглашусь на то, чего ты хочешь. — Хорошо, — не задумываясь ответил Дулатбек. — Если бы у Едиге была не одна, а сто голов, все равно они будут лежать у твоих ног. Я клянусь в этом… Дулатбек, охваченный страстью, верил в свою силу и хитрость. Кроме того, он знал, что Едиге — враг Тохтамыша, а значит, и хан отблагодарит его за этот поступок. * * *Ловок и отважен был Дулатбек. Подобно ящерице, оставив своих воинов в степи, бесшумно пробрался в аул. Те, кому положено было охранять юрту Едиге, беспечно спали в стороне, растянувшись на еще не остывшей после дневного зноя земле. Тишина стояла над землей. Даже собаки не подавали голоса. В высоком небе перемигивались неяркие звезды, и луна, похожая на золотой щит, неподвижно висела на черном пологе ночи. Осторожно отодвинув край кошмы, закрывающей вход, Дулатбек проскользнул в юрту и замер, сжимая в руке нож. Скоро глаза его начали различать предметы. В тусклом лунном свете, проникающем сквозь шанрак — отверстие в своде юрты, он увидел разостланную на полу постель и спящих Едиге и его молодую жену. Черные волосы женщины разметались по подушке, и оттого лицо ее казалось совсем белым. Рядом с ней, откинув с себя одеяло, спал, негромко всхрапывая Едиге. Бесшумно ступая, Дулатбек прокрался к постели, наклонился, выставив вперед нож, — и тут же вскрикнул от неожиданости и боли. Ударом ноги Едиге выбил из его руки нож. Тонкой змейкой блеснуло другое лезвие, и Дулатбек без стона, пораженный в самое сердце, рухнул на землю. Едиге вытер об одежду врага клинок и негромко засмеялся. — Я ждал тебя, Дулатбек, — сказал он. — И ты пришел за своею смертью… Едиге действительно ждал его. Еще день назад, возвращаясь из Кафы, он задержался на берегу неширокой, но бурной речки, отправив сопровождающих воинов вперед. Когда же стал переезжать реку вброд, конь замешкался на середине потока, и Едиге нечаянно оглянулся назад. Совсем близко, в негустом тальнике, стоял воин и смотрел в его сторону. Батыр легко узнал в воине Дулатбека. Он знал его по прежним походам и знал, что он верно служил Тохтамышу. Все это было неспроста. Иначе зачем ему красться по следам? Если бы надо было убить Едиге, то лучше всего это можно сделать сейчас, когда он застрял посреди реки и не может ни ускакать, ни оказать сопротивления. Дулатбек хороший стрелок, и это не составило бы для него никакого труда — стрела не пролетела бы мимо цели. Значит, Садат‑бегим потребовалась голова батыра, значит убийцу надо ждать ночью. Едиге не ошибся и потому сделал все, чтобы никто не помешал нежданному гостю проникнуть к нему в юрту. Именно поэтому не лаяли в ауле собаки и стража беспечно спала, вместо того, чтобы беречь жизнь своего господина. Остальное батыр умел делать сам: и подолгу не спать, и быть проворным, и не промахнуться, когда надо отыскать сердце врага. Утром Едиге нашел хуржун, припасенный Дулатбеком, и, положив туда его голову, приказал одному из джигитов быстро скакать в Кафу, отыскать там Садат‑бегим и передать ей зловещий подарок. Батыр понимал, что ярость женщины дошла до предела и больше нельзя было относиться к этому беззаботно, иначе неизвестно, чем все кончится. Потерпев неудачу, Садат‑бегим могла придумать еще более изощренную месть. Поэтому он послал отряд смелых джигитов на тропу, по которой жена Тохтамыша вскоре должна была возвращаться в Орду. Все случилось так, как хотел Едиге. Его воины перебили охрану, разграбили караван, а Садат‑бегим раздели догола, отхлестали гибкой лозой и, привязав к спине коня, погнали его в степь. Когда случайно путники через несколько дней после этих событий увидели в степи коня с привязанной к нему женщиной, Садат‑бегим уже потеряла разум. Именно эту весть принес Тохтамышу гонец в тот момент, когда хан был полон решимости встретиться с Хромым Тимуром. Тохтамыш впал в ярость. С пеной у рта он кричал о том, что скоро придет такое время, когда он жестоко отплатит Едиге за нанесенное ему оскорбление, сровняет аул с землей, а всех, кто последовал за ним, превратит в рабов. Через несколько дней, успокоившись, хан велел своему войску двинуться в пределы Ирана. Усилием воли он заставил себя забыть о случившемся, потому, что злые мысли о Едиге могли помешать ему быть мудрым и расчетливым накануне битвы с Тимуром. * * *Весть о действиях Тохтамыша не удивила эмира. Он знал, что хан не смирится с поражением так же, как и не смирился бы и он сам. Поэтому уклоняться от встречи с Тохтамышам не имело никакого смысла. Она была неизбежна. Устроив смотр своему войску, Тимур, по обычаю раздал военачальникам богатые подарки и велел готовиться к походу. Откладывать битву с войском Орды нельзя было по двум причинам. Во‑первых, земли Ширвана, которые грабил сейчас Тохтамыш, Тимур считал своими и потому, чтобы не уронить престижа, просто обязан был дать отпор всякому, кто осмелился на такую дерзость. Во‑вторых, до той поры, пока не будет покончено с ханом, Тимур не мог в полную силу вести войну в Армении и Иране. Недалеко от Фахрабада Тимур вдруг велел своим туменам остановиться. Близилась зима, и, хотя в этих краях не знали больших холодов, погода стояла неустойчивая. Эмир решил переждать это время года, тем более что рядом были хорошие пастбища, а из Мавераннахра в скором времени должны были подойти новые полки. Остановился со своим войском и Тохтамыш, ожидая, какие же действия первым предпримет Тимур. Но едва в феврале месяце зазеленела степь, неожиданно снявшись с места, эмир направился к Дербенту. * * *Зеленым шелком переливались под ветром весенние травы, и ласковый ветер, теплый и мягкий, гладил лица людей. Но Тохтамыш в эти дни был угрюм. Стал похож на человека, которому приснился дурной сон, а он никак не может забыть его. Хан то начинал казнить себя за то, что решился выступить против Хромого Тимура, то вдруг его охватывала уверенность, что по‑иному нельзя было поступить. И, чтобы хоть как‑то отвлечься от тяжелых дум, сделать короче бессоные ночи, Тохтамыш стал приглашать к себе любимого младшего сына Кадырберди и заставлять его рассказывать старинные легенды и сказания. В юрте у хана собирались его военачальники, знатные люди кипчакской степи. Зачарованно слушали они бархатистый, глубокий голос Кадырберди, а тот рассказывал им великую поэму о любви «Хосров и Ширин», написанную Низами на языке фарси и переложенную на тюркский степным акыном Кутба. Вместе со всеми слушал легенду и Тохтамыш. Чудесные слова завораживали, но мысли хана были о другом. Он вдруг начинал задумываться о смысле жизни, о ее превратностях. Почему свой перевод поэмы Кутба посвятил Таныбек‑хану, правившему совсем недолго и убитому двоюродным братом Джанибеком? За что, за какие подвиги и деяния удостоился он этой чести?! Прервав сына, Тохтамыш обратился к сидящему рядом с ним старому уйгуру — советнику Ниязу. — Ты наверное, знаешь жизнь Кутба? Скажи нам, кто был он и как умер?.. Нияз разгладил морщины на своем большом выпуклом лбу сухой, маленькой рукой. — Не много известно об этом достойном человеке, — сказал битекши.‑Кутба был родом из Хорезма, когда достиг зрелых лет, долго жил в Сарай‑Берке. Таныбек, еще не став ханом покровительствовал ему. Когда же Джанибек убил брата, он велел обезглавить всех, кто был близок к Таныбеку. Так всегда бывает в степи… Последние слова уйгура не понравились Тохтамышу. Он нахмурился и кивнул сыну: — Продолжай. И снова зазвучал в тишине напевный голос Кадырберди. А хан все думал свою думу и не находил ответа на вопросы, что, подобно потревоженному пчелиному рою, кружились в его голове. Несправедливо была устроена жизнь. Проходят годы, исчезают с лица земли города, на месте песков поднялись леса, и сыпучие пески появились там, где еще недавно в человеческий рост стояли высокие травы, а Таныбека помнят, хотя он не совершил ничего такого, чтобы его помнили. Зато многих славных ханов, совершавших подвиги во имя Орды, народ или забыл совсем, или припоминает с большим трудом. Тохтамышу на миг захотелось заглянуть в будущее. Нет! Кого‑кого, но его непременно должны будут запомнить потомки, потому что именно он совершил то, чего бы не смог сделать никто другой. Именно он, Тохтамыш, после того как Орда потерпела при Мамае сокрушительный разгром от русских и, казалось, никогда уже не сможет возродиться, вновь поднял и укрепил ее остов. Потомки обязаны приравнять его деяние к деянию самого Бату‑хана, создавшего в свое время Золотую Орду. Теперь надо только победить Хромого Тимура, и все вернется на круги своя — он заставит снова русских вновь трепетать только от одного своего имени. Чья‑то рука откинула полог, закрывающий вход в юрту, и через порог переступил начальник ханской стражи: — Мой повелитель, от Тимура прибыл посол. Тохтамыш вскинул голову, в глазах его мелькнуло удивление: — Кто он такой и чего хочет? — Посла зовут Шемсаддин. Сам он родом из Алмалыка. Посол привез вам письмо от эмира. На щеках хана появился румянец. — Хорошо, — сказал он. — Примите его со всеми полагающимися в таких случаях почестями. Утром мы примем от него письмо и станем говорить… А сейчас…— Тохтамыш обвел сидящих в юрте взглядом, — все свободны. Пусть останется со мной только битекши Нияз… Низко кланяясь, все покинули юрту хана. Тохтамыш поднялся на ноги и стал расхаживать по юрте. Шаги его глушила разостланная на полу мягкая кошма. Наконец он остановился напротив своего советника. — С чем приехал посол? — спросил он. — Я не знаю, мой повелитель, но думаю, что Тимур станет предлагать мир. — Что следует предпринять… Битекши Нияз и на этот раз уклонился от прямого совета: — Тебе виднее, мой повелитель… А потом, у тебя есть эмиры… В делах войны они понимают больше меня… Но если приехал Шемсаддин Алмалыки, то все это неспроста… Человек этот известен своим красноречием и умением плести словесные сети… Будь внимательным… — Хорошо. Ты можешь идти… Пятясь, низко кланяясь, битекши Нияз вышел из юрты. Утром в просторную ханскую юрту собрались его эмиры, бии, огланы. Тохтамыш сидел на торе — почетном месте — в окружении Тастемира, Бекболата, Сулеймена Софы, Хасанбека, Алибека и брата Едиге — Исабека. Посла приняли по всем правилам, полагающимся по этикету. Когда же с этим было покончено и Шемсаддин наконец передал хану письмо Тимура, тот, не задержав его в руках, передал битекши Ниязу. — Читай, — приказал он. Письмо было написано буквами уйгурского алфавита, но на джагатайском языке, на котором говорили в это время большинство тюрков, и потому всем сидящим в юрте смысл его был понятен. Тимур предлагал Тохтамышу решить спор миром и высказывал свое уважение хану. В письме не было ни одного непочтительного слова. Как равный равному писал эмир хану. Битекши Нияз замолчал, и в юрте воцарилась тишина. Тохтамыш посмотрел на посла, и Шемсаддин понял: пора дать полагающиеся в таких случаях пояснения, передать то, что велено было передать на словах. — Великий хан, огланы, эмиры и бии, вы собственными глазами видели письмо моего повелителя, вы собственными ушами слышали его слова. Эмир Тимур, по праву старшинства, призывает вас к согласию, потому что если кто‑то стучится слишком громко и без почтения в чужую дверь, то может ли он быть уверен, что хозяин дома, которому нанесена обида, не станет бить в его дверь ногами. Об этом просит вас помнить мой повелитель, от необдуманного шага оберегает. Прежде чем вы дадите свой ответ, подумайте о том, что даст каждому битва…— Посол обвел всех глазами. Все молчали, выжидая, что скажет еще он. И Шемсаддин заговорил снова, теперь уже глядя только на Тохтамыша: — Мой повелитель, эмир Тимур был уже могучим орлом, когда ты, хан, еще был птенцом. И, когда буря разрушила твое гнездо, ты нашел защиту у него. Ребенок растет, бедняк становится богатым, при поддержке орла ты стал соколом. Ты, хан, можешь обидеться и возразить, что за эти годы у тебя окрепли крылья и выросли когти. Никто не станет с этим спорить. Твои крылья сильны, но крылья моего повелителя за это время стали железными, и их не перерубить даже булатным мечом. У тебя отросли крепкие когти, но когти эмира Тимура подобны острым кинжалам. И если сегодня он посылает тебе письмо с предложением мира, то делает это совсем не от страха, а потому что не хочет потерять себя совсем. Если ты пожелаешь, великий хан, то я расскажу тебе, как больно переживает эмир то, что сегодня ты не с ним. Это все я видел сам, а сказанные им слова слышали мои уши. Не меняя выражения лица, бесстрастно глядя перед собой, Тохтамыш сказал: — Говори, мы послушаем тебя… — Вы, наверное, слышали, что совсем недавно этот мир оставил святой хазрет Мавераннахра, золотой купол исламской веры во всем Туркестане Береке Саид? Так вот, стоя у его могилы, великий воитель вселенной эмир Тимур сказал с глубокой печально: «На всем белом свете было у меня три самых близких человека. Первый из них — Хусаин‑эмир — рано оставил этот бренный мир. Второй — имам Береке — только что навеки закрыл глаза. Третий, самый близкий человек, — хан Тохтамыш. Но он поссорился и ушел от меня». Исабек, как и остальные, внимательно слушавший посла, шевельнулся и, не скрывая усмешки, негромко сказал: — Если из трех близких к Хромому Тимуру людей двое уже оставили этот мир, то, быть может, хан Тохтамыш как раз и проявил большую мудрость, во‑время расставшись с ним… На губах собравшихся мелькнули улыбки. Всем было понятно, на что намекнул Исабек, и всем было интересно, что ответит на это ловкий Шемсаддин, какой найдет выход. Но посла трудно было сбить с выбранного им пути. Искусный в интригах и словесных сражениях, он умел выходить победителем из любого спора. Не меняя голоса, продолжая говорить все так же мягко, примиряюще, Шемсаддин повернулся к Исабеку: — Уа, Исабек. Зачем великому хану терять дружбу с моим повелителем? В дружбе не отнимают друг у друга жизней. Только вражда приносит несчастья. У эмира Тимура острый, никогда не тупящийся меч… За мягкими словами посла каждый почувствовал тень скрытой угрозы. А Шемсаддин продолжал: — Разве тебе не известна легенда о лебедях, достопочтенный Исабек? Если нет, то я расскажу. — И, не дожидаясь согласия, начал: — В очень далекие от нас времена жили два неразлучных лебедя. Но однажды острая стрела злого человека поразила одну из птиц. Долго и безутешно плакал над умирающим другом второй лебедь. И тогда умирающая птица спросила: «Отчего ты так безутешен? Зачем льешь горькие слезы?» «Как мне не горевать? Ведь тебя скоро не станет…» «Не плачь, даже умирая, я чувствую себя счастливой…» Лебедь удивился: «Разве смерть может принести радость? Что есть на свете страшнее ее?» «Ты не прав, — возразила умирающая птица. — Смерть не страшна, если рядом с тобой есть друг, который искренне печалится и чувствует твою боль». Так рассказывает легенда. И я поверил в нее, когда смотрел на печальное лицо моего повелителя, стоящего над могилой близкого ему человека — имама Береке. Это прекрасно, когда у могилы твоей стоит не враг, а друг. — Ты рассказал поучительную историю, — сказал Тохтамыш. — Сильный друг — это счастье, сильный враг — беда… Как нам поступить, пусть скажут эмиры Орды, — и хан внимательно посмотрел на лица сидящих в юрте. Первым заговорил Исабек: — Ты умный человек, Шемсаддин. Звучным словом и мягким языком ты заставил нас с интересом слушать тебя. Слова — твоя истина, и никто не смеет оспаривать этого. Но сколько ни бросай под ноги цветных шелков, ложь, как и грязь, нельзя скрыть. Если Хромой Тимур действительно так заботится, чтобы между нами был мир, то почему он не прислал тебя раньше? Для чего он всю зиму готовил свое войско к битве? Мы знаем, что тумены эмира готовы выступить в любой час и Тимур лишь ждет, когда к нему подойдут новые полки из Мавераннахра под водительством Омар‑шейха. Я знаю твоего повелителя давно и могу сказать только одно — что он никогда не станет нашим другом, и еще знаю, что Хромой Тимур никогда не говорил правды. Пусть ему верит кто угодно, но я не смогу этого сделать. Пусть спорят сила наших рук и острия наших копий. Я сказал свое слово. Глядя прямо перед собой, хмуря густые, тронутые сединой брови, заговорил старый Казы‑бий, известный в свое время во всей кипчакской степи как непревзойденный мастер боя на соилах — палицах: — Немало достойных людей Орды искали помощи и защиты у Хромого Тимура. Искали дружбы… Наш великий хан Тохтамыш, батыр Едиге, Темир‑Кутлук и Кунчек‑оглан… Я мог бы назвать и другие имена… Но ни один из них не нашел у Хромого Тимура того, что ему надо было. Вы спросите: почему? Да потому, что эмиру никогда нельзя верить, ибо для него свято только то, чего хочет он. Ты, Шемсаддин, говоришь о мире и дружбе. Мне тоже сейчас вспомнилась старая легенда. Очень давно лев тоже предложил всем зверям свою дружбу. И ему поверили… Последней пришла лиса. Но, прежде чем войти в пещеру льва, она посмотрела внимательно на следы, оставленные зверями у входа. Все они вошли в жилище льва, но ни один не вышел… Мне кажется, что именно так может произойти и сейчас. Как и Исабек, я не верю Хромому Тимуру. Не стоит обманывать самих себя. Лучше возьмем в руки оружие и испытаем судьбу… Взглядом попросил слова у хана эмир среднего крыла ордынского войска Тастемир‑оглан: — Тимур сейчас на вершине славы. Если ему нужен мир с Ордою, тогда зачем он ходил в год овцы (1391) в Дешт‑и‑Кипчак, зачем пролил столько человеческой крови? И на этот раз Хромой Тимур хочет нас обмануть, потому что Орда сейчас подобна копью, которое в любое время может воткнуться ему в бок. Мы мешаем ему стать властителем вселенной. Он не сможет им сделаться до той поры, пока не бросит под ноги своего коня улус Джучи. Сегодня в спину нам дует попутный ветер и сила наша равна силе эмира. Поэтому говорить о примирении нельзя. Алибек‑оглан, умеющий смотреть дальше других, осторожно сказал: — Великий хан, Шемсаддин приехал к нам не для того, чтобы устраивать пожар. И эмир Тимур не прислал в письме нам своей ярости, не унизил нас и не оскорбил. Так, быть может, мы прежде посоветуемся сами, а уж потом дадим ответ послу?.. * * *Всю ночь в юрте хана просидели эмиры, беки, бии и батыры, раздумывая, что ответить на предложение Хромого Тимура? И только под утро после долгих споров было решено отвергнуть предложение Хромого Тимура о мире. Соблюдая старинный обычай, Шемсаддину подарили иноходца, накинули на плечи шелковый халат, надели на голову бархатный борик, отороченный блестящим мехом выдры, и привели в ханскую юрту. — Мы держали долгий совет, — сказал послу Тохтамыш. — Эмиры, бии, батыры, представляющие роды, которые кочуют в пределах Орды, отвергли предложение твоего повелителя. Он опоздал. Кони наши оседланы, сабли наточены. Мы готовы к битве. — Хан на миг замолчал, потом, повернувшись к битекши Ниязу, велел: — Отдай Шемсаддину письмо к Хромому Тимуру. На письмо мы ответили письмом… Лицо посла помрачнело. — Великий хан, — сказал он, — разве ты не знаешь слов, сказанных женой бия Жиренчи славному Джанибек‑хану? Послушай. Я расскажу тебе эту маленькую притчу. Женщина спросила у хана: «Тахсир, что придает вкус еде?» «Масло», — ответил Джанибек. «А что дает ей вкус, если масло испортилось?» — снова спросила женщина. «Соль». «А если испортилась соль?» И хан не нашелся что ответить. Но жена бия Жиренчи не оставила его в покое и снова задала вопрос: «Кто наведет порядок, коли народ охвачен смутой?» «Это должен сделать правитель», — ответил Джанибек. «А кто наставит правителя на истинный путь и научит его, как это сделать?» И хан снова не знал, что ответить женщине… Такая существует притча, великий хан Тохтамыш. И она говорит о том, что если ошибаются твои эмиры, бии и батыры, тебе положено направить их на путь истины… Шемсаддин, низко поклонившись, вышел из юрты. Дерзкими были слова посла, и первым движением Тохтамыша было остановить его, велеть отрубить голову и вместо ответа отправить ее Хромому Тимуру, но хан удержал себя от этого поступка. Где‑то в глубине души шевельнулось запоздалое сожаление, что он зря не согласился на предложение эмира. Теперь же было поздно. Шемсаддин уходил с дерзкими письмом‑ответом. Быть может, все‑таки не следовало поддаваться тем, кто жаждал битвы с Хромым Тимуром? Хана охватило щемящее чувство тревоги. Хромой Тимур знал, что Тохтамыш отвергнет его предложение о мире, и поэтому посольство его было всего лишь данью степным традициям. После того как он поступил подобным образом, никто бы не посмел обвинить его в вероломстве и кровожадности. В глазах всех народов, которые знали о нем, имя эмира должно было отныне связываться с понятием справедливости. Возвращающийся Шемсаддин нашел ставку Тимура на берегу реки Самур. Все пространство от подножья горы Эльбрус до Кулзумского (Каспийского) моря было занято его войском. Со спокойствием, достойным воина, прочел Тимур оскорбительное послание Тохтамыша и не впал в ярость, как на это рассчитывал хан, а приказал своим туменам занять положенные им боевые порядки и приготовиться к походу. Через несколько дней огромное войско, сметая все на своем пути, двинулось к Дербентскому проходу и, миновав его, вошло в земли небольшой народности кайтаков, поддерживающих Тохтамыша. Тимур, дабы устрашить всех, кто мог попытаться стать на его пути, повелел всех кайтаков уничтожить, а имущество их разделить между своими воинами. Известие о расправе над кайтаками напугало Тохтамыша. Он понял, что эмир разгневан и намерения его серьезны. Желая хоть как‑то поправить положение и хотя бы ненадолго обмануть Хромого Тимура, хан послал навстречу его войску послов во главе с Ортан‑бием. Но тот, увидев несметные тумены мавераннахрского правителя, повернул своего коня обратно и ни с чем вернулся в ставку Тохтамыша. Четыре дня минуло с той поры, как войско Тимура прошло Железные Ворота. Вместо того чтобы встретить его всей силой, Тохтамыш направил навстречу эмиру тумен отборных всадников под предводительством Казанши с приказом не дать войску Тимура переправиться через речку Койсу. Разведка вовремя предупредила эмира о готовящейся засаде, и он сам, встав во главе двух туменов, совершил стремительный ночной переход. Переправившись через Койсу в верховьях, Тимур неожиданно напал с тыла на тумен Казанши и без особого труда почти полностью уничтожил его. Это была первая, пусть и небольшая, неудача Тохтамыша в нынешнем походе. Теперь он понимал, что дальше ему отступать некуда, иначе могло повториться то, что уже однажды случилось с ним на берегах реки Кундурчи. К середине апреля два громадных войска вышли к берегам Терека. Первое, что сделал Хромой Тимур, — это велел выбрать место для укрепленного лагеря и расположил там большое войско. Эмир приказал вырыть вокруг лагеря глубокий ров и огородиться окопными щитами — шапарами. Когда же оказалось, что времени еще достаточно и золотоордынское войско не мешает укреплять лагерь, Тимур повелел вырыть еще один, наружный ров. В наступившей ночи, словно в безбрежном черном океане, исчезли, растворились два стотысячных войска, — с обеих сторон было запрещено разводить костры и производить какой‑либо шум, чтобы невозможно было догадаться, как расположились перед битвой тумены. На рассвете следующего дня, пятнадцатого апреля 1395 года, началось сражение, на которое в одинаковой мере возлагали все свои надежды и хан Тохтамыш, и эмир Тимур. Тимур, уверенный в победе, построил свое войско точно так же, как сделал это четыре года назад в долине реки Кундурчи. Разделив его на семь кулов, эмир особое место отвел пехоте, зная ее силу и стойкость в момент, когда проявляется необходимость занять оборону, пока перестрояться конные полки. Едва началась битва, Тохтамыш бросил огромные силы на левое крыло войска Тимура, стараясь смять его и тем самым сразу же изменить положение в свою пользу. Но эмир разгадал его замысел. Почти все двадцать семь кошунов — полков, которые находились в непосредственном его подчинении и до поры не принимали участия в битве, поспешили на помощь левому крылу. Золотоордынцы, оставляя убитых и раненых, начали поспешно отступать. Наиболее отчаянные воины бросились вслед за ними. Но так продолжалось недолго. Подгоняемые своими предводителями, воины из туменов Тохтамыша повернули коней и окружили смельчаков. С обеих сторон начали стекаться к этому месту всадники. По всей линии соприкосновения войск шла битва, но здесь она, пожалуй, была жарче всего. Словно из бездонного хуржуна подбрасывали сюда свежие силы и Тимур, и Тохтамыш. Но на стороне войска Мавераннахра было одно преимущество, непривычное для степняков‑ордынцев: кошуны Тимура подходили к месту сражения с тяжелыми двухколесными арбами, а каждый воин имел окопный щит. Спешившись, они ставили арбы в круг, огораживались щитами и, опустившись на одно колено, пускали во врага тучи стрел. Трудно было предсказать исход этой схватки, потому что воины с обеих сторон смешались и уже не было единого строя. В это время к Тохтамышу, наблюдавшему за сражением, подскакали Исабек и Шора‑батыр. — Высокочтимый хан! — крикнул Исабек. — Хромой Тимур остался под защитой только одного полка! Разреши нам с нашими отрядами попытаться зайти к нему в тыл, и мы клянемся, что привезем тебе голову эмира! Тохтамыш оторвал свой взгляд от поля битвы и с раздражением сказал: — Мне не нужна голова Хромого Тимура! Мне нужна победа над его войском! Если же вы уведете свои отряды с того места, где им определено биться с врагами, то не получится ли так, что, погнавшись за головой Тимура, мы потерпим поражение?! Скачите к своим воинам и вместе с ними покажите удаль и отвагу!.. Исабек и Шора‑батыр повиновались. Тохтамыш сжал ладони в кулаки. На помощь левому крылу войска Тимура мчались стремительно кошуны во главе с мирзой Мухаммед Султаном, золотоордынцы дрогнули и в беспорядке отступили с поля битвы. Казалось, что перелом в сражении наступил, но в это время заградительные полки левого крыла Тохтамыша зашли в тыл кошунам правого крыла Тимурова войска и смяли их. Тогда командовавший этим крылом Ходжа Сейфаддин, один из лучших полководцев Мавераннахра, приказал своему тумену спешиться и занять круговую оборону. Тучей стрел встретили они нападающих, и ни одна атака золотоордынцев не принесла им успеха. Словно живые волны, с воем и визгом накатывались они на ощетинившийся копьями тумен и, разбившись об него, откатывались на исходные позиции, оставляя на поле сотни трупов. На помощь Ходже Сейфаддину уже спешил конный тумен Дженаншах‑бахадура. А вскоре подоспел со своими всадниками мирза Рустем и Омаршейх. В короткое время все левое крыло войска Тохтамыша было уничтожено. Ужас охватил хана. В короткий миг он пожалел и о напрасно погубленных двух полках на берегах речки Койсу, и о том, что не разрешил Исабеку и Шора‑батыру напасть на ставку Хромого Тимура. Словно сама судьба преследовала Тохтамыша и застилала его глаза мглой. И, сделав последнюю отчаянную попытку переломить ход битвы, он велел Кунчек‑оглану и Даут Софы повести свои полки прямо к тому месту, где находился Хромой Тимур. Сейчас не только хан, но и простые воины понимали, что еще совсем немного — и сражение будет проиграно. Каждый знал, что за этим последует: ни один из них не сможет рассчитывать на пощаду. И потому в последнем, отчаянном приказе своего повелителя они видели единственный путь к спасению. Если, конечно, удача не отвернет от них свое лицо и произойдет чудо… Первым заметил опасность, угрожающую Тимуру, эмир Шейх‑Нуритдин. Он приказал своим воинам спешиться и окружить Тимура кольцом. Тысячи воинов Мавераннахра последовали их примеру. Живой вал из человеческих тел встал на пути золотоордынских полков, и тысячи стрел устремились навстречу им. Попытка совершить чудо не удалось. Тохтамыш в ярости метался у своего шатра. И в это время из рядов войска хана вдруг вырвался вперед воин могучего телосложения. И сам он, и его конь с ниспадающей почти до земли густой гривой были защищены кольчугой. Стрелы не причиняли им вреда. Размахивая огромной палицей, воин помчался на живую неприступную стену, а за ним, припав к гривам коней, в едином порыве рванулись, презрев смерть, сотни всадников. Произошло все это так неожиданно, таким устрашающим был вид всадника, что воины Тимура расступились. И в эту узкую щель, словно расширая ее своими могучими плечами, круша все на пути, ворвался таинственный воин. — Кобланды! Кобланды! Батыр Кобланды! — кричали как безумные золотоордынские воины, следуя за ним. Всей кипчакской степи было известно имя этого человека. Батыром, не знающим себе равных, называли его в народе. Кобланды был уже немолод, редко ходил в походы, но желание отомстить за родичей, которых в свое время приказал убить Хромой Тимур, привело его в стан Тохтамыша. Только вчера, узнав о предстоящей битве, прибыл он с берегов Тургая. Желание мстить придает воину силы. И сейчас, расчищая себе путь в Хромому Тимуру, воин словно забыл о старости. Стремительно взлетала над его головой палица, окованная железом. И падали, словно поваленные ветром, воины эмира, пытавшиеся заступить ему дорогу. Близка желанная цель. Конь батыра почти поравнялся с конем Хромого Тимура. Обеими руками поднял над собой палицу Кобланды, собираясь обрушить ее на голову эмира. Но, видимо, и на этот раз судьба хранила Тимура. Ловко уклонившись, он скатился под ноги коня, и страшный удар батыра пришелся по отделанному серебром седлу. Кобланды развернул коня, чтобы нанести удар по упавшему на землю эмиру, но чья‑то дубинка раньше, чем он успел это сделать, проломила череп его скакуну. Животное рухнуло, подминая под себя всадника. И сейчас же десятки острых пик вонзились в тело батыра. Остальных золотоордынцев, прорвавшихся к Тимуру вместе с ним, без труда изрубили саблями воины Мавераннахра. Только слепой мог бы не увидеть, что битва проиграна и никаких надежд больше не осталось. Низкое предвечернее солнце озарило тучи пыли, и красный, зловещий свет разлился над всей землей. Теперь уже воины Тимура приближались к тому месту, где находилась ставка Тохтамыша, натиск их был дерзок и стремителен. Ненависть к Хромому Тимуру, отчаяние, близкое к безумно, охватили хана. Надо было спасать свою жизнь, вместо того чтобы праздновать победу, на которую он так рассчитывал и надеялся. Припав к луке седла, словно вражеская стрела ударила его в грудь, Тохтамыш еле слышно прошептал: — В Дешт‑и‑Кипчак… Скорее… Стоящие рядом, быть может, не услышали, а скорее догадались, о чем говорил хан, потому что каждый уже почувствовал, что спасение отныне только в отступлении. Поднятое на древке копья, заплескалось на ветру траурное знамя, подавая воинам знак к отходу. Последний раз глянул на поле битвы Тохтамыш. Повсюду, насколько хватал глаз, мчались его воины, препоручив свои жизни быстроте конских ног, а за ними с поднятыми над головой саблями неслись воины Мавераннахра и без пощады и жалости рубили каждого, кого могли настигнуть. Тохтамыш изо всех сил хлестнул камчою своего коня. Он мчался в окружении своих верных нукеров, а в голове, отчаянная и тревожная, билась мысль о том, что неведомое проклятие тяготеет над землями Золотой Орды с той поры, как русские разбили на Куликовом поле войско Мамая. Как будто еще были силы, способные подмять под себя, покорить любой народ, но, куда бы ни бросали свой взгляд Орда, нигде ее уже больше не боялись, никто не хотел быть покорным. Творилось непривычное и невероятное. После Куликовской битвы народы словно прозрели. Садилось солнце, и сам Тохтамыш, и отступающие воины молили сейчас аллаха, чтобы скорее наступила ночь и спасла их от преследователей, коням которых удача словно бы дала крылья. * * *Небывало богатой была в этот раз добыча Хромого Тимура. Тохтамыш бежал так поспешно, что вынужден был бросить всю свою казну, все свои сокровища. Эмир подарил Шейху‑Нуритдину своего знаменитого коня Коянсана, дорогой халат, вышитый золотом, пояс, украшенный золотыми бляшками, и кинжал с золотой рукоятью. Тимур умел быть щедрым к тем, кто, не щадя своей жизни, бросался защищать его жизнь. Богатые подарки получили мирзы, и батыры, и даже простые воины. Нагрузив караван, состоящий из бесчисленного количества арб и верблюдов, добычей, эмир под большой охраной отправил его в Самарканд, сам же, оставив при обозе сломавшего в битве руку Мираншаха, с отборными кошунами бросился в погоню за Тохтамышем. Тимур хотел пленить самого хана и добить остатки его войска, чтобы уже навсегда покончить с угрозой, которую бы могла представлять для него Орда. Днем и ночью, почти не слезая с коней, не зная усталости, мчались вперед кошуны эмира, но степь словно поглотила и войско, и самого хана Тохтамыша. Страх придавал им силы, а коням резвости. Тимур не знал, что Тохтамыш, потеряв почти всех близких ему людей, забыв о войске, поспешно уходил в землю булгар. Воспользовавшись Туратурским бродом, эмир переправился на левый берег Итиля, но и здесь не нашел золотоордынского хана. Дав отдых своему войску, Тимур призвал к себе Куйричак‑оглана, сына Урус‑хана, которого все это время возил с собой, и, одарив его золотым поясом и шитым золотом халатом, провозгласил ханом Золотой Орды. Дав ему сильный и многочисленный отряд воинов, эмир велел Куйричак‑оглану набрать войско из живущих на левобережье народов и править совсем недавно еще принадлежавшими Тохтамышу землями. После этого, посчитав, что он сделал все как надо, Тимур пошел к золотоордынскому городу Укеку и разграбил его, а вскоре к главным силам присоединился и Мираншах, который не хотел отставать от отца. Не зная, что Тохтамыш совсем покинул пределы Орды, Тимур тревожился, что враг его сможет вновь набрать войско, так как земли, подвластные ему, обширны и многолюдны. И потому он повернул свои кошуны в западные улусы Орды. Именно там, по мнению эмира, могла таиться для него опасность, потому что улусы эти принадлежали близким к Тохтамышу людям: Бек‑Ярык‑оглану, эмиру Актау и Тимур‑оглану. Но те не приняли боя и отступили. Не встретив сопротивления, Тимур неожиданно повернул свои кошуны к реке Тан и двинул их на русские земли. Вторгнувшись в пределы Рязанского княжества, он захватил город Елец, сжег его, разграбил окрестности. Узнав о нашествии, великий князь Василий Дмитриевич быстро собрал полки и двинулся с ними к городу Коломне, занял все переправы на реке Оке. Видимо, наслышанный в свое время о поражении Мамая, Хромой Тимур не решился на битву с русскими. Грабя рязанские земли, захватывая пленников, он через низовья Тана направился к Итилю. Захватив на пути город Азак, эмир разграбил его, а из попавших в плен горожан даровал жизнь только мусульманам, велев всех остальных предать «мечу джихада». Подобно сытому волку, с отвисшим от обильной добычи животом, бродил с огромным войском Тимур по бескрайним землям Орды, не встречая нигде сопротивления и отпора. Да и кто бы посмел стать ему на пути в степи, где после исчезновения Тохтамыша каждый род стал кочевать сам по себе, как это было много веков назад? Отдохнув после грабежа Азака, эмир приказал своему войску отправиться в земли, которые поила своей водой река Кубань. Но живущие здесь черкесы не пожелали добровольно подставить свои головы под меч Тимура. Подожженная со всех сторон, запылала вдруг степь, и перед эмиром предстала черная равнина, по которой сизыми змеями ползли пряди дыма — это дотлевали заросли кустарников и небольшие рощи, спрятавшиеся в низинах. Восемь дней, задыхаясь от черного праха, поднятого копытами коней, шло по выжженной степи войско Хромого Тимура. От бескормицы начали гибнуть лошади. Гнев охватил эмира. После тех побед, что одержал он над Тохтамышем, никто не смел заступать ему дороги. И потому он приказал убивать каждого встречного и забирать в селениях все, что можно забрать, а что нельзя было приторочить к седлу, следовало предавать огню. Вместо того чтобы идти в низовья Итиля, Тимур повернул свои кошуны в Дагестан и осадил горные крепости Кулы и Таус. Надо было обладать большой дерзостью, чтобы решиться на подобное, потому что крепости эти были действительно неприступны и напоминали орлиные гнезда, устроенные на взметнувшихся к небу скалах. Разум отказывался верить, что их когда‑нибудь можно покорить. Но Хромой Тимур верил в свою звезду и потому приказал начать штурм. Перекидывая длинные лестницы со скалы на скалу, срываясь в пропасть, воины Мавераннахра бесстрашно шли на приступ. И горные твердыни пали… Надвигалась осень. Печальную весть принес гонец Хромому Тимуру с берегов Итиля. От простуды скоропостижно скончался объявленный по воле эмира новым ханом Золотой Орды Куйричак, сын Урус‑хана. Весть действительно была печальной, но Хромого Тимура она не расстроила. По опыту он хорошо знал, чем заканчивается усиление того или иного чингизида, даже если он посажен на трон Орды твоей волей, — пройдет какое‑то время, и новый правитель возомнит себя могучим и всесильным и попытается перегрызть горло тому, кто взрастил и вспоил его. Разве не так же было с Тохтамышем? Поэтому, быть может, Золотой Орде больше вообще не нужно хана? Пусть рвут ее на части, делят на улусы и грызутся между собой, подобно волкам в холодную зимнюю ночь, потомки Чингиз‑хана — бии и батыры родов? Пока найдется — да и найдется ли? —среди них такой, кто сумеет силой оружия, коварством или лисьей хитростью объединить вокруг себя жадных и корыстных степных владык, Орда не будет опасна ни землям, подвластным Тимуру, ни его замыслам. |