Главная страница
Навигация по странице:

  • — Так что же стало главной причиной поражения

  • — Не хочешь ли ты сказать, что русские княжества сделались настолько сильными, что Золотая Орда уже не страшна им

  • — Вы, наверное, и покинули его сейчас за то, что он не оправдал ваших надежд

  • — Выходит, что Мамай снова готовит поход на Русь Откуда он возьмет для этого силы

  • — Куда вы побежите, если на этот раз потерпит поражение хан Тохтамыш

  • — Как ты считаешь, Едиге, верно ли мое решение

  • — С кем ты встречалась до меня

  • — Разве я была не хороша

  • — Ты хочешь, чтобы надо мною стали смеяться люди, когда мне придется нянчить чужого сына

  • книга. Гибель Айдахара.Золотая орда. Книга3. Книга знаменитой исторической трилогиии Золотая Орда


    Скачать 2.53 Mb.
    НазваниеКнига знаменитой исторической трилогиии Золотая Орда
    Анкоркнига
    Дата02.05.2023
    Размер2.53 Mb.
    Формат файлаdoc
    Имя файлаГибель Айдахара.Золотая орда. Книга3.doc
    ТипКнига
    #1103985
    страница5 из 18
    1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   18

    ГЛАВА ВТОРАЯ



    Резко повернувшись, Едиге быстрым шагом вышел из ханского дворца. Тохтамышу стало ясно, что его давний товарищ по стремени, гордый Едиге, ушел в ярости. Хан не видел лица батыра, но по тому, как высоко держал тот голову, как выпрямилась и окаменела его спина, без труда можно было догадаться, что обиделся он не на шутку.

    Тохтамыш усмехнулся. Что ж, раз так случилось, стоит ли расстраиваться. Тем более он предполагал, что сегодняшнее дело именно так и закончится, потому что шел на этот шаг продуманно.

    С той поры, как при поддержке Хромого Тимура объявил он себя ханом Белой Орды, каленым железом жгла душу мечта завладеть всей Золотой Ордой. Чувствуя его силу и угадывая далеко идущие намерения, льнули к Тохтамышу эмиры, мурзы, бии и батыры из родов, кочевавшим по просторам подвластных ему степей. Но хан не торопился ввязываться в борьбу с Мамаем. Тот был грозен и обладал достаточно большим войском, чтобы без страха выступить навстречу.

    И теперь, когда весть о поражении Мамая, разнесенная по степи словно сказочным крылатым тулпаром, достигла его ушей, Тохтамыш не мешкая двинул свои тумены в сторону Сарай‑Берке и, не встретив сопротивления, занял его. Тот, кому принадлежала древняя столица Золотой Орды, по неписаному закону становился и ее ханом. Но Тохтамыш хорошо понимал, что называться ханом — это еще не значит быть им. Мамай потерпел от русских поражение, но он по‑прежнему владел большей частью земель, некогда принадлежавших Золотой Орде. В его руках оставался Крым, Северный Кавказ, низовья рек Днепра и Дона. На его землях стояли богатые торговые города Хаджи‑Тархан, Азак, Кафа. Через них текло золото в казну Мамая, а это значит, что пройдет совсем немного времени, и он вновь обретет силы, чтобы продолжить борьбу и с русскими княжествами, и с ним, Тохтамышем. Чтобы окончательно сделать Золотую Орду своей и объединить роды под одной рукой, как это было при Берке и других прославленных в степи ханах, следовало, не откладывая надолго, покончить с Мамаем.

    Хорошо знал Тохтамыш сильные и слабые стороны своего врага, а потому тщательно стал готовиться к встрече с ним.

    У него было большое преимущество перед Мамаем — не он потерпел поражение на Куликовом поле, а потому ему не приходилось все начинать заново. Но следом пришла ясная и пугающая мысль, что битву‑то проиграл не Мамай, а Золотая Орда. Именно против нее поднялись русские, и совсем неважно, какой хан стоял во главе золотоордынского войска. Значит, даже уничтожив Мамая, Тохтамышу предстояло, рано или поздно, столкнуться с Русью, чтобы снова бросить ее под копыта своих туменов. Получая земли, которыми сейчас владел Мамай, Тохтамыш получал и его заботы.

    Услышав о бегстве от Мамая батыров Кенжанбая и Караходжи, Тохтамыш сразу же велел привести их в свой дворец.

    Он знал, что Кенжанбай принадлежал к роду кенегес, который когда‑то кочевал в степях близ Кумкента и лишь лет пятнадцать назад ушел в земли, ныне подвластные Мамаю. Знал он и о том, что батыр дружен с Едиге, потому что в детстве они знали друг друга.

    После обычных приветствий, положенных по степным обычаям, хан отпустил всех приближенных, оставив при себе только Едиге.

    — Славные батыры, — сказал он, — я хочу услышать рассказ о Куликовской битве от вас, видевших все своими глазами.

    Рассказывать начал Кенжанбай. Тохтамыш слушал его, не перебивая, внимательно, стараясь все представить зримо, чтобы понять, в чем была главная ошибка Мамая. И когда наконец батыр умолк, хан спросил:


    — Так что же стало главной причиной поражения?

    Кенжанбай нерешительно посмотрел на Тохтамыша, словно раздумывая, стоит ли открываться перед ним до конца. Потом медленно сказал:

    — Мне кажется, что с русскими княжествами не стоило начинать войну.

    Хан нахмурился. Ему явно не понравился ответ:


    — Почему?

    Батыр замолчал, словно собираясь с мыслями. Тохтамыш не выдержал первым:


    — Не хочешь ли ты сказать, что русские княжества сделались настолько сильными, что Золотая Орда уже не страшна им?

    — Даже сильный человек может стать на какое‑то время слабым, если его одолел недуг…— уклончиво ответил Кенжанбай.

    Тохтамыш понял, что имел в виду батыр, говоря эти слова. Золотую Орду раздирали междоусобицы.

    — У Мамая было войско, численностью превосходящее русское. И, кроме того, конница, не знающая себе равных. В умелых руках она способна сокрушить на своем пути все…— нетерпеливо сказал хан.

    — Все это так, но князь Дмитрий имел засадный полк, о котором ничего не знал Мамай…

    Едиге покачал головой:

    — Мне кажется, это была его главная ошибка. Воин, когда у него меньше сил, чем у врага, придумывает хитрость. Зная, что у русских воинов не столько, сколько у него, Мамай должен был подумать об этой истине и побеспокоиться, чтобы князь Дмитрий не постарался именно хитростью уравняться в силах. Врага всегда надо считать сильнее себя и никогда не верить глазам. И воинам нельзя говорить, что враг слаб, потому что это делает их беспечными, отнимает мужество. Времена меняются. Сейчас нельзя бросать в битву сразу все войско. Предводитель должен думать о неожиданностях и превратностях судьбы. Если бы так поступил Мамай и оставил в запасе достаточное количество воинов, десятитысячный русский полк не смог бы повлиять на исход битвы.

    Тохтамыш задумчиво посмотрел на Едиге. Все очень правильно говорил батыр… Воины не напрасно уважают его и всегда охотно выполняют его приказы… Захочет ли такой человек долго ходить в эмирах, которому подчиняется только левое крыло золотоордынского войска? Не замахнется ли он однажды на все? По уму он достоин стать лашкаркаши — командующим всем подчиненным Тохтамышу войском. Но такой человек опасен. В нем надо быть уверенным, как в себе самом, а потому Едиге следует испытать.

    — Мамай поступил иначе, — сказал Кенжанбай. — Он сделал так, как привык делать, — бросил в битву все силы, какие у него были, желая сразу же смять и уничтожить русских…

    — Если бы они все были перед ним, быть может, так бы и следовало поступить…— возразил хан.

    Никто не стал оспаривать сказанное Тохтамышем.

    — И еще была одна ошибка, которая стоила Мамаю победы, — сказал Кенжанбай. — Заключив союз с литовским князем Ягайло и рязанским Олегом, он не проявил должной твердости, и они, почувствовав это, не пришли в назначенный час на поле битвы. А ведь войско каждого из них — это сильное войско.

    — Гяуры! — проворчал Едиге. — Чего другого можно было от них ожидать…

    — Меня интересует другое… Разве не знал Мамай, что невозможно опрокинуть вражеский строй конницей, если воины стоят плечом к плечу, ощетинившись копьями?

    — Знал. И на этот раз он не бросил ее сплошным потоком на русских. Он построил свое войско в форме журавлиного клина, на острие которого находился отборный отряд из пятисот всадников, защищенных кольчугами. Даже кони имели железные нагрудники. Отряд должен был пробить брешь в рядах русского войска. Хотя бы небольшую и ненадолго. Стремительно развернувшиеся крылья клина охватили бы тогда распавшиеся полки и легко уничтожили их… Но русские устояли… Многие воины потеряли коней, а пеший степняк уже не воин. В рукопашной битве нет русским равных… Быть может, все закончилось бы и раньше, но нас было все‑таки больше. Мамай велел попробовать заманить русских отступлением, но они не бросились в погоню и не нарушили свой строй. Было похоже, что князь Дмитрий угадывал все, что задумал Мамай, и не мы, а он определял, как должна идти битва. В один миг, когда Мамай послал на русские полки левой руки воинов из своей личной охраны, казалось, что наконец счастье улыбнулось нам. Это я видел сам, потому что был там. Но именно в это время появился засадный полк, и уже ничто не могло изменить исхода битвы…

    — Неужели Мамай и вправду поверил, что московский князь поставил на поле битвы все свое войско? — спросил Едиге.

    — Мне трудно отвечать за его поступки…

    — Где же тогда был славный батыр Кенжанбай? — в голосе Едиге послышалась чуть заметная насмешка.

    Тот вскинул голову. Он действительно считался одним из самых смелых батыров по всей Дешт‑и‑Кипчак, а в стрельбе из лука ему вообще не было равных.

    — Мы верили Мамаю.

    Тохтамыш исподлобья посмотрел на Кенжанбая:


    — Вы, наверное, и покинули его сейчас за то, что он не оправдал ваших надежд?

    Вмешался молчавший до сих пор батыр Караходжа:


    — Высокочтимый хан, что плохого в том, что мы со своими родами вернулись на землю предков?

    Кенжанбай, скрывая обиду, сказал:

    — Мы решили больше не оставаться среди ногайлинцев. Нас волнует судьба народа, который идет за нами. Хан, которого преследует неудача, непременно ввергнет подвластные ему народы в пучину бед и несчастий. Он мечтает о мести русским. Я видел битву своими глазами и потому знаю, что и на этот раз удача покинет его. Следует выждать время. Но сказать ему об этом мы не могли…


    — Выходит, что Мамай снова готовит поход на Русь? Откуда он возьмет для этого силы?

    Это был главный вопрос Тохтамыша. Именно для того, чтобы задать его, он и велел привести батыров во дворец. Прошедшая битва интересовала его постольку поскольку. Важнее было знать, что замышляет Мамай, сколько он может собрать воинов и как относятся к нему люди подвластных родов. Золотая Орда никогда не станет прежней, если не вернет себе те земли, которыми владеет сейчас Мамай.

    Многолюдны земли Сакистана и Крыма, генуэзцы дадут в казну золота столько, сколько Тохтамыш потребует, они же обеспечат его воинов доспехами и оружием, которое прекрасно умеют изготовлять их ремесленники. И вот когда Орда вновь станет такой же сильной, как при Джанибеке, тогда придет черед русских. А в том, что он одержит над ним победу, Тохтамыш был уверен. Затем наступит черед Хромого Тимура. Ненависть к нему переполняла сердце хана и, подобно углям, укрытым мягким пеплом, постоянно жгла душу. Пусть Тимур помог сесть на золотоордынский трон, пусть помогал много раз, когда было трудно, но чингизид никогда не станет подчиняться простому эмиру, а Золотая Орда не мелкое ханство, чтобы оставаться за пазухой у Мавераннахра. Никто не смеет повелевать ею со стороны. Нужно совсем немного времени, чтобы, излечившись от междоусобиц, Золотая Орда снова стала сильной и острозубой, как матерая степная волчица. Тогда она легко разбросает в стороны и заставит поджать хвосты всех своих врагов.

    Не показывая этого внешне, Тохтамыш был доволен, что в его земли вернулись два батыра, которые хорошо знают сильные и слабые стороны Мамая. Он выведает у них все, что ему нужно, чтобы победить соперника.

    Внимательно прислушиваясь к разговору, Едиге все больше мрачнел. Он тоже ненавидел Мамая и жаждал его поражения, не собираясь оставаться в стороне от той борьбы, которая начиналась. Горький осадок в душе вызывала мысль, что снова предстоят битвы, где будет пролита с обеих сторон кровь одного и того же народа. Борьба за власть всегда жестока и безжалостна — хорошо знал об этом Едиге. Но сейчас, сидя во дворце Тохтамыша, он даже предположить не мог, что через годы его потомки не станут думать о том, о чем думает он. Во главе ногайлинских полков они прогонят родственных им по крови кипчаков с просторов Итиля и успокоятся лишь тогда, когда те уйдут в степи за Светлый Яик.

    Едва сдерживая раздражение и глядя прямо в глаза Кенжанбаю, Едиге сказал:


    — Куда вы побежите, если на этот раз потерпит поражение хан Тохтамыш?

    Лицо батыра побледнело.

    — Я пришел со своим родом на родную землю! Она здесь, в Орде! Ты лучше бы подумал о себе!..

    Последние слова были брошены не случайно. Кенжанбай намекал на бегство в свое время Едиге из Золотой Орды к Хромому Тимуру.

    Едиге не понравилась строптивость батыра. В детстве они росли вместе, но поскольку Едиге был сыном эмира, то в играх и драках он всегда оставался главным. Ему повиновались все, в том числе и Кенжанбай. А там, где есть повиновение, дружба всегда живет рядом с ненавистью и враждой. Все это скрыто лишь до поры до времени… Сейчас Кенжанбай был и сам знаменит в Дешт‑и‑Кипчак как батыр, а потому больше не чувствовал своей зависимости от Едиге. Но не зря еще в детстве за находчивость и ум называли Едиге бием. Сделав вид, что ничего не произошло, он, стараясь быть мягким, сказал:

    — Да, ты пришел не один, а со своим народом…

    Но мягкость слов не произвела впечатления на Кенжанбая, не смягчила обиды. Глаза его были налиты кровью, а напряженное тело говорило о том, что в нем бушуют ярость и гнев. Почти двадцать лет не видел батыра Едиге, но и тогда, в детстве, Кенжанбай иногда походил на волчонка. Под внешней покорностью легко можно было угадать сильный характер, обидчивость и стремление идти к своей цели, какое бы препятствие ни встало на его пути.

    Едиге непроизвольно улыбнулся. Ему вспомнилось давнее, почти забытое…

    Тогда они уже были подростками, и совсем скоро им предстояло стать джигитами. Все чаще не сиделось дома, и они, оседлав коней, отправлялись на охоту. И так уж случилось, что однажды, отдыхая на берегу неширокой быстрой реки, Кенжанбай и юноша из его же рода Кокжалди увидели бегущую лисицу. Лука у Кенжанбая в этот момент не оказалось, и, пока он бегал за ним, лисицу подстрелил товарищ. Вот тогда‑то впервые увидел Едиге глаза Кенжанбая —налитые кровью, гневные.

    — Лиса должна принадлежать мне, потому что первым увидел ее я! — твердил он.

    Кокжалди не захотел отдавать добычу. И тогда все обратились к Едиге, чтобы он рассудил их спор.

    — Пусть будет так…— сказал Едиге. — Пусть лисицу возьмет в руки один из мальчиков, что сопровождают нас, и поднимет ее над головой. Стоять он должен там, где была лисица в тот момент, когда ее увидел Кенжанбай. Если он попадет в голову зверя, добыча будет его, если же нет, то она по праву принадлежит Кокжалди… Но есть и еще одно условие…— Едиге помолчал. — Если от стрелы погибнет мальчик, ты, Кенжанбай, заплатишь его родителям выкуп…

    — Я согласен!

    Едиге прищурился:

    — Смотри… Подумай хорошо, прежде чем на это решиться. Что будет, если родители мальчика захотят получить кровь за кровь? Ты можешь потерять голову.

    — Я согласен на все! — глаза Кенжанбая были безумны.

    Он не промахнулся. Лиса досталась ему. И сейчас, вспомнив этот случай, Едиге подумал, что Кенжанбай может решиться на все, чтобы добиться своего.

    От Тохтамыша не ускользнуло, что между Едиге и Кенжанбаем уже протянулась нить неприязни. Более удобного момента, чтобы унизить Едиге, пожалуй, трудно было бы и придумать. Хану вспомнились слова жены, красавицы Садат‑бегим, которая уже давно при каждом удобном случае говорила ему: «Ты должен освободиться от Едиге. Во взоре его, когда он смотрит на тебя, я читаю недобрые мысли. Ты задумал отдать ему в жены дочь покойной старшей жены, но едва ли это спасет тебя, если на уме его черные мысли. Быть может, он хочет стать ханом…» На все воля аллаха. Видимо, неспроста свела сегодня судьба всех этих людей в дворцовых покоях. Задумав ударить — бей.

    Тохтамыш ласково посмотрел на Кенжанбая и Караходжу.

    — Вы не сердитесь на слова Едиге, — сказал он. — Придет время, и вы поймете, почему он говорит так… Я доволен, что вы вместе со своим народом вернулись на землю своих предков, и потому разрешаю вам выбрать для кочевок любое урочище, а поскольку путь ваш был неблизок и люди натерпелись лишений, я на два года освобождаю ваши роды от уплаты всяких налогов в мою казну. И еще…— Тохтамыш сделал вид, что глубоко задумался. — Я повелеваю тебе, Кенжанбай, и тебе, Караходжа, всегда находиться при мне. Отныне вы будете главенствовать над семью батырами: двумя Даулетами, Кудайберды, Кобланды, Шуаком, Уаком и Шори. Они — главная моя опора, на них держится остов Орды.

    Услышав слова Тохтамыша, Едиге побледнел. Он‑то хорошо знал, что скрывалось за пышными словами хана. Каждый из названных батыров возглавлял полк, набранный из подвластных им родов. Все вместе они составляли войско левого крыла Орды. Значит, отныне Кенжанбай становился их лашкаркаши, отныне войско будет подчиняться во всем ему одному, не считая, конечно, хана. Но ведь по тому, что Едиге совершил за все годы для Золотой Орды, это право принадлежало только ему. Более жестокую месть для самолюбивого нойона трудно было придумать.

    Тохтамыш заметил, как помрачнел Едиге, и понял, что удар он нанес жестокий и рассчитал все верно. И, чтобы еще больше насладиться местью, чтобы еще больше унизить нойона, повернув к нему лицо спросил:


    — Как ты считаешь, Едиге, верно ли мое решение?

    Мертвенная бледность заливала лицо нойона, но он справился с собой и твердым голосом, холодно ответил:

    — Высокочтимый хан оказывает мне огромную милость, спрашивая у меня совета… Мудрость его велика. Кенжанбай достоин даже большего, чем то, чем вы его пожаловали…

    Едиге медленно поднялся с ковра и, не поклонившись, как это было принято при расставании с ханом, а лишь слегка наклонив голову, пошел к двери.

    Мстительная улыбка тронула губы Тохтамыша. В комнате наступила томительная, гнетущая тишина, словно из нее только что вынесли покойника. Не‑доброе предчувствие, мимолетное сомнение в правильности своего поступка вдруг шевельнулись в душе хана, но он легко прогнал их прочь. Ведь не только он жаждал унижения Едиге, этого же хотела и Садат‑бегим. Не могут они ошибаться одновременно. Голос судьбы, не иначе, ведет их этим путем. Откуда было знать Тохтамышу о том, что случилось десять лет назад? Об этом стоило бы спросить Едиге и Садат‑бегим, но они никогда и никому об этом не расскажут, потому что, если даже единомышленники со временем становятся врагами, они за семью печатями хранят то, что может стоит им головы.

    Если бы Тохтамыш умел заглядывать в прошлое, он бы увидел…

    …На исходе ночи, когда луна торопится за край земли, чтобы не показывать свое бледное, усталое лицо розовощекой заре, по берегам бурной Джейхун ехал всадник в сопровождении самых преданных ему нукеров.

    Рассвет был уже близок, и путники спешили. От реки тянуло зябким студеным ветерком, и слышно было, как рушились в воду подмытые глыбы берега.

    Едиге — зрелый тридцатилетний мужчина. Горбоносое лицо его красиво, острые глаза пристально вглядываются вперед. Сидит он на коне уверенно, чуть боком, как обычно ездят степняки, когда предстоит неблизкий путь. Порой никому не видная во тьме улыбка трогает его губы, и он начинает поторапливать коня несильными ударами камчи.

    Едиге очень хорошо знает, кто ждет его впереди. В условленном месте, в густых зарослях прибрежных тугаев, встретится он с красавицей Садат‑бегим, девушкой из рода мангит, дочерью Сидак‑бия — даргуши из небольшого города. Пять месяцев назад на большом степном тое увидел впервые ее Едиге. Любовь может все. Они сумели отыскать друг друга и договориться о встрече. Но такова уж судьба воина. Едиге в то время находился на службе у Хромого Тимура, и спешные дела помешали ему выполнить свое обещание. Садат‑бегим была красива и находилась в том возрасте, когда девушка напоминает спелое яблоко, готовое от первого прикосновения сорваться с ветки и упасть под ноги. Медлить со втречей было нельзя. Едва он вернулся в ставку эмира, как ушей его достигла новость о том, что Сидак‑бий собирается выдавать свою дочь за Тохтамыша. Через верных людей он дал девушке знать, что хочет с ней встретиться, и она, как и в первый раз, согласилась. Вот куда держал теперь путь Едиге, вот на какую встречу торопился.

    Недалеко от условленного места Едиге отдал коня нукерам, а сам пробрался сквозь заросли к реке. Садат‑бегим не обманула его. Она ждала. Земля еще была окутана предрассветными сумерками, но Едиге увидел девушку издалека. В мягком полумраке, одетая во все белое, Садат‑бегим показалась ему цветком, омытым утренней росой. Руки их встретились, и в тот же миг они почувствовали тела друг друга, горячие, истомленные желанием.

    Едиге что было сил стиснул хрупкие плечи девушки, и она не сказала ему, что ей больно, и воин понял: Садат‑бегим его…

    Они поднялись с земли лишь тогда, когда край неба запылал от раскалившего его близкого солнца, а лесная чаша наполнилась пением проснувшихся птиц. Лицо Садат‑бегим было бледно, губы искусаны, а глаза, как тихие озера, были до краев налиты покоем.

    Едиге вдруг холодно и хмуро посмотрел на красавицу. Слова его были тяжелы и отрывисты:


    — С кем ты встречалась до меня?

    В глазах Садат‑бегим мелькнула тревога, но она быстро потушила ее и тихо рассмеялась. Заглядывая в лицо батыра, сказала:


    — Разве я была не хороша?

    — Я не сказал этого…

    — Тогда зачем спрашиваешь? Если желанна я тебе, посади на коня и увези в свою юрту…

    Едиге угрюмо молчал.

    Садат‑бегим вдруг резко вскинула голову. Золотые и серебряные монеты, вплетенные в ее длинные косы, негромко зазвенели.

    — Хорошо!.. Если ты хочешь знать!.. До тебя я была близка только с Тохтамышем!..

    — Как это случилось? — голос батыра сделался хриплым.

    — Это случилось четыре месяца назад…


    — Ты хочешь, чтобы надо мною стали смеяться люди, когда мне придется нянчить чужого сына?

    — Но я не беременна!..

    Едиге отвернулся и, продираясь сквозь заросли, не выбирая дороги, пошел прочь.

    Полными горя глазами смотрела вслед ему Садат‑бегим. Это был конец. Она прекрасно понимала, что отныне ей не быть женой батыра. Он слишком горд, чтобы забыть измену.

    Только не суждено было оборваться до конца этой связи. Уже став женой Тохтамыша, многие годы, когда выпадал счастливый случай, они встречались ночною порой. Нет на свете такой преграды, которая бы остановила влюбленную женщину, мечтающую о жарких объятиях любимого человека. И чем труднее препятствие, тем смелее и отчаяннее становится она, стремясь к своей цели.

    И если Едиге подолгу не было рядом, Садат‑бегим начинала терять разум. Каждый день становился для нее бесконечным, тяжелым и серым, похожим на камень, который надо вкатить на вершину горы.

    Другие мужчины были для нее безразличны, ничьи ласки не могли успокоить горящую душу и жаждущее тело Садат‑бегим.

    Именно в это время умерла старшая жена Тохтамыша, и, по степным обычаям, ее место отныне стало принадлежать Садат‑бегим.

    Или прошедшие годы, или новое положение главной хозяйки ханского дома сделали отныне Садат‑бегим более спокойной и осмотрительной. Она по‑преж‑нему тосковала об Едиге, но теперь ее любовь стала похожей на огонь очага, в который дрова подбрасываются спокойной и умной рукой.

    Но когда до Садат‑бегим дошел слух, что Едиге тайно встречается с Жанике — дочерью Тохтамыша, рожденной от его первой и ныне покойной жены, благоразумие вновь оставило ее. Сильнее прежнего возжелала она батыра.

    Однажды, когда в летнюю пору аулы Садат‑бегим и Едиге оказались вблизи друг друга, она не выдержала и сама послала к нему верного человека, прося о встрече.

    Они встретились на закате солнца, на дне глубокого сухого оврага. Никогда не видела Садат‑бегим таким угрюмым и хмурым своего любимого. Она бросилась навстречу ему, раскинула руки, чтобы обнять, прижаться к его могучей груди жарким телом, но Едиге отстранил ее.

    — Подожди! — с плохо скрытым раздражением сказал он. — Нам больше не надо встречаться! Тебе пора остепениться, потому что ты уже не настолько юна, чтобы бегать в степь на свидания.

    Овраг был до самого края налит вечерней мглой, и Садат‑бегим показалось, что не слова падают из уст Едиге, а холодные, страшные змеи. И змеи эти обвивают ее, подбираются к груди, к горлу и давят, мешая дышать. Мертвенная бледность залила ее лицо.

    — Как ты можешь говорить такое?.. — голос женщины вздрагивал и ломался. — Ты просто променял меня на Жанике! Ты предал!..

    — А что в этом плохого? — с вызовом, грубо спросил Едиге. — Разве игривая Жанике хуже тебя? — И, словно мстя за прошлое, добавил жестко: — Ты мне надоела!..

    Садат‑бегим схватила себя за горло, пытаясь унять рвущийся из груди стон.

    Батыр, не взглянув на женщину, повернулся и пошел прочь. Она долго смотрела, как взбирался он по тропе на крутой склон оврага, как придерживал бьющую по бедру кривую саблю, как катились из‑под ног сухие комья бурой земли… В ушах гулко и часто звучала последняя фраза, сказанная Едиге: «Ты мне надоела!»

    Не знал, не ведал батыр, какой ценой заплатит он за свои слова, не знал, что нет страшнее врага, чем покинутая женщина. Подобно змее, вылезет она из своей кожи, лишь бы отомстить за измену. Ей, старшей и любимой жене хана, было доступно многое.

    Высоко, на кромке оврага, мелькнуло в последний раз сильное тело Едиге, а белые, вздрагивающие губы Садат‑бегим прошептали ему вслед:

    — Подожди, Едиге‑мирза, за свои слова ты еще ответишь мне!..

    Откуда обо всем этом было знать Тохтамышу — новому хану Золотой Орды?.. Кто бы осмелился даже среди тех немногих, знавших правду, рассказать ему о Садат‑бегим — любимой жене и Едиге — верном и храбром эмире?

    1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   18


    написать администратору сайта