Йоас - Креативность действия. Креативность действия

• Название: Креативность действия
• Анкор: Йоас - Креативность действия.doc
• Дата: 26.05.2017
• Размер: 1.99 Mb.
• Имя файла: Йоас - Креативность действия.doc
• Тип: Документы; #8040
• Категория: Социология. Политология
• страница: 1 из 31

Ханс Йоас
Креативность действия

Санкт-Петербург

АЛЕТЕЙЯ

2005
Перевод осуществлен по изданию:

Joas H. Die Kreativität des Handelns. Frankfurt/M., 1996.

УДК 316.2

ББК 60.5

И 75
Йоас, Ханс

Креативность действия / пер. с нем. — СПб.: Алетейя, 2005. — 320 с. — (Серия «Левиафан: Государство. Общество. Личность»).
ISBN 5-89329-782-9
В книге «Креативность действия» Ханс Йоас излагает основы прагматистской теории действия. Главная идея книги заключается в том, что к доминирующим в социальных науках моделям рационального и нормативно-ориентированного действия следует добавить третью модель, отражающую креативный характер человеческого действия и рассматривающую допущения теории действия, касающиеся интенциональности, индивидуальной автономии действующего субъекта и инструментализации тела. Теоретико-исторические, систематические и прикладные разделы книги служат одной общей цели — раскрыть смысл и учесть креативный характер человеческого действия. Это важно как для развития социологической теории, так и для адекватного понимания современности, созданной человеческим действием.

На русском языке Ханс Йоас, один из самых известных в Европе современных социологов, публикуется впервые.

Главный редактор издательства И. А. Савкин

Дизайн обложки И. Н. Граве

Корректор Н. М. Баталова

Оригинал-макет И. А. Смарышева
Издательство «Алетейя», 192019, СПб., пр. Обуховской Обороны, 13

Тел.: [phone], факс: [phone]

E-mail: [e-mail]

www.orthodoxia.org/aletheia
Подписано в печать 22.06.2005. Усл.-печ. л. 19,6. Формат 60×88¹/₁₆. Печать офсетная. Тираж 1000 экз. Заказ № 4166. Отпечатано с готовых диапозитивов в ГУП «Типография „Наука“», 199034, Санкт-Петербург, 9 линия, д. 12.
© Ханс Йоас, 1996

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2005

© «Алетейя. Историческая книга», 2005

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Эта книга — первый перевод на русский язык одной из моих работ. Для меня это большая честь и большая радость. Я надеюсь, что публикация моей книги станет поводом для интенсивного диалога между моими работами и философами и социологами в России. В предисловии к русскому изданию я хотел бы прояснить основные мотивы своей книги, чтобы заранее избежать недопонимания и неправильных толкований.

Данный текст, написанный в начале 90-х гг., очень важен для развития моей теории. В нем я попытался систематически сформулировать результаты своих предшествующих исследований и тем самым обеспечить основу для дальнейших работ, в которых уже по отдельности рассматриваются специальные проблемы сформулированной теоретической программы. Для моих ранних работ, прежде всего для монографии об идейном развитии Джорджа Герберта Мида, для сборника статей об общественно-теоретическом значении прагматизма, а также для книги (написанной совместно с Акселем Хоннетом) об антропологических основах социальных наук характерна сильная ориентация на американский прагматизм. При этом я имею в виду классический прагматизм Дьюи и Мида, Джеймса и Пирса, а не прагматизм Ричарда Рорти, каким бы вдохновляющим или, наоборот, проблематичным он ни считался. В годы моего студенчества, когда я впервые познакомился с прагматизмом, он сразу же невероятно привлек меня; уже при этой первой встрече он мне показался долгожданным выходом из дилемм и апорий, свойственных немецкой мыслительной традиции. Как бы я ни симпатизировал немецкой герменевтике, марксизму и христианским идеям, все они были скомпрометированы в моих глазах своим приспособленчеством по отношению к недемократическим политическим движениям и системам. В прагматизме же, казалось, сам идеал демократии принял форму философской системы, т. е. имелись в виду не личные политические взгляды и позиции мыслителей, а выражение такой картины мира и человека, которая соответствует самой сути демократии. Появилась возможность по-новому сформулировать и объединить плодотворные идеи других, укорененных в немецкой мысли традиций. Таким образом, я никогда не стремился к тому, чтобы просто импортировать прагматизм в Европу; он должен был не заменить исконно немецкие традиции, а дать им новый импульс к развитию. Это касается, в частности, вопроса о «понимании», который играет важную роль в герменевтике, вопроса об адекватном понимании социальной справедливости, который поднимается в марксизме, и вопроса о месте религиозной веры в век научной и экономической рациональности. При этом ядром прагматиз[:5]ма мне представлялось специфическое понимание человеческого действия; для краткой характеристики этого понимания я использую понятие креативности действия.

Такое определение ядра прагматизма сильно отличается от представлений о прагматизме, которые уже давно распространились в Европе. Огромный ущерб в этом отношении нанесло представление, к которому подтолкнули некоторые необдуманные формулировки Уильяма Джеймса, о том, что прагматизм — это прежде всего новая теория истины, заключающаяся в простом отождествлении истины и полезности. То, что приносит пользу действующему субъекту или удовлетворяет его чувства, он (или она) может считать истинным. Чтобы опровергнуть эту примитивную философскую позицию, которая даже не заслуживает того, чтобы называться философией, достаточно указать на примеры из повседневной жизни, например на вредные последствия волюнтаризма. Отождествление истинного и полезного вообще не могло всерьез восприниматься в философии; однако тем более серьезной была ситуация вокруг этого положения за пределами философии, поскольку в соответствии с ним нападки на истину следовало понимать как нападки на культуру в целом. В Европе, особенно ввиду антиамериканских настроений, эти нападки интерпретировались таким образом, как если бы прагматистская теория истины являлась саморазоблачением торгашеского духа, враждебного любой философии и науке. В этом ложном обвинении сошлись национально-консервативные и «левые» критики.

И хотя Уильям Джеймс, Чарльз Пирс, Джон Дьюи и Джордж Герберт Мид в таком изложении могли видеть лишь карикатуру на свои воззрения и сделали все, чтобы исправить положение — так, для опровержения ложных трактовок Джеймс в 1909 г. опубликовал книгу «Смысл истины», — все же критики остались при своем мнении. В нашу задачу не входит воссоздание адекватной картины, опровергающей стереотипы. Субъективно воспринимаемые результаты не совпадают с регулярно наступающими последствиями действий; выяснение значений не тождественно оценке притязаний на истинность; экзистенциальные вопросы следует отличать от научных вопросов. За исключением нескольких попыток пересмотреть сложившееся положение, ситуация оставалась неизменной вплоть до 50-х гг., когда (в Германии) благодаря Карлу-Отто Апелю и Юргену Хабермасу эти державшиеся несколько десятилетий стереотипы не были преодолены. В интеллектуальном пространстве Советского Союза и других социалистических государств, где доминировал марксизм, эти предубеждения за некоторым исключением оказались настолько сильными, что собственно рецепция прагматизма на сегодняшний день даже еще не началась. Этот факт вызывает особое сожаление ввиду возрождения, которое прагматизм сейчас переживает не только в США, но и в Германии и Франции. [:6]

Разумеется, формула «креативность действия» нуждается в объяснении в двух аспектах: как это понимание действия отличается от других подходов теории действия и что есть особенного в этом понимании креативности. Этой цели служат две первые части книги. В них прослеживается отличие прагматистского понимания действия от моделей рационального действия, берущих свое начало в экономике, и от моделей нормативно-ориентированного действия, опирающихся на теорию Талкотта Парсонса. При этом я следую парсонсовской критике так называемого утилитаризма, но не ограничиваюсь ею. Я полагаю, что теория самого Парсонса не позволяет адекватно объяснить проблемы креативной спецификации ценностей и норм в ситуациях действия и проблему их возникновения в действии. Кроме того, не только в данной книге, но и в других своих работах я показываю, почему возникшая под сильным влиянием прагматизма, прежде всего Джорджа Герберта Мида, теория коммуникативного действия Юргена Хабермаса, на мой взгляд, лишь отчасти может считаться реализацией прагматистской программы. Если говорить кратко, то данная Хабермасом характеристика креативности любого действия, как мне представляется, не достигает своей цели ввиду его сосредоточенности исключительно на коммуникативном действии, а выявление специфических черт креативности действия затруднено ориентацией Хабермаса исключительно на понятие рациональности.

Вторая часть книги направлена на то, чтобы очертить прагматистское понимание креативности, обозначив ее отличия от модели выражения в герменевтике, концепции производства у Маркса и понятия жизни в философии жизни. Самая важная часть второй главы — третья: именно в ней объясняются основные черты моей теории. Ее цель — не вытеснить конкурирующие между собой теории действия, а интегрировать их. Она должна стать теоретическим каркасом, позволяющим понять динамику действия, смену и взаимодействие различных его фаз: повседневное, основанное на привычках действие; нарушения и противоречия, всегда возникающие неожиданно и прерывающие ход повседневного действия; креативные попытки решения проблем, которые затем закрепляются в виде новых хабитуализаций. Изменения образцов действия и возникновение ориентации действия в индивидуальном и коллективном действии — вот основные исследовательские области прагматистской теории действия.

В четвертой главе показаны — правда, пока еще в незавершенном виде— последствия, которые имеет или может иметь предлагаемая здесь теория действия для макросоциологии. Тем не менее из этой главы становится ясно, что я далек от стиля большинства символических интеракционистов и не стремлюсь ограничить потенциал теории действия предметной областью микросоциологии. Напротив, в соответствии с исходными мотивами моего интереса к прагматизму, для меня как раз важно понимание процессов, ко[:7]торые ведут к демократизации, и возможность демократического решения проблемы модернизации. Уже Мид анализировал современную историю прежде всего исходя из отношений напряженности между социально-экономической универсализацией, с одной стороны, и морально-правовой универсализацией, с другой. В центре внимания данной книги — демократизация процессов дифференциации. В последующих работах, ориентированных на дискуссию о коммунитаризме и его политических импликациях, я более подробно исследую роль активного гражданского общества и источники морально-политической активности.

В этой книге не рассматриваются ни вопросы нормативного обоснования, ни проблемы теории социальных трансформаций. Это может дать повод для недоразумений, в частности, относительно того, что креативность как таковая якобы провозглашается высшей ценностью или что слегка измененная теория модернизации совместима с прагматистской теорией действия. В своих последних работах я попытался развеять эти недоразумения, проследив более широкие последствия, которые, на мой взгляд, имеют место в действительности. Так, в книге «Возникновение ценностей» я попытался объединить эмпирические процессы возникновения привязанностей к ценностям и процедуры рационального оправдания норм и ценностей в новой этике с точки зрения актора. В своем сборнике статей «Война и ценность» я разрабатываю проект неэволюционистской социально-научной теории истории XX в. и нашей современности. При этом с точки зрения относительной исторической конкретизации в центре внимания оказываются социальные последствия войн в XX в. и их осмысление. Основным мотивом этой теории являются не просто процессы рационализации, а динамика возникновения нового в столкновении с тенденциями рационализации.

История Германии XX в. полностью подорвала веру в линейный прогресс, которая содержалась и в теории модернизации, и в марксизме. В свете этого опыта необходима такая позиция по отношению к процессам модернизации, которая бы не вытесняла утраты, которые несет с собой модернизация, не обесценивала современность под знаком утопического будущего, всегда осознавала контингентность этих процессов. Для понимания российской истории XX в. и связанного с ней, часто трагического, опыта также необходима концепция, которая бы без слепой веры в историко-философские гарантии сохраняла идею возможного исторического прогресса. Уильям Джеймс называл такую политическую ориентацию «мелиоризмом», понимая под этим понятием реформизм, осознающий трагизм исторического процесса. Мне кажется, что в этом смысле мелиоризм близок к идее креативности действия. [:8]

Кристиану
Creativity is our great need, but criticism,

self-criticism is the way to its release.

John Dewey¹

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я давно хотел написать эту книгу. Уже вскоре после завершения книг о Джордже Герберте Миде и об антропологических основах социальных наук у меня зародилась мысль выразить идеи американского прагматизма в свете их сегодняшних влияний на теорию действия и общества. Только такая попытка могла объяснить и оправдать в собственных глазах мою зачарованность этими идеями. Правда, реализация этого замысла длилась несколько дольше, чем мне хотелось. Во-первых, время от времени на первый план выдвигались работы в совсем других тематических областях, например исследования в сфере образования и социологии войны и мира. Кроме того, обнаружилась необходимость углубить мои знания о прагматизме, исследовать его отношения с другими мыслительными традициями и еще раз проверить разрабатываемую концепцию, сопоставив ее с ведущими современными теориями. Некоторые мои работы по этой теме представлены в книге «Прагматизм и теория общества», которая вышла почти одновременно с данным изданием.

Я благодарен всем, кто тем или иным образом помогал мне в работе над этой книгой. Я благодарю друзей, коллег и сотрудников, которые целиком или частично прочитали рукопись книги и помогли мне своими замечаниями, а именно Франка Эттриха, Акселя Хоннета, Вольфганга Кнёбеля, Ханса Петера Крюгера, Клауса Оффе, Ханса-Йоахима Шуберта, Петера Вагнера и Харальда Венцеля. Гудрун Фабиан и Гундуле Хиральдо я выражаю благодарность за печатный набор текста, а Рональду Херманну — за составление указателя. Я благодарю слушателей моих университетских лекций и участников семинаров по теме этой книги, в особенности студентов университетов г. Эрлангена-Нюрнберга и Осло, где я имел возможность представить в общих чертах всю книгу. Моя жена Хайдрун также оказывала мне поддержку и принимала искреннее участие в процессе написания книги. То, что я посвятил эту книгу своему сыну Кристиану, имеет свои причины. Фридхельма Херборта я благодарю за постоянное доверие к моим достижениям. И наконец, Марианну и Хорста Врич я благодарю за предоставленную возможность спокойно работать среди бранденбургской природы.
Берлин, февраль 1992

[:9]

ВВЕДЕНИЕ

Сегодня «действие» — это ключевое понятие философии и почти всех социальных и культурологических наук; усилия по созданию «теории действия» во всех этих дисциплинах находятся в центре внимания современных теорий. Тем, кто стоит в стороне от теоретической дискуссии, будет по крайней мере сложно понять, почему это так, если, конечно, это не воспринимать как доказательство уже давно питаемого подозрения, что работники интеллектуального труда предпочитают посвящать себя изучению бессмысленно абстрактных, произвольно выбранных проблем, вместо того, чтобы обратить имеющиеся силы на решение действительно насущных проблем современности. Еще большее замешательство и недоверие вносит тот факт, что между дебатами о теории действия в различных дисциплинах, как представляется, нет никакой связи; каждая дисциплина, как это видно как раз на примере данной темы, представляет свой дискурсный мир, который практически изолирован от других миров. Конечно, можно проследить траектории влияния прежде всего отдельных философских школ на социально-научные дисциплины; однако в целом в психологии, экономике или в социологии лишь в незначительной мере учитываются аргументы из дискуссий какой-либо другой дисциплины.

В создании экономических теорий абстракция homo oeconomicus и, соответственно, абстрактный тип рационального выбора и действия стали отправной точкой всех дальнейших размышлений самое позднее со второй половины XIX в. Правда, споры об оправданности этой отправной точки, а в особенности о точном логическом статусе подобной абстракции никогда не умолкали, однако теория рационального действия, несомненно, представляет собой парадигматическое ядро экономической дисциплины. В психологии ситуация не так ясна. После того, как сначала в ней сосуществовали исследования фактов сознания методом интроспекции и в значительной мере редуктивная психофизиология, с 20-х гг. XX в. доминирующим течением стал бихевиоризм. Правда, и в психологии — даже в большей степени, чем в экономике — не было такого периода, когда бы это доминирование не оспаривалось другими школами. Базовое для бихевиоризма понятие «поведение», которое и дало название этому течению, было призвано заменить ключевые понятия «сознание» или «организм». Но в силу радикального ситуативно-детерминистского понимания оно оказалось очень отдаленным от того акцентирования свободы выбора и решения, которое свойственно homo oeconomicus. Поэтому в психологии только «когнитивный» поворот настолько изменил и преодолел бихевиоризм, что теперь предметом психологии смогли стать концепции действия исследуемых людей. В то же время [:10] все больше утверждается мысль о том, что весь концептуальный каркас психологии должен перестроиться с понятия поведения на понятие действия. О социологии можно сказать, что великие классики этой дисциплины, которые в XX в. определяли основное направление создания теорий, будь то Макс Вебер или Талкотт Парсонс, пытались в качестве основы своих работ и социологической дисциплины в целом подвести теорию действия. То же можно сказать и о важных побочных течениях, например, о школах, восходящих к Джорджу Герберту Миду или Альфреду Шютцу. Они оспаривали определенный тип теории действия в качестве основания социологии, но не саму необходимость подобного обоснования. Почти для всех важнейших теоретических проектов современности характерна своя специфическая теория действия. При этом спектр простирается от различных версий, во многом опирающихся на экономические модели рационального действия, через неовеберианские и неопарсонсовские эксперименты до больших, абсолютно новых и самобытных теоретических проектов. Самые известные и значительные из них представлены теорией коммуникативного действия Юргена Хабермаса, теорией (активной) структурации Энтони Гидденса, новой версией аристотелевской практической философии, разработанной Корнелиусом Касториадисом и делающей акцент на творчестве и новизне, а также возникшей под их влиянием теорией Алена Турена. Правда, под влиянием структурализма и системной теории здесь тоже предпринимаются важные попытки подвергнуть принципиальному сомнению теорию действия как общепринятое основание и сделать социологическую теорию независимой от него. Схожая ситуация сложилась в философии. В начале 1970-х гг. американский философ Ричард Бернстайн¹ предпринял смелую попытку привести к общему знаменателю важнейшие школы современной мысли, указав на их стремление подтвердить и подчеркнуть активный характер человека. Он нашел эту тенденцию как в марксизме — по крайней мере там, где он понимается не как телеологическая философия истории, — так и в экзистенциализме; в прагматизме, в одном из важных направлений американской философии, практическое уже включено в самоназвание. Наконец, он указал на то, что у аналитической философии возникает все больше сложностей в связи с действенным характером человеческой речи, и авторы, занимающиеся анализом языка, пытаются на микроуровне объяснить понятия, отношение которых к понятию действия пока неясно. В наши дни, когда «постструктуралисты» и многочисленные сторонники возрождения учений Ницше и позднего Хайдеггера выражают скептическое и амбивалентное отношение к способности человека к действию, в тематике действия стало труднее увидеть точку схождения философских устремлений. И все же выдвинутый [:11] Бернстайном относительно исследованных им течений тезис сохраняет свою силу и сейчас. Другие названные тенденции также вполне можно понять по тому, каким образом они отмежевываются от чрезмерной активистской субъективности, т. е. также в значительной мере в связи с темой человеческого действия.

И хотя такой, конечно, лишь беглый обзор разнообразных усилий по изучению темы «действия» в различных академических дисциплинах может служить доказательством распространенности исследования этой темы, он в то же время может внести еще большую неясность в отношении причин актуальности этой темы. Кроме того, становится понятным, что не только различные дисциплины различным образом ссылаются на теорию действия как основу, но что в каждой из них также существуют разные версии такой основы. Проблема усложняется еще и тем, что дебаты вокруг теории действия не только представляют собой один из многих возможных предметов научного спора, но что в них также решается вопрос о направленности целой дисциплины и о проведении границ между дисциплинами. Ввиду такого положения не обязательно в ходе объяснения вопросов, связанных с теорией действия, всегда рассматривать весь комплекс этих различных версий. С другой стороны, также нельзя, задавая некоторые аксиомы и определения, считать уже решенными проблемы, скрывающиеся в разнообразии дискурсов и позиций. Поскольку задачей этой книги является не энциклопедический обзор, а предложение определенного подхода в рамках теории действия, мы выбрали здесь другой путь. Наше собственное предложение разворачивается главным образом в сопоставлении только с одной дисциплиной и доминирующей в ней теорией действия. Правда, при этом мы очень часто будем обращаться к знаниям и доказательствам из других дисциплин. Наше — возможно, слишком смелое — ожидание заключается в том, что разработанные таким образом идеи могут быть интересны и за пределами этой одной дисциплины.

Область дальнейшего объяснения лежит главным образом в социологической теории действия. Причина этого заключается не только в том, что это основная сфера моих знаний, но также в том, что в этой дисциплине больше сохранено от изначального богатства проблематики, которое в других дисциплинах сразу утрачивается в результате более последовательного абстрагирования. Обратной стороной парадигматической неустойчивости социологии, на которую так часто жалуются, является то, что в ней остаются видимыми те утраты, которые игнорируются, например, моделью рационального экономического субъекта в экономике или моделью реагирующего на стимулы организма в психологии. Поэтому любой, кто в рамках этих дисциплин готов к рефлексии относительно исходных абстракций своего предмета, будет интересоваться и социологическими объяснениями. То же [:12] самое относится и к философским дискуссиям. Действительно, многие из них достигают внутренней дифференцированности и близости к эмпирическим феноменам только в синтезе с социологией или психологией, тогда как методологически независимая аналитическая традиция имеет по сравнению с социологией тот недостаток, что, исходя из отдельного действия отдельного актора, она мало способствует раскрытию социального характера действия, ориентированности действующих индивидов друг на друга. И хотя выбор социологии как основной сферы дальнейших размышлений о теории действия не должен представляться неизбежным, все же он будет понятен и для тех, чье мышление формировалось в рамках других дисциплин.

Главная мысль этой книги содержится в утверждении о том, что к господствующим моделям рационального и нормативно-ориентированного действия можно добавить третью модель, применительно к которой следует говорить о креативном характере человеческого действия. Более того, я утверждаю, что эту третью модель можно рассматривать как охватывающую первые две. Таким образом, для меня было важно не только указать на еще один, до сих пор не учитывавшийся тип действия, а доказать наличие креативного измерения для всего человеческого действия, измерения, которое в теоретических моделях рационального и нормативно ориентированного действия проявляется в недостаточной мере. В этих двух моделях логически неизбежно возникает остаточная категория, в которую попадает большая часть человеческого действия. Определение человеческого действия как креативного позволяет этого избежать. Оно не производит остаточной категории некреативного действия, но может специфицировать пограничные условия для оправданного применения других моделей действия, так как оно проясняет имплицитно содержащиеся в них допущения. Только введение такого понятия действия, которое последовательно учитывает его креативный характер, могло бы — таков мой тезис — указать логическое положение других моделей действия и дать непротиворечивое и адекватное определение многочисленных понятий, связанных с понятием действия, в частности, понятия интенции, нормы, идентичности, роли, определения ситуации, института, рутины и других. История идей уже содержит наиболее существенные отправные моменты для такой охватывающей модели. Однако в истории теории действия по причинам, которые нам еще предстоит выяснить, она все время оттеснялась на задний план. Поэтому сначала (в главе 1) мы рассмотрим причины, объясняющие специфическое строение социологической теории действия, и расследуем обстоятельства вытеснения креативности действия на задний план этой теории. Затем (в главе 2) мы рассмотрим подходы, в которых креативность действия переместилась в центр построения теорий, хотя это произошло со специфическими искажениями или неверными обобщениями. Если первая глава ориентирована [:13] прежде всего на социологов и экономистов, то вторая глава обращена скорее к тем читателям, которые интересуются философскими вопросами. После этих двух историко-теоретических шагов предметом реконструктивного введения понятия станут три негласно принимаемых допущения в моделях рационального и нормативно-ориентированного действия, а именно телеологический характер человеческого действия, контроль над телом со стороны актора и автономная индивидуальность действующего субъекта (глава 3). При этом нашу задачу мы видим прежде всего в том, чтобы избежать упомянутой необходимости образования остаточных категорий. Гораздо более далеко идущим является стремление как раз в этих необсуждаемых допущениях распознать характеристики не только теории действия, но и в целом дискурса о модерне. На следующем этапе рассматривается вопрос о том, какие последствия имеет пересмотренная таким образом теория действия для понимания процессов коллективного действия и позволяет ли она избежать обращения к функционалистским теориям для решения задач, которые ставит перед исследователем адекватная современности теория общества (п. 4.1 и 4.2). Поэтому в заключение мы отметим те возможные последствия, которые вытекают из принятия теории действия за основу диагноза нашего времени. Эти последствия касаются, с одной стороны, тезиса о том, что конфликты развитых западных и восточных обществ сегодня можно толковать как конфликты по поводу «демократизации вопроса дифференциации», и, с другой стороны, вопроса о судьбе креативности в сегодняшних условиях (п. 4.3 и 4.4). Обе эти попытки должны показать в общих чертах, что «теории конституирования», имеющие в качестве обоснования теорию действия, могут дать отпор как функционалистским теориям дифференциации, так и диагнозам постмодерна. Несмотря на эти попытки продемонстрировать возможные влияния пересмотренной теории действия, основное внимание аргументации направлено на анализ конкуренции различных допущений теории действия. Идейно-исторические, реконструктивные и прикладные части служат общей цели изложения смысла и необходимости учитывать креативный характер человеческого действия. [:14]