Йоас - Креативность действия. Креативность действия
 Скачать 1.99 Mb.
|
4.3 Дифференциация и демократизация: перспективы нефункционалистской теории общественного развитияЯдром функционалистского построения теорий о макросоциальных взаимосвязях и социальных изменениях является теория дифференциации. Поэтому показательная проверка утверждения, что такое построение теории не может осуществляться без функционалистских компонентов, должна начинаться именно с этого пункта. Обсудив достижения и недостатки теории дифференциации, мы сопоставим ее с группой теоретических подходов, которые, исходя из положений теории действия и не прибегая к функционалистским конструкциям, разрабатывают теорию общественного развития. И наконец, в заключение речь пойдет о том, как выявить возможности плодотворного диалога между этими двумя теориями. О теории дифференциации можно говорить, начиная с возникших под влиянием Дарвина попыток перенести эволюционистские модели на сферу человеческой социальности и истории. Оглядываясь назад, к предыстории теории дифференциации определенно можно отнести и начатый ранней политэкономией дискурс о разделении труда, которое, с одной стороны, ведет к повышению производительности, но, с другой стороны, может не иметь негативные социальные последствия. Однако лишь в произведениях Герберта Спенсера тема пронизывающей весь космос тенденции развития от бессвязной однородности к взаимосвязанной разнородности рассматривалась на высоком уровне абстракции, а также впервые поднималась проблема интеграции дифференцирующихся частей. И хотя работы Спенсера ввиду их явно спекулятивных черт и тем более работы его последователей в значительной мере были забыты, утонченная нормативистская критика Спенсера в исследовании Дюркгейма о разделении труда стала отправной точкой для попыток выявить специфику современных обществ с помощью понятия дифференциации. Дюркгейм добавил к натуралистическому представлению об общественном развитии нормативное измерение, стараясь выработать нормативные основы функционирования дифференцированных обществ и, соответственно, провозглашая нормативную интеграцию существенной предпосылкой любой социальной интеграции. Прежде всего благодаря тому, что Парсонс развил это направление мысли, на этом основании возникла тео[:248]рия общественного развития, доминировавшая в социологии на протяжении первых десятилетий после Второй мировой войны. У Парсонса теория дифференциации, как может показаться, получила обоснование в теории действия; логика функциональных объяснений и заимствования у системно-теоретических моделей позволили расширить ее до универсальных, приложимых ко всему теорем, которые могли даже направлять действие, например, при политических попытках «модернизации» общества. В качестве решающих этапов современной истории Парсонс рассматривал три «революции», которые понимались им как дифференциация той или иной подсистемы общества. Согласно этой схеме, в результате индустриальной революции выделилась экономическая система — с соответствующей функциональной выгодой, заключавшейся в повышении способности общества адаптироваться к окружающей среде. В ходе дальнейших сдвигов в процессе мировой истории, а именно в результате «демократической» революции и «революции образования», выделились политическая и культурная системы соответственно. Конечно, зрелая парсонсовская теория социальных изменений — это уже не простая теория дифференциации, поскольку она включает в себя также измерения возрастающего господства над окружающей средой, прогрессирующей генерализации ценностей и расширяющегося «включения» членов общества в одну систему ценностей. Правда, в основе различения этих измерений также лежит схема фундаментальных функций всех систем и дифференциации в их выполнении. И если сначала Парсонс еще видел в процессе растущей дифференциации культурную проблему и, в частности, связывал подъем национал-социализма в Германии с трудновыполнимой задачей интегративно справиться с подобным процессом дифференциации, то после войны последствия процесса дифференциации все более отчетливо видится ему исключительно в положительном свете, а отношения напряженности и противоречия между различными измерениями социальных изменений, по его мнению, исключены. В идеологическом противостоянии супердержав во время холодной войны опирающиеся на теорию дифференциации положения о модернизации могли считаться единственной альтернативой, имеющей преимущества перед марксистским пониманием истории. Подобная трактовка действительно имела преимущества перед экономическим детерминизмом, который выводил общественное развитие из развития производительных сил, и по сравнению с пониманием истории в категориях классовой борьбы она также оказалась более адекватной предмету изучения, поскольку учитывала роль ценностей и самостоятельное значение политических и культурных сфер. Однако нельзя сказать, что это доминирование не оспаривалось. При этом критика была тесно связана с социальными проблемами и движениями 60-х гг. В контексте социологии знания говорили о том, что теории модернизации «представляли [:249] собой реакцию американской интеллектуальной элиты на роль мировой державы, которую Соединенные Штаты играли после 1945 г., на соперничество Запада и Востока и развитие стран третьего мира, прежде чем о себе заявили серьезные последствия войны во Вьетнаме, проблемы гражданского права, упадок городов, рост насилия и бедность в самой Америке, что привело к явному спаду предложения и уменьшению привлекательности теорий модернизации»1. Соответственно, критика была обусловлена также политическими мотивами, и зачастую стиль ее изложения был очень полемичным. Несмотря на это, имеет смысл воспроизвести конструктивное содержание возражений против теории дифференциации2. Первое возражение направлено уже против самого понятия дифференциации и его логического статуса. Под это понятие подводятся чрезвычайно разнородные феномены, а четкие правила его использования отсутствуют. То, что может относиться к одному процессу, отнюдь не обязательно будет верно и для других процессов, также обозначаемых понятием дифференциации. Таким образом, необходимо ясно различать, по крайней мере, разные виды дифференциации. Что касается логического статуса понятия дифференциации, то критики указывали на недостаточную ясность в том, идет ли здесь речь просто об описательной схеме или же об объяснительном законе. Можно ли считать процесс дифференциации объясненным, если его можно описать как таковой? Тем самым затрагиваются серьезные возражения, направленные на комплекс причин процессов дифференциации. Из-за чего вообще происходят процессы дифференциации? Самое давнее объяснение, возникшее еще в ходе предшествующей дискуссии о разделении труда, объясняет дифференциацию увеличением производительности, к которому она ведет. Здесь в первую очередь можно задаться вопросом о том, действительно ли дифференциация обязательно ведет к увеличению эффективности. Даже применительно к дифференциации внутри организаций этот вывод не является [:250] с самого начала эмпирически убедительным, как это было показано в связи с растущими затратами на координацию, снижением гибкости и мотивации. Это допущение становится тем более сомнительным, когда его хотят перенести на взаимосвязи между организациями и за их пределами. Кроме того, даже в том случае, если эта взаимозависимость между дифференциацией и увеличением эффективности существует, необходимо было бы ответить на вопрос о том, благодаря чему, собственно, складывается более эффективная структура. Ведь в доминирующем направлении теории дифференциации утвердился и другой аргумент. Он касается эволюционных механизмов, которые, как утверждается, ведут к дифференциации. Он используется в двух вариантах. В первом варианте предполагается, что системы через дифференциацию, т. е. через формирование специализированных структур, реагируют на внутренние проблемы или на трудности, связанные с их отношением с окружающей средой. Найденные таким образом решения затем реализуются через механизмы отбора. Однако получается, что данный аргумент также заранее предполагает функциональное превосходство дифференцированных системных структур, и в этом он схож с простым аргументом эффективности. Ведь без этого допущения, пусть даже имплицитного, может получиться так, что в результате отбора останутся менее дифференцированные структуры в случае их функционального превосходства. Тем самым проблема смещается от вопроса о причинах дифференциации к вопросу о том, почему дифференцированные системы должны иметь преимущество при отборе. Это возражение не касается второго варианта эволюционного аргумента. Здесь во всех системах предполагается тенденция к увеличению комплексности, которая требует все новой и новой дифференциации, в результате которой, однако, в возникающих таким образом подсистемах комплексность лишь еще больше возрастает. Конечно, это не эмпирически обоснованный, а чисто спекулятивный ответ. Здесь вопрос о причинах дифференциации тоже только отодвигается — а именно в сторону вопроса о причинах универсальной тенденции увеличения комплексности. Также, как и проблему причин, критики считали нерешенной проблему последствий дифференциации. Уже в ранней дискуссии вокруг теории дифференциации по крайней мере Георг Зиммель занимал осторожно-скептическую позицию1. Он рассматривал последствия дифференциации как неоднозначные и далеко не всегда трактовал их как переход на более высокую ступень эволюционного развития. Выступая против парсонсовской оптимистической интерпретации, Шмуэль Айзенштадт указывал на возможность [:251] четырех типов реакции на дифференциацию2: отсутствие любого институционального решения, возврат к более низкой степени дифференциации, частичная дифференциация и удачная интеграция через новые институты. Также результатом дифференциации может стать, например, структура, в которой возникают определенные группы, связанные общностью интересов, которые становятся активными именно по ходу сопротивления процессам дифференциации. Как в вопросе о причинах, так и в вопросе о последствиях на первый план выходит измерение носителя процессов дифференциации. Должны ли мы представлять себе процессы дифференциации так, как будто они в какой-то мере пробиваются сквозь интенции действующих субъектов и осуществляются независимо от них, или же процессы дифференциации нуждаются в акторах, которые ставят перед собой цель достичь с ее помощью увеличения эффективности или же по другим причинам рассматривают саму дифференциацию как цель? Но почему акторы ставят перед собой такую цель: потому что они воспринимают ее как ценную саму по себе или потому что она служит их определенным интересам? Как только акторы включаются в теорию дифференциации в качестве носителей процессов дифференциации, она оказывается обремененной всеми теми задачами, которые стоят перед теорией социальных изменений, если последняя исходит из действий членов общества. Соотношение «идей» и «интересов» в действии в этом случае неизбежно становится одной из теоретических проблем. Таким образом, так же, как могут существовать носители процессов дифференциации с их собственными системами ценностей и интересами, так же теоретически возможно сопротивление процессам дифференциации со стороны индивидуальных или коллективных акторов в связи с их ценностными установками или интересами. Действительно, вполне возможно, что сам процесс дифференциации вызовет сопротивление, в ходе которого возникнут новые интерпретации ценностей и новые группировки, связанные общими интересами. Вспомнить хотя бы фундаменталистские, антимодернистские движения, простирающиеся от американского среднего класса до Ближнего Востока3. Другая неясность в теории дифференциации касается временного измерения процессов дифференциации. Воздерживаясь от высказываний по [:252] этому вопросу, теория дифференциации оказывается неуязвимой для эмпирических возражений. Любой регресс в дифференциации, любое ее отсутствие всегда можно интерпретировать просто как обходной путь развития, который фактически не ставит под сомнение «основную тенденцию» (master trend). В утрированном виде указание на отсутствие спецификации временного измерения можно представить как критику большого разрыва между данной теорией общественного развития и историей реальных событий ее контингетностью и проблемами. Теория дифференциации зачастую практически не вникала в национальные особенности или крупные исторические события, такие как войны или революции, или же по-своему толковала их просто как задержки, обходные пути, кризисы процесса дифференциации. Тем самым развитие в различных обществах должно было представляться как смещенное во времени прохождение единой по своей сути схемы развития. Теперь же на это возражали, что история колониализма и империализма, да и вообще история войн и международной политики неопровержимо доказала, что основанное на дифференциации увеличение эффективности в одном обществе может оказывать негативное влияние на другие общества. Общества не следуют параллельно друг другу по одному и тому же маршруту, только с разной скоростью. Они в большей или меньшей степени взаимосвязаны в культурном, политическом, экономическом, военном и экологическом отношении. Если одна страна вырывается вперед, это меняет условия для всех остальных стран1. Какая-то страна может пытаться вытеснить другие страны на периферию, удерживая их на уровне отсталых или менее развитых стран. И наоборот, страны, на которые нацелены эти замыслы, могут разрабатывать оборонительные стратегии и тем самым воспрепятствовать направленным против них усилиям. Даже внутри одного общества под влиянием дифференциации могут сложиться отношения напряженности между различными регионами или между различными секторами развития2. Как бы это ни происходило в каждом конкретном случае, теория дифференциации, как правило, ориентировалась не на структуры мирового общества в целом, а на сосуществование отдельных обществ, и для них выстроила эволюционную схему. Эта схема относится исключительно к эндогенным причинам развития или же подводит международные отношения под общую рубрику проблем в «окружающей среде» систем отдельного общества. [:253] Особенно резкая и эмоционально окрашенная критика была направлена на то, что в этой эволюционной схеме институциональные и культурные структуры Запада и в первую очередь США представлялись эволюционным оптимумом, и всему миру развитие в этом направлении преподносилось как гарантия спасения и благоденствия. Тем самым теория дифференциации казалась некой формой европоцентристского или «американоцентристского» культурного высокомерия. Вышеназванные критические замечания, с одной стороны, были изложены авторами, которые хотели оспорить все права теории дифференциации. В качестве альтернативы теории дифференциации, которая явно потерпела фиаско, они часто предлагали марксизм или же вообще отказ от макротеорий общественного развития в пользу простой историографии, микросоциологии или в лучшем случае теорий среднего диапазона. Однако наряду с этим в парсонсовской школе были попытки самокритики с целью дальнейшего развития теории дифференциации. Попытка Нейла Смелзера разработать на основе теории действия Парсонса теорию коллективного действия3 вместе с тем преследовала цель включить в теорию дифференциации измерение акторов. Роберт Белла, знаток Японии и социолог религии, с одной стороны, подвел развитие религии под парсонсовский эволюционизм, но, с другой стороны, все больше делал для того, чтобы в теории учитывались культурные условия незападных обществ1. Пожалуй, из всех учеников Парсонса наибольший вклад в соотнесение представлений теории дифференциации с процессами коллективного действия и контингентных событий реальной истории внес израильский социолог Шмуэль Айзенштадт. Дифференциация представляется здесь уже не как медленно и спокойно развивающийся процесс, а как процесс, который по крайней мере отчасти вызван инновативными элитами и социальными движениями или во всяком случае сопровождается ими и результат которого можно понимать как намеренную дифференциацию или как следствие совершенно иначе ориентированных действий. Джеффри Александер и сплотившийся вокруг него кружок американских «неофункционалистов» пытаются объединить эти самокритические ревизии и собственную реакцию на прочие критические замечания, чтобы снова повести в наступление теорию дифференциации2. При этом они признают справедливость почти всех положений критики, но считают, что они не затрагивают ядро теории дифференциации. Основной мотив этого заключает[:254]ся в нормативном содержании теории дифференциации. Ведь эта теория не только утверждает некую тенденцию развития, она также выделяет ее как желательную3. Крах большей части систем реального социализма значительно повысил убедительность этой точки зрения. Действительно, к причинам этого краха можно отнести недостаточную дифференциацию общества. Ренессанс концепций дифференциации и модернизации в наши дни дает повод для сомнений, не рано ли сбрасывать со счетов данную теорию4. Но цена, которую платят неофункционалисты за то, что стараются провести эту самокритическую ревизию, такова, что контуры их теории становятся все более размытыми. Если теория дифференциации признает, что необходимо выяснять и учитывать причины и последствия, носителей и контингенции дифференциации, то тогда становится все труднее применять теорию дифференциации как универсальный ключ к объяснению при исследовании социальных изменений. Другими словами, с ее открытием и «либерализацией» снижается ее объяснительная способность. У неофункционалистов полностью отрефлексированная теория дифференциации становится просто схемой, которая может повысить разрешающую способность при отображении процессов общественного развития, но не в состоянии их объяснить. Примечательно, что, несмотря на этот отказ от объяснительного характера теории дифференциации, ее примат в мышлении неофункционалитов сохраняется. Какими бы ни были контингентные процессы, ведущие к дифференциации, результат, а именно дифференциация, кажется неопровержимым5. Но результатом большей соотнесенности теории с акторами и реальной историей могло бы стать также то, что дифференциация больше не рассматривалась бы как линия исторического изменения в большом масштабе. Неофункционалисты не принимают во внимание возможности того, |